Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава xXXIIi
Контрасты Бросим взгляд на два дома; они не стоят бок о бок, они разделеныбольшим расстоянием, хотя оба находятся неподалеку от великой столицы -Лондона. Первый расположен в зеленой и лесистой местности близ Норвуда. Этонебольшой дом; он не притязает на величину, но построен прекрасно и отделансо вкусом. Лужайка, мягкий, отлогий склон, цветник, купы деревьев, среди которыхвидны грациозные ясени и ивы, оранжерея, летняя веранда с душистымиползучими растениями, обвивающими колонны, простота наружной отделки, благоустроенные службы (все это - в небольших размерах, отвечающих нуждампростого коттеджа) наводят на мысль об изысканном комфорте, какой, вероятно, можно найти только во дворце. Это наблюдение соответствует действительности, ибо внутреннее убранство дома отличается изяществом и роскошью. Яркие цвета, превосходно подобранные, поражают глаз на каждом шагу - в мебели (ее размерыудивительно гармонируют с видом и величиной комнат), на стенах, на полу, -окрашивая и смягчая свет, врывающийся в окна и застекленные двери. Здесьесть также несколько прекрасных гравюр и картин; в причудливых закоулках инишах много книг, а на столах игры, азартные или требующие мастерства, -фантастические шахматные фигуры, кости, трик-трак, карты и, наконец, бильярд. И, однако, несмотря на все это богатство и комфорт, в воздухечувствуется что-то нездоровое. Не потому ли, что ковры и подушки слишкоммягки, слишком заглушают шум и те, кто здесь ходит или отдыхает, делают всекак бы украдкой? Не потому ли, что гравюры и картины не увековечиваютвысоких мыслей или деяний, не отображают природы в поэтических пейзажах, замках и хижинах, а являют собою лишь сочетания линий и красок? Не потомули, что книги выносят все свои богатства на переплет и, если судить побольшинству заглавий, они под стать гравюрам и картинам? Не потому ли, чтоизобилию и красоте дома то и дело противоречит преувеличенное смирение, чутьзаметно проглядывающее, которое фальшиво так же, как и лицо на слишкомправдиво написанном портрете, висящем на стене, либо как его оригинал, восседающий в кресле за завтраком под этим портретом? Или, быть может, потому, что оригинал - хозяин дома, - вдыхая ежедневно этот воздух, незаметно распространяет свое влияние на все, что его окружает? В кресле сидит мистер Каркер-заведуюший. Пестрый попугай в блестящейклетке на столе теребит клювом проволоку и прогуливается вниз головой покуполу, сотрясая свое жилище и испуская пронзительные крики; но мистерКаркер не обращает внимания на птицу и с задумчивой улыбкой смотрит накартину, висящую на противоположной стене. - Да, просто удивительное случайное сходство, - говорит он. Быть может, это Юнона, может быть, жена Потифара или полная презрениянимфа - торговцы называли ее то так, то этак - в зависимости от спроса нарынке. На картине изображена женщина, замечательно красивая, которая, повернувшись спиной к зрителю, но обратив к нему лицо, бросает на негогорделивый взгляд. Она похожа на Эдит. Небрежно махнув рукой в сторону картины - что это: угроза? нет, нонечто, похожее на угрозу; знак торжества? нет, но что-то похожее наторжество; воздушный поцелуй, дерзко сорвавшийся с уст? нет, но это похоже ина поцелуй, - он снова приступает к завтраку и окликает рассерженную птицу, которая, забравшись в подвешенный в клетке позолоченный обруч, напоминающийогромное обручальное кольцо, раскачивается для собственного увеселения. Второй дом находится также за Лондоном, но в другом направлении, неподалеку от Великой северной дороги, некогда оживленной, а теперь забытойи покинутой всеми, кроме путников, бредущих пешком. Это бедный домишко, меблированный скудно, почти нищенски, но очень чистый; а простые цветы, посаженные у крыльца, и узкий палисадник свидетельствуют о старании егоукрасить. Местность, где он расположен, так же мало похожа на деревню совсеми ее преимуществами, как и на город. Это не город и не деревня. Первый, подобно великану в дорожных сапогах, перешагнул через нее и опустил своюкирпично-известковую подошву далеко впереди; но на пространстве, котороеперешагнул великан, расположилась какая-то гнилая деревушка, а не город; здесь, среди немногочисленных высоких труб, день и ночь извергающих дым, исреди кирпичных заводов и проселков, где скошена трава, где повалилисьзаборы, где растет пыльная крапива, где еще сохранилась местами живаяизгородь и куда еще заглядывает иной раз птицелов, хотя и клянется, чтобольше сюда не заглянет, - здесь находится этот второй дом. В нем живет та, что покинула первый дом из любви к отверженному брату.