Что такое биопсихическая энергия?

Этот вопрос для меня как клинициста, которому приходилось лечить сексуальные расстройства у людей, другими словами неврозы, оставался без ответа после 60 лет сексуальных исследований в мире науки, 40 лет развития психоанализа и почти 20 лет собственной работы над теорией оргазма. Вспомним, каков был исходный пункт развития теории оргазма. Невроз и функциональный психоз сохраняются благодаря наличию излишней, не ликвидируемой должным образом сексуальной энергии. Первоначально ее называли «душевной энергией», не зная, что же она, собственно, такое. Корни душевного заболевания, несомненно, находились «в телесном». Нецелесообразные душевные разрастания должны были питаться застоем энергии. Только если этот источник энергии невроза устранялся с помощью создания полной оргастической потенции, больной излечивался и оставался застрахованным от рецидива.

О массовой профилактике душевных заболеваний нечего было и думать без знания их биологических основ. В словах «при любовной жизни, приносящей удовлетворение, не бывает невротических нарушений» нечего менять. Это утверждение имело, конечно, как индивидуальные, так и социальные последствия. Важное значение сексуальности было очевидно, но официальная естественная наука не хотела ничего и слышать о вовлечении этих проблем в круг своих исследований — несмотря на работы Фрейда. Да и сам психоанализ все более отступал перед сложностью проблемы. Слишком уж часто она оказывалась на опасной грани слияния с той больной, искаженной, приобретавшей все более порнографическое звучание «сексуальностью», которая господствует в умах обывателей. Резкое различие между «естественными» и болезненными сексуальными проявлениями, превратившимися в составную часть культуры, между «первичными» и «вторичными» влечениями позволяло выстоять и сохранить приверженность проблеме. Только одни размышления на эту тему и суммирование некоторых современных, весьма удачных физиологических подходов, нашедших особенно яркое отражение в сборнике Мюллера «Нервы жизни», не принесли бы нужного результата.

Как всегда, путь клинического наблюдения и в этом случае вел дальше всех вполне корректным образом. В 1933 г. в Копенгагене я лечил мужчину, который особенно сильно сопротивлялся вскрытию своих фантазий на тему пассивного гомосексуализма. Это проявлялось в наличии особенно жесткой шейно-горловой позиции. Благодаря резкому вмешательству в систему защиты пациент внезапно уступил воздействию. Такая внезапность производила поистине устрашающее впечатление. Три дня его сотрясали проявления тяжелого вегетативного шока. Цвет лица быстро менялся от белого через желтый к красному. Кожа покрывалась пятнами и меняла цвет. Больной страдал сильными болями в шее и затылке. Сердце работало быстро и напряженно-гипертонически. Наблюдались понос, ощущения усталости и отсутствия опоры. Все это беспокоило меня. Хотя я часто сталкивался с такого рода симптомами, но в не столь резкой форме. В данном же случае произошло что-то вполне закономерно являющееся объектом моей работы, но непонятное мне. Аффекты проявлялись в состоянии тела после того, как пациент сдал свою душевную оборонительную позицию. Жесткость шеи, подчеркивавшая свойственную ему мужественную подтянутость, несомненно, связывала телесно-вегетативную энергию, которая теперь вырвалась, заявив о себе неконтролируемым и неупорядоченным образом.

Человек с упорядоченным состоянием сексуальной системы не способен на такую реакцию. Для нее необходимы продолжительное торможение и застой биологической энергии. Мускулатура могла выполнить функцию торможения. Когда мышцы шеи ослабевали, прорывались мощные импульсы, точно от отпущенной пружины. Попеременные бледность и покраснение лица не могли быть ничем иным, кроме отлива и прилива телесной жидкости, простого расширения и сужения сосудов. Это великолепно сочеталось с изложенными выше моими взглядами на функционирование биологической энергии. Направление «из себя — к миру» быстро и непрерывно сменялось противоположным — «прочь от мира — назад в себя».

