Тайм-аут

Сидя на крыльце, Фрэнси и Юсеф наблюдали за участниками августовской вечеринки в саду Среди них была ловко прыгавшая на костылях Петра, которая выглядела на удивление бодрой и веселой, несмотря на перенесенную операцию и множество переливаний крови. Плечо Фрэнси зашила мадам Гастон. Было не очень приятно, но события в бункере ее сильно закалили — по крайней мере, физически. Психически она стала и ранимее, и сильнее. То, что она справилась с тяжелейшим кризисом, уже само по себе было серьезным достижением, но Фрэнси прекрасно понимала, чего ей это стоило, какой слабой она стала и сколько времени понадобилось на то, чтобы восстановиться.

Нет, она еще не оправилась окончательно, нужно было время, много времени. Но ей удавалось хорошо это скрывать, в том числе и от себя самой. Только очень ранним утром, когда не спалось, когда терзал страх, она не могла скрыться от этой беды.

— Тебе бы залечь на дно, — посоветовал Юсеф. — Полиция взяла след. Слишком много взрывов и крови. А детки, которых использовал Зак, привлекли дополнительное внимание.

— Знаю, — кивнула Фрэнси.

— Что будешь делать с теми двумя из погреба?

— Не знаю. В социальные службы не обратишься — слишком рискованно. Они очень много слышали и видели. Но ведь не убивать же их?

Юсеф промолчал.

— Папа?

— Что?

— Не убивать же их?

— Тебе решать, не мне.

— Да, но ты бы ведь не стал?

— Конечно нет. Только в целях самообороны.

Наступила тишина. Теперь она увидела, как постарели его руки. Большие, но все же изящные, с длинными, тонкими пальцами, вены проступают. Ладони изрезаны глубокими линиями: линия жизни, линия судьбы, шрамы от ножа.

Однажды, еще в детстве, она спросила его, почему у людей на ладонях линии. Юсеф ответил, что каждая черточка соответствует какому-нибудь важному поступку. Хорошему или плохому — значения не имеет, главное, что поступок важный. «А кто определяет, насколько он важный?» — подумала тогда Фрэнси. И сейчас она по-прежнему не знала ответа на этот вопрос.

— Мама сильно дуется? — спросила Фрэнси.

— Ничего, это пройдет, — ответил отец.

Вообще-то Грейс не дулась, а была в ярости. Из-за Антона. Она узнала, что тот стал работать на Фрэнси. Но дело было даже не в этом. Грейс считала его своей собственностью — она его нашла, пыталась наставить на путь истинный (подальше от наркотиков), но появилась Фрэнси и втянула ее подопечного в мир криминала.

— Не понимаю, — жаловалась Фрэнси. — Нет, конечно, ей немного обидно, но ведь Антон не ее вещь. Он сам решил работать на меня. Кроме того, она живет так, как живет, благодаря тому, что раньше делал ты, а теперь делаю я.

Фрэнси сделала глоток пива. Ее бесконечно утомляли вечные метания матери, то пылавшей к ней любовью, то отдалявшейся.

— Дай ей время, — сказал Юсеф. — Она должна все это переварить, ты же знаешь.

— Да, конечно, но… — продолжала Фрэнси. — Я и сама не понимаю, куда подевался Антон. Надеюсь, с ним все в порядке.

— Он не пропадет. Не переживай. Есть будешь?

— Да, чуть попозже.

Юсеф взял тарелку, встал и пошел к гостям. Он ел, пил и получал удовольствие от общения с единомышленниками. Ему так не хватало всего этого — солидарности, чувства, что все они живут по единому закону. А что, если вернуться в бизнес? Или хотя бы дать небольшую гастроль вместе с дочкой? Но без ее разрешения не обойтись, а он вовсе не был уверен, что она согласится. Втихаря поработать свободным художником? Фрэнси придет в ярость, если узнает. «Нет, придется подождать», — подумал он и посмотрел на дочь, сидевшую на крыльце. Она словно не замечала праздничной кутерьмы.

Фрэнси действительно было не до веселья, но Крошка Мари так уговаривала ее устроить вечеринку. Конечно, победу над Заком надо отпраздновать.