С ней ушел из того дома дух искупления и отошел от хозяина единственный егоангел-хранитель; но хотя его привязанность к ней угасла после этогонеблагородного и оскорбительного, по его мнению, поступка и хотя он в своюочередь окончательно ее покинул, память о ней еще жива даже в его душе.Пусть свидетельствует об этом ее цветник, куда он никогда не заходит, нокоторый содержится, несмотря на все переделки, стоившие немало хозяину дома, в таком виде, будто она покинула его только вчера. Хэриет Каркер изменилась с тех пор, и на ее красоту упала тень болеетяжелая, чем та, какую может без посторонней помощи набросить Время, как быни было оно всемогуще, - тень тревоги, печали и ежедневной борьбы за жалкоесуществование. Но красота еще сохранилась; красота кроткая, тихая, скромная, которую нужно отыскивать, ибо она не умеет выставлять себя напоказ; если быумела - она была бы иной. Да. Эта хрупкая, маленькая, терпеливая женщина, одетая в чистенькоеплатье из простой материи и не замечательная ничем, кроме скучных, домашнихдобродетелей, столь мало общего имеющих с обычным представлением о героизмеи величии, если только их луч не озаряет жизнь великих мира сего, - а тогдаэти добродетели можно отыскать на небесах, сияющие, как созвездие, - этахрупкая, маленькая, терпеливая женщина, опирающаяся на человека еще нестарого, но изможденного и седого, - его сестра, которая одна пришла к нему, покрывшему себя позором, вложила свою руку в его и с кротким спокойствием ирешимостью бодро повела его по каменистой тропе. - Еще рано, Джон, - говорит она. - Почему ты уходишь так рано? - Всего на несколько минут раньше, чем обычно, Хэриет. Раз у меня естьвремя, мне бы хотелось - такая уж причуда - пройти мимо того дома, где я сним расстался. - Жаль, что я его не знала и ни разу не видела, Джон. - И это к лучшему, дорогая моя, если вспомнить о его участи. - Но я бы не могла сожалеть о нем больше, даже если бы и знала его.Разве твоя скорбь не моя? Но если бы я его знала, может быть, ты, говоря онем, считал бы, что я разделяю твои чувства больше, чем теперь. - Милая моя сестра! Разве я не уверен в том, что нет такой печали илирадости, которую ты не разделяла бы со мной? - Надеюсь, что уверен, Джон, потому что так оно и есть! - Разве могла бы ты стать мне милее или ближе, чем сейчас? - сказал еебрат. - Мне кажется, что ты его знала, Хэриет, и разделяла мои чувства кнему. Она обвила его шею рукой, опиравшейся на его плечо, и ответиланерешительно: - Нет, не вполне. - Да, ты права, - сказал он. - Ты думаешь, что я не причинил бы емувреда, если бы позволил себе ближе познакомиться с ним? - Думаю? Нет, не думаю, а знаю. - Богу известно, что умышленно я бы не причинил ему зла, - отозвалсяон, грустно покачивая головой. - Но его репутация была слишком дорога мне, чтобы я рисковал повредить ей своею дружбой. Согласна ты с этим или несогласна, дорогая моя?.. - Я не согласна, - спокойно сказала она. - Тем не менее это правда, Хэриет, и у меня легче становится на душе, когда я, вспоминая его, думаю о том, что в ту пору меня огорчало. - Оноборвал свою печальную фразу, улыбнулся ей и сказал: - До свидания. - До свидания, дорогой Джон! Вечером, в обычное время и на прежнемместе, я тебя встречу, как всегда, когда ты будешь возвращаться домой. Досвидания. Милое лицо, которое она обратила к брату, чтобы его поцеловать, былодля него родиной, жизнью, вселенной, и вместе с тем источником его возмездияи скорби. Облако, которое он видел на этом лице, хотя и светлое ибезмятежное, как сияющие облака на закате солнца, а также постоянство ее ипреданность и принесенные ею в