Глава 4. Тесно зажатый в кабине, я почувствовал мощный удар самолета о землю, дал полный газ и рванул самолет в воздух

ТЕСНО ЗАЖАТЫЙ В КАБИНЕ, я почувствовал мощный удар самолета о землю, дал полный газ и рванул самолет в воздух. Единственное, что мне удалось выжать из ручки газа, был громкий скрежет. Газа не было. Биплан потянулся вверх на одной инерции.

Мы никак не перелетим над телефонными проводами. Странно. При 110 милях в час они были так близко, а теперь уже совсем не так. Мы чисто автоматически развернулись против ветра, и с полностью выжатой ручкой газа, под завывание двигателя, в ста футах над землей все как-то замедлилось. Я почувствовал дрожь самолета на грани срыва и с тревогой прислушивался к ней, зная, что малейшее замедление означало бы зарыться носом в землю. Но я знал свой биплан и знал, что он просто повиснет в воздухе и начнет плавный-плавный спуск против ветра. Я подумал, не перепугались ли люди там, на земле, потому что со стороны это должно было очень неважно выглядеть: мощный взрыв грязи, отлетающие в сторону колеса, странное завывание двигателя и резкий взлет вверх перед самым падением. Все-таки единственным страхом, который я испытывал, был их страх, – как все это должно было выглядеть с земли.

Мы медленно опускались против ветра в высокую траву. Впереди ни одного препятствия. Земля неспешно выросла навстречу и слегка коснулась нас своей зеленью. В этот момент мотор уже бесполезен, и я выключил зажигание. Мы медленно скользили над зарослями травы со скоростью меньше 20 миль в час, и от нечего делать я перевел рычажок корректора смеси на холостой ход, а пожарный кран в положение выключено. Не было ни удара при приземлении, ни толчка вперед по инерции. Все очень медленно, неспешно.

Горя нетерпением поскорее выбраться из самолета и увидеть, что с ним произошло, я отстегнул ремни безопасности и поднялся в кабине во весь рост еще до того, как мы окончательно приземлились.

И тут биплан резко грохнулся вниз, накренившись на правое крыло. Пыль и клочья травы медленно оседали в воздухе. Мой прекрасный чертов самолет.

Дело было плохо. Правое нижнее крыло смялось в гармошку, что могло означать только сломавшийся под обшивкой лонжерон. Как печально, думал я, стоя в кабине, что воздушное бродяжничество заканчивается так скоро, даже не успев еще начаться.

Я пристально наблюдал за собой, чтобы увидеть, когда ко мне придет страх. Считается, что когда происходят подобные вещи, к человеку должен приходить страх. Страх, однако, не спешил, и больше всего меня одолевало разочарование. Впереди меня ожидала работа, а я гораздо охотнее летал бы, чем работал.

Я выбрался из самолета, один-одинешенек посреди поля, пока не собралась толпа, поднял летные очки и взглянул на машину. Нелегко было быть оптимистом.

Помимо лонжерона, был погнут винт. Обе лопасти сильно загнуты назад. Правое шасси обломилось и повисло, но не отломалось совсем, и при приземлении врезалось в крыло. Таковы были повреждения. Но воспринималось это гораздо тяжелее, чем того заслуживало.

Издалека, через все поле шли какие-то люди, бежали мальчишки, и наконец, подошла целая толпа посмотреть, что осталось от старого самолета. Ну, подумал я, от этого никуда не денешься, я и сам бы наверняка захотел подойти и взглянуть, окажись я на их месте. Но случившееся для меня уже как-то не было новостью, а раз за разом рассказывать обо всем с самого начала не доставило бы мне никакого удовольствия. Поскольку страх меня до сих пор не охватил, займусь-ка я обдумыванием подходящих к случаю небрежных выражений.

