Глава девятая. Мантель, Северный Некхебет, Ресургем, год 2566-й

Мантель, Северный Некхебет, Ресургем, год 2566-й

— Жаль, что с вашими глазами случилось такое, — сказал голос, когда целая вселенная боли и судорог миновала. На какое-то время Силвест погрузился в вихрь мыслей, стараясь восстановить в памяти порядок недавних событий. Где-то в недалеком прошлом находились его свадьба, кровавая бойня, бегство в лабиринт, усыпляющий газ… и больше ничего, связанного с настоящим. У него было ощущение, что он пытается связать биографию из пригоршни непронумерованных фактов, биографию, события которой казались дразняще знакомыми.

… невероятная боль в голове, когда какой-то человек направил на него свое оружие…

Он ослеп.

Мир исчез, его заменила неподвижная серая мозаика. Ужасное недавнее происшествие лишило его глаза способности видеть. На одно из лучших произведений рук Кэлвина обрушился сокрушительный удар. Глаза не просто повреждены, они уничтожены.

— А вообще-то это к лучшему, что вы не видите нас, — продолжал голос, который теперь казался гораздо ближе. — Конечно, можно было завязать вам глаза, но мы не знали, на что еще способны эти две ваши механические милашки. Может, они могут видеть через любую нашу ткань? В общем, так было проще. Нацелить на вас магнитный импульс… Ну, может, причинить боль… пережечь несколько проводников… жаль, конечно… — голос ухитрился звучать не слишком огорченным.

— Что с моей женой?

— С девчонкой Жирардо, что ли? С ней полный порядок. В ее случае не потребовались никакие жесткие меры.

Может быть, потому, что он ослеп, Силвест стал особенно чувствительным к движениям вокруг. Он догадался, что они летят на самолете, пробивающемся через каньоны и долины в попытке избежать песчаной бури. Он подумал: кому принадлежит самолет и кто вообще сейчас заправляет делами? Удержали ли сторонники Жирардо власть в Кювье, или вся колония перешла в руки Праведного Пути? Ни то, ни другое энтузиазма не вызывало. Он мог заключить союз с Жирардо, но тот умер, а у Силвеста было полным-полно врагов в руководстве партии Преобразователей — людей, которые порицали Жирардо за то, что он оставил Силвесту жизнь после первого мятежа.

И все же он жив. А слепым ему уже доводилось быть. Он не забыл эти ощущения и знал, что сумеет с ними справиться.

— Куда мы летим? — спросил Силвест. Они связали его и очень сильно затянули веревки, нарушив кровообращение. — Обратно в Кювье?

— А если и так? — спросил голос. — Я бы удивился, узнав, что вы туда с нетерпением рветесь.

Самолет накренился и тошнотворно рухнул в «яму». Потом долго выбирался из нее, из последних сил выгреб наверх, точно игрушечная яхта, попавшая в океанский шторм. Силвест попытался восстановить в памяти карту каньонов вблизи Кювье, но это было бессмысленной тратой сил. Он был, возможно, ближе к амарантянскому городу, нежели к дому, но с равным успехом мог находиться в любом другом месте планеты.

— Вы… — Силвест заколебался. Он подумал, а не стоит ли ему изобразить полное отсутствие интереса к собственной судьбе, но тут же отверг эту мысль. — Вы — из Преобразователей?

— А вы как полагаете?

— Думаю, вы из Праведного Пути.

— Ну что ж, можно и поаплодировать.

— И вы теперь хозяева положения?

— Вот это уж точно! — охранник попытался вложить как можно больше удали в свой ответ, но Силвесту показалось, что он подметил некоторое колебание. Неуверенность, подумал он. Вполне возможно, что у них у самих нет данных, насколько удачен их переворот. То, что сказал стражник, могло быть и правдой, но если коммуникации на планете испорчены, то как можно поручиться за прочность их власти? Вполне вероятно, что силы, верные Жирардо, удержат столицу, а возможно, и другие населенные пункты планеты. Вполне вероятно, что сейчас эти люди исходят из веры, что их союзники в других местах тоже восторжествовали.

Кто его знает, может, они и правы.

Чьи-то пальцы натянули ему на лицо маску, ее твердые края больно врезались в кожу. Однако это неудобство было все же переносимым в сравнении с острой непрерывной болью в поврежденных глазах.