жертву довольство, радость и надежды были длянего горькими плодами совершенного им преступления, вечно зрелыми и свежими. Она стояла у двери, сжав руки, и смотрела ему вслед, пока он шел мимодома по грязному и неровному участку, который прежде (совсем недавно) былвеселой лужайкой, а теперь превратился в пустырь, где поднимались средимусора недостроенные жалкие домишки, беспорядочно разбросанные, как будтоони были посеяны здесь неискусной рукой. Каждый раз, когда он оглядывался -он оглянулся раза два, - ее милое лицо согревало его сердце, как светлыйлуч. Но когда он побрел дальше и уже не видел ее, у нее на глазах выступилислезы. Она недолго мешкала в раздумье у двери. Нужно было исполнятьповседневные обязанности, приниматься за повседневную работу - ибо этизаурядные люди, в которых нет ничего героического, часто работают непокладая рук, - и Хэриет вскоре занялась своими домашними делами. Когда сними было покончено и жалкий домик вычищен и приведен в порядок, она созабоченным видом пересчитала деньги - их было мало - и задумчиво вышла издому купить провизию к обеду, придумывая, как бы сэкономить. Да, непригляднажизнь таких смиренных людей, которые не только не кажутся героями своимлакеям и служанкам, но и не имеют ни лакеев, ни служанок, перед кем можнобыло бы покрасоваться своим геройством! Пока она отсутствовала и никого не было в доме, к нему приблизился, ноне с той стороны, куда ушел брат, джентльмен, быть может, уже не первоймолодости, однако здоровый, цветущий и статный, с веселым ясным лицом, приятным и добродушным. Брови у него были еще черные, черными были и волосы, но седина уже заметно их посеребрила и красиво оттеняла широкий чистый лоб ичестные глаза. Постучав в дверь и не получив ответа, джентльмен сел на скамейку накрылечке и стал ждать. Ловкое движение пальцев, которыми он барабанил поскамье, напевая и отбивая такт, как будто обличало в нем музыканта, анеобычайное удовольствие, какое он испытывал, напевая что-то оченьмедлительное и тягучее, лишенное определенного мотива, казалось, обличало внем глубокого знатока музыки. Джентльмен еще развивал музыкальную тему, которая все кружилась, икружилась, и кружилась вокруг себя самой, подобно штопору, который крутят настоле, и отнюдь не приближалась к концу, когда показалась Хэриет. Увидав ее, он поднялся и остался стоять со шляпой в руке. - Вы опять пришли, сэр! - сказала она, запинаясь. - Я осмелился это сделать, - ответил он. - Не можете ли вы уделить мнепять минут? После недолгих колебаний она открыла дверь и впустила его в маленькуюгостиную. Джентльмен уселся там напротив нее, придвинул свой стул к столу исказал голосом, вполне соответствовавшим его внешности, и с обаятельнымпростодушием: - Мисс Хэриет, вы не можете быть гордой. В тот день, когда я зашелсюда, вы дали мне понять, что вы горды. Простите, если я скажу, что ясмотрел вам в лицо, когда вы это говорили, и оно противоречило вашим словам.И снова я смотрю вам в лицо, - добавил он, ласково коснувшись ее руки, - ионо противоречит им все больше и больше. Она была слегка смущена и взволнована и ничего не могла ответить. - Ваше лицо - зеркало правдивости и кротости, - сказал посетитель. -Простите, что я доверился ему и вернулся. Тон, каким были сказаны эти слова, делал их совершенно непохожими накомплимент. Тон был такой чистосердечный, серьезный, сдержанный и искренний, что она наклонила голову, как будто хотела и поблагодарить его и признатьего искренность. - Разница лет, - сказал джентльмен, - и честность моих намерений дают, полагаю я, право говорить откровенно. И я это делаю; потому-то вы и видитеменя вторично. - Бывает особая гордость, сэр, - помолчав, отозвалась она, - или то, что может быть принято за гордость, но в действительности это просто чувстводолга. Надеюсь, всякая другая гордость мне чужда. - А гордость собой? - спросил он. - И гордость собой. - Но... простите... - нерешительно начал джентльмен. - А что вы скажетео вашем брате Джоне? - Я горжусь его любовью, - сказала Хэриет, глядя в упор на своего гостяи мгновенно меняя тон; хотя он оставался по-прежнему сдержанным и спокойным, но была в нем глубокая, страстная серьезность, благодаря которой дажедрожащий голос свидетельствовал о ее твердости. - И горжусь им! Сэр, вы, который каким-то образом узнали историю его жизни и повторили ее мне, когдабыли здесь в последний раз... - Только для того, чтобы завоевать ваше доверие, - перебил джентльмен.