Тридцать три

Пока я мужественно готовил ужин, Лесли сидела у стойки на высоком табурете, зачарованно внимая моему рассказу о Дикки.

— С этого момента он просто мой маленький воображаемый приятель, — сказал я, -и я делюсь с ним всем, что знаю, просто ради удовольствия самому это вспоминать.

Я высыпал на нашу большую сковородку мелко нарезанные овощи.

— Ты что, прячешься за словом «воображаемый»? — спросила Лесли.-Тебе нужна безопасная дистанция? Ты его боишься?

Перед этим она зашла в дом, собираясь переодеть свой садовый наряд: белые шорты, футболка и широкополая шляпа. Она успела снять шляпу, но сейчас была настолько охвачена любопытством, углубляясь в наши с Дикки отношения, что переодевание, по-видимому, было отложено на неопределенный срок.

— Боюсь? — переспросил я. — Может быть, и так.

Я сомневался в этом, но время от времени забавно подвергать сомнению нашу уверенность в чем-либо.

— А что он такого может сделать опасного?

Я добавил в смесь на сковороде ананас, проросшую пшеницу, и пять-шесть раз быстро помешал.

— Он мог бы заявить, что выдумал тебя, что ты — его воображаемое будущее, потом уйти и оставить тебя наедине со всем тем, что ты не успел ему сказать.

Я поднял голову и взглянул на нее без улыбки, даже забыв потрясти бутылку с соевым соусом, так что, естественно, он и не подумал выливаться.

— Он так не поступит. Не сейчас, во всяком случае.

Когда-то его уход ничего бы для меня не значил. Но только не сейчас.

Она оставила этот вопрос и перешла к другому.

— Заметал ли он, что готовишь ты, а не я? спросила она. — Как он к этому относится?

— Я готовлю для своей жены, говорю я ему, но вообще я очень мужественный… даже мои пироги такие крепкие!

Это, конечно, было неправдой. До того, как отказаться от сахара, я любил печь пироги. Их румяные корочки были нежны, как запеченное облако, но я скромнее самого Господа Бога. Мое благороднейшее качество, предмет моей величайшей гордости — полное отсутствие эго.

Говорят, что очень важно сильно нагреть пшеницу, потому что тогда она приобретает очень приятный ореховый вкус. В этот раз я нашел еще и полпакета измельченных орехов и бросил их на сковороду.

Лесли знакома с моими необычными принципами так же хорошо, как всякий, кто с ними не согласен, но она достаточно терпима, чтобы иногда меня послушать.

— Что ты рассказал ему о браке? — поинтересовалась она.

— Он еще не спрашивал. Думаешь, это его заинтересует?

— Он должен знать, что рано или поздно его это тоже ожидает. Если он — это ты, то он обязательно спросит, — сказала она. — Что ты ему ответишь?

— Я отвечу, что это будет самым счастливым самым тяжелым самым важным долговременным опытом в его жизни.

Я поднес ей попробовать чайную ложечку нашего ужина со сковороды. Хоть он еще не готов, подумал я, вежливость по отношению к родной душе никогда не повредит.

— Понравилось?

— Слишком хрустит, — сказала она. — Ужасно сухое.

— Мм.

Я поднял сковороду с плиты и, поднеся ее к крану, добавил туда около чашки воды, затем вернул ее на плиту еще минут на десять.

— Можно, я тебе помогу? — спросила она.

— Моя прелесть. Ты же работала в саду. Отдыхай.

Она подошла к шкафу, достала откуда тарелки и вилки.

— Что ты ему скажешь?

— Сначала я расскажу ему свой секрет у дачного брака, затем сообщу ему факты.

Я нашел соковыжималку и включил ее в сеть, достал из холодильника морковь. Она улыбнулась мне.

— А ты мудрец! И в чем же твой секрет удачного брака?

— Перестань, Вуки, не стоит издеваться. Я обещал рассказать ему все, что знаю.

Я подставил под соковыжималку стакан.

— О'кей, — сказала она. — Ты не мудрец. Так в чем же твой секрет удачного брака?

Я нажал на кнопку и взял первую морковку. Сок получается райский, но наша машина — это шумный дьявол за работой.

