Люди в роли искупителей чужих грехов в классической древности

Искупители чужих грехов в Древнем Риме. Теперь у нас есть все основания обратиться к изучению роли искупителя чужих грехов в Древнем Риме. Каждый год 14 марта по улицам Рима в сопровождении толпы вели одетого в шкуры человека, которого после этого били длинными прутьями белого цвета и выдворяли за пределы города. Прозвище этого человека было Мамурий Ветурий, то есть Старый Марс. Так как этот обряд совершался в день, предшествовавший первому полнолунию нового года, который по древнеримскому календарю начинался первого марта, должно быть, этот одетый в шкуры человек изображал изгнанного в начале нового года прошлогоднего Марса. Изначально Марс был не богом воины, а богом растительности. Именно к нему, Марсу, римские земледельцы обращались с молитвами о процветании своих посевов и виноградников, обилии первин урожая, о полных закромах. Почти исключительно к Марсу обращала свои прошения о ниспослании обильного урожая и жреческая коллегия Арвальских братьев, в обязанности которой входило принесение жертв на благо посевов. Кроме того, римские скотоводы во имя процветания своих стад приносили жертву Лесному Марсу (Mars Silvanus). А скот, как мы убедились выше, как правило, находился под покровительством богов деревьев. Посвящение Марсу весеннего месяца марта также указывает на то, что в нем видели бога распускающейся растительности. Итак, римский обычай весной, в начале нового года, изгонять Старого Марса идентичен славянскому обычаю „выноса Смерти“ (если мы составили себе об этом последнем обычае верное представление). Ученые-специалисты отмечали сходство между славянскими и римскими обычаями, но они рассматривали Мамурия Ветурия и сходные с ним образы славянских обрядов не столько как древних богов растительности, сколько как представителей ушедшего года. Возможно, что даже народы, когда-то справлявшие эти обряды, в позднейшие времена сами пришли к такому же толкованию. Однако идея олицетворения времени года слишком абстрактна, чтобы быть изначальной. Участники римских и славянских обрядов обращались с представителем бога не только как с божеством растительности, но и как с искупителем чужих грехов. Об этом свидетельствует хотя бы его изгнание — ведь нет никакой надобности выдворять за пределы города или селения бога растительности как такового. Другое дело, если бог этот к тому же еще и козел отпущения. В таком случае его необходимо выставить за пределы города, чтобы он отнес груз скорбей горожан в иные страны. И действительно, Мамурия Ветурия прогоняли в страну осков — врагов Рима.

Искупители чужих грехов в Древней Греции. Древние греки также прибегали к использованию человека в роли козла отпущения. В родном городе Плутарха, Херонее, архонт совершал такого рода обряд в пританее, а каждый глава семьи — у себя дома. Именовался этот обряд „изгнанием голода“. Раба секли прутьями растения agnus castus и выгоняли из дому со словами: „Унеси прочь голод, принеси здоровье и богатство“. Во время пребывания в должности архонта своего родного города Плутарх совершил в пританее этот обряд и сообщил нам об одном споре, причиной возникновения которого послужил этот обычай.