- Ради бога, не подумайте... - Я уверена, - сказала она, - что вы заговорили о ней с добрым ипохвальным намерением. В этом я совершенно уверена. - Благодарю вас, - отозвался гость, быстро пожав ей руку. - Я вам оченьпризнателен. Уверяю вас, вы отдаете мне должное. Вы начали говорить, что я, знающий историю жизни Джона Каркера... - Вы можете обвинить меня в гордыне, - продолжала она, - когда яговорю, что горжусь им. Да, горжусь. Вам известно, что было время, когда яим не гордилась - не могла гордиться, - но время это прошло. Унижение втечение многих лет, безропотное искупление вины, искреннее раскаяние, мучительное сожаление, страдания, которые, как мне известно, причиняет емудаже моя любовь, так как он считает, что я заплатила за нее дорогой ценой, хотя богу известно, что я была бы совершенно счастлива, если бы только онперестал горевать!.. О сэр, после всего, что я видела, умоляю вас, если выбудете облечены властью и кто-нибудь провинится перед вами, никогда, ни закакую провинность не налагайте кары, которую нельзя отменить, пока есть богна небе, заставляющий изменяться сердца, им созданные. - Ваш брат стал другим человеком, - сочувственно отозвался джентльмен.- Уверяю вас, что я в этом не сомневаюсь. - Он был другим человеком, когда совершил преступление, - сказалаХэриет. - Он другой человек сейчас и стал самим собой, поверьте мне, сэр! - Но мы живем по-прежнему, - сказал посетитель, рассеянно потерев лобрукой и задумчиво барабаня пальцами по столу, - по-прежнему, не отступая отзаведенного порядка, изо дня в день, и не можем ни заметить, ни проследитьэтих перемен. Они... они относятся к метафизике. Нам... нам не хватает дляних досуга. У нас... у нас не хватает мужества. Этому не обучают в школах иколледжах, и мы не знаем, как за это взяться. Одним словом, мы чертовскиделовые люди, - сказал джентльмен, подходя к окну и снова возвращаясь иусаживаясь с видом чрезвычайно недовольным и раздосадованным. - Право же, - продолжал джентльмен, опять потерев себе лоб и барабаняпальцами по столу, - у меня есть основания полагать, что такая однообразнаяжизнь, изо дня в день, может примирить человека с чем угодно. Ничего невидишь, ничего не слышишь, ничего не знаешь; Это факт. Мы принимаем все, какнечто само собой разумеющееся, так и живем, и в конце концов все, что мыделаем - хорошее, дурное или никакое, - мы делаем по привычке. Только напривычку я и могу сослаться, когда придется мне оправдываться на смертномодре перед своею совестью. " Привычка, - скажу я. - Я был глух, нем, слеп инеспособен на миллион вещей по привычке". - " Действительно, это оченьделовое объяснение, мистер такой-то, - скажет Совесть, - но здесь оно непоможет! " Джентльмен встал, снова подошел к окну и вернулся, не на шуткувзволнованный, хотя это волнение и выражалось своеобразно. - Мисс Хэриет, - сказал он, садясь на стул, - я бы хотел, чтобы выразрешили мне быть вам полезным. Посмотрите на меня: вид у меня должен бытьчестный, ибо я знаю, что сейчас я честен. Не так ли? - Да, - с улыбкой ответила она. - Я верю всему, что вы сказали, - продолжал он. - Я горько упрекаю себяза то, что двенадцать лет я мог знать и видеть это и знать и видеть вас, и, однако, не знал и не видел. Вряд ли мне толком известно, как я вообще пришелсюда - я, раб не только моих собственных привычек, но привычек других людей! Но теперь, когда я все-таки пришел, разрешите мне сделать что-нибудь длявас. Я прошу со всею честностью и уважением. Вы удивительным образомпробуждаете во мне и то и другое. Разрешите мне что-нибудь сделать. - Мы ни в чем не нуждаемся, сэр. - Вряд ли, - возразил джентльмен. - Думаю, что это не совсем так. Естькое-какие маленькие радости, которые могли бы скрасить вашу жизнь и его. Иего! - повторил он, полагая, что произвел на нее впечатление. - Я попривычке своей думал, что для него ничего нельзя сделать; что все решено ипокончено; словом - вовсе об этом не думал. Теперь я рассуждаю иначе.