Смертная казнь в уложении 1649 г. Хроника Адама Олеария о репрессиях середины ХVII в.

Наиболее опасные преступления, за которые грозила смертная казнь, Уложение отнесло к ведению Разбойного приказа и губных карательных органов. Признавался, таким образом, принцип централизованной борьбы с общеуголовной преступностью. Формирование губных органов строилось на сословной основе, но одновременно предъявлялись повышенные требования к культуре и образовательному уровню губных старост. Эти требования рассматривались как гарантия укрепления государственной законности. Губным старостам предписывалось быть из «дворян добрых и прожиточных»[5]. Материальное благополучие старост выступало обстоятельством, понижающим возможность взяток и корыстных связей с преступниками. Чтобы не наносить ущерба воинской службе, провозглашалась целесообразность выборов дворян «в отставке» — по старости, ранению, в других случаях «служилые» заменялись по службе своими родственниками. Выбранные обязательно должны быть грамотными. Неграмотных выбирать губными старостами запрещалось вообще. При отсутствии подходящих дворян сословный принцип отбрасывался, и губные старосты избирались из других сословий, при обязательности сохранения ценза грамотности. При утверждении старост на должность с их стороны давалась по традиции письменная клятва.

Гарантией законности действий аппарата было и то, что в случае тяжбы губного старосты с «истцами» вопрос передавался на разрешение другого губного старосты[6]. Возрастала роль документов, выдаваемых бывшим преступникам. Татям и разбойникам, пребывающим в тюрьме, отрезалось для «отметки» ухо. Теперь, если у таких меченых не обнаруживалось официальных документов об освобождении, их водворяли в тюрьму для выяснения личности и обстоятельств. Уложение закрепило обязательное покаяние приговоренных к смерти и т.д. Но религиозный аспект вопроса о спасении души преступников в момент составления Уложения оставался спорным. Патриарх Никон в заточении, составляя «ответы» на обвинения царя, придавал важное значение отношению Церкви к разбойникам и убийцам.

Он настаивал на невозможности гуманного подхода к приговоренным к смерти, лишении их причастия, как великих грешников[7].

Ясно, что Уложение 1649 г. было «озабочено» не тотальным устрашением, а скорее — целесообразностью репрессий. Вопрос о применении смертной казни имел в нем центральное значение при участившихся народных недовольствах политикой правительства. С.Н. Викторский полагал, что при вступлении на престол Михаила Романова были даны обязательства по ограничению казней в отношении высокопоставленных лиц. Эту политику продолжал и его сын Алексей Михайлович. Такие «необнародованные» обязательства могли создавать в глазах низов вид «царско-боярского заговора против народа»[8].

В общественных конфликтах времени создания Уложения, оно обязано было отразить гибкий подход к политике казней. В литературе данные о числе статей, где казнь предусмотрена, совершенно противоречивы; называются цифры — 36, 54, 60. С.Н. Викторский после подробного анализа пришел к выводу, что смертная казнь предусмотрена в 63 случаях[9]. Можно впасть в ужас от того, как мрачна была жизнь в эпоху Уложения, когда люди каждую минуту опасались за свою жизнь, — заканчивал он свои рассуждения, выражая мнение значительной части исследователей. Более осторожно высказывается, например, С.И. Штамм, полагая, что казнь в Уложении предусмотрена в 36 случаях, но с учетом расширения за счет нещадных наказаний — до 60[10].

Между тем, внимательный анализ создает картину иную, нежели та, которая вышла из-под пера дореволюционной науки. Прежде всего, случаи казни и преступления, за которые она назначалась, совсем не одно и тоже. Это смешание ведет к путанице. Уложение юридически грамотно фиксирует вопрос о казнях, назначает их за наиболее тяжкие преступления. Совершенно абсурдны заявления типа, что люди того времени должны пребывать в постоянном страхе. Это можно еще говорить о преступниках, но люди-то здесь причем? Мало объяснима и порочная методика подсчета казней в Уложении дореволюционной наукой. Витало страстное желание обнаружить как можно больше «случаев» со смертными приговорами, отметавшее очевидную истину: громадное число статей о казни повторяет одну и ту же ситуацию. Конечно, исчерпывающе точный анализ для того времени провести нельзя. Всегда останутся расхождения в несколько единиц, в зависимости от трактовки некоторых статей. Но эти единицы не могут поколебать общей картины. Например, тот же С.Н. Викторский отмечал, что смертная казнь за «табачные дела» не носила обязательного характера и назначалась лишь за злостный рецидив[11].

По нашим подсчетам о смертной казни в Уложении непосредственно говорят 55 статей[12]. Цифра внушительная, но она сразу теряет свое значение, если учесть, что в 30 статьях речь идет об одном преступлении — различных вариантах убийства: убийство в Церкви, на государевом дворе, в суде, путем заговора, при краже, в разбое, убийство родителей, детей, иных родственников, отравлении и т.д[13]. Остаются, таким образом, 26 вариантов применения казней.