Дышать в маске было совсем не легко. Ему пришлось потратить немало сил, чтобы научиться вдыхать воздух через фильтр для песка, вделанный в хобот маски. Две трети кислорода, попадавшего в легкие, теперь поступали из атмосферы Ресургема, а последняя треть — из баллончика со сжатым воздухом, висевшего под «хоботом». В баллончике содержался и углекислый газ для возбуждения дыхательного центра.

Силвест почти не почувствовал, как сел самолет, он даже не понял, что посадка уже произошла, пока не открылась дверь. Охранник отвязал его и довольно небрежно толкнул в сторону, откуда шел холод и задувал ветер.

Было ли там темно? Или все еще не зашло солнце?

Об этом и многом другом он не имел ни малейшего представления, да и откуда ему было знать?

— Где мы? — спросил Силвест. Маска делала его голос глухим, речь звучала невнятно, как речь идиота.

— А какая тебе разница? — голос охранника не изменился. Силвест понял, что охранник дышит прямо атмосферным воздухом. — Даже если бы город был где-то рядом, что вовсе не обязательно, ты и шагу не смог бы ступить, не угробившись.

— Я хочу поговорить с женой.

Стражник схватил его за руку и оттащил куда-то, где Силвест ощутил себя еще более потерянным. Он споткнулся, но охранник не дал ему упасть.

— Поговоришь, когда нам будет удобно. Я ж тебе сказал, что она в порядке? Ты что, не веришь мне или что?

— Я только что видел, как вы убили моего тестя. Как вы думаете, после этого я могу вам верить?

— Я думаю, что тебе стоит пригнуться.

Чья-то рука прижала ему голову и толкнула в укрытие. Ветер перестал колоть уши. Голоса сразу обрели способность отдаваться эхом. За спиной захлопнулась дверь и разом обрубила завывание бури. Хотя он и ослеп, но какое-то чувство подсказывало ему, что Паскаль находится не здесь, не рядом с ним, что он должен надеяться, что ее увезли в другое место, а похитители не врут и Паскаль в безопасности.

Кто-то сорвал с него маску.

Дальше был быстрый марш-бросок по узким — цеплялись плечами за стенки — коридорам, где воняло дешевым антисептиком. Ему помогли спуститься по лязгающей железной лестнице, ступить в два скрипящих лифта, которые увезли его на неизвестную глубину. Потом его ввели в какое-то большое помещение, где гуляло гулкое эхо, а воздух пропах металлом, но был относительно свеж. Потом они прошли мимо воздуховода — из него снаружи доносился визг ветра. Иногда Силвест слышал голоса, ему даже послышались знакомые интонации, но разгадать, кому они принадлежат, он так и не сумел. И вот теперь комната.

Он почему-то был уверен, что она выкрашена в белую краску. Он почти физически ощущал чистое давление кубического помещения.

Кто-то подошел к нему. Дыхание подошедшего разило капустой. Силвест почувствовал, как этот кто-то легко касается его лица. Руки облечены во что-то матерчатое, пахнущее дезинфекцией. Вот пальцы коснулись глаз, а затем по фасеткам глазного яблока застучало что-то твердое.

Каждый легкий удар зажигал непереносимую боль где-то в височных отделах мозга.

— Вылечи их, когда я прикажу, — сказал голос, который был ему, безусловно, знаком. Это был женский голос, но со странной хрипотцой, превращавшей его почти в мужской. — А пока пусть поживет слепым.

Уходящие шаги. Должно быть, та, которая говорила, жестом отпустила конвой. Теперь, оставшись в одиночестве, Силвест стал вдруг терять чувство равновесия. Куда бы он ни повернул лицо, перед ним всюду стояла одна и та же серая геометрическая матрица. Ноги становились ватными, но ухватиться было не за что. А может быть, он находится на высоте метров в десять над полом?

Он стал падать навзничь, махая руками в жалкой попытке сохранить равновесие.

Кто-то схватил его за руку и удержал. Удары пульса звучали так, будто рядом пилили дыру в деревянной перегородке.

Чье-то дыхание.

Потом влажный щелчок. Силвест понял: Она открыла рот, а потом закрыла его снова. Теперь Она, должно быть, улыбалась, радуясь увиденному.