Разрешите мне сделать что-нибудь для него. Да и вам, - добавил посетитель сзаботливой нежностью, - следует хорошенько следить за своим здоровьем радинего, а я опасаюсь, что оно пошатнулось. - Кто бы вы ни были, сэр, - отозвалась Хэриет, подняв на него глаза, -я вам глубоко благодарна. Я чувствую, что вы хотите сделать нам добро иникаких других целей не преследуете. Но мы уже много лет ведем такую жизнь, и отнять у брата хоть частицу того, что сделало его таким дорогим для меня идоказало его благородную решимость, умалить в какой-то мере его заслугу, заключающуюся в том, что он в одиночестве, без всякой помощи, никомуневедомый и всеми забытый, заглаживает свою вину, - значило бы лишитьутешения и его и меня, когда для каждого из нас пробьет тот час, о которомвы только что говорили. Эти слезы выражают мою благодарность вам лучше, чемлюбые слова. Прошу вас, верьте этому! Джентльмен был растроган и поднес к губам протянутую ему руку так, какмог бы любящий отец поцеловать руку примерной дочери, но с большимблагоговением. - Если настанет день, - сказала Хэриет, - когда он будет отчастивосстановлен в том положении, которого лишился... - Восстановлен? - с живостью воскликнул джентльмен. - Как можно на этонадеяться! В чьей власти его восстановить? Разумеется, я не ошибаюсь, полагая, что завоевание им бесценного сокровища, благословения всей егожизни, является одной из причин вражды к нему его брата. - Вы касаетесь предмета, о котором никогда не бывает речи между нами.Даже между нами, - сказала Хэриет. - Прошу прощения, - сказал гость. - Мне бы следовало это знать. Умоляювас, забудьте об этих неуместных словах. А теперь я не смею большенастаивать, ибо я не уверен, вправе ли я это делать, - хотя, бог знает, бытьможет, даже это сомнение тоже является одной из привычек, - добавилджентльмен, снова с безнадежным видом потирая лоб. - Разрешите же мне, человеку чужому и в то же время не чужому, просить вас о двух одолжениях. - О каких? - осведомилась она. - Если по какой-нибудь причине вы измените свое решение, позвольте мнебыть вашей правой рукой. Тогда я назову вам свое имя; сейчас это бесполезно, да и вообще имя мое негромкое. - Выбор друзей у нас не так велик, чтобы мне приходилось раздумывать, -ответила она со слабой улыбкой. - Я могу это обещать. - Разрешите мне также иногда, ну, скажем, по понедельникам, в девятьутра, - еще одна привычка, должно быть, я деловой человек, - сказалджентльмен, обнаруживая странное желание попенять за это самому себе, -разрешите мне проходить мимо вашего дома, чтобы увидеть вас в дверях или вокне. Я не прошу позволения заходить к вам, хотя в этот час вашего брата нетдома. Я хочу только знать для собственного успокоения, что вы здоровы, и, ненавязываясь вам, напоминать своей особой, что у вас есть друг - немолодойдруг, который уже начал седеть и скоро будет совсем седым, друг, всегдаготовый вам служить. Милое лицо доверчиво обратилось к нему. Оно давало согласие. - Я полагаю, как и в прошлый раз, - вставая, сказал джентльмен, - чтовы не намерены сообщить о моем визите Джону Каркеру из боязни, как бы он небыл огорчен тем, что мне известна ею история. Я этому рад, потому что этовыходит из обычной колеи и... опять привычка! - воскликнул джентльмен, нетерпеливо оборвав фразу. - Как будто нет лучшего пути, чем обычная колея! С этими словами он повернулся к двери, вышел со шляпой в руке накрылечко и попрощался с Хэриет с тем безграничным уважением и непритворнымучастием, какие не даются никаким воспитанием, внушают самое глубокоедоверие и могут излиться только из чистого сердца. Много полузабытых чувств пробудило это посещение в душе сестры. Такдавно ни один гость не переступал порога их дома, так давно ни одинсочувственный голос не звучал печальною музыкой в ее ушах, что лицонезнакомца в течение многих часов стояло у нее перед глазами, когда онасидела с шитьем у окна; и ей казалось, что она снова и снова слышит егослова. Он коснулся той струны, от