Впрочем, и в цивилизованной Греции этот обычай временами принимал куда более мрачные формы, чем невинный ритуал, которым руководил любезный и благочестивый Плутарх. Так, когда в Марселе, бывшем одной из самых оживленных и процветающих греческих колоний, вспыхивала эпидемия чумы, кто-нибудь из бедного сословия предлагал себя для принесения в жертву в искупление чужих грехов. На протяжении целого года такого человека содержали на казенный счет и кормили отборной пищей. По истечении этого срока его облачали в священные одеяния, украшали священными ветвями и проводили по городу, молясь о том, чтобы вся тяжесть народных бедствий обрушилась на его голову. Затем этого человека выдворяли за пределы города или до смерти забрасывали камнями вне городской черты. Афиняне также содержали за общественный счет нескольких опустившихся и ни на что не годных людей и, когда на город обрушивалось какое-нибудь бедствие — чума, засуха, голод и т. п., — приносили двух из этих изгоев в жертву во искупление чужих грехов. Одну жертву приносили за мужчин, а другую — за женщин. На шее у первой было ожерелье из черных фиг, а на шее второй из белых. В некоторых случаях от имени женщин приносили жертву женского пола. Обе жертвы проводили по городу, после чего побивали камнями за пределами городской черты. Однако жертвоприношения такого рода совершались не только во времена общественных бедствий, то есть не только в исключительных случаях. Так, в мае, во время праздника Таргелий, из Афин выводили и побивали камнями две жертвы, одна из которых приносилась на благо мужчин, а другая — на благо женщин. Фракийский город Абдеры один раз в год подвергался очищению, во время которого во искупление грехов его граждане насмерть забивали камнями выделенного для этой цели горожанина. За шесть дней до казни этого человека изгоняли из города, „чтобы он мог в одиночестве нести на себе грехи всего населения“.

У левкадийцев^{129} существовал обычай ежегодно во искупление грехов сбрасывать преступника в море с водопада Возлюбленных — белой скалы на южной оконечности острова. Впрочем, чтобы смягчить падение, они привязывали к нему живых птиц и перья, а внизу, чтобы схватить его и выпроводить из пределов страны, его ожидала целая флотилия маленьких лодок. Возможно, что такого рода гуманные предосторожности были послаблениями, внесенными в более древний обычай сбрасывать искупителя чужих грехов в море с целью его потопления. По времени этот левкадийский обряд совпадал с принесением жертвы Аполлону, в честь которого на острове был выстроен храм, или святилище. В других районах Греции бытовал обычай каждый год бросать в море молодого человека, повторяя при этом молитву: „Будь очистителем нашим“. Предполагалось, что этот обряд способствует очищению народа от осаждавших его напастей. Если же следовать другому истолкованию, то он представляет собой искупление посредством уплаты долга морскому богу. А вот какую форму тот же обычай принял у греков, живших в Малой Азии в VI веке до нашей эры. Когда город страдал от чумы, голода или другого бедствия, среди горожан находили какого-нибудь урода или калеку, чтобы тот принял на себя все обрушившиеся на общину напасти. Такого человека приводили в подходящее место, где в руки ему влагали сушеные фиги, буханку ячменного хлеба и немного сыра. Все это он съедал. Потом, наигрывая на флейтах определенную мелодию, его семь раз ударяли по гениталиям корневищем морского лука, веткой дикого фигового дерева или других дикорастущих деревьев. После этого его сжигали на погребальном костре, разложенном из древесины лесных деревьев, а пепел выбрасывали в море. Аналогичный обряд во время жатвенного праздника Таргелий, по всей видимости, ежегодно справляли азиатские греки.

В только что описанном ритуале жертву секли корневищем морского лука, ветками дикого фигового дерева и т. д. не с целью усугубить ее страдания — для этого достаточно было поколотить ее любой палкой. Истинное назначение этого элемента обряда раскрыл В. Маннхардт. Он отмечает, что древние приписывали луковицам морского лука магическую способность отвращать злые чары. В силу этого они подвешивали луковицы этого растения у дверей своих домов и использовали их в очистительных обрядах. Следовательно, обычай жителей Аркадии сечь морским луком статую Пана во время праздника или когда охотники возвращались с пустыми руками, имел своей целью не наказание бога, а очищение его от дурных влияний, мешавших ему исполнять функции бога, ниспосылающего охотникам добычу. Точно так же нанесение ударов морским луком и другими растениями по гениталиям человек:), искупающего грехи других, имело своей целью освободить ею воспроизводящую способность от колдовских чар, насланных на него демонами и другой нечистой силой. А так как Таргелии, во время которых его приносили в жертву, были ранним Майским праздником жатвы, в человеке этом нельзя не узнать представителя творящего и оплодотворяющего бога растительности. В жертву его ежегодно приносили с указанной выше целью, а именно для того, чтобы не дать старческой дряхлости подточить его священную жизнь. Перед казнью, естественно, возникало стремление стимулировать его воспроизводящую способность, чтобы ее можно было в целости и сохранности передать его преемнику — новому богу или новому воплощению старого бога, который незамедлительно занимал место убитого.