— Кто ты? — спросил он.

— Ах ты, жалкий мерзавец! Ты даже и голоса моего не помнишь.

Ее пальцы сжали его предплечье, ее опытные пальцы отыскали нужный нерв и нажали на него в нужном месте. Он испустил визг. Визг наказанного щенка. То был первый болевой импульс, заставивший его забыть боль в глазах.

— Клянусь, — простонал Силвест, — я не знаю тебя!

Она ослабила давление. Когда нерв и нервные окончания вернулись в прежнее положение, боль в глазах появилась вновь. А рука онемела до самого плеча.

— А должен был бы помнить, — сказал тот же женский голос. — Я — та, которую ты много лет считал мертвой, Дэн. Погребенной под оползнем.

— Слука!

Он вспомнил.

Вольева как раз шла к Капитану, когда случилась эта неприятность. Теперь, когда остальная команда, включая Хоури, погрузилась в глубокий сон, в котором и собиралась пребывать всю дорогу до Ресургема, Вольева снова вернулась к своей старой привычке разговаривать со слегка «подогретым» Капитаном. Чтобы он мог хотя бы фрагментарно соображать, было необходимо поднять температуру его мозга на какую-то долю кельвина. За последние два с половиной года это стало для нее рутиной, и будет продолжаться еще столько же, пока корабль не приблизится к Ресургему, а остальная команда не выйдет из сна. Конечно, разговоры происходили не так уж часто — она не рисковала согревать Капитана регулярно, так как после каждого нагрева Чума отвоевывала новую площадь и у тела самого Капитана, и у окружающей его территории. И все же это были оазисы человеческого общения среди недель, занятых непрерывной борьбой с вирусами, уходом за оружием и войной с продолжающимся разрушением основ существования корабля.

Поэтому, в определенном смысле, Вольева с нетерпением ждала этих разговоров, даже если Капитан нередко не подавал знака, что помнит, о чем они беседовали в последний раз. Еще хуже было то, что в их отношениях за последнее время возникла некая холодность. Отчасти это было следствием того, что Саджаки не удалось найти Силвеста в системе Йеллоустона, а это обрекало Капитана на по меньшей мере еще одно пятилетие пытки. А может, и гораздо дольше, если Силвеста не удастся отыскать и на Ресургеме, что казалось Вольевой теоретически вполне вероятным. Затрудняло дело и то, что Капитан все время доискивался от нее сведений о том, как идет поиск Силвеста, а она каждый раз сообщала ему, что поиск менее успешен, чем можно было бы ожидать. В эту минуту Капитан всегда мрачнел (за это она вряд ли могла его винить), и тон разговора менялся. Иногда Капитан вообще становился некоммуникабельным. Когда спустя несколько дней или даже недель она пыталась снова заговорить с ним об этом, оказывалось, что он начисто позабыл о прошлом разговоре, и они снова проходили тот же тернистый путь, разве что Вольевой удавалось изложить ему как-то иначе те же самые безрадостные сведения и вложить в свой рассказ что-то оптимистическое.

Еще одной темой, которая бросала мрачную тень на их разговоры, было то, что все их беседы возникали исключительно по инициативе Вольевой и что она не переставала настаивать на вопросах о визите Капитана и Саджаки к Трюкачам. Вольева заинтересовалась подробностями этого визита только в последние годы, когда пришла к выводу, что изменение личности Саджаки произошло примерно в это же время. Конечно, само посещение Трюкачей имело целью как-то трансформировать работу мозга, но почему Саджаки позволил им изменить себя к худшему? Он стал куда более жестоким, стал деспотичнее, перестал выносить малейшее противоречие, тогда как раньше был строг, но справедлив. Был самым уважаемым членом Триумвирата. А теперь она ему не доверяет. И все же вместо того, чтобы пролить свет на эти изменения, Капитан агрессивно отказывается отвечать на ее вопросы, вследствие чего ее настроение ухудшается, а любопытство — обостряется.

Теперь она шла к Капитану, а все те же вопросы жгли ее с новой силой. Она опять думала о том, как ей ответить на неизбежный вопрос Капитана о Силвесте и как по-новому подойти к проблеме Трюкачей. Поскольку шла она туда привычным путем, то неизбежно должна была посетить и Тайник.

