Семнадцать. — Лесли, прости, что звоню так рано

— Лесли, прости, что звоню так рано. Ты уже не спишь? — Это было в тот же самый день, сразу после восьми утра по моим часам.

— Сейчас уже не сплю, — ответила она. — Как поживаешь этим утром, вуки?

— У тебя сегодня будет свободное время? Наш вчерашний разговор продолжался не очень долго, и я подумал, что мы могли бы позавтракать вместе, если тебе позволяет распорядок дня. А может быть и пообедать тоже?

Последовало молчание. Я сразу понял, что навязываюсь. Это заставило меня содрогнуться. Мне не следовало звонить.

— Ты сказал, что сегодня улетаешь обратно во Флориду.

— Я передумал. Я полечу завтра.

— О, Ричард, извини меня. Я собираюсь позавтракать с Идой, а затем у меня будет встреча. На обед у меня тоже назначена встреча. Мне очень жаль, потому что я бы хотела быть с тобой, но я ведь думала, что ты уезжаешь.

Это будет мне хорошим уроком, думал я, чтобы я не был слишком самонадеянным. Как я мог подумать, что ей нечего делать кроме того, чтобы сидеть и разговаривать со мной? Я сразу же почувствовал себя одиноким.

— Нет проблем, — сказал я. — Как бы то ни было, мне лучше улетать. Но могу ли я сказать тебе, как мне понравился наш вчерашний вечер? Я могу слушать тебя и разговаривать с тобой до тех пор, пока не раскрошится последнее печенье в мире. Ты знаешь это? Если ты этого не знаешь, позволь мне сказать тебе!

— Я могу сказать то же самое. Но после всех пирожных, которыми меня кормил Поросенок, мне придется поститься целую неделю, чтобы я снова смогла узнать себя, так я поправилась. И почему бы тебе не полюбить семечки и сельдерей?

— В следующий раз я принесу тебе семечки сельдерея.

— Не забудь.

— Иди досыпай. Извини, что разбудил тебя. Большое спасибо за вчерашний вечер.

— Тебе тоже спасибо, — ответила она. — Пока.

Я повесил трубку и начал складывать одежду в свою сумку.

Успею ли я до темноты так далеко на восток, если вылечу из Лос-Анжелеса сейчас?

Я не люблю ночных полетов на «Т-33». Если двигатель заглохнет, то любая вынужденная посадка на таком тяжелом скоростном аэроплане будет довольно сложной даже в дневное время, а непроглядная темнота сделает ее совершенно непривлекательной.

Если я полдня буду в воздухе, думал я, тогда в Остин, штат Техас, я прилечу к пяти часам по их времени. Взлетев в шесть, я буду во Флориде гдето в девять-тридцать или десять часов по тамошнему времени. Будет ли еще светло в десять часов вечера? Нет.

Да, и что же теперь делать? До сих пор «Т» был надежным аэропланом: единственная неполадка, которую я не устранил, — это небольшое загадочное протекание в гидравлической системе. Но даже если я потеряю всю тормозную жидкость, катастрофы не будет. Интерцепторы могут не сработать, отклонение элеронов может стать затрудненным, тормоза колес слабоваты. Но со всем этим можно будет справиться.

Когда я заканчивал упаковку вещей и обдумывал предстоящий полет, у меня появилось едва заметное дурное предчувствие. Я не мог увидеть, как приземляюсь во Флориде. Что может подвести? Погода? Я пообещал себе никогда не летать больше во время грозы, поэтому если она будет приближаться, я скорее всего сяду. Неисправность в электрической системе?

Это может стать проблемой. Прекращение подачи электрического напряжения в аэроплане «Т» означает, что я не смогу подкачивать насосами топливо из хвостового и крыльевых баков, в результате чего можно продолжать полет, пользуясь горючим только из баков, размещенных в консолях и внутри фюзеляжа. Большая часть приборов выходит из строя. Все радиоприемники и навигационное оборудование не срабатывает. Отсутствуют скоростные тормоза и управление полетом с помощью закрылков. Неисправность в электрической системе означает приземление на большой скорости, которое требует длинной посадочной полосы. Все сигнальные огни, конечно, отсутствуют.

Генератор и электрическая система никогда раньше не выходили из строя и не намекали на то, что собираются сделать это. Этот мой аэроплан не похож на «Мустанга». Что же вызывает у меня беспокойство?

