Свойства семиотического существования

Прежде всего нас будет интересовать соотнесенность материального и семиотического существования. Непосредственное отношение к этому имеет концепция «структурной эпистемологии», основанная на развитии и обобщении понятия гомоморфизма [9]. Лейтмотивом этой концепции является использование известного логико-алгебраического аппарата (вместе с намечаемыми расширениями) для анализа «элементарных актов сознания» и описание в терминах различных морфиз-мов широкого класса «гносеологических моделей». Однако при всей плодотворности такого подхода сам автор, рассуждая о перспективах и 'соотношении предложенной схемы с другими возможностями, признает принципиальную ее ограниченность.и необходимость создания ее «интенсиональной» версии [9, с. 133].^ Кроме того, соответствие между структурами знака и обозначаемого часто становится сугубо номинальным. Поучительным может послужить пример заимствования начертаний знаков-букв греческого алфавита—из древнефиникий-ской письменности. В последней, скажем, букву «а» изображали 'стилизованным иероглифом (знаком) головы быка; сначала иероглиф и означал слово «бык», «телец», но затем это слово («алеф» по-финикийски) и его знак стали обозначать букву, вернее, слог «а». Окончательный отрыв от действительности осуществили древние греки, которые полностью позаимствовали как начертание, так, и название («альфа») для «а», но уже никак не связывали эти знаки с материальным их истоком: «бык» по-гречески звучит как «таурос».

Если продолжать примеры, то теперь не покажутся столь уж наивными «детские» вопросы такого характера: «Почему стол назвали «столом» и что это слово «на самом деле.» означает?». В свое время В. Хлебников искал «вещные воплощения» в буквах и звуках (образец его попыток—поэма «Зангези»), полагая, в букве «з»,

.59

например, сконцентрировано... предчувствие закона равенства углов падения и отражения луча света.

Во всех подобных случаях очевидно желание искать и находить соответствие структур знака и означаемого там, где его нет. Здесь уместно напомнить о приемах схоластического учения о сигнатурах — внешних признаках внутренней сущности, которыми руководствовался знаменитый Парацельс в выборе лекарственных растений: де, от желтухи помогают растения с желтыми

листьями, а листья почковидные обязательно усмиряют боль в почках.

Видимо, нет надобности подробнее говорить о вреде подобных «сигнатур» для теории познанаия. Что же касается семиотики, то в ней уже давно наметилась явственная «антпсигнатурная» тенденция. Ведь еще Ч. Пирс высказывался вполне определенно: использование некоторых типов знаков («символов»—в его терминологии) предусматривает обязательную условленность, конвенцию, поскольку для непосвященного сам по себе «символ» никак не характеризует денотат. Иначе говоря, в знаковой системе в этом случае совершенно условно закрепляется связь «знак—означаемое» и эта условность (равно—отсутствие соответствия упомянутых структур) требует копвенциалыюсти, обеспечивающей коммуникационные функции знака. Как раз тут-то и проявляются бессилие «экстенсиональной» версии «структурной эпи-стемологии» — между знаком и обозначаемым устанавливается некое соответствие, закрепляется связь, в то время как между их свойствами нельзя вычленить никакого морфизма. И.все это только потому, видимо, что свойства знака в данном случае не закреплены этой связью, а заключаются в мысленной сфере субъектов, состоящих в конвенции по пользованию знаком. Так, само но себе слово «стол» никак не соответствует характеру обозначенного им реального предмета обихода, однако в тезаурусах людей, пользующихся этим словом, в той или иной мере наличествуют необходимые характеристики стола. А слово «кварк» по своей этимологии может лишь навести на мысли о нелепости или даже трансцендентальное™ обозначенного (из-за родственных связей с полумистическими «Поминками по Фен.не-гану, скажем), тогда как в знаниях физика за этим словом скрыто совсем иное — фундаментальная микро-

частица, имеющая в качестве точных характеристик дробный заряд и большой дефект массы в определенных квантовых взаимодействиях.

Таким образом, в рассматриваемом типе обозначение очевидна недостаточность «экстенсионального» описа ния; трудность состоит в том, что «интенсионал» знака. его свойства заданы неявно, на идеальном уровне мышления субъекта. В терминах осуществимости это можно выразить так: любой знак сам по себе лишь провозглашает семиотическое существование обозначенного объекта или его частей и качеств, тогда как вести речь о том или ином морфизме, о соответствии материально (либо в каком-то еще смысле) существующему объекту можно, лишь беря во внимание целую совокупность знаков, т. е. знаковую систему, организующую тезаурус мыслящего субъекта.

Сказанное о соотношении материального и семиотического существования, видимо, позволяет сблизить трудности семиотики и проблемы теории систем с холиста-ческой, антиредукционистской установкой последней. Ведь системы знаков качественно отличны от знаков, взятых в отдельности, — это следует уже из того, что структура знаковых систем может претендовать на какое-то соответствие материально соответствующим объектам, тогда как отдельные знаки на это обычно не способны. (Исключение составляют, конечно, икониче-скпе—в терминологии Ч. Пирса—знаки, но их всегда можно представлять как сложные знаки, знаковые системы). Свойства целого качественно отличны от свойств его частей и не являются их простои суммой—этот тезис равно подходит, таким образом, как к семиотике, так и к теории систем. Именно потому столь перспективна точка зрения М. М. Бахтина о необходимости изучения в первую очередь текстов (знаковых систем), а не отдельных знаков, как то предписывала семиотическая традиция, — начиная с Ч. Пирса и де Соссюра.

Еще одной трудностью «структурной эпистемологии», может быть, более существенной, является тот факт, что в некоторых случаях не только между отдельными знаками и реальностью, но и 'между реальностью и целыми знаковыми системами нет никакого морфиэма. Именно такая возможность позволила Ю. А. Шрейдеру вести речь о вырожденных знаковых ситуациях в случае текстов с «порожденной семантикой» [10, с. 154—155].