Вот тогда-то Вольева и обнаружила, что одно из орудий — самое страшное — было кем-то передвинуто.

— В ситуации произошли изменения, — сказала Мадемуазель. — Некоторые были делом случая, другие — нет.

Было странно ощущать себя снова в сознании. Не говоря уж о том, что она снова слышала Мадемуазель. Ведь последним, что помнила Хоури, было то, как она влезает в «кокон» для глубокого сна, а над ней склоняется Вольева, отдающая распоряжения своему браслету. Теперь же она ничего не видела, ничего не ощущала, не чувствовала даже холода. Но все же знала — непонятно как, — что находится в «холодном» сне и продолжает спать и в данную минуту.

— Где… когда… я нахожусь?

— Все еще на борту корабля. Примерно на полпути к Ресургему. Идем с очень большой скоростью — всего на один процент ниже скорости света. Я слегка повысила температуру твоих нейронов. Этого достаточно для разговора.

— А Вольева не заметит?

— Боюсь, что если бы это и произошло, то было бы наименьшей из наших проблем. Ты помнишь Тайник и то, что я обнаружила нечто, прячущееся в архитектуре мозга Оружейной? — подтверждения Мадемуазель ждать не стала. — Послание, которое мне доставили мои «псы», было очень трудно расшифровать. Три года подряд… но теперь сказанное там стало яснее.

Хоури представила, как Мадемуазель отрубает головы «псам», изучая топологию их электронных внутренностей.

— Стало быть, «заяц» — реальность?

— О да! И враждебная, но об этом немного позже.

— Известно ли, что он такое?

— Нет, — ответила Мадемуазель, но ответ явно был неполон. — Впрочем, то, что мне удалось выяснить, не менее интересно.

То, о чем хотела рассказать ей Мадемуазель, имело отношение к топологии Оружейной. Оружейная была невероятно сложным собранием компьютеров. Уровни их взаимодействия складывались в течение десятилетий корабельного времени. Сомнительно, чтобы один человеческий мозг — даже мозг Вольевой — мог понять хотя бы самые основы этой топологии. Взаимопроникновение уровней друг в друга, наложение этих уровней было просто непостижимо. Но в одном смысле Оружейную было нетрудно представить: она была почти полностью отделена от остального корабля, и поэтому большая часть высших функций вооружения могла быть задействована только тем, кто занимал ее кресло. Оружейную изолировала плазменная стена, пропускавшая информацию только вовне. Причины этого были чисто тактические. Поскольку орудия (и не только из Тайника), когда ими пользуются, выдвигаются на внешнюю поверхность корабля, то они потенциально представляют собой путь для проникновения в корабль вражеских видов вооружения, в том числе и вирусного. Поэтому Оружейная изолирована, защищена от остальных хранилищ информации корабля ловушкой, открытой лишь в одном направлении. И никакой объект не мог пройти через эту одностороннюю дверь и войти в Оружейную.

— А теперь, — сказала Мадемуазель, — зная, что мы все же обнаружили этот объект в Оружейной, я прошу тебя сделать логический вывод.

— То, что туда попало, попало по ошибке.

— Да! — ответ Мадемуазель прозвучал так, будто ей самой эта мысль пришла в голову только сейчас. — Полагаю, мы должны рассмотреть и эту возможность. Конечно, нечто могло попасть в Оружейную и через вооружение, но я думаю все же, что оно попало туда через люк. Больше того, мне известно, когда через этот люк проходили в последний раз.

— Как давно?

— Восемнадцать лет назад, — и прежде чем Хоури успела что-либо сказать, Мадемуазель добавила: — Это по корабельному времени, а по мировому — лет за восемь-девять до того, как тебя рекрутировали.

— Силвест! — с удивлением сказала Хоури. — Саджаки сказал, что он попал сюда по единственной причине: только он мог вылечить капитана Бреннигена. Даты совпадают?

— В достаточной степени убедительно. Это должен быть 2460 год — лет двадцать с хвостиком после возвращения Силвеста от Странников.

— И вы думаете, он привез это — что бы оно ни было — с собой?