Я сел на краю кровати, закрыл глаза, расслабился и представил себе свой самолет проплывающим передо мной. Я плавно переходил взглядом от одной детали к другой в поисках неисправности до тех пор, пока не осмотрел его от носа до хвоста. Лишь несколько второстепенных особенностей привлекли мое внимание: протектор на одной из покрышек был почти гладким, эластичный уплотнитель на клапане одного из цилиндров был изношенным, имелась небольшая утечка в гидравлической системе, скрытая где-то в середине моторного отсека, которую мы так и не обнаружили. Определенно не было никаких телепатических предупреждений о том, что сдаст электрическая или какая-то другая система. И все же, когда я пытался визуализировать свое прибытие во Флориду сегодня вечером, я не мог этого сделать.

Несомненно, во Флориду я сегодня не прилечу. Я приземлюсь где-то в другом месте до наступления темноты.

И даже в этом случае я не мог представить себя направляющимся куда-то от своего «Т-33» сегодня во второй половине дня. Это, должно быть, такая простая вещь — увидеть себя в своем воображении. Вот я, заглушающий мотор; ты можешь вообразить себе это, Ричард? Ты заглушаешь мотор к каком-то аэропорту, где ты приземлился:

Я не мог вообразить этого.

Как насчет последней попытки? Ты наверняка сможешь увидеть последний поворот, посадочную полосу, которая, покачиваясь, величественно приближается к тебе, выпущенное шасси и три маленьких значка с колесиками внизу, которые появляются на панели управления, когда шасси зафиксировано.

Ничего подобного.

Проклятье, думал я. Сегодня вышла из строя не электрическая система, а моя физическая.

Я потянулся к телефону и позвонил на метеорологическую станцию. В течение всего дня на моем пути до штата Нью-Мехико будет хорошая погода, сказала девушка, затем я войду в холодный фронт с грозовыми облаками высотой до 39000 футов. Я бы облетел вершины грозовых туч на высоте 41000 футов по безоблачному небу, если бы мой «Т» мог взбираться так высоко. Почему я не могу вообразить себя благополучно приземляющимся?

Еще один звонок. На этот раз в ангар.

— Тед? Привет, это Ричард. Я приеду где-то через час — и ты, пожалуйста, выкати мой «Т» и позаботься, чтобы он был полностью заправлен. Проверь кислород, проверь масло. Возможно, придется добавить полпинты гидравлической жидкости.

Я разложил на кровати карты, отметил для себя навигационные частоты, позывные и высоту, на которой я собирался лететь. Я рассчитал сколько смогу пролететь, пока не кончится горючее. Если будет необходимость, можно будет подняться и до 41000 футов, но это с трудом.

Я собрал карты, поднял свою сумку и, расплатившись за проживание в гостинице, взял такси до аэродрома. Приятно будет снова увидеть своих флоридских девушек. Думаю, что это будет чудесно.

Уложив вещи в аэроплан, закрыв багажник на два замка и проверив их надежность, я забрался по лесенке в кабину, вынул из чехла свой шлем и повесил его на выступ фонаря. В это трудно поверить. Через двадцать минут этот аэроплан со мной будет лететь на высоте четырех миль, пересекая границу штата Аризона.

— РИЧАРД! — Позвал Тед из двери офиса. — ТЕЛЕФОН! БУДЕШЬ РАЗГОВАРИВАТЬ?

— НЕТ! СКАЖИ, ЧТО Я УЛЕТЕЛ! — А затем из любопытства. — А КТО СПРАШИВАЕТ?

Он подошел к телефону, а затем крикнул мне:

— ЛЕСЛИ ПАРРИШ!

— СКАЖИ ЕЙ, ЧТО Я СЕЙЧАС ПОДОЙДУ! — Я оставил шлем и кислородную маску висеть там, где они были, и побежал к телефону.

К тому времени, когда она заехала за мной в аэропорт, все детали для наземного обслуживания самолета уже были на своих местах; воздухозаборное отверстие и сопло закрыты; фонарь опущен, зафиксирован и покрыт чехлом, а вся большая машина отправлена в ангар на еще одну ночь.

Вот почему я не мог увидеть своей посадки, — думал я, — я не мог представить себе того будущего, потому что его не должно было быть!

Со своим чемоданом я уселся на сидение рядом с ней.

— Привет, маленький, крохотный вуки, который такой же, как и все другие вуки, только еще в тысячу раз меньше, — сказал я, — я очень раз видеть тебя! Как случилось так, что твои дела позволили тебе выкроить время?

Лесли ездила в пушисто-бархатной роскошной машине песочного цвета.

После того, как мы посмотрели фильм, в котором был вуки, эта машина получила новое имя Банта, которое было дано ей в честь пушистого, похожего на мамонта животного песочного цвета из этого же фильма.

