Доверяем внутренней системе управления

Д: Когда мне было шесть лет, мы с моим старшим двоюродным братом Рэнди играли на пастбище в ковбоев. Мы пасли стадо точно так же, как Джил Файвор и парни из телешоу «Пастуший кнут». С на­шими ружьями марки ВВ мы были настоящими ковбоя­ми. Однажды мы увидели странную вещь. Мой дядя на­тягивал ограду из проволоки вокруг стада свиней как раз посреди коровьего пастбища. Кузен сказал: «Дотронься до проволоки». Я, конечно, хватанул ее рукой, и ударом электротока у меня на руке прожгло полосу. Как я кричал, когда бежал домой, чтобы меня перевязали и чтобы рассказать о своей боли! На следующий день я снова гулял с Рэнди. На этот раз я уже был осторожен возле этого проволочного забора. Рэнди сказал: «Спорим, ты не дотронешь­ся до проволоки?» Я один раз сделал глупость, и хватит. Согда я отрицательно покачал головой, Рэнди взялся рукой за проволоку и продолжал спокойно стоять. Никакого удара! Он пояснил мне, что дядя пустил ток только первый день, чтобы приучить свиней сидеть в загоне. Они отбегали от загородки с пронзительным визгом каждый раз, когда прикасались к ней носом или задом. А сегодня дядя уже отключил ток, но свиньи все равно держались от ограды подальше. Потом он вообще уберет ограду. Но память о пережитой боли будет удерживать свиней на месте. Тот же принцип работает и в отношенииповедения людей — именно он лежит в основе любого воспитания, направленного на модификацию пове­ления.

Детей удерживают на месте, на внутреннем уровне, подобными методами. Внутри каждого из нас есть такой же загон с обжигающей оградой вокруг него. Внутри этого загона находятся все чувства, которые мы испытывали и могли высказать, будучи детьми. За пределами загона находятся чувства, которые в нашей семье считались недопустимыми, потому что их боялись или не знали, что с ними делать. Когда мы выражали неразрешенные чувства, например гнев, мы нарывались на брань, угрозы, наказания или презрение. Со временем память о таких переживаниях научила нас отрицать свой гнев. Обжегшая когда-то боль и но сей день продолжает удерживать нас в рамках, но она исказила нашу способность нормально переживать и выражать весь диапазон эмоций.

Если родители пытаются научить ребенка оформлять свои чувства, но при этом щелкают его по носу каждый раз, когда он проявляет чувство, недопустимое с их точ­ки зрения, ребенок теряет какую-то жизненно важную часть себя. Эту жизненно важную часть мы назовем внут­ренней системой управления, именно она является для нас источником информации о наших взаимоотношени­ях с миром. Этот источник мудрости в любом возрасте направляет нашу жизнь.

Легко можно наблюдать действие внутренней систе­мы управления у малышей. Когда ребенок голоден, он кри­чит. Когда ребенку холодно или он мокрый, он беспоко­ится. Когда ребенку одиноко и хочется внимания, его рев и стоны могут растопить даже ледяное сердце. Когда ре­бенок сыт, согрет, ухожен, он улыбается и радуется миру. Можно сказать, что сигналы внутренней системы управ­ления младенца чисты, громки и ясны.

Однако по мере роста ребенка его переживания начи­нают затуманиваться или затемняться словами взрослых, хотя ребенку нужны такие сообщения, которые помогли бы ему понять свои переживания и чувства по поводу случившегося вокруг него и с ним самим. Когда малыш падает, обдирая коленки, мать говорит: «Не плачь. Ниче­го страшного». В первый раз он чувствует смятение. «Ко­ленка же болит!» — думает он. Потом он видит, что мате­ри хочется увидеть его улыбку, а не слушать плач, что она ждет, пока он скажет: «Мне не больно». Чтобы доставить матери удовольствие, малыш встает, улыбается и бежит играть, не обращая внимания на боль в колене. Снова и снова малыш видит, что людям больше нравится видеть его веселым, не обращающим внимания на боль. Он ста­рается убедить себя, что ему не больно, что у него все хо­рошо, и по мере этого его внутренняя система управле­ния начинает все больше запутываться.

Именно это и произошло с Норманом, приятным и милым человеком. Он готов все сделать для других и на работе, и дома. Но о себе он очень невысокого мнения, он не продвигается по службе, а под приятными манерами зачастую скрывается депрессия. Жена ценит его помощь по дому, но жалуется на то, что мыслями он всегда дале­ко; детей нередко удивляет грустное и печальное настро­ение отца.

Когда Норман был ребенком, родители каждый раз на­казывали его и братьев за проявления гнева или несогласия_, даже если мальчики просто пытались высказать свое мнение. Норман рано понял, что, если он, даже чувствуя, что надо сказать «нет», говорит «да», на его долю достанется меньше упреков и обид со стороны родителей. Те­терь, уже став взрослым, Норман выглядит довольным, новнутри он подавлен и обижен. Вместо того чтобы использовать гнев в качестве индикатора того, что что-то ид ет неладно, Норман старается всем угодить, заискивает перед другими так же, как он это делал в юности. И чем сильнее он сердится, тем более угодливым становится. Хотя он давно не живет с родителями, память о детской боли и сегодня управляет поведением взрослого человека. Лишенный эффективно работающей внутренней системы травления, он не умеет реагировать нормально и на гнев других, оставляя на долю жены такие трудные воспитательные проблемы, как наложение ограничений и регулирование поведения детей. Загон для чувств, или чемодан эмоций, у Нормана выглядит следующим образом.