Крошка Мари хозяйничала у гриля. Медленно поворачивала над горячими углями вертел, на котором жарился целый поросенок, отрезала желающим куски мяса, обливалась потом, хохотала, шутила и была в великолепном настроении. Время от времени кто-нибудь поднимал тост за победу, за Фрэнси, за себя и конечно же за погибших товарищей.

Оливер — мертв.

Янне и Петер — мертвы.

Эмми — мертва.

Джим — между жизнью и смертью после двух операций.

А еще были те, кто пропал или ушел в тень.

Антон — бесследно исчез.

Сэмми — испарился. Фрэнси понятия не имела, что с ним стряслось.

Позавчера пропал судья Берг, сегодня было не дозвониться и до судьи Грёнлунда.

Луиза оказалась предателем.

Бенни в тюрьме.

Элизабет лепит горшки на Кипре.

Юханссон ясно дал понять, что хочет переехать на родину, в провинцию Хельсингланд. Он знал, что найдет там работу, отцовский дом ждал его. В плену у Зака ему пришлось туго. Фильмов не показывали, но делали много других неприятных вещей, чтобы выбить из него сведения об их с Фрэнси многолетнем информационном обмене.

«Пусть бежит, — решила Фрэнси. — Если даже если мысль о казино не может заставить его остаться, ему действительно нужно сменить обстановку».

Он прошла в гостиную и вытянулась на диване, допила пиво и стала думать о детях — тех, что сидели в погребе. Это были два последних выживших боевика Зака, девочка и мальчик, лет десяти — двенадцати. Уже третьи сутки они находились в комнате для гостей на втором этаже. Их помыли и выдали им одежду Адриана. Из того, что им приносил Иене, они почти ничего не ели. Выглядели напуганными, особенно когда видели Фрэнси. Неудивительно, понимают же, что находятся на вражеской территории. Попыток бежать дети не предпринимали, и от них не было почти никакого шума, в основном они спали, свернувшись калачиком на разных концах большой двуспальной кровати.

Ей очень хотелось от них избавиться, но куда их девать, пока не ясно. Что с ними делать? Посадить под замок в казино по соседству с Луизой? Нет. Это все-таки дети. Даже если бы на них были пояса шахидов, она не стала бы поступать с ними так, как со взрослыми.

«Пиррова победа, — думала Фрэнси, катая по лбу прохладную бутылку из-под пива, — вот чего я добилась!»

Праздновать нечего. И радоваться нечему.

Она потянулась к телефонной трубке на журнальном столике. Ей захотелось услышать голоса Адриана и Бэлль, которых после штурма виллы Зака она сразу же отправила к Перу. Фрэнси не хотела, чтобы они видели, как она вернется домой раненной и с двумя чужими детьми в придачу.

Но она не позвонила. Нельзя быть такой размазней, нужно подумать о более серьезных вещах. Например, о двух малолетних солдатах Зака, которых не должно быть в ее доме к воскресенью, когда вернутся Адриан и Бэлль.

В гостиную зашел Юсеф и с беспокойством посмотрел на дочь.

— Не волнуйся, просто мне надо побыть одной, — успокоила его Фрэнси.

— Ты точно как мать. Время от веремени тебе нужен перерыв.

— Да, в этом мы похожи.

— Мне надо ехать. Мы с мамой идем сегодня на концерт, а до этого у нее еще какие-то дела в городе.

— Конечно! Спасибо, что приехал, папа.

Они обнялись, и Юсеф уехал.

Фрэнси вышла в сад, выпила со своими людьми и получила великолепный кусок жареной свинины. Она уселась на качели рядом с мадам Гастон, которая, вся испачкавшись жиром, ела мясо.

— Плечо заживает, — сказала Фрэнси.

Мадам Гастон кивнула и улыбнулась — говорить она не могла.

— А души вы случайно не штопаете? — спросила Фрэнси.

Мадам Гастон непонимающе посмотрела на нее.

— Я насчет детей, которых мы нашли, — пояснила Фрэнси, — прямо не знаю, что с ними делать. Они слишком опасны, чтобы их просто отпустить…

— Дети, взрослые — какая разница? Солдаты есть солдаты! — ответила мадам Гастон, прожевав. — Пулю в лоб, и нет проблемы. Элементарно. Чувствительным натурам в этом бизнесе нечего делать.

