Семя дракона 1 страница

— А странно все-таки, — усмехнулся Середин, вытянувшись на овечьих шкурах во весь рост. — Сколько я?.. Пять дней на свадьбе гулял, потом еще полмесяца катал молодых, потом у них в Ростове приезд праздновал. А невесту так ни разу и не увидел. Даже имени не знаю.

— Ну, ты дерзок, ведун... — Верея склонилась над ним, почти касаясь его груди обнаженными сосками. — Как ты смеешь при мне спрашивать о других женщинах?

— Виноват, чудесная моя, — закинул Олег руки ей за шею и с силой привлек к себе, перекатился, подмяв подругу под себя. — Тебе доказать, что я не думаю ни о ком другом?

— Да, и немедленно. — Верея прикрыла глаза и подставила губы для поцелуя...

Вот уже второй день они стояли на поляне возле дороги, чуть в стороне от небольшой деревеньки Бахтине, у излучины какой-то безымянной лесной речушки. Или, точнее, вторую ночь — поскольку день прошел пока еще только один. Пятеро ратников и две девицы, составлявшие свиту боярыни, сносили ее каприз безропотно, наливая вино, готовя еду, разводя по ночам горячие костры. На Верею словно нашел приступ ненасытности, она почти не давала Олегу спать ночью и не выпускала из палатки днем. И в этот раз тоже, едва Середин расслабился, доказав еще раз свои чувства, едва провалился в сон — как нежные поцелуи снова вернули его обратно в этот земной, но необычайно приятный мир, побудили унестись вместе с Вереей в сказочный рай. А когда он попытался укрыться в царство шишиморы — хозяйки беспокойных снов и всяких постельных странностей — его снова вытянули назад и снова потребовали доказательств.

— Откуда ты такой взялся? — спросила она, когда стенок палатки коснулись первые утренние лучи.

— Ты не поверишь, — закинул Олег руки за голову, — но я сам толком не понял.

— Как же хорошо с тобой... — покачала Верея головой. — Удивительно хорошо. Одеваться не хочется, вставать, куда-то ехать... Так бы всю жизнь в твоих объятиях и провела...

Она уселась, громко хлопнула в ладоши:

— Павла! Одеваться неси! И вели мужикам, чтобы в дорогу сбирались.

— Пора, значит, — перекатился к своей одежде Олег и торопливо натянул штаны. Шастать голым перед служанками ему все-таки не нравилось.

Потом спустился к реке, ополоснулся холодной водой, избавляясь от ощущения ирреальности происходящего.

— Ква-ква три раза. Мне нужно выспаться. Выспаться хоть одну ночь.

Он встал на колени, опустил голову в воду, немного ею покрутил, потом хорошенько тряхнул, разбрызгивая воду, и поднялся обратно на берег.

Боярская свита уже успела собрать палатку. Хмурый ратник запихивал в объемную суму мятые овечьи шкуры, девки крутились вокруг Вереи, что-то поправляя в ее прическе. На этот раз девушка снова облачилась в парчу, опоясалась наборным поясом из янтаря и яшмы со свисающим с него небольшим ножом и мягкой сумкой.

Олег еще раз тряхнул головой, потом натянул рубашку, подобрал свой ремень.

— Поезжайте, — распорядилась Верея, взмахнув рукой. — Я вас догоню.

Молчаливые, как призраки, ее слуги поднялись в седла, прихватили заводных лошадей, неторопливой рысью поскакали в сторону дороги. Середин проводил их взглядом, потом посмотрел на своих лошадей. Они так и стояли неоседланными и ненавыоченными.

— Слуги совсем обленились, — усмехнулась девушка. — Помоги мне сесть.

Середин подошел в упор, положил ладони ей на пояс, чуть наклонился вперед. Их губы слегка соприкоснулись — Олег ощутил горячее дыхание. Потом он напрягся и подсадил боярыню в седло. Боком — только так она и могла сидеть в своем драгоценном наряде.