По траве катился большой официальный грузовик. Надпись крупными белыми буквами гласила: ВСТУПАЙ В ВОЕННО-МОРСКОЙ ФЛОТ, а два установленных наверху громкоговорителя должны были разносить эти слова по беду свету. В данный момент вступление в военно-морской флот было гораздо более безопасной затеей, чем вступление в военно-воздушные силы.

Пол Хансен примчался первым, весь увешанный фотоаппаратами, едва переводя дух. – Парень я думал ты… уже готов.

– С чего бы это? – сказал я. – У нас просто была жестковатая посадка. Похоже, мы на что-то наткнулись.

– Ты не… знаешь. Ты ударился о землю, а потом… чуть дальше… зарылся носом. Я думал ты наверняка перекувырнешься. Скверная… была картина. Я и в самом деле думал, что ты готов.

К этому времени он мог бы уже перевести дух. Неужели авария выглядела настолько скверно, что это так на него подействовало? Если уж кто-то имел право проявлять беспокойство, так это я, потому что это мой искореженный самолет валялся на траве.

– Да нет, Пол. Мы не собирались отдавать концы. Что, в самом деле это выглядело так плохо?

– Да. Я думал… Боже ты мой… что Дику крышка!

Я ему не поверил. Не могло это быть так плохо. Но обдумав все еще раз, я вспомнил, что первый удар был все-таки очень силен, плюс грохот этого взрыва. А потом мы еще и носом зарылись. Ни дать, ни взять, мы действительно отдавали концы.

– Ну, – сказал я спустя минуту, – тебе придется признать, что повторить такой трюк будет очень трудно.

Я почувствовал, как во мне начали расслабляться пружины, те самые пружины, которые были напряжены в воздухе так, что я чувствовал малейшее движение самолета. Теперь они ослабли, и мне стало чуть свободнее, за исключением, пожалуй, того, что я не знал, сколько времени уйдет на ремонт самолета. Это была единственная мысль, полная напряжения. Я хотел привести самолет в порядок как можно скорее.

Тридцать часов спустя самолет был отремонтирован, испытан и снова катал пассажиров.

Это какое-то чудо, думал я, и не переставал этому удивляться.

Когда мы покидали Прейри дю Шайен, Райо был Неизвестностью. А теперь, когда Райо стал Известностью, мы ощутили на себе постромки безопасности, и нам стало не по себе.

Ветер после полудня усилился, что сразу превратило Стью Макферсона из парашютиста в привязанного к земле продавца билетов.

– Сейчас где-то миль пятнадцать в час, – озабоченно сказал он. – Для меня это, пожалуй, многовато, чтобы спокойно себя чувствовать во время прыжка.

– Да ладно тебе, – сказал я, размышляя, с какой силой такой ветер может лупить по шелковому куполу. – Пятнадцать несчастных миль в час? Ничего с тобой не сделается. – Интересно, кстати, было узнать, можно ли раздразнить Стью настолько, чтобы он пренебрег доводами разума.

– Ветер свежеет. Я, пожалуй, прыгать не стану.

– Все эти люди придут посмотреть на тебя. Народ будет огорчен. Вчера кто-то сказал, что твой прыжок был самым первым прыжком на этом поле. Теперь все настроились увидеть второй. Так что лучше прыгай.

На случай, если бы он сдался, у меня была наготове целая лекция насчет того, как одни лишь слабаки уступают в том, в чем считают себя правыми.

– Пятнадцать миль – это сильный ветер, Дик, – отозвался Пол из ангара. – Знаешь что? Нам все равно надо испытать купол и убедиться в том, что инверсии больше нет. Надень-ка нагрудные ремни, а мы бросим купол на ветер и посмотрим, правильно ли он раскроется.

– Я надену ваш парашют, – сказал я. – Не боюсь я вашего парашюта.

Пол принес нагрудные ремни и помог мне в них забраться, и пока он это делал, я вспомнил слышанные мной еще в военной авиации рассказы о пилотах, беспомощно тащившихся на ветру за своими парашютами. Одним словом, я совсем было собрался передумать.