— Тогда придется поменять работу.

Мадам Гастон заржала как лошадь. Тощее тельце тряслось так, что закачались качели. Не удержалась от смеха и Фрэнси. И правда, как же ей сменить работу, если ее работа — это она сама?

— Через неделю позвони — сниму швы, — напомнила мадам Гастон. — Слушай, ты бы поела, что ли, такая стала тощая. Ты же не хочешь, чтобы нас с тобой начали путать?

— Вот уж точно нет, — сказала Фрэнси и чокнулась с подвыпившей фельдшерицей.

Праздник продолжился еще пару часов, в течение которых Фрэнси переговорила наедине с каждым из присутствующих. Она объясняла людям, что им на какое-то время придется расстаться. Фирма не закрывается, но как бы уходит в спячку. Надолго ли? Пока непонятно. Но все получат хорошие премиальные, и, естественно, все должны оставаться на связи.

— Если хочешь, мы с Эрьяном можем избавить тебя от этих детишек, — предложила Крошка Мари.

— И что вы сделаете? — спросила Фрэнси. — Усыновите их?

— Ну нет, но…

— Возьми отпуск, тебе не помешает. Езжайте вдвоем на какой-нибудь теплый остров, прикиньтесь обычными свенссонами. Я сама разберусь с детьми.

— О’кей. Но если будет нужна помощь, скажи.

— Конечно.

— А Луиза?

— Я приму решение в ближайшие дни, до тех пор не уезжайте. Мне нужно, чтобы ее охраняла ты.

— Ясное дело… Мы уже говорили с Эрьяном про отпуск, — добавила Крошка Мари. — И еще я собираюсь уменьшить грудь. Как тебе третий размер?

— А какой у тебя сейчас?

— Пятый. Это самый большой бюстгальтер, который я нашла.

— Третий пойдет.

— И мы, наверное, скоро обручимся.

— О, столько всего сразу! Поздравляю!

— Спасибо, а как у вас с Пером?

— Мы оба не знаем, что делать дальше. Он предложил ходить на терапию для семейных пар, но я отказалась. Болтовней ничего не решить. Нужен тайм-аут, чтобы понять, что чувствуешь на самом деле.

Вечеринка заканчивалась. Отъезжавшие целовали Фрэнси руку. В этом было что-то торжественное и в то же время грустное. Манге пришлось нести на руках мадам Гастон, и не сказать, что его это радовало. Крошка Мари, уходившая последней, обнимала Фрэнси дольше обычного. А та, как всегда, погладила ее по щеке.

Ведь они сестры, пусть и не кровные.

Наконец все ушли.

Фрэнси пошла в дом, приняла душ и, утомленная вечеринкой, легла в постель.

Пока она спала, Пенс ликвидировал все последствия праздника, а детки из погреба Зака проснулись и сидели, прижавшись друг к другу, и тихо о чем-то разговаривали.

Каждый говорил на своем языке, но они понимали друг друга.

Речь шла о Царствии Небесном и о всех радостях, что ждали их там, наверху.

Они станут мучениками священного войска Зака. Вокруг кровати, распространяя нежное сияние, стояли ангелы и пели.

Дети сложили руки и стали молиться Отцу Небесному.

Но молились они не о милости и не о пощаде. Они молились о быстрой и безболезненной смерти, чтобы как можно быстрее отправиться в горние пределы. На пощаду они вообще не рассчитывали. Этому понятию не было места в их головах. Зак преподал им множество уроков на эту тему, и они хорошо усвоили, что надеяться можно только на себя, а большинство людей — плохие. К ним относилась и Фрэнси. Скоро она их убьет. Они не понимали, почему она медлит. В животе урчало, запахи со двора долетали и сюда, как бы они ни сопротивлялись. Голод — это подтверждение того, что человек еще хочет жить.

А может, все-таки позволить себе последний в жизни ужин?

Прекратив молиться, они вытянулись на кровати и начали мечтать о том, чем бы поужинали последний раз в жизни.