— ПОСТУПАЙ ТАК, КАК СЧИТАЕШЬ ПРАВИЛЬНЫМ, — прокричал я, перекрывая скрежет вращающихся ножей. — ПУСТЬ ТВОЯ ЖЕНА ТОЖЕ ПОСТУПАЕТ ТАК, КАК СЧИТАЕТ ПРАВИЛЬНЫМ. И ЕСЛИ ВЫ НЕ СОГЛАШАЕТЕСЬ ДРУГ С ДРУГОМ, ЭТО НОРМАЛЬНО!

— Я НЕ СОГЛАСНА! — сказала она. —ПО-ТВОЕМУ, ДЛЯ НАС БУДЕТ НОРМАЛЬНЫМ ОБМАНЫВАТЬ, ЛГАТЬ И ОСКОРБЛЯТЬ ДРУГ ДРУГА, ЕСЛИ НАМ ПОКАЖЕТСЯ ЭТО «ПРАВИЛЬНЫМ». ТЕБЕ НУЖНО ДОБАВИТЬ, ЧТО ПРИЧИНА, ПО КОТОРОЙ ТВОЙ СЕКРЕТ ДЕЙСТВУЕТ, — ЭТО ГОДЫ ВЗАИМНОГО ДОВЕРИЯ, ГОДЫ ВЗАИМНОГО ИЗУЧЕНИЯ ХАРАКТЕРОВ! Я ЗНАЮ, ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ НОРМАЛЬНО ПОСТУПАТЬ ТАК, КАК ТЫ СЧИТАЕШЬ ПРАВИЛЬНЫМ, НО ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО ТВОЕ И МОЕ ЧУВСТВА ПРАВИЛЬНОГО ПОЧТИ НЕ ОТЛИЧАЮТСЯ.

Наша соковыжималка работает так же быстро, как и шумит. Наполнился второй стакан, и я ее выключил.

— Разве ты не согласен? — спросила она во внезапно наступившей тишине.

— Нет.

Я потягивал свой морковный сок.

— Для нас всегда нормально поступать так, как мы считаем правильным. Без исключений.

Ее рассмешило мое упрямство, и я сам не смог удержаться от слабой улыбки.

— Помог тебе твой секрет спасти первый брак? Я покачал головой.

— Было слишком поздно. Когда семейная жизнь начинает убивать в тебе человека, пора положить ей конец. У нас были настолько разные натуры, что быть теми, кем каждый из нас хотел быть, вместе было невозможно. Мы не просто перестали любить друг друга, но даже не могли находиться в одной комнате. А с этим уже ничего нельзя поделать.

— Я помню время, когда и мы с тобой не могли находиться в одной комнате, — поддразнила она.

Она сняла крышку со сковороды, снова пробуя ужин своей ложкой.

— Думаешь, нам стоит это заканчивать?

— Ты ведь голодна, не так ли? — спросил я.

Она кивнула с широко раскрытыми глазами.

— Такое острое…

— Еще минутку, — сказал я ей, выключая огонь раньше времени. — Ты была другой, Вуки. В те дни, даже когда я выходил из себя, я не мог забыть, как ты прекрасна. Были моменты, когда я выходил из дома, в отчаянии оттого, что ты не можешь понять, кто я, о чем я думаю или что я чувствую. Сидя за рулем в машине, я орал: «Боже, как Ты можешь требовать от меня, чтобы я жил с этой Лесли Пэрриш? Это же невозможно! Это невыполнимо!» И даже в те моменты ты оставалась для меня такой чертовски умной и до боли прекрасной. Развод был неизбежен, но я все равно тебя любил. Разве не странно?

Я перенес сковороду на стол и разделил волшебное блюдо на двоих.

— О, Риччи, развод не был неизбежен, — сказала она. — Это было просто мыслью отчаяния.

Отстаивать выводы, сделанные в прошлом, подумал я, не свидетельствует о мудрости. И даже если это не так, я все равно бы не стал. Сейчас уже не важно, был ли развод неизбежен или нет.

Если мы, стремясь жить в соответствии с наивысшим известным нам порядком, вынуждены расстаться с женой или мужем, мы расстаемся с несчастливым браком, взамен получая самих себя. Но если брак соединяет людей, которые уже обрели себя, что за прекрасное приключение начинается — с бурями, ураганами и всем-всем!