прикосновения, к которой вся жизнь еераскрывалась; и если она переставала думать о нем на короткое время, то лишьпотому, что образ его заслоняли другие образы, связанные с однимвоспоминанием, на котором зиждилась вся эта жизнь. Размышляя и работая, то принуждая себя подолгу заниматься шитьем, торассеянно опуская работу на колени, чтобы отдаться потоку мыслей, ХэриетКаркер не заметила, как пролетели часы. Небо, ясное и чистое утром, постепенно затянулось тучами; подул резкий ветер; полил дождь, и густойтуман, спустившись на далекий город, скрыл его из виду. В такие дни она часто посматривала с состраданием на путников, которыебрели в Лондон по большой дороге мимо ее дома, брели со стертыми ногами иусталые, пугливо глядя на огромный город впереди, как бы предчувствуя, чтотам их нищета будет лишь каплей в море или песчинкой на морском берегу; онишли дрожа, съежившись под беспощадным ветром, и казалось, будто сами стихииих отвергают. День за днем плелись эти странники, но всегда, как ейказалось, в одном направлении - всегда по дороге к городу. Поглощенные егонеобъятностью, к которой их словно притягивали какие-то злые чары, ониникогда не возвращались. Добыча для больниц, кладбищ, тюрем, реки, лихорадки, безумия, порока и смерти! Они шли навстречу чудовищу, ревущемувдали, и погибали. Выл пронизывающий ветер, шел дождь, и мрачно хмурился день, когдаХэриет, оторвав взгляд от работы, которою долго занималась с неослабнымупорством, увидела одного из этих путников. Женщина. Одинокая женщина лет тридцати, высокая, статная, красивая, внищенской одежде; грязь, подобранная на многих проселочных дорогах во всякуюпогоду - пыль, мел, глина, песок, - облепила под проливным дождем ее серыйплащ; она была без шляпы, и ее пышные черные волосы были защищены от дождятолько рваным носовым платком, концы которого, вместе с прядями волосразвеваясь на ветру, падали ей на глаза, и она должна была частоостанавливаться, чтобы откинуть их назад и бросить взгляд на дорогу. Как раз в такой миг ее заметила Хэриет. Подняв обе руки к загоревшемулбу и проведя ими по щекам, женщина отстранила мешавшие ей пряди и открылалицо, отличавшееся красотой смелой и презрительной; в нем было дерзкое ипорочное равнодушие к чему-то более важному, чем погода, небрежноебезразличие ко всему, что послало на ее непокрытую голову небо и земля; иэто выражение, и нищета ее, и одиночество тронули сердце Хэриет, ее ближней.Она задумалась о том, что было извращено и опошлено не только в наружности, но и в душе этой женщины; о скромной прелести ума, огрубевшего иожесточившегося не менее, чем тонкие и нежные черты; о многих дарах творца, подхваченных вихрем, так же как эти всклоченные волосы; о загубленнойкрасоте под хлещущим ветром и надвигающейся ночью. Размышляя об этом, она не отвернулась с брезгливым негодованием -слишком многие из сострадательных и мягких женщин делают это слишком часто, - но пожалела ее. Ее падшая сестра шла, глядя прямо перед собой, стараясь пронизатьострым взором туман, которым был окутан город, и непрестанно посматривая посторонам с недоумевающим и неуверенным видом человека, незнакомого сместностью. Хотя походка ее была твердая и решительная, она устала и посленедолгих колебаний присела на кучу камней, не пытаясь укрыться от дождя. Она сидела как раз напротив дома. Опустив на мгновение голову на оберуки, она снова подняла ее, и глаза ее встретились с глазами Хэриет. В одну секунду Хэриет очутилась у двери; женщина, повинуясь зову, встала и медленно приблизилась к ней, во вид у нее был не очень дружелюбный. - Почему вы отдыхаете под дождем? - мягко спросила Хэриет. - Потому что мне больше негде отдохнуть, - последовал ответ. - Но тут поблизости можно найти кров. Вот здесь, - указала она накрылечко, - лучше, чем там, где вы были. Отдохните здесь. Женщина посмотрела на нее недоверчиво и удивленно, но ничем не проявляясвоей благодарности; она уселась и сняла стоптанный башмак, чтобы вытряхнутьзабившиеся в него мелкие камешки и пыль; нога была рассечена и окровавлена. Когда Хэриет вскрикнула от жалости, женщина с презрительной инедоверчивой улыбкой подняла на нее глаза. - Какое значение имеет израненная нога для такой, как я? - сказала она.