Они уже успели кое-что съесть в своем воображении, когда открылась дверь и вошел Пенс, держа в руках поднос с угощением с вечеринки. Дети набросились на еду, напрочь забыв о смерти. Они жевали и глотали. Они хотели жить. Ведь они всего лишь дети. А у детей впереди долгая жизнь. Их этому никто не учил, это говорили им голод и желудки.

В комнату зашла разомлевшая со сна Фрэнси. Перестав есть, дети уставились на нее. Боятся? Она не могла понять. Но было видно, что они хотят еще пожить.

Дети смотрели на усталую, грустную женщину в халате и тапочках, волосы не причесаны, торчат как попало.

Если бы не эта усталость и грусть, ее можно было бы даже назвать красивой.

Мама.

У одной была мама, ходившая по улицам где-то в Москве. Она занималась проституцией, чтобы добыть деньги на наркотики.

У другого мама опрокинула себе в рот пузырек с таблетками и стала привидением. Она бродила от одной албанской деревни к другой, криками пугая людей по ночам.

Отцы? Да, когда-то они были, но кто их видел?

Торговцы живым товаром переправили обоих детей в Стокгольм, а Зак купил их и спас от сексуального рабства.

Но он сделал из них солдат.

Он был с ними строг и требователен, когда речь шла о дисциплине, но он хорошо к ним относился. Он был добрым. Наверное, таким, каким должен быть отец. И они любили его.

Всем им было лет по десять — двенадцать.

В армии Зака еще было десять взрослых мужчин и несколько свободных наемников, к которым Зак время от времени обращался.

Он научил детей стрелять и драться, научил быть жесткими и хладнокровными. Научил смотреть на врагов как на вещи, а не как на людей. Вещи без права на жизнь. И без потребности жить.

Он научил их не бояться смерти. Рассказывал им сказки о мученичестве и радостях Царствия Небесного. Называл их своими детьми, и они ему верили.

А теперь его нет, и перед ними стоит Фрэнси.

Ни дети, ни она не знали, как себя вести. Они даже не знали, остались ли они врагами.

— Вы проголодались, — сказала она, догадываясь, что они вряд ли ее понимают.

На каком языке разговаривал с ними Зак? На русском, ведь девочка, похоже, русская? На сербскохорватском или боснийском? Фрэнси толком не могла понять, на каком языке говорит мальчик. Или у Зака есть переводчики?

— Я не сделаю вам ничего плохого, — сказала она, попытавшись улыбнуться.

Дети и бровью не повели. Фрэнси быстро вышла из комнаты и после некоторых колебаний все-таки заперла дверь, хотя сначала не собиралась этого делать.

Она стала ходить по дому из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестнице. Так прошел не один час. В голове стучало. Пер, мама, Кристина. Зак, а что, кстати, с Заком? Луиза! Черт, Луиза! А вдруг Джим бы тоже погиб? И еще дети в спальне для гостей. Слишком много всего. И плечо все еще болело, и гастрит обострился.

Зайдя в ванную, она открыла шкафчик с лекарствами.

Не хрена себе, целая аптека!

Захлопнув дверцу, она уставилась на себя в зеркало — и поняла, что выглядит ужасно. Еще чуть-чуть, и она, как обычно, свернется калачиком на полу, начнет плакать и захочет позвонить кому-нибудь, кто сможет решить все ее проблемы. Юсеф решит вопрос с Луизой, Крошка Мари и Эрьян разберутся с детьми. Пер будет заниматься их собственными детьми, когда у нее не будет сил. В понедельник она попадет к доктору Лундину в часы приема неотложных больных. А до того наглотается транквилизаторов, будет бродить, заторможенная, по дому, пока не заснет и не проспит много часов из того, что осталось от ее жизни.

Часов, которые нельзя будет вернуть никогда.

«Доктор Джекил и мистер Хайд, — подумала она, — это же обо мне. Как глава мафии — великолепна, как человек — полный провал».

Она прислонилась лбом к зеркалу над раковиной. Вообще-то, быть просто человеком, должно быть, легче, чем мафиози. Большинство неплохо с этим справляется, но большинство не смогли бы справиться с той работой, которую делает она.