Но к этому времени я уже был полностью пристегнут и стоял спиной к ветру, который, похоже, значительно посвежел, а Пол и Стью стояли у разложенного на траве купола, готовые подбросить его в стремительно несущийся воздух.

– К движению готов? – прокричал Пол.

– Одну минутку! – Не понравилось мне это его словечко насчет «движения», потому что я-то как раз собирался оставаться на том самом месте, где был. Я вбил каблуки в землю, перевел замок в положение аварийного освобождения, чтобы отбросить парашют, если что-нибудь пойдет не так.

– Не трогай замка, – сказал Пол. – А то купол опять весь перепутается. Если захочешь избавиться от парашюта, потяни за нижние лямки. Готов?

Прямо по ветру находилась невысокая ограда из деревянных столбиков с натянутым между ними стальным тросом. Если меня потащит, то потащит именно туда. Но опять же, во мне 200 фунтов весу, я прочно уперся ногами в землю, и никакой легкий ветерок не протащит меня до самой ограды.

– Готов!

Я наклонился навстречу ветру, а Пол и Стью швырнули купол в воздух с подозрительным энтузиазмом. Ветер сразу же поймал парашют, надул его, как спинакер у гоночной яхты, и каждая унция этой силы рванула меня за лямки и плечи. В меня словно мощный трактор вцепился, тащивший меня за стропы.

– ЭЙ!

Я вылетел со своей первой укрепленной позиции, потом со второй, где я попытался зарыться в землю каблуками, потом и с третьей. Я подумал о том, что потеряю равновесие за этой громадиной, и ветер истреплет меня об ограду. Чудовищная медуза рывками тащила меня по земле, а Пол и Стью стояли себе и хохотали. В первый раз я услышал, как Стью смеется.

– Держись, парень!

– Это ведь легкий ветерок! Не о чем говорить! Эй, держись!

Я получил полное представление о ветре и парашютах и, скользя к ограде, схватился за нижние лямки, чтобы погасить эту штуковину. Я потянул, но ничего не произошло. Я только заскользил еще быстрее и чуть не потерял равновесия.

Тут я уже перестал заботиться о нежном куполе Стью и сильно потянул за все нижние лямки, за которые мог ухватиться. Совершенно неожиданно парашют погас, а я стоял на легком полуденном ветерке.

– В чем дело? – отозвался Пол. – Ты что, не мог его удержать?

– Ну, я подумал, что лучше мне не обрывать ваши стропы об ограду и избавить вас от лишней работы.

Я быстренько отстегнул ремни.

– Стью, по-моему, сегодня тебе лучше не прыгать. Ветер что-то резковат. Ты, конечно, все равно хочешь прыгать, но сегодня тебе разумнее всего было бы посидеть на земле. Намного разумнее.

Мы свернули гигантский купол и отнесли его в затишье ангара.

– Тебе все же надо будет когда-нибудь совершить прыжок, Ричард, – сказал Пол. – Это ни с чем нельзя сравнить. Это настоящий полет. Попадаешь туда – и ни тебе двигателя, ничего. Только… ты. Усек? Непременно надо.

У меня никогда не было особого желания прыгать с парашютом, и болтовня Пола не вызвала во мне никакого энтузиазма.

– Когда-нибудь, – сказал я, – я этим займусь, когда у моего самолета отвалятся крылья. Я хочу начать прямо со свободного падения, а не проходить через все эти тренировки, которыми заставляют заниматься в парашютных школах. А пока что давай скажем, что я еще не вполне готов начать прыжковую карьеру.

Подъехал пикап Эла Синклера, а с ним на такси прибыл высокий, солидного вида мужик по имени Лорен Джилберт, владелец аэропорта. Лорен буквально не знал, как нам угодить. Он научился летать в пятьдесят лет, был совершенно без ума от полетов и только вчера сдал экзамен на право самолетовождения по приборам.