— Моя усадьба совсем рядом, Олег, — подобрала поводья Верея и легонько хлопнула своего коня по крупу, посылая его вперед. — Она в Колпи, стоит над самым родником. Очень удобно, когда оказываешься в осаде.

Скакун пошел широким шагом, но девушка легким прикосновением направила его по кругу, кружась около Середина, словно акула перед броском.

— Ты очень хорош, Олег. Даже больше чем хорош, — с легкой улыбкой сказала она. — И я очень рада буду увидеть тебя на праздниках, на которые меня будут приглашать. Даже больше, чем увидеть. Но только в усадьбе моей тебя заметить не должны. Ты сам обязан понимать, Олег. Я — боярыня, хозяйка полновластная земель многих, дочь бояр именитых, из рода Словеновского. А ты — обычный ведун, бродяга бездомный. Негоже нам вместе быть. Одно дело — на веселье побаловать по-молодому. Другое — в дом мужчину привести. И запомни, коли сын у меня родится, то не твой он будет, а мой и токмо мой, у Сварога и Дидилии вымоленный. И думать о чем-либо забудь! Прощай, Олег. Я благодарна за тебя веселому

Лелио... Но прощай. Моя усадьба называется Колпь, и даже случайно ты не должен забредать в ее окрестности. Прощай!

Она снова огрела ладонью своего коня, но на этот раз со всей силы, и стремительным галопом унеслась за излучину реки.

— Вот, зараза, — не без восхищения сказал ей вслед Олег. — Не женщина, а удав. Выдавила до капли — и даже спасибо не сказала! Нет, не хотел бы я оказаться среди ее дворни...

Пожалуй, что-то вроде обиды он все-таки испытал. Но ее внезапная выходка самодовольной боярыни чудесным образом развязала ему руки. Он обладал двумя лошадьми, небольшим припасом, деньгами для дороги. Но самое главное — не имел никаких обязательств. В этот раз болтливый язычок оказался диво как на замке.

— И все равно зараза, — так же беззлобно повторил Олег, разделся, сбежал по берегу и ухнулся в воду. Немного освежившись, он собрал в дорогу лошадей, оделся сам, поднялся верхом и повернул в противоположную от усадьбы Колпь сторону.

Для человека, привыкшего ежедневно принимать душ с утра и после работы, довольно трудно находиться в пути куда как больше полумесяца. Особенно, когда даже искупаться удается только через три дня на третий, а переодеться и вовсе невозможно. Но теперь он был свободен, как весенняя птица, и мог делать то, что заблагорассудится, не подчиняясь нуждам пути или потребностям всякого рода бояр, воевод и князей.

Миновав Бахтине на рысях, на ближайшем распутье он повернул направо и часа за два добрался до очередной деревеньки. Причем достаточно большой — дворов десять, не менее. Решив, что от усадьбы вероломной любовницы он уехал уже достаточно далеко, Середин выбрал двор побогаче — с забранными слюдой окнами, резным крыльцом, тремя сараями, с высоким, прикрытым деревянной крышкой, стогом за изгоролью и новеньким овином на огороде, — спешился, постучал, зажав кистень в кулаке, в ворота. Вскоре скрипнула дверь, на крыльцо вышел морщинистый, но еще крепкий с виду старик с тоненькой седой бородой, одетый, как и положено простому мужику, в полотняные рубаху и штаны.

— Чего надобно, калика перехожий? — с хрипотцой спросил он. — У нас ныне не до песен.

— Я калика? — изумленно приподнял брови Середин. — Ты чего, отец? Шутишь так хитро?

Старик перевел взгляд с гостя на коней за его спиной, испуганно вздрогнул:

— Ой, прости, богатырь. Годы мои не те, и глаза не те стали.

— Чего там, деда Буня? — следом за ним выглянула женщина лет тридцати, вся распаренная, в кожаном фартуке и с засученными на рубашке рукавами. Заметила Олега, кивнула: — Здрав будь, мил человек.

— И вам всего доброго, — кивнул Середин. — Что это за селение такое?

— Клюшниково соседи кличут. Никак, ищешь кого?