А это как-то не очень сочетается с ее натурой — быть как все.

Выйдя из ванной, она отперла дверь гостевой спальни. Дети спали. Когда они проснутся завтра утром, дверь будет открыта. Потому что они не пленники, а гости. Она наймет по переводчику для каждого, узнает, откуда они, есть ли у них нормальные родственники, а если нет, отправит в какую-нибудь хорошую приемную семью, как было с Теей.

Тея. Да, с ней все получилось отлично. Просто великолепно. И Адриан ей этого никогда не простит.

Еще немного побродив по дому, она уселась перед телевизором в гостиной, но заснула, минут десять попереключав каналы.

Проснувшись, Фрэнси увидела, что дети стоят перед ней и с удивлением ее разглядывают. У каждого в руке нож, наверное, они нашли их на кухне. Пенса не было видно — возможно, он спал.

Как ни странно, она не испугалась, взяла пульт и стала переключать каналы, пока не нашла диснеевские мультфильмы, которые иногда смотрел Адриан.

Дети переглянулись, посмотрели на Фрэнси, на телевизор.

Прошло довольно много времени.

Наконец они сели на пол перед телевизором и стали смотреть мультфильм. Сначала они то и дело оглядывались и смотрели, чем она занимается, но потом, похоже, забыли и о Фрэнси, и о ножах, которые выскользнули у них из рук.

Сидя за кухонным столом, они знакомились.

— Фрэнси, — сказала Фрэнси, хотя они уже знали, как ее зовут.

Она написала на листке бумаге свое имя и цифру «37» в надежде, что они поймут — это ее возраст. Достав карту мира, она нашла Стокгольм и ткнула в него пальцем, потом показала им фотографии — свою, Пера, Адриана и Бэлль.

— Моя семья, — объяснила она, — я и моя семья.

Дети поняли и сделали, как она.

Девочку звали Елена, ей одиннадцать лет, она из Москвы. Мальчика — Гиоргиос, ему десять, он из Албании, из деревни неподалеку от Тираны.

— Мама? — спросила Фрэнси. — Папа?

Оба покачали головами.

— Братья, сестры?

Они не поняли, что она спросила. Подумав немного, Фрэнси принесла альбом для рисования и коробку с цветными мелками. Вырвав лист, она стала рисовать: дом, деревья, взрослых, детей. Немного помедлив, дети тоже начали рисовать.

Смерть, кровь, огонь. Большой корабль, люди с оружием, большой человек с большими руками. Зак? Дом, где много комнат. Дом Зака? Цветы, птицы, сердечки. Вспоротые животы. Кровь, хлещущая из голов, глаз, ртов. Замки с башенками и бойницами. Принцессы и принцы. Мама, которая улетела на крыльях. Умерла? Дети с автоматами.

Фрэнси наклонилась и погладила их по головам. Дети удивленно на нее посмотрели и снова стали рисовать.

В воскресенье вечером, когда Пер привез Адриана и Бэлль, Елена и Гиоргиос сидели перед телевизором, смотрели мультфильмы и ели чипсы. Пенс готовил ужин, а Фрэнси в библиотеке пыталась по телефону найти надежных переводчиков для детей.

Пер зашел в библиотеку с Бэлль на руках, Адриан шел за ним. Она повесила трубку и посмотрела на мужа.

— Это дети, которые были у Зака, — начала она.

— Я понимаю, — ответил Пер, — но что они делают на нашем диване, перед нашим телевизором? Вот наши дети, Фрэнси! Вот они!

Он чуть не бросил обоих в объятия Фрэнси. Он не злился, но был очень растерян. Фрэнси не в состоянии как следует позаботиться об Адриане и Бэлль, так куда, черт возьми, ей еще эти двое?

— Это временно, — заявила Фрэнси.

— Они в моей одежде, — пожаловался Адриан.

— Знаю, но их вещи еще не высохли.

— Пусть отдадут мою одежду!

— Но, милый, у тебя так много вещей, что в этом плохого?

Заплакав, Адриан выскочил из комнаты и с грохотом побежал наверх к себе в комнату. Бэлль тоже закричала. Покачав головой, Пер сел в кресло напротив Фрэнси. Бэлль постепенно успокоилась на руках у отца.