Тот же ход мысли мог привести к аналогичному обращению с козлом отпущения в экстренных случаях, например в случае голода или засухи. Если урожай, к примеру, обманывал ожидания земледельца, неудачу можно было приписать упадку производящей способности бога, ответственного за его рост. Могло создаться впечатление, что он попал под действие колдовских чар или состарился и одряхлел. Поэтому бога в лице его представителя со всей надлежащей помпой предавали смерти, чтобы, возродившись вновь, он сумел влить в вялое протекание природных процессов энергию своей молодости. По той же причине секли прутьями Мамурия Ветурия: били ветвями agnus pastus раба в Херонее (это дерево греки наделяли магическими свойствами); нападали с палками и камнями на изображение Смерти в некоторых областях Европы. Перед тем как распять преступника, выступавшего в роли бога, в Вавилоне его секли. Целью этих порок было вовсе не усугубление предсмертных страданий святого мученика — речь, напротив, шла о том, чтобы рассеять всякого рода злые чары, могущие повлиять на него в самый ответственный момент его жизни.

До сих пор я исходил из того, что люди, приносимые в жертву во время Таргелий, были представителями духов растительности как таковой. Но эти несчастные, по справедливому замечанию У. Р. Патона, скорее всего, выступали еще и в роли духов фиговых деревьев. Этот ученый высказывает мнение, что так называемый процесс капрификации, то есть искусственного опыления культурных фиговых деревьев посредством размещения на их ветвях связок диких каприфиг, имеет место в Греции и Малой Азии в июне, приблизительно месяц спустя после Таргелий, и что ожерелья из белых и черных фиг на шеях двух жертв, одна из которых приносилась за мужчин, а другая за женщин, вероятно, имели прямое отношение к процедуре капрификации, чтобы, следуя принципам имитативной магии, оказать содействие оплодотворению фиговых деревьев. А так как оплодотворение является, по сути дела, бракосочетанием мужского и женского фигового дерева, Патон выдвигает гипотезу, согласно которой греки, следуя принципам все той же имитативной магии, с помощью инсценированного или настоящего брака приносимых в жертву людей стимулировали браки растений. В таком понимании обычаи наносить удары ветвями диких фиговых деревьев и морского лука по гениталиям жертв представлял собой колдовское средство, рассчитанное на то, чтобы стимулировать воспроизводящую способность мужчины и женщины, — временных представителей мужского и женского фигового дерева. Считалось, что реальное или разыгрываемое бракосочетание этих людей содействует плодоношению деревьев.

В пользу моего понимания этого обычая говорят многочисленные примеры подобного рода. Когда кто-нибудь из народности кай в Немецкой Новой Гвинее хочет, чтобы побеги его банановых деревьев побыстрее принесли плоды, он колотит по ним веткой бананового дерева, которое уже плодоносило, Этот обычай явно основывается на представлении о том, что плодородие внутренне присуще палке, срезанной с плодоносившего дерева, и путем соприкосновения это свойство передается саженцам банановых деревьев. Жители Новой Каледонии также слегка похлопывают веткой по растению таро, приговаривая при этом: „Я бью это таро, чтобы оно росло и крепло“. Затем каледонец втыкает эту ветку в почву в конце поля. Когда у кого-нибудь из бразильских индейцев, живущих близ устья Амазонки, возникает желание увеличить размеры своего полового органа, он стегает его плодом анинга — водного растения белого цвета, густые заросли которого имеются по берегам этой реки. По форме этот несъедобный плод напоминает банан, почему его и выбирают для такого дела. Процедуру эту надлежит проделывать в течение трех дней перед новолунием или после него. Для того чтобы бесплодные женщины забеременели, жители графства Бекеш в Венгрии бьют их палкой, которой разгоняли спаривающихся собак. При этом они исходят из того, что присущая палке способность оплодотворять посредством прикосновения передается женщинам. Тораджи, живущие в центральной части острова Целебес, полагают, что у растения Dracaena Terminalis могучая душа, потому что после того, как его ветви подрезают, они вскоре отрастают вновь. Поэтому нередко друзья больного бьют его по макушке листьями этого растения, чтобы сильная душа растения укрепила его слабую душу.