Наша политика требовала, чтобы мы покатали его бесплатно, поскольку он был хозяином аэропорта, и спустя десять минут биплан уже был в воздухе, в первый раз за этот день. Это был наш рекламный полет; самый первый, чтобы показать городу, что мы уже работаем и возим счастливых пассажиров, и почему бы им тоже не отправиться с нами в небо и не посмотреть на город?

Для каждого городка нам приходилось разрабатывать свою полетную схему, и для Райо это был взлет на запад, набор высоты на юг и восток с пологим разворотом влево, выравнивание на высоте 1000 футов, поворот обратно, круг над городом с разворотом вправо по дороге к посадочной полосе, крутые развороты на север, скольжение над телефонными проводами, посадка. Это составляло программу двенадцатиминутного полета, предоставляло пассажирам полный обзор родных мест, давало ощущение свободы полета и приключения, о котором можно рассказывать и что-нибудь наклеить в альбом.

– Просто здорово, – сказал Лорен, как только Стью открыл ему дверцу. – Знаете, я впервые, в жизни летал в самолете с открытой кабиной. Вот это настоящий полет. Чудесно. Ветер, знаете, и этот большой мотор там, вверху…

На велосипедах прикатили двое мальчишек, Холли и Блэки, и мы все вместе после полета Лорена отправились в контору.

– Хотите прокатиться, ребята? – спросил он их свысока.

– У нас денег нет, – сказал Холли. Это был паренек лет тринадцати, с яркими и любопытными глазами.

– Знаете, что я вам скажу? Вы придете сюда, вымоете и отполируете мою Цессну, а я заплачу за ваше катание. Идет?

Мальчики неловко отмалчивались.

– А… нет, спасибо, мистер Джилберт.

– То есть как это? Ребята, да ведь это может быть последний старый биплан, который вы когда-либо увидите! Вы же сможете говорить, что летали на биплане! А в мире осталось не так уж много людей, даже взрослых, которые могут сказать, что летали на настоящем биплане.

Снова молчание, и меня это удивило. Когда мне самому было тринадцать, я бы трудился над этой Цессной целый год, лишь бы покататься на самолете. На любом самолете.

– Блэки, ты как? Ты поможешь мне вымыть мой самолет, и будет тебе за это полет на старом биплане.

– Нет… спасибо…

Лорен уговаривал их изо всех сил. Я был поражен их боязнью. Но мальчики уставились глазами в пол и молчали.

Наконец, очень неохотно, Холли дал согласие на сделку, и Лорен перенес всю огневую мощь на Блэки.

– Блэки, а почему бы и тебе не полетать с Холли за компанию? Вы могли бы и вместе полететь.

– Не думаю…

– Что? Что ж, если малыш Холли летит, а ты нет, тогда ты маменькин сынок!

– Да, – спокойно сказал Блэки. – Но это неважно, потому что я старше.

Однако в конце концов всякое их сопротивление рухнуло под напором энтузиазма Лорена, и мальчики забрались в кабину, ожидая самого худшего. Мотор ожил, обдувая выхлопами их серьезные лица, и спустя минуту мы уже поднимались в небо. В тысяче футов над землей они вглядывались вниз через окантованный кожей край передней кабины, то и дело показывая на что-то и крича что-то друг другу, перекрывая шум мотора. К концу полета это уже были ветераны воздуха, хохочущие на крутых разворотах и без страха смотрящие прямо вниз, под крыло.

Выйдя из кабины и снова оказавшись на земле в полной безопасности, они держались с полным достоинства спокойствием.

– Это было здорово, мистер Джилберт. Здорово. Если хотите, мы придем, поработаем в субботу.

Трудно было сказать, запомнят ли они этот полет? Станет ли он для них когда-нибудь чем-то значительным? Придется мне вернуться сюда лет через двадцать, подумал я, и спросить, помнят ли они еще об этом.

Подъехал первый автомобиль, но они приехали смотреть, а не летать.

– А когда будут прыжки с парашютом? – спросил вышедший из машины мужчина. – Уже скоро?