— Ты прав, — согласилась Фрэнси. — Я не справляюсь с детьми. Ни с нашими, ни с теми, что сидят там. Но я хочу попытаться.

— Но они, они… — заговорил Пер.

— Они сироты. Их похитили, привезли сюда. Их забрал Зак.

— Это ужасно, но я не хочу, чтобы они были в нашем доме.

— Моем доме, Пер. Это мой дом.

— Хорошо, твой. Твой и наших детей. А эти дети запрограммированы на то, чтобы тебя убить! Ты уверена, что они не попытаются этого сделать? Ты думаешь, что программу можно вот так поменять? Они могут убить и Адриана с Бэлль, им это раз плюнуть! Они боевики, Фрэнси!

— Они дети.

— Да у тебя с головой не в порядке!

Пер вышел из библиотеки. Вскоре он уехал, забрав с собой Адриана и Бэлль.

Фрэнси, Елена и Гиоргиос сидели с одной стороны больничной кровати Джима. Луиза, Крошка Мари и Эрьян — с другой. Джиму еще было далеко до выздоровления, но он был жив, и врачи говорили, что он не останется калекой на всю жизнь.

Джим и Луиза держались за руки, а Фрэнси пересказывала им то, что узнала от переводчиков, которые разговаривали с детьми. Луиза уже знала большую часть, но для Джима все это было в новинку, и было важно, чтобы он узнал историю детей, которым предстояло стать частью его жизни.

Ведь он — часть Луизы, а с этого момента ей предстояло заботиться о Елене и Гиоргиосе как о родных.

Это условие, которое Фрэнси выдвинула в обмен на помилование Луизы.

— Ты должна будешь их усыновить, — сказала Фрэнси. — Как сделать паспорта и другие документы, ты знаешь. Я могу подключить нужных людей, тебе помогут с усыновлением. Потом ты уедешь за границу. Предлагаю Францию, потому что ты знаешь язык. Там вы не будете сильно привлекать внимание. Купишь домик и откроешь кафе или что-нибудь в этом роде. Деньги у тебя есть, назад я ничего не потребую. Наймешь детям преподавателей, чтобы они выучили язык, а потом отправишь в обычную школу. Если ты кого-то встретишь, то, прежде чем это сможет перерасти во что-то серьезное, он должен понравиться детям. Два раза в год будешь посылать мне фотографии. Свои и детей. Они также должны будут мне писать и рассказывать о том, как живут. Я могу приехать к вам в любой момент, так что даже не пытайся меня обмануть. Если не сделаешь, как я говорю, ты больше никогда не увидишь Джима. Если будешь хорошо себя вести, будете раз в год встречаться здесь, в Стокгольме, под наблюдением.

Вот так. Двух зайцев одним выстрелом.

Луиза посмотрела на Джима, потом на детей, которым ей предстояло стать матерью.

— Что касается волос, то я могу помочь тебе с пластической операцией перед отъездом, — сказала Фрэнси. — Я это делаю не ради тебя, а ради Джима.

Луиза кивнула:

— Договорились.

— Договорились насчет детей или насчет волос? — уточнила Фрэнси.

— И то и другое. Выбора-то у меня все равно нет.

— Выбора у тебя нет. Потому что ты его не заслужила.

Луиза не стала возражать.

— Я могу побыть с Джимом наедине? — спросила она.

Фрэнси с детьми, Крошкой Мари и Эрьяном вышла в коридор. Елена и Гиоргиос держались за руки, что-то предчувствуя. Крошка Мари и Эрьян тоже держались за руки и думали о будущем отпуске.

А Фрэнси обнимала воздух, пытаясь нащупать хоть кого-то, хоть что-то.

«Любовник, — подумала она, — мне нужен любовник. Никаких таблеток, никакой психотерапии, никакого нытья о том, что нет сил. Просто время от времени нужно как следует трахаться, и я полностью приду в себя. Вот такой отпуск, а потом я буду снова готова работать, быть хорошей матерью и, возможно, даже неплохой женой, если Пер захочет вернуться, а я — принять его. Ведь мы еще не развелись, а только взяли тайм-аут».