— Да вот хотел бы поесть сытно. Мясца жареного, хлебушка свежего. Капустки там, грибков соленых. В баньку бы сходить хотел, да чтобы тряпье мое кто-нибудь постирал. Поспать бы хотел. От души поспать, дня три.

— Тебе тут, что, мил человек, — опешила от подобной наглости женщина, — постоялый двор, что ли?

— А я думал, серебро не только на постоялых дворах любят, — усмехнулся Середин и выложил на перила крыльца приготовленную монету.

— Мало, — моментально отреагировал старик. — За три дня три деньги с тебя спрошу.

— Деда! — укоризненно воскликнула женщина.

— Ты, хозяин, — наклонился вперед Олег, — гостя-то сперва напои, накорми, баньку стопи да спать уложи. А уж потом остатки и спрашивай. И он подвинул монету к старику.

— Ты ворота-то отвори, Любава, — сказал дед Буня, сграбастывая серебро. — Коней прими у человека. В погреб сбегай да за водой для бани. Горницу освободи.

Женщина, оправив платок, спустилась с крыльца, чем-то загрохотала. Одна из створок поползла в сторону.

— Мяса я могу токмо тушеного из погреба принесть, — со вздохом сообщила она, забирая поводья. — Но есть щи, горячие, сегодняшние. В печи еще. А баня...

— Не все сразу, Любавушка, — остановил ее Олег. — Я сейчас переоденусь, одежду старую отдам, а сам на сеновал пойду. Забыл уже, когда в последний раз высыпался. Как проснусь, так об остальном и поговорим. Сеновал-то есть у вас?

— Знамо есть, мил человек, — кивнула женщина. — За домом, над хлевом мы его сделали.

— А зовут меня Олегом, — добавил Середин. — Впрочем, неважно.

Он отошел за угол, скинул грязную одежду и, развязав суму с последней чистой рубашкой, накинул ее сразу и вместо верха, и вместо низа — благо она была до колен. Снятое отдал Любаве, а потом, найдя хлев, забрался по приставной лестнице под крышу и глубоко зарылся в ароматное сено.

* * *

Проснулся ведун от плавного нагревания привязанного к запястью креста. Рука привычно скользнула к рукояти сабли — но тут что-то зашевелилось в носу, Олег чихнул и открыл глаза. Прямо перед ним стоял очень низенький, мохнатый человечек в полотняной курточке, но без штанов, с остроконечными ушами и большими круглыми глазами.

— Вставай, надоел, — сказал человечек и юркнул в сено, растворившись, как и не было.

Середин сладко потянулся, передернул плечами, выглянул наружу. Солнце, похоже, только-только перевалило зенит. По двору под лестницей бродили курицы, на натянутой к ближнему сараю веревке болталась его одежда, начиная с джинсов и заканчивая трусами. Хлопнула дверь. Любава, с подоткнутой юбкой, торопливо пересекла двор, взяла бадью с водой, повернула обратно.

— Хозяйка, — окликнул се Олег, выбираясь на лестницу. — Что-то я смотрю, и пары часов не проспал, а живот подвело — сил нет.

Женщина уронила бадью на землю и принялась хохотать. Да так заливисто, что ведун и сам невольно улыбнулся.

— Ой, уморил, мил человек, два часа... Как тебя, Олегом кличут? Ровно день и ночь ты проспал, да еще с избытком.

— Зато хорошо выспался, — суровым тоном отрезал Середин.

— И то верно, — утерла слезы хозяйка. — И одежа твоя, почитай, высохла. И баня готова. Токмо затопить осталось... Ой, уморил. Дед как в воду глядел. Погодь, говорил, не затапливай. Пущай поперва проснется. Так и не дождались, спать пошли все.

— Кормить будут? — остановил ее излияния Олег.

— А как же, гость дорогой. — Любава, окончательно успокоившись, вновь взялась за бадью. — Каша есть с кабанчиком тушеным, мясная. Репа пареная, вестимо. Щи остались. А насчет мяса жареного муж спросить велел. Можно курочку ощипать, можно баранчика зарезать. Чего лучше?