Итак, эти аналогии подкрепляют теорию, с помощью которой я, вслед за моими предшественниками В. Маннхардтом и У. Р. Патоном, попытался объяснить обычай нанесения побоев людям, приносимым в жертву во время греческого жатвенного праздника Таргелий. Обычай нанесения ударов по гениталиям жертв ветками свежей зелени и зелеными растениями проще всего истолковать как магическое средство, имеющее своей целью увеличить производящую способность мужчин и женщин путем передачи им плодородия ветвей и растений и освобождения их от разных дурных влияний. В пользу такого понимания говорит и то обстоятельство, что в жертву приносили одного представителя мужского и одного представителя женского пола. Очень хорошо вяжется с представлением о Таргелиях как о земледельческом ритуале и тот факт, что проведение этого обряда совпадало по времени с уборкой урожая зерновых. На главную цель, а именно оплодотворение фиговых деревьев недвусмысленно указывают ожерелья из фиг черного и белого цвета, надеваемые на шею жертвам, а также удары, наносимые по их гениталиям ветками дикорастущего фигового дерева. Древние и современные греческие крестьяне регулярно прибегали к аналогичной процедуре для оплодотворения фиговых деревьев, А если припомнить, сколь важную роль не только в земледелии, но и в религии древней Месопотамни играло искусственное оплодотворение финиковых пальм, то нет причин усомниться в том, что искусственное оплодотворение фиговых деревьев занимало сходное место в греческом религиозном ритуале.

На основании этих соображений, если они верны, напрашивается вывод, что, хотя в позднейшую классическую эпох человеческие жертвы на Таргелиях выступали главным обрядом в качестве искупителей чужих грехов, несчастий и скорбей, в эпоху более раннюю в них могли видеть представителей растительности, прежде всего фиговых деревьев, а возможно, и хлебов, а наносимые им побои и смерть имели своей главной целью обновить энергию природы, поникающей и блекнущей под жгучими лучами летнего солнца.

В случае правильности данного объяснения само собой отпадает возражение, которое можно было бы выдвинуть против основного допущения этого труда: что Арицийский жрец предавался смерти в качестве представителя духа рощи. На это утверждение можно было бы возразить, что данный обычай не имеет аналогов в классической древности. Но только что были приведены доказательства того, что азиатские греки эпизодически или регулярно предавали людей смерти в качестве воплощений бога растительности. Возможно, что и афиняне обращались с приносимыми ими жертвами как с божествами. Тот факт, что речь идет об изгоях общества, не имеет здесь никакого значения. По воззрению первобытного человека, выразителей воли божьей избирают не по причине их особых нравственных добродетелей или высокого общественного положения. Божественное озарение равно нисходит на людей хороших и дурных, высокородных и простых. Но если уж цивилизованные малоазийские греки и афиняне приносили в жертву людей, которых считали воплощениями богов, есть все основания полагать, что аналогичный обычай соблюдали и полуварвары латиняне в Арицийской роще.

Но для окончательного разрешения спора желательно доказать, что обычай предания смерти представителя бога был известен не только в Арнцийской роще, но распространен по всей Италии. К этому доказательству я и приступаю.