— Все, что нам известно, мы знаем от Саджаки. Силвест впустил в себя имитацию сознания Кэлвина, чтобы вылечить капитана Бреннигена. В какой-то момент этой операции Силвест соединился с информационным пространством корабля. Возможно, что именно таким путем «заяц» сумел проникнуть сюда. Потом — очень скоро — он попал в Оружейную сквозь дверь, открывающуюся в одну сторону.

— И с того времени обретается там?

— Видимо, так.

По-видимому, так оно и было. Когда Хоури чувствовала, что в ее голове складывается вполне достоверное представление (или почти достоверное), неизвестно откуда вдруг выскакивал какой-нибудь новый факт и ее схема разлеталась в клочки. Она чувствовала себя средневековым астрономом, который создает космологические теории, стараясь увязать с ними открытия, сделанные с помощью новейших средств наблюдения. Вот и сейчас она никак не могла представить себе, каково могло быть отношение между Силвестом и Оружейной. Впрочем, можно было об этом и не думать, сославшись на собственное невежество. Мадемуазель и ту ведь перехитрили!

— Вы говорили, что это существо враждебно, — сказала она тщательно выговаривая каждое слово, так как не была уверена, что сможет задать много вопросов, если ответы на них усваиваются мозгом с таким трудом.

— Да, — снова колебание. — «Псы» были моей ошибкой. Я оказалась слишком самоуверенной. Надо было понять, что Похититель Солнц…

— Похититель Солнц?

— Так он себя называет. «Заяц», я хочу сказать.

Вот это плохо! Откуда она узнала имя этого существа? Вдруг Хоури вспомнила, что Вольева спрашивала у нее, не значат ли для Хоури что-нибудь эти самые слова. Но есть кое-что и похуже: ей кажется, что их же она слышала во сне, и совсем не так давно. Хоури уже открыла рот, чтобы заговорить, но Мадемуазель опередила ее.

— Он использовал «псов», чтобы бежать, Хоури. Целиком или хотя бы частично. Он воспользовался ими и проник в твой мозг!

В новой тюрьме у Силвеста не было надежного ориентира для определения времени. Единственно, в чем он был уверен, так это в том, что с момента пленения времени прошло уже много. Силвест подозревал, что его пичкают наркотиками, из-за которых он впадает в сон, похожий на кому, и почти не видит снов. Когда же они ему снились — что бывало крайне редко, — то, хотя в них он не был полностью слепым, эти сны все равно касались проблем зрения, в частности, того, как важно сохранить тот жалкий его остаток, которым он владеет. Когда же Силвест просыпался, то перед глазами была все та же серая пелена. Правда, по прошествии времени ему стало казаться, что это серое начинает терять былую структуру. Сперва это был строгий серый геометрический орнамент, давно наложенный на его мозг и просто выдавливаемый им наружу. Постепенно этот орнамент превратился в серую бесконечность. Ее цвет потерял свою специфичность — теперь это было просто полное отсутствие других красок.

Его волновало то, чего он лишился. Возможно, окружавшая его обстановка была такой скудной и спартанской, что его фильтрующий мозг отверг бы ее, будь она хоть все время на виду. Но теперь он ощущал лишь беззвучную замкнутость камня, многих мегатонн камня. Он постоянно думал о Паскаль, но с каждым днем становилось все труднее удержать в памяти ее образ. Серая пелена, казалось, просачивается в его мозг, покрывая его как бы коркой мокрого бетона. Пришел день, когда Силвест прикончил свой последний питательный рацион, и тогда дверь подвала открылась и к нему приблизились два голоса. Первым был голос Джиллиан Слуки.

— Делай с ним, что хочешь, — каркнула она, — но в определенных пределах.

— Надо бы дать ему наркоз, пока я буду оперировать, — отозвался другой голос — мужской и простуженный. Силвест узнал запах капусты, исходивший от дыхания этого человека.

— Может, и надо, но он перебьется, — Слука поколебалась, а потом добавила: — Я не жду никаких чудес, Фолкэндер. Я просто хочу, чтобы этот подонок посмотрел мне в глаза.

— Дай мне несколько часов, — попросил Фолкэндер. Раздался глухой стук — это он положил что-то тяжелое на стол с тупыми краями. — Я постараюсь, — почти пробормотал он. — Но насколько мне известно, глаза и без того у него были хреновые, а ты его еще и ослепила.