— Курицу, — стал решительно спускаться Середин. — А пиво есть?

— Мед хмельной. Сейчас, огонь в бане разведу и принесу...

Спустя четыре часа Олег, распаренный после бани, сытый и слегка пьяный, блаженно сидел на лавочке, подставляя свое розовое чистое тело вечернему солнцу. Рядом стояла кадка с жидковатым хмельным медом и плавающим внутри ковшом. Только человек двадцатого века способен понять, какое это наслаждение: протопленная березовыми дровами банька, влажный квасной пар, а потом — полный покой, чистый воздух, легкий ветерок, никаких звуков, кроме пения птиц и целое ведро пиво, которое можно черпать ковшом, как нефть из моря после аварии супертанкера.

— Эй, мил человек! — услышал он голос Любавы. — Курица твоя поспела. Ты в горницу пойдешь, али туда отнесть?

Середин, блаженно улыбнувшись, ткнул пальцем в лавку рядом с собой.

Сегодня он парился в бане один, один пил пиво и один собирался ужинать. Но и в этом, оказывается, тоже имелось свое особое удовольствие.

* * *

Новый день начался с пения петухов. На этот раз ведун не только услышал этих голосистых птиц, но и подпрыгнул от неожиданности, мгновенно растеряв сон.

— Вот ведь где нечистая сила! — пробормотал он, выбираясь с сеновала. — И почему его мой крест не чует?

Солнце еще только поднималось, а из трубы дома уже вовсю валил дым, на дворе незнакомый мужчина запрягал лошадь, из сарая опять же незнакомая девица выгоняла пухлых, как воздушные шарики, овец. Следом вышли две коровы, пара коз с целым выводком белых с черными отметинами малышей.

— А, постоялец наш, — кивнул мужчина. — А я уж думал, что и не свидимся с тобой ни разу.

— У вас, что, василиски в округе завелись? — сонно тряхнул головой Олег.

— Нет, откуда? — не понял крестьянин.

— Тогда почему вы всех петухов не расстреливаете при рождении?!

— Как скажешь, гость дорогой, — рассмеялся мужик. — Скажу Любаве, чтобы сегодня петушка для тебя зажарила. Супружница она моя. А я — Мирослав Рыжий.

— А почему Рыжий? — Волосы мужика были совершенно русые.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — В детстве, сказывали, сотворил с головою что-то.

— Значит, это ты здесь за хозяина? — стал спускаться во двор Олег.

— Да как же... — запнулся крестьянин. — Деда Буня за хозяина. Как я могу при живом отце?

Из дома вышли двое ребят, лет этак двенадцати и четырнадцати, с деревянными вилами в руках — обычная палка, только расщеплена на конце на пять зубцов, разведенных в стороны. Они чинно поклонились ведуну, покидали вилы в телегу:

— Поехали, батя?

— Вот, — словно оправдываясь, указал на сыновей Мирослав, — мыслю я до полудня пару стожков с залужья привезти, пока дождей нет. Аккурат до зажинок обернемся.

— До чего?

— Праздник у нас сегодня, гость дорогой. Зажинки. Волхв картамазовский сказывал: Семаргла спрашивал, Триглаву спрашивал, Марцану спрашивал, луговых и полевых спрашивал. Семь хлебов искрошил, семь платков раздарил. Все молвили: сегодня зажинать надобно. Пора.

Мужики попрыгали в телегу. Девица скинула длинную жердь затвора, отворила ворота. Телега выехала, и следом она погнала скотину.

Тем временем в деревне начиналась веселая работа — со всех дворов хозяева вытаскивали столы, выставляя их прямо на дороге, накрывали скатертями, выносили деревянные блюда с пирогами, миски с медом, глиняные горшочки с соленьями, кувшины, крынки.

— Тебя сейчас потчевать, гостюшка, али зажинок подождешь? — окликнула Олега Любава.

— Подожду, — кивнул Середин, заинтересовавшись происходящим.

Стол наполнялся угощениями, ребята в расшитых красными нитями косоворотках начали выносить скамьи.