- И какое значение имеет моя израненная нога для такой, как вы? - Войдите в дом и обмойте ее, - кротко сказала Хэриет, - а я вам дамчем перевязать. Женщина схватила ее руку, притянула к себе и, прижав к своим глазам, заплакала. Не так, как плачут женщины, но как плачет мужчина, случайноподдавшийся слабости, - прерывисто дыша и стараясь оправиться, чтосвидетельствовало о том, как несвойственно было ей такое волнение. Она позволила ввести себя в дом и, по-видимому, скорее изблагодарности, чем из жалости позаботиться о себе, обмыла и перевязаланатруженную ногу. Потом Хэриет уделила ей часть своего скудного обеда, икогда та поела, впрочем очень немного, Хэриет попросила ее перед уходом (таккак женщина намеревалась идти дальше) высушить платье у камина. И сноваскорее из благодарности, чем из заботливого отношения к самой себе, она селаперед камином, сняла платок с головы и, распустив свои густые мокрые волосы, спускавшиеся ниже талии, стала сушить их, вытирая ладонями и глядя на огонь. - Вероятно, вы думаете о том, что когда-то я была красива, - сказалаона, неожиданно подняв голову. - Думаю, что была; да, конечно, была.Смотрите! Грубо, обеими руками она приподняла свои волосы, вцепившись в них так, будто хотела вырвать их с корнем, потом снова их опустила и закинула заплечо, словно это был клубок змей. - Вы чужая в этих краях? - спросила Хэриет. - Чужая, - отозвалась она, останавливаясь после каждой короткой фразы иглядя на огонь. - Да. Вот уже десять или двенадцать лет как чужая. У меня небыло календаря там, где я жила. Десять или двенадцать лет. Я не узнаю этойместности. Она очень изменилась с той поры, как я отсюда уехала. - Вы были далеко отсюда? - Очень далеко. Нужно месяцы плыть по морю, и все-таки будет ещедалеко. Я была там, куда ссылают каторжников, - добавила она, глядя в упорна свою собеседницу. - Я сама была одной из них. - Бог да поможет вам и да простит вас! - последовал кроткий ответ. - Ах, бог да поможет мне и да простит меня! - отозвалась та, киваяголовой и не спуская глаз с огня. - Если бы люди помогали кое-кому из насчуточку больше, быть может, и бог поскорее простил бы всех нас. Но ее растрогал серьезный тон и милое лицо, в котором было стольконежности и никакого осуждения, и она добавила не так резко: - Должно быть, мы с вами ровесницы. Если я старше вас, то не больше, чем на год, на два. О, подумайте об этом! Она раскинула руки, словно самый вид ее должен был показать как палаона нравственно, и, уронив их, понурила голову. - Нет такого проступка, который нельзя было бы загладить. Никогда непоздно исправиться, - сказала Хэриет. - Вы раскаиваетесь... - Нет! - возразила та. - Я не раскаиваюсь. Не могу раскаиваться. Я неиз такой породы. Почему я должна раскаиваться, когда все живут, как ни в чемне бывало? Мне говорят о раскаянии. А кто раскаивается в том зле, какоепричинили мне? Она встала, повязала голову платком и повернулась к выходу. - Куда вы идете? - спросила Хэриет. - Туда! - ответила она, указывая рукой. - В Лондон. - Есть у вас там какое-нибудь пристанище? - Кажется, у меня есть мать. Она заслуживает называться матерью небольше, чем ее жилище - пристанищем, - ответила та с горьким смехом. - Возьмите! - воскликнула Хэриет, сунув ей в руку деньги. - Старайтесьне сбиться с пути. Здесь очень мало, но, быть может, на один день этоотвратит от вас беду. - Вы замужем? - тихо спросила та, взяв деньги. - Нет. Я живу здесь с братом. Мы мало что можем уделить бедным, иначе ядала бы вам больше. - Вы позволите мне поцеловать вас? Задав этот вопрос, женщина, принявшая от нее милостыню, не видя на лицеее ни гнева, ни отвращения, наклонилась к ней и прижалась губами к ее щеке.Снова она схватила ее руку и прикрыла ею свои глаза; потом она ушла. Ушла в надвигающуюся ночь, навстречу воющему ветру и хлещущему дождю, направляясь к окутанному туманом городу, туда, где мерцали неясные огни; иее черные волосы и концы небрежно повязанного платка развевались вокруг еесмелого лица.
Данная страница нарушает авторские права?