И вообще созданные человеческим воображением Химеры, такие, как «Бог», «рай», «разумная ЭВМ»,, всяческие фантазия ученого или конструкции поэтического' мира художника, —все они существуют на семиотическом уровне и не всегда имеют точки соприкосновения с реальной действительностью. Непонимание этого факта и приписывание порождениям ума чуждого им статуса осуществимости приводит к возникновению фикций, которые способны играть как положительную, так и отрицательную роль в человеческом познании. О научной значимости фикций убедительно рассуждал А. А. Люби-щев [2]; плодотворность таких построений, как «демон Максвелла», планетарная модель атома или течение электронного тока как некой ж'идкости явно свидетельствует о научности и обоснованности их введения. Можно даже проводить типологию несуразностей или нелепиц, если понимать такую операцию как шаг в изучении иерархий существования, а не как схоластическую проблему, родственную, скажем, вопросу о количестве чертей, умещающихся на кончике швейной иглы.

В заключение отметим своеобразность отношения 'семиотического существования к категории времени. Оказывается, есть смысл говорить о том, когда предмет начинает существовать в семиотическом плане и когда кончает, а также какова динамика этого 'существования.

Неформальное определение в § 1 указывает необходимое и достаточное условие для семиотической осуществимости объекта — он должен быть обозначенным, названным, т. е. включенным в знаковую ситуацию. Так что условия для возникновения знаковой ситуации есть и условия для семиотического существования. Мы будем придерживаться точки зрения А. А. Ветрова, в одной из

работ которого [11, с. 50] знаковая ситуация характеризуется наличием:

«I) предмета, выполняющего при определенных условиях функцию знака;

2) предмета, к которому знак отсылает;

3) смыслового значения (следа), при помощи которого осуществляется отсылка, и

4) организованной системы, отсылаемой к определенному предмету».

Пожалуй, только третий элемент знаковой ситуации.'-требует пояснений: он понимается как то изменение в |

1ЭД

памяти субъекта (в принципе описываемое на нейрофи-зиологическом уровне), которое ответственно за отсылку этого субъекта к обозначенному предмету с помощью соответствующего знака. Однако мы обратим внимание на четвертый элемент; тут мы обнаруживаем принципиально относительный характер семиотического существования: знак и вообще текст существует лишь в момент его использования, а это случается не часто, — когда он создается автором и когда воспринимается потребителем. В иные же моменты времени упомянутый элемент знаковой ситуации отсутствует, тем самым нет и обозначения, нет существования в семиотическом плане. Так что книга, покоящаяся на полке стеллажа,, не есть текст в строгом семиотическом смысле слова, ибо ее в данный момент никто не читает и не упоминает ее героев. Она существует в таком случае материально, но не семиотически.

Кстати, нельзя ли в таком случае как-то «объяснить» удивительное свойство высокого искусства, скажем литературы, переносить читателя (мысленно, конечно) в любую эпоху, любую точку пространства—времени? Ведь с точки зрения существования в семиотическом плане м'ир героев Гомера обрел свой статус реальности вначале в момент написания «Илиады» и «Одиссеи», а затем вновь «рождался» лишь при чтении этих произведений спустя годы и века. Между актом творения и актом чтения лежит непрерывное временное зияние, которое отделяет и одновременно соединяет разнесенные во времени моменты античности и нашего XX века. Чтобы в читательском «сейчас» предстал мир, рожденный фантазией Гомера, с его авторскими «было», «сейчас» или «будет», достаточно только понимать текст. Фактор же времени, это самое временное зияние лишь в одном случае может помешать «переносу» нашего современника в мир Гомера: если забудется, в силу исторических причин утратится «ключ» к пониманию тех смысловых связей, тех идей, которые имел в виду автор.

Итак, семиотическое существование из всех возможных временных форм выбирает только одну—настоящее время, «сейчас», «сегодня», т. е. ту форму, которой представлены моменты создания текста или его непосредственного использования, прочтения. Если отдавать Дань формальным проблемам и перед нами стояла бы

задача построить логическое исчисление времени (в духе тех, что приведены в [12]), то мы были бы вынуждены оперировать не только традиционными функторами «было, что», «будет, что», «позднее, чем», «ранее, чем». Пришлось бы привлечь и функтор настоящего времени «имеет место, что». Основоположник логики времени А. Прайор возражал когда-то против подобного явного введения настоящего времен.и, аргументируя это тем, что в таком случае неоправданно усложняются (или даже совсем не поддаются описанию языком данной логики) нтерпроианные временные выражения типа «было, что будет, что было событие А». Как следствие этого теряется н сама возможность создания сколько-нибудь нетривиальной логики времени. Присоединяясь к критике, которой подверг эту точку зрения А. А. Ивин [12, с. 130], мы вынуждены добавить еще один аргумент против мнения А. Прайора: отсутствие представления настоящего времени в системе временной логики не позволит охватить анализом объекты, существующие семиотически (в силу свойств этого существования). Впрочем, до сих пор еще не создавалось формальных временных логик, ориентированных на содержательные проблемы существования. Вместе с тем привлечение фактора вр& мени как раз и призвано подчеркнуть относительность границ.и объемов в иерархии модусов существования. В одном случае реальных объектов может быть несравненно меньше, чем существующих семиоти- • чески, --добавляются еще. объекты допустимые (возможные) и нелепые; в другом случае материальный объект может не быть представленным в семиотическом плане, причем длительное время. Скажем, весьма планета Солнечной системы материально существует, конечно, давно, но семиотически—с 1846 года, когда люди о ней узнали и назвали ее «Нептуном».