Наконец к дому деда Буни с грохотом подкатилась телега, нагруженная сеном так, что торчащие наверху вилы сравнялись с печной трубой. Ребята принялись разгружать повозку, а Мирослав, переодевшись в синюю с красным шитьем рубаху, выбежал на улицу и помчался вдоль дороги, на ходу опоясываясь украшенным бляшками ремнем.

Прошло еще немного времени, и наконец со стороны поля показалась торжественная процессия: двое могучих мужиков несли на плечах носилки, еще несколько суетились вокруг, обмахивая их длинными кленовыми ветками, прикрывая от солнца, отгоняя мух и комаров и вообще совершая множество ненужных и непонятных суетливых движений. Те мужики, что шли позади, постоянно кланялись, молитвенно складывали руки перед собой.

Ведун, старательно вглядываясь, все никак не мог понять, что же это за личность, к которой относятся с таким пиететом? До тех пор, пока процессия не вошла в деревню. И только здесь Середин разглядел:

— Да это же сноп хлеба! Ну, да, естественно. Зажинки — первый сноп.

Вся деревня высыпала навстречу носилкам, низко кланяясь, толпясь вокруг. Седобородый старик с высокой клюкой громко провозгласил:

— Добро пожаловать, гость дорогой, гость долгожданный. Садись к столу, отведай угощения нашего.

Сноп торжественно сняли с носилок, усадили в самое настоящее кресло во главе стола. Девушки в расшитых сарафанах, с цветастыми платками на плечах, с длинными косами, в которые были вплетены яркие ленты, стали, низко кланяясь, выкладывать на серебряную тарелку перед виновником торжества всякую снедь, в высокий оловянный кубок налили вина. Прочие крестьяне кланялись на все стороны и громко провозглашали:

— Радуйтесь, люди добрые, радуйтесь травы и деревья, лешие и берегини, боги и колдуны, радуйтесь! Счастье для нас общее, радость великая! Хлебушек добрый в гости к нам пожаловал, за стол с нами поместился.

Крест у запястья стал потихоньку нагреваться, да и понятно почему: трава по сторонам у дороги начала шевелиться. То тут, то там глаз ведуна замечал торчащие во все стороны лохмы, круглые глаза, мохнатые плечи. Племя низкоросликов ждали расставленные вдоль дороги миски с молоком, кусочки пирогов, блинов, капуста, а кое-где — и ковши с хмельным медом. Похоже, праздник первого снопа, первого хлеба был воистину общим: и для людей, и для нелюди, и для помощников по хозяйству, и для любителей повредничать.

Люди начали рассаживаться за столы. Олег тоже нашел себе место средь мужиков, снял с пояса ложку и зачерпнул из ближнего горшка немного симпатичных маленьких грибков.

— Пусть будет хлебушку тепло и уютно в амбарах наших, пусть не оставляет он наши столы ни зимой студеной, ни летом жарким, ни осенью богатой, ни весной-красой!

Это больше походило на тост, поэтому Середин, следуя общему примеру, налил себе вина в деревянный корец, выпил. Закусил грибками, налил еще.

— Ты откель будешь, путник? — негромко поинтересовался у него сосед.

— Ну-у... — прикинул Олег. — Коли с самого начала брать, то, допустим, из Новгорода.

— Как же тебя к нам занесло? — поразились ближайшие крестьяне.

— Долгая история, — пожал Середин плечами. — Сперва в Белоозеро купца одного проводил, оттуда в Ростов с князем тамошним съездил, а сюда и вовсе из-за головной боли попал.

— А правду сказывали, что летом нынешним князья в Царьград за данью ходили?

— Вряд ли, — Олег выпил вина. — Свадьба была у дочери князя Белозерского с ростовским князем.

— Так ведь женат Ольгердович!

— Нет больше Ольгердовича, — вздохнул Середин. — Умер от чего-то, на аппендицит похожего. Князь Игорь ныне в Ростове на столе.

— А ратников Булислава и Вамуна не видал? Тут три года назад четверо парней наших за легким серебром подались. Двое к колдунье здешней, боярыне Колпьской, а двое — в Ростов к князю ушли.