Машина плавно отделилась от тротуара и вынесла нас в реку разноцветных Бант, которые сновали туда-сюда но улице.

— Поскольку у нас с тобой так мало времени, чтобы побыть вместе, я решила, что смогу немного перестроить свои планы. Сейчас мне обязательно нужно забрать некоторые вещи в Академии, а затем я свободна. Где бы ты хотел со мной позавтракать?

— Да где угодно. В «Волшебной сковородке», например, если там нет толпы. Там есть зал для некурящих. Помнишь, ты когда-то мне об этом сказала?

— В это время там придется ждать около часа.

— А сколько у нас времени?

— А сколько ты хочешь? — ответила она. — Обед? Кино? Шахматы? Разговор?

— О, дорогая! Ты освободилась от работы ради меня на целый день? Ты даже не представляешь, как много это значит.

— Это значит, что я предпочитаю провести время в обществе заезжего вуки, а не в обществе кого-то другого. Но на этот раз без хот-фаджа, печенья и прочих гадостей! Если ты хочешь, можешь есть все эти нехорошие лакомства, но я возвращаюсь на диету, чтобы искупить свои грехи!

Пока мы ехали, я рассказал ей о своих удивительных предчувствиях этим утром, о моей мысленной проверке самолета и его готовности к полету, о тех странных случаях в прошлом, когда результаты оказывались удивительно точными.

Она вежливо и внимательно слушала меня. Так было всегда, когда я рассказывал о чем-то сверхъестественном. Я чувствовал при этом, что за ее вежливостью по отношению ко мне в такие минуты, стоит желание найти калейдоскоп событий и интересных случайностей, которые она не осмеливалась рассматривать раньше. Она слушала так, будто я был каким-то ее знакомым Лефом Эриксоном, вернувшимся из путешествия со снимками тех мест, о которых она слышала, но которых никогда не исследовала.

Припарковав машину возле здания, где располагалась администрация Кинематографической Академии, она сказала:

— Я буду там не больше минуты. Пойдешь со мной или останешься?

— Я подожду. Не спеши.

Я смотрел на нее из машины и видел, как она идет в толпе по освещенному солнцем тротуару. Она была скромно одета — белая летняя блузка поверх белой юбки, — но, Боже мой, как поворачивались головы прохожих! Каждый мужчина, проходивший в радиусе ста футов, замедлял шаг, чтобы посмотреть на нее. Волосы цвета пшеничного меда свободно рассыпались у нее на плечах и засияли, когда она поторопилась, чтобы успеть перебежать улицу за последние несколько секунд до переключения светофора. Она помахала шоферу, который подождал ее, в знак благодарности, и он махнул ей в ответ, польщенный наградой.

Какая пленительная женщина, думал я. Жаль, что в этом мы не похожи.

Она вошла в здание, а я растянулся на сидении и зевнул. Чтобы как-то использовать это время, думал я, почему бы не наверстать весь сон, пропущенный предыдущей ночью? Для этого потребуется аутогенный отдых в течение пяти минут.

Я закрыл глаза и один раз глубоко вдохнул. Мое тело полностью расслаблено: сейчас. Еще один вдох. Мой ум полностью расслаблен: сейчас. Я погружаюсь в глубокий сон: сейчас. Я проснусь в тот миг, когда Лесли вернется, таким же отдохнувшим, как после восьмичасового глубокого нормального сна.

Самовнушение действует особенно хорошо, если в ночь перед этим спать всего лишь два часа. Мой ум провалился в темноту; уличный шум постепенно затих. Увязнув в глубокой черной смоле, время остановилось. И вдруг среди этой кромешной тьмы появился!! СВЕТ!!

Мне показалось, будто на меня упала звезда, которая была в десять десятков раз ярче, чем солнце, и вспышка ее света внезапно оглушила меня.

Ни тени, ни цвета, ни тепла, ни мерцания, ни тела, ни неба, ни земли, ни пространства, ни времени, ни вещей, ни людей, ни слов, один только СВЕТ!

Я безмолвно плавал в сиянии. Это не свет, осознавал я, это необъятное непрекращающееся великолепие, пронизывающее собой то, что когда-то было мной — это не свет. Этот свет просто олицетворяет нечто, он выражает собой что-то другое, более яркое, чем свет, — он выражает Любовь! Причем такую сильную, что сама идея о силе кажется смешным перышком мысли, если ее рассматривать в свете той грандиозной любви, которая поглотила меня.