В тридцати вышеуказанных статьях имеется некоторая путаница. Так, статьи 5, 6 гл.111 имеют в виду почти однотипную ситуацию убийства на царском дворе, но в ст.5 четко указано на смертную казнь в случае убийства (а не ранения), в ст.6 туманно указывается на назначение казней, если «ранит, или кого убьет до смерти». Никаких различий в ситуациях нельзя обнаружить, чтобы сделать вывод о логичном «увеличении» наказаний за рану в ст.6. Скорее всего — это обычная ошибка законодателя, но она показывает, насколько невозможен исчерпывающе точный подсчет. Одна статья (гл. XXI ст. 18) вместе с тем гласит, что казнь назначается не только за убийство в разбое, но и за поджоги имущества. Этим «раздвоением» можно пренебречь, поскольку о казнях за разбой идет речь в других статьях о лихих действиях. Уложение совершенно четко проводит принцип назначения казни за умышленное убийство в любой ситуации, убийство не умышленное смертью не карается[14]. И многократное упоминание различных вариантов убийств надо ставить не в упрек кодексу, а оценивать по достоинству строгое проведение этого принципа в жизнь. При недостаточном совершенстве юридического мышления он реализовывался через многократные повторения.

Итак, мы имеем 26 случаев казни за все преступные действия, но и здесь остаются повторы, позволяющие уменьшить абсолютную цифру. Это две статьи о недонесении по изменным делам родственников и не родственников. Статьи об ограничении ответственности родственников, не знавших об измене, вводятся в конце XVI — начале XVII вв. (ликвидация последствий опричной политики, крестоцеловальная запись В. Шуйского) и выполняют функции как охраны династии, так и достижения государственной стабильности после Смуты. Подделка грамот и подделка печатей также разъединена в Уложении не совсем логично, в силу казуального характера мышления законодателя. Три статьи описывают идентичные ситуации разбоя «лихих людей», за который полагалась смертная казнь. Злое дело против государя, измена, изменные сношения с заграницей также объединены единым смыслом и могут квалифицироваться понятием «измены». По избранной нами методике подсчета получается, что смертная казнь в Уложении назначается за 20 видов преступной деятельности. Даже если сделать поправки на погрешности, то никак не больше, чем за 25. Еще раз повторим — это наиболее опасные преступления, многие из которых караются смертью и в современном уголовном праве. Это — богохульство, бесчинство в Церкви, сдача города неприятелю, поджог города, подделка денег, использование поддельных грамот, военные грабежи и насилия над мирными жителями, «надругательство». О суровости уголовного права говорить должно, но какое-либо впечатление особой репрессивности в сравнении даже с другими кодексами и той же Каролиной, может возникнуть лишь по недоразумению[15].

В современной литературе находит одобрение- точка зрения Н.П.. Загоскина, что за счет телесных наказаний («жестоких», «безжалостных») границы смертной казни могут быть расширены[16]. В таких подходах нужна очень большая осторожность. В Уложении формулировка «чинить жестокое и нещадное» наказание цели смерти совершенно не преследует. Думать иначе, значит порывать с логикой. Статьи о нещадных наказаниях предусматривают ситуации, когда наказуемый совершает после экзекуции какие-то жизненные действия (дослуживает на службе, выплачивает деньги и т.д.). Например, за нанесение телесных повреждений после «торговой казни без пощады» виновного следовало «кинуть в тюрьму на месяц» и т.д[17]. Нелепо назначать тюрьму и штраф, подразумевая смертный исход. Смерть от кнута могла наступать в силу особенностей физического состояния наказуемых. С большой осторожностью нужно говорить о расширении смертных случаев за счет членовредительства. Хотя смертные последствия, конечно, имели место, цели их наступления не было.

Весьма трудную проблему составляет вопрос о способах казней в Уложении 1649 г. В русских Судебниках XV-XVII вв. о способах казней традиционно сказано очень мало. И все-таки Уложение более подробно останавливается на данном вопросе. Ясно предусмотрено сожжение за богохульство и поджог имущества, залитие горла металлом за подделку денег, за убийство женой мужа — закапывание в землю. На практике способы казней были более разнообразными. Олеарий писал о четвертовании самых опасных преступников. Котошихин перечисляет четыре основных способа, указанных выше, добавляет повешение за разбойные действия и грабежи замешанных в бунтах[18]. Сожжение, залитие горла металлом, повешение, закапывание женщин в землю — в какой-то степени несут символическую нагрузку. Закапывание в землю связано, видимо, с очистительной силой земли («мать сыра земля»). Неконкретизированность видов казней зачастую оценивается в том смысле, что это давало возможность выбора наиболее устрашающего способа. До некоторой степени это так. Но главное в другом. Например, сожжение и закапывание даны в Уложении точно, поскольку в «законности» их применения ни у кого сомнения не было. В остальных случаях государственный подход к казням испытывал давление идеологических воззрений, в том числе — бытовых. Дифференцированность зависела от ситуации: власть имела Возможность сделать «приемлемый» выбор. В повести о «горе — злосчастьи» героя, вступившего на путь разбоев и убийств, могут предать двум способам казни: «чтобы молодца за то повесили или с каменем в воду посадили»[19]. С повешением ясно, оно в XVII в. применялось к разбойникам. Пословицы и поговорки XVII в. говорят о предании смерти татей и разбойников именно через повешение[20]. А вот вариант с утоплением отражает скорее простонародные возможности расправы на основе символических воззрений. Вариации способов казней давали государству возможность гибких действий в соответствии с идеологией XVII века[21].