— Нет, имен таких не помню.

— Про сечу под Муромом не слыхал? Слух дошел, муромские с хазарами о прошлый год схлестнулись...

Неожиданно для себя Середин оказался в центре внимания, став неожиданной связью деревни с “большим” миром. Он время от времени промачивал горло вином и пытался отвечать на вопросы о том, про что слышал на свадьбе и в дороге, отмалчивался по поводу того, о чем не слыхал, перечислял новых правителей разных княжеств, чьи имена звучали в Белоозере, развеивал странные слухи про якобы бродящую по Руси темень, про черный мор в Ярославле и Вологде, а заодно и в Коростеле — наверняка ведь вранье, как и про все остальное. Мужики отстали от него только тогда, когда бабы вынесли на стол блюда с горячим мясом, и снова подняли ковши.

Олег взялся за один из истекающих густым соусом ломтей, надкусил...

— От, елки зеленые, какое пресное... — Он оглядел стол: — Любава! Пойдем в дом, дай мне несколько плошек.

В деревянные мисочки ведун щедрой рукой отсыпал соль с перцем — когда еще крестьяне такое дорогое угощение попробуют?

— На стол отнеси. Только гляди, одну рядом со мной поставь!

Сам пошел следом, уселся на свое место, густо посолил мясо, впился в него зубами.

— Ну вот, теперь другое дело!

Во главе стола новым угощением тут же посыпали капусту для хлебного снопа, мгновение спустя мохнатая ручка стащила блюдо куда-то вниз. Ведун усмехнулся: судя по тому, что нелюдь совершенно не опасалась собравшихся крестьян, она была местной: всякого рода баечники, овинники, домовые, кутные, спорыньи и спехи, дремы и отети, окоемы, прокураты, шишиги, кикиморы и шишиморы. Местные и хорошо прикормленные. Да оно и понятно, в большом хозяйстве далеко не всегда со всем управиться успеваешь. Тут, глядишь, маленькие ручки и пригодятся. Где пошалят, а где и помогут — с детьми побалуются, о беде упредят.

— Ты сам-то кем будешь? — опять подсели к Олегу мужики. — На купца не похож, больно товару мало при тебе, да и расторговаться не пытаешься. На богатыря — тоже. Нет при тебе ни рогатины, ни брони, ни шлема крепкого. Для варяга речь больно гладкая. А уж за калику перехожего тебя токмо дед Буня сослепу принять мог.

— Можно сказать, и варяг, — пожал плечами Середин. — Тоже за серебро нанимаюсь работой ратной заниматься. Да только вороги мои таковы, что за броней от них не спрячешься. Ведун я. Знаю понемногу и дело во-инское, и колдовское. А занимаюсь тем, что нечисть всякую истребляю, коли досаждать сильно начинает. Ночницы, оборотни, водяные, рохли, болотники не балуют? А то могу и проредить за малую плату.

— Да балуют, конечно, — переглянулись мужики. — Да токмо не так чтобы сильно. Им где хлебушка положишь, где косточку закопаешь — особо и не шалят. Не надобно их трогать, пусть живут.

— Знаю, — неожиданно наклонился вперед крестьянин с курчавой рыжей бородой, в которой запуталось множество мелких крошек и блестели капельки мясного сока. — В Юромку ему идти надобно. Там, сказывают, твари неведомые прямо по улицам шастают. Мужики в темноте со двора вовсе выходить боятся, бани топить перестали, хлеб в овинах не кладут. Точно говорю, ведун, туда тебе надобно идти! Коли избавишь их от напасти, скинутся тебе на серебро, сколько хочешь дадут.

— А ты давно там был, Ядвига? — осадил его Мирослав. — Что баешь не знамо что!

— Да точно сказываю! Намедни офеня из Мурома уходил, он тама ночевал, в Юромке. Страху, сказывал, натерпелся, с первым светом убег. Лица на нем не было, утек дальше, даже водицы не испил.

— Да, может, ему просто парни тамошние по шеям наклали, дабы девок не лапал, а ты и уши развесил!