— У тебя есть час.

Покидая камеру, она с лязгом захлопнула дверь. Силвест, привыкший к тишине, как к кокону, почувствовал, что у него в мозгу что-то сдвинулось. Слишком долго он ловил самые слабые звуки — ключи к собственной судьбе. Их, говоря по правде, не было, но, вслушиваясь, он вновь привыкал к тишине.

Он носом почувствовал, что Фолкэндер придвинулся ближе.

— Работать с вами — честь для меня, доктор Силвест, — сказал голос почти почтительно. — Я уверен, что мне удастся восстановить многое из того, что она разрушила, было бы только время.

— Она дала вам час, — ответил ему Силвест. Собственный голос звучал для него незнакомо. Слишком много времени прошло с тех пор, как он разговаривал с кем-нибудь, а не мычал что-то во сне. — А что можно сделать за час?

Он слышал, как Фолкэндер роется в своих инструментах

— В крайнем случае, немного улучшить зрение, — он разделял слова хмыканьем. — Конечно, я сделаю больше, если вы не будете мне мешать. Я ведь не могу обещать, что операция будет вам приятна.

— Я верю, что вы постараетесь.

Чужие пальцы скользнули по его глазам, слегка нажимая на них.

— Я всегда восхищался вашим отцом, знаете ли, — еще одно хмыканье, почему-то напомнившее Силвесту о павлинах Жанекина. — Всем известно, что эти глаза сделал вам он.

— Его бета-модель, — поправил Силвест.

— Конечно, конечно… — Силвесту казалось, что он видит, как Фолкэндер старается поддержать свое дырявое достоинство. — Не альфа — ведь та запись, как известно, исчезла за годы до того.

— Я продал ее Трюкачам, — глухо сказал Силвест. После долгих лет умолчания истина выскочила у него изо рта, подобно крошечному кислому семечку.

Фолкэндер издал странный трахейный звук, который, как решил Силвест, мог быть чем-то вроде хмыканья.

— Конечно, конечно… Знаете, я прямо удивляюсь, что вас до сих пор еще никто в этом не обвинил. Нет, каков все же пресловутый человеческий цинизм! — резкий воющий звук заполнил комнату. За ним последовала рвущая нервы вибрация. — Думаю, вам придется навсегда распроститься с цветным зрением. Монохромное изображение будет, пожалуй, самым лучшим из того, что у меня может получиться.

Хоури решила, что, возможно, ее хватит на то, чтобы перевести дух, собраться с мыслями, а потом прислушаться — не слышно ли дыхание этого существа, захватившего место в ее голове. Однако Мадемуазель еще не закончила речь.

— Я уверена, что Похититель Солнц уже делал аналогичную попытку, — говорила она. — Я имею в виду твоего предшественника, разумеется.

— Вы хотите сказать, что «заяц» пытался проникнуть в голову Нагорного?

— Именно так. Только в случае с Нагорным не было гончих «псов», на которых можно было бы прокатиться. Похитителю Солнц пришлось прибегнуть к более грубому способу.

— Достаточно грубому, чтобы свести Нагорного с ума?

— Похоже на то, — качнула головой ее компаньонка. — Вполне возможно, что Похититель Солнц всего лишь попытался навязать ему свою волю. Он решил сделать из Нагорного свою марионетку. Вероятно, он проникал через подсознание во время занятий в Оружейной.

— А теперь скажите точно, как обстоят мои дела?

— Пока еще — ничего себе. У него было слишком мало «псов», так что причинить тебе большой ущерб он не сумел.

— Что случилось с «псами»?

— Мне, разумеется, пришлось их вскрыть, чтобы узнать, что в них было. Но, сделав это, я подставилась Похитителю Солнц. Правда, «псы» в известной степени ослабили его и ограничили его возможности, поэтому его атака на меня была очень грубой. Мне повезло, так как иначе я не успела бы собрать свои средства защиты. Его не так уж трудно было отбить, но ведь и я имела дело со сравнительно малой его частью.

— Значит, мне ничто не грозит?

— Ну, не совсем так. Мне удалось выгнать его из того имплантата, в котором я нахожусь сейчас. К сожалению, моя защита не распространяется на другие имплантаты, в том числе и на те, которые вживлены самой Вольевой.