— Как только я перестал ожидать от тебя полного понимания, сказал я, — как только я понял, что для нас в порядке пещей иметь различные идеи, приходить к различным выводам и поступать так, как каждый из нас считает нужным, в конце тупика вдруг открылась дорога. Меня больше не стесняли твои принципы, тебя больше не стесняли мои отличия.

— Верно, —сказала она. — И спасибо за ужин. Очень вкусно.

— Надеюсь, получилось не очень острым?

— Сейчас уже лучше.

Она отпила морковный сок.

— Дикки может и не спросить о браке.

— Он спросит, — сказал я. — Он спросит, как я думаю, зачем мы здесь? А я отвечу ему, что мы здесь для того, чтобы проявлять любовь в миллионах приготовленных для нас испытаний — новый миллион после каждого пройденного и новый миллион после каждого проваленного. И больше всего испытаний нас ждет в каждую минуту, каждый день и каждый год совместной жизни с другим человеком.

— Как мило, — сказала она. — Не знала, что ты придаешь браку такое значение.

— Важен не брак, — сказал я, — а любовь.

— Рада это слышать. Я считаю тебя замечательным, но иногда мне все же кажется, что ты — самый неспособный к любви мужчина. Я никогда не встречала человека — мужчину или женщину, — который мог бы вести себя так же холодно и равнодушно, как иногда ведешь себя ты. Когда ты чувствуешь угрозу, ты превращаешься в льдинку с шипами.

Я пожал плечами.

— А что мне остается? Я же не говорю, что я прохожу все испытания, я говорю только, что знаю об их существовании. Терпение, и когда-нибудь в другой жизни я стану таким же прекрасным человеком, каких и сейчас уже много. В данный момент я счастлив быть самим собой. Подозрительным, закованным в броню и обороняющимся…

— Нет, ты не такой плохой, — сказала она оживленно. — Ты уже долго не был подозрительным.

— Я напрашиваюсь на комплименты! — сказал я. — Что, даже совсем чуть-чуть?

— Передай Дикки, что я считаю тебя не самым худшим мужчиной в мире.

— Когда ты злишься, ты думаешь иначе.

— Нет. Ничего подобного, — сказала она. — Что еще ты собираешься рассказать ему о браке?

— Разница между браком и церемонией, — сказал я.Я скажу ему, что брак —это не двое людей, бегущих через мост среди риса и лент, а подлинный мост, построенный усилиями двоих людей в течение всей их жизни.

Она отложила вилку.

— Риччи, это прекрасно.

— Мне надо было говорить с тобой, а не с Дикки, — сказал я.

— Говори с нами обоими, — сказала она. — Если это сделает тебя счастливее, я буду жить рядом со счастливым человеком.

— Я бы сказал ему и это. Жены и мужья не в силах сделать друг друга счастливыми или несчастливыми. Это только в нашей личной власти.

— С одной стороны, это так, но, если ты утверждаешь, что наши поступки не оказывают влияния на другого, я с тобой абсолютно не согласна.

— Влияние, — сказал я, — это наше испытание друг для друга. Ты можешь решить для себя быть счастливой независимо от того, что делаю я, и тогда, возможно, я буду радоваться, видя тебя счастливой, потому что мне нравится видеть тебя такой. Но это я делаю себя счастливым, а не ты.

Она покачала головой и терпеливо улыбнулась мне.

— Довольно странный взгляд на вещи.

Она считала это странной деталью моей логики, мешающей мне принимать в дар ее любовь. Я чувствовал себя носорогом, выбравшимся на тонкий лед, тем не менее решил все выяснить до конца.

— Если ты плохо себя чувствуешь, — сказал я, — но решаешь сделать меня счастливым, приготовив мне обед или согласившись куда-нибудь со мной пойти, ты думаешь, я буду счастлив, зная, что тебе плохо?

— Я бы не подала и виду, что мне плохо, и думала бы, что ты будешь счастлив.