Хотя стремление Нормана угодить каждому и до­ставляет ему неприятности и дома, и на работе, по край­ней мере, это социально приемлемые формы поведе­ния. Пятнадцатилетний Джек реагировал на сарказм и критику со стороны матери совсем иначе. Всякий раз, ког­да Джеку выпадали на долю неприятные чувства, он начи­нал вытворять глупости. Он изображал из себя клоуна в классе, и с ним уже невозможно было разговаривать. Он становился невыносим и дома, и в школе.

Отец привел Джека на консультацию, испугавшись, что сын сумасшедший. Мальчик заявил: «Я не сумасшед­ший. Я просто ненавижу, когда на меня наскакивают». Когда Джеку рассказали про чемодан эмоций, он на­учился определять, с кем можно поделиться своими чув­ствами, и перестал паясничать.

Некоторые люди прибегают к поведению, которое по­зволяет им скрыть свои чувства. Другие же заменяют од­но чувство другим, если подлинное чувство считается не­допустимым. Чаще всего они испытывают гнев, но назы­вают это печалью.

Элизабет ходила на психотерапию в течение ше­сти месяцев. Она всегда казалась очень хруп­кой и быстро истощающейся. В тот день она сказала сожаление, что сын нарушил домашние правила, не придя домой ночевать. Всякий раз, когда он являлся домой, он обязательно просил у нее денег, говоря, что сильно поиздержался. Выслушав рассказ, я указал Элизабет на несоответствие между поведением сына и ее «печальной» реакцией. «Мне не кажется, что вы опечалены. Я думаю, вы скорее рассержены». Ее удивленный взгляд показал мне, что я попал в самую точку. Она сказала: «Я разговаривала со многими людьми и всем сказывала о моем сыне. Но вы первый попали в яблочко. Да, меня это просто бесит! Это — наглость с его стороны!»

Теперь внутренняя система управления работала. Чемодан эмоций Элизабет выглядел так.

Элизабет нужно было предпринять решительные действия в отношении сына, но «опечаленность» связывала ей руки. Она даже не подозревала, что должна действовать. В детстве, если Элизабет злилась, мать начинала кричать (гнев приводил ее мать в состояние паники). Если же девочка становилась печальной, мать относилась к этому с пониманием, потому что знала, как ее утешить. Чтобы защититься от материн­ского крика, Элизабет научилась испытывать печаль вместо гнева. Эта реакция раз за разом загоняла ее в ситуации, когда другие «обдирали» ее. Хрупкая вне­шность была частью прикрытия для гнева и обиды, ко­торые держали Элизабет на положении жертвы всю жизнь.

Д: В нашей культуре для мужчины считается приемлемым демонстрировать только гнев или вожделение. Другие чувства признаются допустимыми крайне редко. Это оказалось справедли­вым и для Стэна — молодого человека ростом под два метра, — который пришел на консультацию с женой, едва достававшей ему до плеча. Они сели на диван рядом друг с другом. Она пожаловалась, что Стэн постоянно крити­кует ее и всегда сердит за что-нибудь. Потом Стэн начал излагать свой взгляд на семейные проблемы, он говорил громко и при этом широко размахивал руками. Жена, ка­залось, привыкла к такой жестикуляции и только быст­ро пригибалась, когда руки Стэна двигались прямо у нее над головой. На это было забавно смотреть, словно они танцевали ритуальный танец.

Когда Стэн закончил, я сказал: «Вы очень сильный мужчина». Он взглянул на меня с удивлением: «Я этого не замечаю. Я внутренне ощущаю себя очень малень­ким». По ходу беседы Стэн рассказал, что он был млад­шим из пятерых детей. Родители принижали его при ма­лейшей попытке проявить свою инициативу или силу, рассматривая это как непослушание. Гнев в этой семье был нормальным способом общения друг с другом, и он унаследовал эту модель поведения. Если у Стэна было собственное мнение, то, чтобы высказать его, Стэну нуж­но было разозлиться. Чемодан эмоций Стэна выглядит следующим образом.

Д: Когда Стэн понял, что его гнев связан с выска­зыванием собственного мнения, он смог при­коснуться к глубинной обиде и подавленности, скрывавшимся под гневом. В далеком детстве Прокруст отрубил его приятные и нежные, хотя и трудные пережи­вания и превратил его в «бочонок с порохом», всегда го­товый взорваться. На индивидуальных сеансах Стэн, рассказывая о своем прошлом, научился разрешать течь своим слезам. Это несколько ослабило давление, и он теперь мог отстаивать свою позицию, не впадая в ярость. " Он научился понимать, насколько глубоко его интересуют люди и идеи. Я сказал ему: «Когда вы сердитесь, вы показываете, насколько сильно вас волнует идея или судьба человека, о которых идет речь». Стэн кивнул: «Я это и морю жене. Я волнуюсь. Я не понимаю, почему мои габариты и эмоциональная сила создают впечатление, что все время сержусь. На самом деле я просто волнуюсь.

Я ненавижу, когда меня обвиняют в нападках!» Его че­модан эмоций увеличился и теперь вмещал в себя и гнев, и печаль, и заботу, и собственное мнение.

Теперь гнев Стэна отражает его заинтересованность в происходящем. Он «отремонтировал» свою внутрен­нюю систему управления, и это позволило ему согласо­вать эмоции и поведение, еще глубже осознать, как он лю­бит других.