Римские Сатурналии. Мы убедились, что у многих народов существовал ежегодный период распущенности, во время которого отбрасывались обычные ограничения закона я нравственности, В такой период люди предавались непомерному веселью и на поверхность вырывались темные страсти, которые они в обычной жизни держали в узде. Подобного рода взрывы подавленных человеческих влечений, часто выливающиеся в развратные и преступные оргии, чаще всего имеют место в конце года и находятся в связи — как я уже указывал с основными моментами сельскохозяйственного года, в особенности с севом и жатвой. Наиболее известным из таких периодов всеобщей распущенности был римский праздник Сатурналий, в честь которого получили название аналогичные обычаи современных европейских народов. Этот знаменитый праздник приходился на декабрь, последний месяц года по римскому календарю, и справлялся, если верить римскому народному поверью, в память о славном правлении бога сева и землепашества Сатурна, который в далеком прошлом жил на земле и был италийским государем, справедливым и милосердным. Он сплотил разобщенные племена грубых горцев, научил их обрабатывать землю, дал им законы и мирно царствовал над ними. Правление Сатурна было сказочным Золотым веком: земля в изобилии приносила плоды, благословенный мир не нарушался войнами и распрями, а губительный дух наживы еще не проник, подобно яду, в кровь и плоть трудолюбивых, довольных крестьян. Рабство и частная собственность еще не были известны людям, и они владели всем сообща. В конце концов этот добрый бог, этот царь царей неожиданно удалился в мир иной, но люди отдаленных эпох продолжали хранить память о нем, воздвигать в его честь святилища и называть его именем многочисленные холмы и возвышенности Италии. Впрочем, на светлое предание о правлении Сатурна легла черная тень: по имеющимся сведениям, алтари этого бога были запятнаны кровью человеческих жертв, на смену которым в более гуманную эпоху пришли их изображения. Эта темная сторона культа Сатурна не оставила никакого, или почти никакого, следа в описаниях Сатурналий, дошедших до нас в сочинениях древних авторов. Этот античный карнавал — в том виде, в каком он в течение недели, с 17 по 23 декабря, кипел на улицах Древнего Рима, — был отмечен пирами, кутежами и бешеной погоней за всевозможными чувственными удовольствиями.

Однако самой замечательной чертой этого праздника — она-то больше всего поражала воображение древних — была свобода, дававшаяся в такое время рабам. На время Сатурналии различие между господами и рабами как бы упразднялось — раб получал возможность поносить своего господина, напиваться, подобно свободным, сидеть с ними за одним столом. Причем его нельзя было даже словесно упрекнуть за проступки, за которые он в любое другое время был бы наказан побоями, тюрьмой или казнен. Более того, господа менялись местами со своими рабами и прислуживали им за столом; с хозяйского стола убирали не раньше, чем окончил свою трапезу раб. Эта инверсия ролей заходила так далеко, что каждый дом на время превращался во что-то вроде микрогосударства, в котором все высшие государственные посты занимали рабы — они отдавали приказания, устанавливали законы, как если бы были консулами, преторами или судьями. Бледным отражением власти, которой на время Сатурналий наделялись рабы, было избрание при помощи жребия лжецаря, в котором принимали участие свободные граждане. Лицо, на которое падал жребий, получало царский титул и отдавало своим подданным приказания шутливого и нелепого свойства. Одному из них этот „царь“ мог приказать смешать вино, другому — выпить, третьему — спеть, четвертому — станцевать, пятому — неодобрительно высказаться о самом себе, шестому — на спине обнести вокруг дома флейтистку.

Стоит нам припомнить, что вольности, даваемые рабам во время этого праздника, были, как считалось, подражанием общественному устройству века Сатурна и что сами Сатурналии почитались не более и не менее как временным возрождением или реставрацией эпохи правления этого доброго монарха, как у нас возникнет соблазн предположить, что в роли псевдоцаря, руководившего кутежами, первоначально выступал сам Сатурн.