— Но тогда ты превратилась бы в мученицу. Ты сделала бы меня счастливым, жертвуя собой, обманывая меня и притворяясь счастливой ради меня. Если бы это сработало, я бы чувствовал себя счастливым не потому, что ты действительно была счастлива, а потому, что я бы тебе поверил. Счастливым меня делаешь не ты и не твои поступки, а моя вера. А моя вера зависит только от меня и ни от кого другого.

— Это звучит так холодно, — сказала она. — Если все на самом деле так, почему я должна стараться сделать тебе приятное?

— Когда ты этого не хочешь, не надо и стараться! Помнишь, как ты проводила по восемнадцать часов в сутки в офисе, когда мы были завалены работой?

— Завалены были мы, но всю работу приходилось делать мне одной? — спросила она сладким голосом. — Да, я помню.

— А помнишь, как я был благодарен тебе за это?

— Конечно. Ты сидел там с хмурым лицом, обиженный и недовольный, как будто это тебя работа вымотала до смерти.

— Помнишь, сколько это длилось?

— Годы.

— И потому, что ты работала за меня, наши отношения были такими прекрасными?

— Кажется, я вспоминаю, что к концу этого периода я тебя не могла выносить! Я работала от зари до полуночи, а ты иногда весело заявлял, что собираешься немного полетать, потому что устал от работы в офисе. Тебе повезло, что я тебя вообще не убила!

Чем больше времени мы проводим за ненавистным нам делом, подумал я, тем меньше радости в нашем браке.

— Но в конце концов у тебя лопнуло терпение, — сказал я. — Ты сказала: к черту эту работу, к черту проклятого эгоиста Ричарда Баха, я хочу снова жить своей жизнью. Мне плевать на него, теперь я буду заботиться только о себе и получать от жизни удовольствие.

— Я так и поступила, — сказала она с озорным блеском в глазах. — И что же произошло?

Она засмеялась.

— Чем счастливее я становилась, тем больше тебе это нравилось!

— Вот! Слышала, что ты сказала? Ты решила стать счастливой сама!

— Да.

— Но вместе с тобой и я стал счастливее, — сказал я, — несмотря на то, что ты уже не пыталась Сделать Меня Счастливым.

— Это точно.

Я три раза ударил по столу — палец вместо аукционного молотка.

— Думаю, что ты пытался сделать меня счастливее, — сказала она, — говоря мне, что не стоит так напрягаться в офисе.

— Конечно. Назад к дням, когда я пытался решить твои проблемы за тебя.

— Пытаться меня остановить тогда было глупо, — сказала она. — Это сегодня я могу оставить работу и развлекаться, потому что сейчас у нас другая жизнь. Работа, которую мы сегодня выполняем, уже не представляет для нас вопрос жизни или смерти. Мы можем ее делать, а можем и не делать — как захотим. В те дни работа была серьезным делом — вытащить тебя из путаницы финансовых и правовых проблем, которых, если ты помнишь, у тебя было немало, когда мы познакомились. И без моего труда ты не оказался бы в таком удобном положении сегодня. В лучшем случае, тебе пришлось бы покинуть страну, а что случилось бы с тобой в худшем, мне и подумать страшно. Поэтому, при таких высоких ставках, я выбрала работать изо всех сил. Если ты тогда хотел сделать меня счастливой, ты мог бы взяться за работу вместе со мной!

— Как ты не понимаешь? Я не хотел! Для меня та работа не имела значения! Мне было бы наплевать, если бы она вообще не была закончена! В те несколько раз, когда я пытался тебе помочь, я был несчастен и обижен, от этого все стало только хуже.

— Поэтому, конечно, я решила почти всю твою работу сделать сама, — сказала она, — чем доверить ее какому-то колючему враждебному троллю, который под видом «помощи» старается все запутать, потому что он, видите ли, чувствует себя обиженным.

— Не конечно. У тебя были и другие варианты. Но, хоть я и пытался Сделать Тебя Счастливой, у меня это не получилось, потому что я не был счастлив сам.

— Ты прав. У меня были другие варианты. Мне надо было позволить твоим проблемам добраться до тебя. Тогда бы ты получил урок, который вместо тебя пришлось получить мне, несмотря на то что я его уже знала. А мой другой урок был таким: в будущем, если ты еще раз все запутаешь, я не собираюсь лишать тебя ни одного твоего урока. Но, в действительности, ты совсем не пытался сделать счастливой меня, ты пытался сделать счастливым только себя — так же, как и сейчас.