— А ты...

Спор разгорался сам по себе, уже не имея к Олегу никакого отношения. Ведун поднялся из-за стола, отошел к околице, за которой, на свежескошенном лугу, девки уже завели хоровод. Трое ребят подыгрывали им на свирелях и свистульках, остальные стояли поодаль, приглядываясь к красавицам. В кустах можжевельника, выросших прямо у изгороди, слышалось активное шевеление, сопровождаемое теплым пульсированием на запястье. Середин понял, что птичье пение, удивительным образом совпадающее с мелодией, получается не просто так, не само по себе. Похоже, общий праздник продолжался.

— Интересно, как собираются участвовать все эти шишиги, когда ребята разойдутся парочками? — пробормотал он. Но проверять не стал: после разлуки с Вереей встречаться с кем-нибудь еще ему больше не хотелось.

Олег вернулся к столу, уселся на свободное место рядом со снопом, налил вина и кивнул хлебным колосьям:

— Будь здоров, расти большой.

Потом потянулся за мясом. В конце концов, единственное, чего он хотел в этой деревне — так это хоть пару дней спокойно отъесться, да выспаться с запасом. Потому как в последние три недели ему всего этого сильно недоставало.

* * *

Новый день встретил ведуна пустым и молчаливым двором. Даже куры почему-то предпочли гулять за воротами, на пыльной дороге, выклевывая что-то из потоптанной травы. Ополоснувшись у колодца, он вошел в дом, кивнул Любаве:

— День добрый.

— Здрав будь, ведун Олег. Курица твоя ужо запеклась, можешь за стол садиться. А мне, прости, в поле надобно собираться, мужиков кормить. Жатва. Теперича до самых дожинок роздыха никому не станет.

— С собой заверни. — Середин выложил на стол две монеты: — Вот деньги по уговору, а мне пора. Засиделся я тут у вас, заотдыхался.

— Да, слыхала. — Женщина выставила на стол большую кубышку, оплетенную лыком, добавила сухо зашелестевший мешочек. — Вот, гостинец для сестры моей, Милославы. Мед, орехи лесные да горшок телятины тушеной. Ты, сказывали, в Юромку собираешься? Так у меня там сестра замужем. За Оскаром Тихоней. Передай, сделай милость.

— В Юромку? — изумился Олег. — С чего ты взяла?

— Дык, все мужики вчерась толковали, что ты в Юромку отправляешься, нечисть тамошнюю изводить. Сделай милость, гостинец прихвати.

— Вот это ква, — дернул головой ведун. — Сам молчал, так добры люди постарались. Не собирался я ни в какую Юромку ехать, Любава. Мне в Новгород надобно, к вещему Аскоруну с вопросом важным.

— Не поедешь? — В голосе хозяйки прозвучало такое разочарование, что Олег чуть зубами не заскрипел.

— А далеко хоть до Юромки вашей?

— Верст двадцать по дороге далее.

— То есть километров сорок, — сделал простенький перевод ведун. — А до Новгорода тысячи полторы, если со всеми поворотами. Ладно, хозяйка, для бешеной собаки сто верст не крюк. Давай свои гостинцы.

Обрадованная женщина не только подарила гостю лишний холщовый мешок, в который уложила свою передачу, но и помогла взнуздать и навьючить коней.

— Вестей от Милославы, почитай, года полтора нет никаких, — торопливо говорила она. — Передай, беспокоюсь я. Сестра, дескать, беспокоится. Пусть хоть какую весточку через прохожих передает. Али отпишет, как живет. А лучше, пусть с детишками да мужем в гости приезжает. Недалече живем ведь. Так и передай. А я за тебя вечор Стрибогу жертву принесу, дабы путь был легким. Прощевай, путник.

Хозяйка пошла открывать ворота.

— И ты прощай, Любава. Пусть годы твои будут длинными, а смерть легкой... — Олег и сам не уразумел, как вырвались у него эти слова, но, произнеся, понял: так и будет. Он закинул повод заводного коня на луку седла и пнул пятками свою гнедую, указывая ей выезжать на дорогу. — Мир этому дому до скончания века...