Сильным подтверждением, если не доказательством, этой догадки является любопытное сообщение о том, как во времена Максимиана^{130} и Диоклетиана^{131} Сатурналии справляли римские солдаты, расквартированные на Дунае. Это сообщение извлечено из повествования о мученичестве святого Дазия, обнаруженного в греческой рукописи, хранящейся в парижской библиотеке и опубликованной профессором Францем Кюмоном в городе Генте. Два более кратких сообщения об этом событии и об этом обычае содержатся в рукописях, хранящихся в Милане и в Берлине. Одно из этих сообщений увидело свет уже в 1727 году в малоизвестном томе, отпечатанном в Урбино, но его значение для истории древней римской религии не было оценено до тех пор, пока недавно профессор Кюмон не привлек внимание ученых ко всем трем повествованиям, опубликовав их вместе.

Если верить этим повествованиям, сомневаться в подлинности которых нет никаких оснований (самое подробное из них, возможно, даже основывается на официальных документах), римские солдаты в Дуросторуме в Нижней Мезии каждый год праздновали Сатурналии следующим образом. За 30 дней до начала праздника они по жребию выбирали молодого и красивого человека, которого для сходства с Сатурном обряжали в царские одежды. В таком одеянии он разгуливал по городу в сопровождении толпы солдат. Ему предоставлялась полная свобода удовлетворения своих чувственных влечений и получения всех видов удовольствий, пусть даже самых низменных и постыдных. Но веселое правление этого воина было кратковременным и кончалось трагически: по окончании тридцатидневного срока, в канун праздника Сатурна, ему перерезали горло на алтаре этого бога, которого он представлял.

В 303 году нашей эры жребий пал на солдата-христианина Дазия, который отказался играть роль языческого бога и запятнать распутством последние дни своей жизни. Непреклонную решимость Дазия не сломили угрозы и доводы его командира, офицера Басса, и, как со скрупулезной точностью сообщает житие христианского мученика, в пятницу двадцатого дня ноября месяца, в двадцать четвертый день по лунному календарю, в четыре часа он был обезглавлен в Дуросторуме солдатом Иоанном.

Со времени опубликования этого повествования профессором Кюмоном его историчность, которая тогда ставилась под сомнение или отрицалась, подтвердилась благодаря одному интересному открытию. Среди других замечательных древностей в подземной часовне собора, который возвышается на мысе в Анконе, сохранялся саркофаг из белого мрамора с греческой надписью, выведенной буквами эпохи императора Юстиниана, следующего содержания: „Здесь покоится святой мученик Дазий, перенесенный из Дуросторума“. В подземную часовню собора этот саркофаг был перенесен из церкви Сан Пеллерино в 1848 году. Как явствует из выложенной камнями латинской надписи, под главным алтарем этой церкви вместе с останками двух других святых по сей день покоятся кости этого мученика.

Сколько времени саркофаг пробыл в церкви Сан Пеллерино, нам неизвестно; мы знаем только, что в 1650 году он уже там находился. Можно предположить, что останки святого были перенесены в Анкону из соображений безопасности в один из смутных веков, последовавших за мученичеством Дазия, когда в Мезию одна за другой вторгались орды разграблявших ее варваров. Как бы то ни было, независимые свидетельства мартирологии и памятников указывают на то, что Дазий был не мифическим святым, а реальным человеком, принявшим смерть за веру в Дуросторуме в одно из первых столетий христианской эры. Итак, мы нашли, что рассказ неизвестного автора жития мученика в главном, а именно в факте мученичества святого Дазия, находит подтверждение, и теперь можем с основанием принять его сообщение о причине и характере его мученичества, тем более что этот рассказ отличается точностью, обстоятельностью и свободен от каких-либо чудес. На этом основании я делаю вывод, что описание празднования Сатурналий римскими солдатами в изложении этого автора заслуживает доверия.