– Сегодня слишком ветрено, – пояснил Стью.

– Не думаю, что мы сможем сегодня прыгать.

– То есть как это? Я столько проехал, чтобы увидеть прыжок с парашютом, и вот я здесь, а вы мне говорите, что слишком ветрено? Слушайте, ветра ведь почти нет! В чем дело? Вы прыгать, что ли, боитесь и решили просачковать?

В его тоне было достаточно огня, чтобы обжечь.

– Парень, как я рад, что ты приехал! – обратился я к нему, излучая добросердечие и вступаясь за юного Макферсона. – До чего же я рад тебя видеть! Мы уже боялись, что придется отменить сегодняшний прыжок из-за ветра, а тут на тебе, ты приехал. Отлично! Ты и сам сможешь прыгнуть вместо Стью. Мне всегда казалось, что этот парень немного трусоват, верно, Стью? – Чем больше я говорил, тем больше злился на этого типа. – Эй, Пол! У нас есть парашютист! Принеси-ка парашют и мы его наденем!

– Э, минуточку… – сказал тип.

– Ты с какой высоты хочешь прыгать, с трех тысяч или с четырех? Как скажешь, так мы и сделаем. Стью в качестве цели пользовался ветровым конусом, но если ты хочешь подобраться чуть поближе к проводам…

– Эй, приятель, прошу прощения. Я не хотел сказать, что я…

– Нет, все в порядке. Мы в самом деле рады, что нашли тебя. Без тебя у нас сегодня вовсе не было бы прыжков. Мы очень тебе признательны за то, что ты приехал и сделаешь это вместо нас.

Пол мгновенно понял, в чем дело, и поспешно принес парашют и шлем Стью.

– Да нет, я, пожалуй, не стану. Я уже понял насчет ветра, – сказал тип, махнул рукой и быстро отошел к своей машине.

Вся эта сцена была разыграна как по нотам, – настолько хорошо она получилась, – и я решил приберечь этот метод на случай, если снова придется отбиваться от недовольных зрителей, жаждущих увидеть прыжок с парашютом.

– А что бы ты сделал, если бы он не отступил? – поинтересовался Стью. – Что если бы он сказал, что хочет прыгнуть?

– Я бы сказал: «отлично», и непременно воткнул бы его в этот парашют. Да я был готов поднять его в воздух и вышвырнуть за борт.

Какое-то время люди сидели в своих машинах и наблюдали, не желая двинуться с места, пока к ним не подошел Стью.

– Смелее, отправьтесь полетать! – сказал он в одно из окошек. – Райо, вид с воздуха!

Фигура внутри покачала головой. – Лучше я посмотрю на это с земли.

Если это типичные нынешние развлекательные полеты, подумал я, то мы пропали; добрые старые дни действительно ушли в прошлое.

Наконец, примерно в половине шестого, подъехал бесстрашный пожилой фермер.

– У меня хозяйство в двух милях отсюда. Прокатите меня туда, я взгляну на него с высоты.

– Непременно, – ответил я.

– Во что это мне обойдется?

– Три доллара наличными, в американских деньгах.

– Тогда чего мы еще ждем, молодой человек?

Ему было никак не меньше семидесяти, но он буквально прожил этот полет. С развевающимися на ветру белыми, как снег, волосами он показывал сначала куда лететь, потом где снизиться над домом и амбаром. Ферма была такой же аккуратной и хорошенькой, как на рекламном плакате для путешественников по Висконсину: яркая зеленая трава, ослепительно белый дом, ярко-красный амбар, ярко-желтое сено на сеновале. Мы сделали два круга, заставив выбежать на траву какую-то женщину, машущую рукой. Он отчаянно замахал ей в ответ и продолжал это делать, пока мы летели обратно.