Ого, подумал я. Разговор за ужином начинает превращаться в бурю?

— Разница между тогда и сейчас, — сказала она, — в том, что наши жизни изменились, и в сегодняшнем спокойствии и комфорте каждый из нас имеет шанс на счастье.

Я мгновение помолчал, обдумывая ответ. Мы прожили те годы вместе, но наши убеждения были такими различными, что сейчас в памяти у каждого из нас — свое прошлое.

— Это для Дикки, — спросила она, голубые, как море, глаза смотрят в мои, — или только для нас? Собираешься ли ты рассказать ему о наших ссорах?

— Может, и нет. Может быть, мне стоит ему сказать, что в совершенном браке ссор нет. Совершенство — это когда двое людей смотрят друг на друга и говорят: «Мы знали все заранее. Никаких ссор, никаких испытаний, никто из нас за полвека не изменился и не узнал ничего нового».

Эта картинка заставила ее улыбнуться.

— Смертельная скука, —сказала она. — Избегай трудностей, и ты никогда не научишься их преодолевать.

— Он должен узнать все. Мои рассказы о браке будут и мне напоминанием; Дикки же сможет взять из них то, что ему необходимо, а остальное отбросить. Я скажу ему главное из того, что мне удалось понять: никогда не предполагай, что твоя жена умеет читать мысли и понимает, кто ты, о чем ты думаешь и что чувствуешь. Такое предположение неизбежно ведет к болезненному разочарованию. Иногда она действительно может понимать и знать, но не жди от нее, что она будет понимать тебя лучше, чем ты ее. Будь счастливым, делая то, что тебе хочется. Если твое счастье вызывает в ней злобу, или если ты злишься, когда видишь ее счастливой, тогда у вас не брак, а эксперимент, который с самого начала был обречен на провал.

— Звучит так, будто брак ничем не лучше прыжка с обрыва. Ты это хочешь ему внушить?

— Я скажу ему, что брак не похож ни на что другое в нашей жизни. Родные души, сведенные вместе чудесным притяжением, встретившие друг друга благодаря невероятному совпадению и вместе противостоящие всем проблемам. Очаровательные проблемы и прекрасные испытания год за годом, но стоит утратить романтику, и утратишь силу, необходимую, чтобы преодолеть тяжелые времена и научиться любить. Утратив романтику, ты провалишь экзамен на любовь. После этого остальные экзамены не имеют значения.

— А как насчет детей?

— В этом вопросе я не компетентен, — сказал я. — Что еще?

— Что значит «В этом вопросе я некомпетентен, что еще»? У тебя ведь есть дети, и тебе, конечно, есть что сказать! Что ты ему скажешь?

Мое слабое место, подумал я. В том, что касается детей, от меня столько же пользы, как от наковальни в яслях.

— Я скажу ему, что чувство внутреннего пути приходит не только к взрослым. Что единственное руководство, которое мы даем детям, — наш собственный пример как высшего, наиболее развитого человеческого существа в соответствии с нашими взглядами. Дети могут понять, а могут и не понять. Они могут полюбить нас за наш выбор, а могут и проклясть землю, по которой мы ступали. Но дети являются нашей собственностью и подконтрольны нам не больше, чем мы являлись собственностью наших родителей и были им подконтрольны.

— Ты действительно чувствовал себя айсбергом, говоря это, — спросила Лесли, — или мне только показалось, что это прозвучало на сорок градусов ниже нуля?

— Разве это не правильно?

— Это может быть правильным до некоторой степени, — смягчилась она. — Безусловно, наши дети не являются нашей собственностью, но я чувствую, что здесь чего-то не хватает. Может быть, немного мягкости?

— Ну, конечно, ему я скажу все это гораздо мягче!

Она безнадежно покачала головой и продолжила.

— У брака есть еще один секрет.

— Какой?

У меня свой секрет, подумал я, почему бы ей не иметь свой?

— Когда смотришь на нас, — сказала она, — или на любую другую счастливую пару, понимаешь, что на самом деле мы любим только один или два раза в жизни. Любовь — это сокровище. Вот мой секрет.