Приведенное сообщение проливает новый, трагический свет на царя Сатурналий, этого античного Короля дураков, руководившего зимой пирами в Риме во времена Горация^{132} и Тацита.^{133} Оно, по-видимому, доказывает, что не всегда этот персонаж был простым шутом и фигляром, единственная забота которого состояла в том, чтобы не стихало веселье, чтобы шутки сыпались как из рога изобилия, пока в очаге потрескивают поленья, улицы пестрят толпами праздничных людей, а далеко на севере в ясном морозном воздухе проглядывает заснеженная вершина Соракты. Стоит нам сравнить этот комический персонаж, царя ликующей, цивилизованной метрополии с его мрачным двойником в военном лагере на Дунае, стоит воскресить в своей памяти длинный ряд смешных в своей трагичности аналогичных персонажей, которые в другие эпохи и в других странах, завернувшись в царственные одежды, с шутовской короной на голове в течение немногих дней или часов откалывали свои незамысловатые номера, после чего предавались преждевременной, насильственной смерти, и у нас не останется никаких сомнений по поводу того, что царь Сатурналий в Риме в описании классических авторов представляет собой не более как слабую копию с оригинала, черты которого благодаря счастливому стечению обстоятельств донес до нас неизвестный автор „Мученичества святого Дазия“. Другими словами, сообщение автора этого жития о Сатурналиях настолько хорошо согласуется с сообщениями о сходных обрядах в других местах (сам он не мог иметь о них никаких сведений), что нельзя усомниться в его достоверности и точности. Обычай предавать лжецаря смертной казни в качестве представителя бога не мог быть следствием его правления во время праздничных застолий, а вот противоположная последовательность событий вполне могла иметь место, и мы можем с основанием допустить, что в более раннюю и более варварскую эпоху в местах существования культа Сатурна в Италии 61)1.1 повсеместно распространен обычай выбирать на роль Сатурна человека, который на протяжении сезона пользовался сто прерогативами, после чего совершал самоубийство или находил смерть от ножа, огня или петли в качестве воплощения доброго бога, который дал миру жизнь. В Риме и других больших городах прогресс цивилизации задолго до эпохи Августа смягчил этот жестокий обычай и придал ему ту невинную форму, в которой он отражен у немногих классических авторов, удостоивших нас беглыми замечаниями о празднике царя Сатурналий. Но в отдаленных районах более древний и жестокий обычай на протяжении долгого времени мог оставаться в силе. Даже после завоевания Римом Италии (265 г. до н. э.), когда римские власти наложили запрет на этот варварский обычаи, память о нем передавалась крестьянами из поколения в поколение, что (как это случается с самыми грубыми суевериями и в нашей собственной среде) приводило временами к его рецидивам.

Сходство древних Сатурналий с итальянским карнавалом отмечалось многократно. В свете приведенных данных напрашивается вопрос: не доходит ли в данном случае сходство до полного тождества?

Мы убедились, что отличительной чертой карнавала з Италии, Испании и Франции, то есть как раз в тех странах, где вековое римское влияние пустило наиболее глубокие корни, является участие в нем комического персонажа, олицетворяющего время года, на которое приходится праздник. После кратковременного, но славного и бурного правления этого шута „расстреливали“, „сжигали“ или предавали какой-нибудь другой „казни“. При этом толпа разыгрывала скорбь, за которой скрывалась искренняя радость. Паяц этот, если принять наше понимание карнавала, был не кем иным, как прямым потомком античного царя Сатурналий, руководившего разгульным весельем. Этот человек олицетворял Сатурна и в качестве бога по окончании шумного празднества умирал насильственной смертью. Бобовый король двенадцатой ночи и такие средневековые персонажи, как Епископ дураков, „Аббат безумия“ и глава „пира дураков“ в Англии и Шотландии, имеют не только ярко выраженное сходство с царем Сатурналий — скорее всего они имеют общее происхождение.

Так или иначе, мы можем с достаточным основанием заключить, что в Древнем Риме у арицийского Царя Леса, человека, который жил и умирал в качестве воплощения лесного божества, были двойники — представители Саурна-царя, бога прорастающих семян, которых по этой причине также ежегодно умерщвляли.