– Полет был хорош, молодой человек, – сказал он, когда Стью помог ему выбраться из кабины. – Лучше потратить эти три доллара я бы не мог. В первый раз я побывал в воздухе на такой вот машине. Вы теперь заставили меня пожалеть, что я не сделал этого намного раньше.

Этот полет дал хорошее начало нашему дню, и после него и до самого заката я не покидал кабины, оставаясь на земле ровно столько, сколько надо было, чтобы посадить новых пассажиров.

Стью быстро постиг кое-какие секреты психологии пассажиров и начал их спрашивать: «Как вам это понравилось», когда те выходили из кабины. Их явное удовольствие и безумный энтузиазм убеждали сомневающихся рискнуть и отправиться в полет.

Несколько пассажиров подходили после полета к моей кабине и спрашивали, где они могут научиться летать, и сколько могло бы стоить обучение. Правы были Эл и Лорен, считая, что мы могли кое-что сделать для летного дела в Райо. Еще один самолет, припаркованный у посадочной полосы, увеличил бы частоту полетов на 25 процентов, три самолета удвоили бы эту цифру. Но таковы уж бродячие пилоты – в один день прилетают и улетают, и мы так никогда и не узнали, что происходило в Райо после нашего отлета.

Солнце садилось все ниже. Мы с Полом ради забавы взлетели еще раз, чтобы полетать строем, и видели, как внизу, на темных улицах, понемногу загораются огоньки. Когда мы сели, подруливать пришлось в почти полной темноте, и мы чувствовали себя так, словно работали гораздо дольше, чем полдня.

Мы зачехлили самолеты, уплатили по счету за горючее, и в тот самый момент, когда мы все уже упаковались в спальные мешки, а Стью выбрался по просьбе старших товарищей из своего мешка, чтобы выключить свет, я заметил глаза-бусинки, следящие за мной из-под ящика с инструментами у двери.

– Эй, братцы, – сказал я. – У нас тут мышка.

– Где ты видишь мышь? – спросил Пол.

– Ящик с инструментами. Под ним.

– Убей ее. Врежь ей ботинком, Стью.

– ПОЛ, АХ ТЫ КРОВОЖАДНЫЙ УБИЙЦА; – завопил я. – Никаких убийств в этом доме! Только возьмись за этот ботинок, Стью, и тебе придется иметь дело и со мной, и с этой мышью.

– Тогда выгони ее куда-нибудь, – сказал Пол, – если тебе уж так этого хочется.

– Нет! – заявил я. Малышка заслуживает того, чтобы иметь крышу над головой. А как бы тебе понравилось, если бы кто-нибудь выгнал тебя на холод?

Снаружи не холодно, – брюзгливо заметил Пол.

– Дело здесь в принципе. Она была здесь до того, как мы сюда прибыли. Это больше ее место, чем наше.

– Ладно, ладно, – сказал он. – Оставим мышь здесь. Пусть по нам бегает. Но если она станет бегать по мне, я ей врежу!

Стью послушно выключил свет и снова зарылся на полу в свои кушеточные подушки.

Какое-то время мы еще поговорили в темноте о том, какие у нас добрые хозяева, да и вообще весь городок, если на то пошло.

– А ты заметил, что мы здесь не катали ни одной женщины или почти ни одной? – спросил Пол. – Среди пассажиров была всего лишь одна женщина. А в Прейри их у нас было полно.

– Мы там и денег целую кучу заработали, не то что здесь, – сказал я.

– А что, кстати, у нас там вообще получилось, Стью?

Он выдал нам статистику, – Семнадцать пассажиров. Пятьдесят один доллар. Само собой, девятнадцать мы истратили на топливо. Так что… – он помолчал, занимаясь подсчетами, – на сегодня примерно по десятке на брата.

– Неплохо, – сказал Пол. – Десять зеленых за три часа. В будний день. Получается примерно пятьдесят долларов в неделю, со всеми расходами, кроме питания, и это без субботы и воскресенья. Ого! Да этим можно зарабатывать себе на жизнь!

Мне очень хотелось ему верить.