Дороги в здешних местах были просто прелесть: вроде и проселок еле накатанный, а ни луж, ни болот, ни низин влажных, ни оврагов темных. Скачи и скачи, оставляя за собой частую цепочку из пыльных облачков. Леса вокруг стояли большей частью березовые. Видать, пожар лесной когда-то прошелся, огромные просторы опустошил. Но иногда воздух начинал пахнуть смолой, приторной сухой чистотой — и по сторонам вырастали стройные сосновые стволы.

Озер, правда, Олег так и не встретил, да и ручьев проточных здесь почти не имелось. Видать, и те, и другие жить без вязей не хотели. Иначе говоря, любишь в озерах купаться — люби и комаров болотных кормить.

Отчаявшись найти красивое местечко, часа через три пути Середин остановился на солнечной опушке, ослабил скакунам подпруги, пустил их немного попастись на сочной зеленой траве, сам достал еще теплую курицу, развернул пропитавшиеся жиром лопухи, подкрепился, запивая угощение обнаруженным рядом с ним едким квасом из столь любимой на Руси репы. Потом собрался и двинулся дальше.

Лес постепенно менялся. Все так же светило солнце, все так же шелестели на ветру серебристые березовые листочки. Однако ведун никак не мог отделаться от ощущения, что мир вокруг становится иным. Не таким привычным, как раньше. Темнее, что ли... Середин, чувствуя, как в душе нарастает неприятное предчувствие, невольно проверил, на месте ли кистень, легко ли сдергивается притороченный сзади щит и вынимается сабля.

Дорога сузилась, березняк сменился густым, как стена, ельником, который тут же разошелся в стороны, открывая взору желтые от спелого хлеба поля. Стала видна и деревня впереди: крытые ярко-желтой соломой избы, длинные изгороди в три жерди, пасущиеся чуть в стороне коровы и церковь. Самая настоящая церковь: два крытых дранкой шатра, один над средней частью, другой чуть далее, поднятые над ними желтые кресты, выпирающее вперед крыльцо с двускатным навесом, одетый в черную рясу пои на нем и стоящие в пыли на коленях крестьяне, которые низко кланялись по команде священника.

— Понятно... — придержал коней Олег. — Похоже, здесь тоже празднуют зажинки. С весельем мне в последнее время везет.

К тому времени, когда он неспешным шагом въехал в селение, молящиеся уже разошлись. Со дворов стали слышны стуки, позвякивание железа.

— Можно подумать, туземцы собираются на войну, — пробормотал Середин, постучал в ворота крайнего дома: — Эй, хозяева! Не подскажете, Оскар Тихоня и жена его Милослава где живут?

— Не Оскар, язычник, и не Милослава, — недружелюбно отозвались со двора, — а Георгий во Христе и супруга его София. Второй дом по этой же стороне.

— Приятно было перемолвиться, — кивнул воротам Олег. — Однако же, как все запущено...

Он доехал до следующего дома, снова постучал:

— Не здесь ли обитает некая София, у которой есть сестра Любава в деревне Клюшниково?

Спустя минуту калитка отворилась, на улицу выглянула женщина в темно-сером, словно выцветшем, платье, таком же переднике, темном, завязанном узлом под подбородком платке:

— Кого ищешь, путник?

— Женщину ищу, — спешился Середин. — Ту, что когда-то вышла замуж за некоего Оскара Тихоню и которая оставила в ближней деревне сестру Любаву, что замужем за добрым мужиком Мирославом.

— Так это я, мил человек. А мужа моего ныне Георгием зовут, так пред Богом крестился.

— Хочу я гостинец тебе от сестры передать. Беспокоится она за тебя. Вестей давно нет. Хочет знать, как живешь, все ли в порядке. Просит весточку с оказией передать. Письмо. Ты ведь грамотная?

— А как же, — пожала плечами женщина. — Волхв нас всех учил...

Она запнулась, испуганно закрыла рот ладонью. Потом торопливо перекрестилась.