— Следовательно, он все еще в моей голове?

— Он мог бы обойтись даже без «псов», — сказала Мадемуазель. — Он мог войти в имплантаты, установленные Вольевой, сразу же, как только она впервые привела тебя в Оружейную. Но ясное дело, «псы» оказались самым удобным путем. Если бы он не попытался напасть на меня через них, я бы, возможно, не ощутила его присутствия в других имплантатах.

— Мне тоже так кажется.

— Отлично. Значит, мои действия оказались эффективными. Помнишь, как ловко я приняла меры, помешавшие Вольевой привить тебе чувство лояльности?

— Да, — мрачно ответила Хоури, которой вовсе не казалось, что те меры сработали так быстро и хорошо, как то казалось Мадемуазель.

— Ну, так эти действия очень похожи на те. Единственная разница между ними состоит в том, что я сейчас выставляю барьеры против тех областей мозга, которые Похититель Солнц уже занял. Последние два года мы ведем сражения… — она помолчала, а затем, видимо, под влиянием своего рода эйфории, добавила. — Я думаю, это можно назвать холодной войной.

— Недаром же я лежу в холоде…

— И медленной, — продолжала Мадемуазель. — Холод лишал нас энергии, которую иначе мы бы направили на другое. И конечно, нам приходилось действовать осторожно, чтобы не поранить тебя. Если бы мы тебя повредили, то ты потеряла бы ценность и для меня, и для Похитителя Солнц.

Хоури же подумала о том, почему собственно этот их разговор стал вообще возможен:

— Но теперь, когда я согрелась…

— Ты все правильно поняла. Наша кампания заметно интенсифицируется после этого подогрева. Я думаю, возможно, Вольева что-то заметила. Заброшенный ею невод, вероятно, ловит твои мысли прямо сейчас. Вполне возможно, что ей уже известна та война, которую мы ведем с Похитителем Солнц. Я бы предпочла затаиться, но тогда Похититель Солнц использует это время для того, чтобы разрушить мою систему контрмер.

— Но вы могли бы заставить его перейти к защите…

— Думаю, могла бы. Но на тот случай, если мне не удастся заставить его отступить, я хотела, чтобы ты знала, что происходит.

Это было, пожалуй, разумно. Лучше знать, что Похититель Солнц проник в ее мозг, чем считать, что у нее все чисто.

— И еще я хочу предупредить тебя. Основная часть этого существа находится в пределах Оружейной. Я не сомневаюсь, что он постарается завладеть тобой полностью или частично, как только наступит подходящий момент.

— Ты хочешь сказать, что это может произойти даже в следующий раз, когда я окажусь в Оружейной?

— Должна признать, что выбор у него весьма ограничен, — сказала Мадемуазель, — но я подумала, что тебе лучше представлять ситуацию во всей ее сложности.

Хоури решила, что она еще очень далека от этого, хотя все, что говорит призрак, — в общем, верно. Лучше быть предупрежденной об опасности, нежели не иметь о ней представления.

— Знаете, — сказала она, — если Силвест несет ответственность за появление здесь этого существа, то убить его будет для меня истинным наслаждением, и тут никаких проблем не возникнет.

— Отлично. А мои новости не так уж беспросветно темны, уверяю тебя. Когда я послала «псов» в Оружейную, я послала туда и свою аватару[4]. Из доклада вернувшихся гончих, я узнала, что моя аватара Вольевой не замечена. Во всяком случае, до недавнего времени. Правда, с тех пор прошло уже больше двух лет, но у меня нет оснований думать, что это произошло.

— Если аватара не была уничтожена самим Похитителем Солнц.

— Разумное предположение, — согласилась Мадемуазель, — но если Похититель Солнц так умен, как я предполагаю, то он не сделает ничего, что может привлечь внимание к нему самому. А он не может быть уверен, что аватару в Систему запустила не Вольева. У нее ведь могли возникнуть собственные сомнения.

— А зачем это сделали вы?

— Для того, чтобы в случае необходимости самой захватить контроль над Оружейной.

