Данил Лексаныч выстоял службу в Никитском монастыре, одарил братию,
после проехал на Клещино-городище, где его с поклонами встречали прислуга
и городищенские мужики. Походил по саду, хотел посидеть на траве, на
старом валу, да не решился. Кабы один был, ничто! С терема, с гульбища,
долго глядел на озеро. После закусил простоквашею и черным хлебом и к ночи
воротился в Переяславль. Переяславским боярам обещал побывать у них зимой
и отправился назад, на Москву, в которую он столько вложил труда, и сил, и
прожитых лет, что уже понял: никогда оттоль не уедет.
Зимой Данил расхворался и в Переяславль не поехал. Он то лежал, то
вставал, когда легчало. Иногда отправлялся в княжеском возке в монастырь в
сопровождении младших сыновей, что ехали верхами по сторонам возка. В
монастыре он, отстояв службу, трапезовал, оглядывал рубленые храмы и
кельи, спрашивал отца архимандрита, не надобно ль чего для братии? Как-то
смехом, а потом и серьезно повторил, что, ежели умрет, чтобы похоронили
его на монастырском кладбище, и не особо, а " со всема вместе", в такой же,
как и у прочих, простой могиле.
О Рождестве он зашел ко князю Константину Романовичу, что до сих пор
сидел у него в Кремнике и, ежели не выезжал на охоту, обыкновенно читал то
жития святых, то Девгениево деяние, или повесть об Акире Премудром.
Держали князя по-прежнему " в чести": со своими слугами, духовником, не
урезывая ни стол, ни питье. И по-прежнему сердитый рязанский князь не
желал отказаться от Коломны и тем освободить себя из заточения.
- Ты, Данил Лексаныч, уже и сам в домовину глядишь! Переяславль
получил! И все тебе мало! Кажен год Рязань громят и свои и чужие! Наших
князей давят в Орде, наши смерды угнаны в полон. За хребтом Рязани
отсиживаетесь! И Юрий Владимирский выдал и бросил Рязань Батыю! А кто
спасал честь земли и славу отню? Рязанский, наш, воевода, Евпатий
Коловрат! И Всеволод Великий громил рязанские земли, и доброго слова не
скажут о нас: буяны да воры - только и прозывания! Где удальцы и резвецы
рязанские? Кости их белеют на полях! Где храмы и терема? И следа не
осталось! Народ бежит. Были мастера, и златокузнецы, и книжному научению
горазды. Где они? Но от великих князей черниговских и киевских корень наш,
и свет древлеотческой старины еще теплится, яко лампада неугасимая, в
рязанской земле! Мы с мечом, изнемогая, стоим на рубеже земли русской и
что же видим от вас, владимирцев? Какую помочь либо хоть участие в нашей
горькой судьбе? Где же ваша братняя любовь, где совесть, где копья и сабли
ваши, где ваши великие полки?!
- Не дам тебе Коломны! И не проси. Умру, а не дам. Не отдам, дак хоть
дети воротят в свой час! - гневно сказал Константин.
Данил обиделся.
- Ты сам, князь, немолод, о душе и тебе помыслить надоть! - отмолвил
он. Засопел и не знал, что еще сказать. Так и ушел, едва простясь, и
больше не заходил, только бояр посылал от времени до времени.
Для себя он подумал о душе. Заботливо составленная духовная
перечисляла, чего и сколько следует жене, каждому из сыновей, на
монастырь, на помин души, на бедных. Не забыты были ни кони, ни портна, ни
сосуды, ни шитье, ни оружие. Москву Данила оставлял детям в нераздельное
владение, заклиная их хранить мир и любовь. Духовную грамоту заверили
архимандрит и старейшие бояре. До времени она хранилась также в Даниловом
монастыре, а противень - во дворце, в ларе с прочими грамотами.
|