Мускулатура способна, напрягаясь, препятствовать течению крови, иными словами, снижать до минимума движение телесной жидкости. Я проконтролировал ситуацию на примере нескольких других случаев и обдумал прежний ход лечения. Все было верно. На протяжении небольшого промежутка времени в моем распоряжении оказалось множество фактов. Они «толпились», требуя обобщения в виде следующей краткой формулировки: сексуальная жизненная энергия может быть связана длительным напряжением мышц. Ярость и страх также могут быть заторможены напряжением мышц. С тех пор во всех случаях, когда я снимал мышечное торможение или напряжение, проявлялось одно из трех основных телесных биологических возбуждений — страх, ненависть или половое возбуждение. Я это делал уже давно с помощью ликвидации чисто характерологических торможений и позиций, но теперь, при работе с мышечным панцирем, прорывы вегетативной энергии были полнее, они сильнее переживались и оказывались более мощными, а кроме того, протекали быстрее. При этом характерологические напряжения спонтанно снимались. Я опубликовал результаты наблюдений, полученные в 1933 г., в неполной форме только в 1935 г., а потом придал им некоторую завершенность в 1937 г.[16] Некоторые решающие вопросы отношений между телом и душой быстро разъяснились.

Заключение характера в панцирь представлялось теперь функционально идентичным с мышечной гипертонией. Понятие «функциональной идентичности», которое мне пришлось ввести, означает лишь, что мышечные и характерологические позиции имеют одни и те же функции в душевном механизме, могут заменять друг друга и взаимно влиять. В принципе, они неотделимы друг от друга и идентичны по выполняемым функциям.

Предположения, возникшие в результате обобщения фактов, сразу же повели дальше. Если заключение характера в панцирь могло выражаться в появлении панциря на мускулатуре и наоборот, то единство телесных и душевных функций в принципе оказывалось постигнутым и поддавалось практическому регулированию. Отныне я мог сколь угодно часто использовать эти знания на практике. Если торможение характера не реагировало на психическое влияние, я звал на помощь соответствующую телесную позицию, и наоборот. Сталкиваясь с трудной телесно-мышечной позицией, я работал над ее характерологическим выражением и добивался расслабления. Типично дружескую улыбку, мешавшую работе, удавалось теперь устранить столь же успешно с помощью описания выражения, сколь и непосредственно с помощью воспрепятствования мышечной позиции, например посредством оттягивания подбородка книзу. Это был огромный шаг вперед. Дальнейшее развитие техники, завершившееся появлением современной вегетотерапии, длилось шесть лет.

Ослабление жесткости мышц вызывало у больных странные телесные ощущения: непроизвольную дрожь, конвульсии мускулатуры, чувства тепла и холода, зуд, мурашки, щекотку, физические ощущения страха; а также такие чувства, как страх, ярость и удовольствие. Я должен был порвать со всеми старыми представлениями об отношениях между телом и душой, если хотел постичь эти явления. Они были не «следствиями», «причинами», «сопутствующими явлениями» по отношению к «душевным» процессам, а просто самими этими процессами в телесной сфере. Я обобщил все телесные явления, которые, в противоположность жесткому заключению мышц в панцирь, характеризовались движением, как «вегетативные течения». Сразу же возник вопрос: являются ли эти вегетативные течения только движениями жидкости или чем-то большим? Я не мог удовлетвориться лишь признанием того, что речь идет только о механических движениях жидкости. Они могли объяснить чувства тепла и холода, бледность и покраснение, «кипение крови» и т. д., но не срабатывали, когда речь шла о понимании природы мурашек, щекотки, страха, «сладких» преоргастических ощущений и т. д.

Проблема оргастической импотенции все еще оставалась неразрешенной: встречается кровенаполнение половых органов без малейшего следа чувства возбуждения. Следовательно, половое возбуждение ни в коем случае не может быть идентично с одним лишь движением крови или не может быть его выражением. Существуют состояния страха, при которых не наблюдается особой бледности лица или кожи тела. Чувства «тесноты» в груди (страха), «подавленности» не могли быть объяснены только застоем крови в центральных органах, иначе страх чувствовался бы после хорошей еды, когда кровь концентрируется в животе. К движению крови прибавляется нечто порождающее в зависимости от биологической функции этого движения страх, ярость или удовольствие. Движение крови может представлять при этом лишь существенное средство. Может быть, это неизвестное «нечто» не проявится, если телесная жидкость плохо двигается по кровеносным сосудам. Таковы были соображения, несколько грешившие дилетантизмом.