Если бы у Кэлвина была могила, думал Силвест, то он вертелся бы там быстрее, чем Цербер вертится вокруг нейтронной звезды Гадес, в бешенстве от насилия, учиненного над его лучшим изделием. Конечно, Кэлвин уже давно умер и не имел тела, причем задолго до того, как его имитационная модель соорудила зрительный аппарат для Дэна. Подобные рассуждения позволяли хотя бы частично забывать о боли. А уж если говорить правду, то без боли не проходило и минуты с тех пор, как он попал в плен. Фолкэндер, безусловно, делал себе незаслуженные комплименты, когда сказал, что его хирургия хоть в какой-то степени усилит страдания Силвеста.

В конце концов — чудесным образом — боль начала даже спадать.

Было похоже, что в мозгу образовался вакуум — холодный, заполненный пустотой желудочек, которого там раньше не было. Но изъять боль было как изъять какую-то важную подпорку из организма. Силвесту казалось, что он сейчас упадет, что все его внутренние балконы и карнизы кренятся под напором собственного веса и грозят рухнуть. Требовались огромные усилия, чтобы восстановить хоть часть внутреннего равновесия.

И вот теперь в поле его зрения стали появляться какие-то бесцветные полупрозрачные призраки.

Через секунду они стали твердеть и приобретать отчетливые очертания. Стены комнаты — голой и лишенной мебели, как он и ожидал, — фигура в маске, склонившаяся над ним, ладонь Фолкэндера, одетая в нечто, похожее на перчатку из металлического хрома. Перчатка кончалась не пальцами, а множеством щупальцев, как у спрута. Эти манипуляторы тоже сверкали металлом. В одном глазу этого человека торчала сложная лупа — вернее, система луп, — соединенная с перчаткой с помощью суставчатого кабеля. Его лицо было бледным, как брюхо ящерицы, единственный видимый глаз казался расфокусированным и синюшным. Лоб забрызган каплями крови. Кровь выглядела серо-зеленой, но Силвест все равно знал, что это кровь.

Говоря по правде, все, что он видел, было серо-зеленым.

Перчатка исчезла — Фолкэндер стащил ее с запястья другой рукой. Какая-то жирная мазь покрывала кожу кисти, ранее скрытую перчаткой.

Он стал складывать в чемоданчик свои инструменты.

— Что ж, я чуда не обещал, — сказал он. — Да вам его и не следовало ожидать.

Силвесту показалось, что Фолкэндер движется толчками, и ему потребовалось время, чтобы понять: глаза улавливают всего 3–4 изображения в секунду. Мир двигался рывками, подобно карандашным рисункам, которые ребятишки делают на полях учебников, а затем приводят в движение, пропуская страницы между большим и указательным пальцами. Каждые несколько секунд происходили крайне огорчительные изменения глубины и резкости изображения. Сам Фолкэндер, например, представился как-то врезанным в стену камеры. Иногда часть поля зрения «складывалась» и оставалась в таком виде секунд десять, даже если Силвест переводил глаза в другую точку.

И все-таки — это было зрение. Вернее — двоюродный брат-идиот настоящего зрения.

— Спасибо, — сказал Силвест. — Это… все же улучшение.

— Я думаю, нам пора идти, — ответил врач, — мы уже на пять минут опаздываем.

Силвест кивнул, и даже этого слабого движения головой было достаточно, чтобы вызвать пульсирующую мигрень. Но эта боль была ничто в сравнении с тем, что он испытывал, когда Фолкэндер занимался его глазами.

Он сам встал с кушетки и пошел к двери. Может быть, потому, что сейчас он шел к дверям с определенной целью (в первый раз он чуть не врезался в нее), сам факт перехода через порог показался ему чем-то чуждым и противоестественным. Он чувствовал себя так, будто должен шагнуть в пустоту с вершины утеса. Он потерял чувство равновесия. Как будто свойственное ему раньше чувство равновесия привыкло к слепоте, а возвращение зрения вызвало полную разбалансировку организма. И все же головокружение уже стало проходить, когда парочка громил из Праведного Пути выскочили в коридор и подхватили его под руки.

Фолкэндер тащился сзади.

— Будьте осторожнее. Возможны искажения…

Но хотя Силвест и слышал его слова, их смысла он не улавливал. Теперь он знал, где находится, и это обрушилось на него как удар. После двадцати лет разлуки Силвест снова был дома.

Его тюрьмой был Мантель — место, которого он не видел и почти не вспоминал со времени переворота.