В исследованиях по истории XVII столетия довольно часто встречаются ссылки на сочинение Адама Олеария. Выборочные цитаты не могут создать полной картины, а для понимания уголовной политики, на основе которой складывалось отношение к репрессиям Уложения 1649 г., сочинение голштинского посланника имеет большое значение. Олеарий побывал в России в середине 30-х годов XVII в[22].

Будучи посланником страны весьма жестокого уголовного права, Олеарий, естественно, смотрел на правовую жизнь глазами человека, привыкшего к жестокости, умевшего определить степень и характер репрессий. Он высоко ценил право вообще и верил в его важную «регулирующую» роль. Олеарий подробно рассуждает о юридических аспектах повышения дисциплины в составе его посольства, обстоятельно описывает «юстицию» в Лифляндии. Он вполне однозначно считал московитов варварами, но только в смысле отсутствия у них образования и наук.

Вообще же жители Москвы смышленны и хитры[23]. Нигде при описании карательной политики в России Олеарий не говорит об их жестокости. В то же время о жестокости народов, окружающих Россию, о жестокости татар он отзывается однозначно и утвердительно[24]. А. Олеарий хорошо понимает, что такое жестокость, когда говорит об уголовной политике Ивана Грозного.

По Олеарию, репрессии государства представляют собой реакцию на разложение в обществе нравственности и морали. Эти наблюдения справедливы. Довольно часты ложные доносы из-за сведения личных счетов, когда ненавистному лицу «подбрасывалось» имущество, взятое под залог при заключении сделок. Как меру борьбы с этим Олеарий приводит указ 1634г., запретивший залоги в заемных делах.

Изощренные казни (разрубание на части, лишение погребения) имеют место лишь в случае самых тяжких преступлений. Так казнили «обрезанного» самозванца Тимошку (Лжешуйского). К обычным преступникам отношение иное. За умышленное убийство несколько недель держат в темнице для покаяния, а затем следует простая казнь (отрубание головы). Такой подход закрепило позднее Уложение 1649 г.

Очень ценные сведения приводит Олеарий о состоянии организованной преступности: на торговых и речных путях действуют шейки казаков и разбойников. Это грабежи с целью крупной наживы и бороться с ними очень трудно. Единственный путь — военная охрана посольств и торговых караванов. Такие же шайки промышляют на больших дорогах между городами. В городах нападения грабителей имеют другой характер и во многом связаны с пьянством. Утром по большим праздникам частенько находят убитых или ограбленных во хмелю. Такие преступления, по словам Олеария, совершают «рабы» (т.е. деклассированный, потерявший сословный статуе элемент), с целью завладения мелкой собственностью, возможно для того же пьянства. В них участвуют много слуг, вельмож и холопов с плохим материальным положением. Именно из-за бедности домашней челяди в Москве много воров, грабителей и убийц. Расправа с ними часто обходится без обращения в органы юстиции, обыкновенным мордобоем[25]. С подобными «безобразиями» ведется борьба и, благодаря «деятельности» патриарха, их поубавилось[26].

Можно сказать, что Олеарий правильно отразил многообразие формирования путей преступности к середине XVII в. Наряду с материальной нуждой на путь преступлений становились и из-за других условий: семейных и бытовых неурядиц, дурных примеров и т. д. В повести о «горе — злосчастья», появившейся примерно в середине XVII в., родители наставляют героя избегать пагубного преступного пути не от нужды. Опасность таится в «неумном поведении», в связях с околопреступным миром (игроки в кости), в пьянстве, в моральном падении, лживости, в разгульной не трудовой жизни и т.д. В общем обнаруживается сильнейшее влияние на развитие преступности идеологических причин.

В описании пыток Олеарию, на мой взгляд, доверять нельзя, поскольку он сильно повторяет Герберштейна[27]. Самым тяжким средством наказания он считает кнут. Видимо играет роль то обстоятельство, что в странах Европы кнут не был распространен и телесные наказания развивались на иной основе. Описывая экзекуцию кнутом, он сообщает, что мужчины получали по 20-26 ударов, женщина — 16. Удары кнутом тщательно контролировались приставами и ими же прекращались. Только те лица, кто совершил какие-то «великие преступления», были забиты до смерти. Показательно, что «современник» Уложения Григорий Котощихин, описывая тяжкие экзекуции кнутом, о смертельных последствиях не говорит[28].

Олеарий приводит примеры влияния на уголовное право религиозных верований. «Покаявшегося» слугу упомянутого выше Тимошки — Лжешуйского (как нарушителя присяги царю) приговорили к отрубанию пальцев на правой руке. Однако потом заменили на левую руку, дабы виновный мог креститься[29].