Владвысоцкий

Она значится под номером 2374 в Международном каталоге планет.

Часто я смотрю на звезды и улыбаюсь от мысли, что среди этого множества

планет в огромной галактике блуждает маленькая светящаяся точка, и это вечно

живое небесное теле связано с именем моего мужа.

" Послушай, все равно мы знаем, что ты здесь! Выходи! Заговори! " Так

вечером двадцать пятого июля восемьдесят первого года публика общается с

твоим голосом. В переполненном как никогда зале - такого не было даже на

просмотре самых успешных запрещенных спектаклей - люди задают тебе вопросы,

слушают твои ответы - ясные и меткие, как и все, что ты написал.

На сцене подвешены на канатах ряды театральных кресел, покрытые большим

белым полотном, которое в какой-то момент вдруг превращается в волны, а

потом застывает, словно живой лед. И в несколько секунд создается новая

атмосфера для следующей сцены. Здесь собралась вся литературная Москва, эти

враждующие друзья примирились на вечер. Сидя на обычном своем месте, Любимов

тихонько плачет. Я сижу справа от него, и у меня по щекам тоже текут слезы,

в отсутствии которых на похоронах меня упрекали.

Меня поразила оригинальность решения. Меньше чем за три часа Любимову

удалось выразить самое главное в твоей жизни, а значит, немного и в моей. Он

показывает нам двадцать лет жизни нашего поколения -

шестидесятые-восьмидесятые годы, - двадцать лет кипучего творчества,

двадцать лет борьбы. Это - воспоминание обо всех друзьях, сосланных,

брошенных в тюрьму, исчезнувших, загнанных, вычеркнутых из списка живых

из-за невозможности работать, из-за водки, наркотиков, от отчаяния. Еще -

это спектакль о любви: в нем показана наша встреча и все, что было до и

после -вплоть до последнего стихотворения. И еще - это спектакль о твоей

тяжелой работе по восемнадцать часов в день, о твоей борьбе с отчаянием...

Моментами мне становится неловко - не используя ничего, кроме твоих стихов,

Любимов показал самые тяжелые моменты нашей жизни. И - начинается

сатирическая часть. Публика, как всегда, стонет от смеха. Как здорово

слышать мощную реакцию зала, знать, что все исписанные листочки,

магнитофонные записи, отчаянные попытки опередить смерть, " допеть", не

пропали даром -несмотря ни на какие запреты!

Несколько дряхлых бюрократов в ответе за смерть многих советских

артистов. Они их не убивали, как Сталин, и поэтому не отвечают публично и

поименно за злодеяния. Но мы знаем, что все они - палачи, что они лишили

страну лучших творцов.

С восемьдесят первого года Любимов показывал этот спектакль в твой день

рождения и в годовщину смерти. Пять лет труппа хранила в памяти текст и

музыку, а играла всего два раза в год...

Я пишу эти строки в восемьдесят седьмом году. Любимов уехал, Эфрос

умер, театр остался сиротой.

Никаких новостей о спектакле.

Ранним утром четвертого октября восьмидесятого года у меня раздается

телефонный звонок. Я шарю впотьмах в поиске телефонной трубки. Мужской

голос, странно напоминающий флейту, говорит мне что-то На непонятном языке.

Через каждые два слова я слышу твое имя - " Владимир Высоцкий", но он

произносит: " Владимир Бисоцкий". Я наконец понимаю, что мой собеседник -

японец и что он пытается упросить меня с ним встретиться. Я чуть жива, я

никак не могу проснуться - успокоительные, водка, три пачки сигарет,

выкуренные накануне, - ото всего этого я очень ослабла и бормочу: " Хорошо,

приходите в три часа".

Днем приходит высокий элегантный молодой человек, очень взволнованный и

испуганный. Я указываю ему на стул. Еще тепло, и я ждала его в саду, собаки

прыгают вокруг, и, кажется, это не особенно ему нравится. Я смотрю на него

вопросительно, он поправляет складку на брюках, откашливается и начинает

свой рассказ.

Много работая с японцами, я, в общем, вполне сносно понимаю их

английский, который абсолютно непонятен большинству людей. Но он так

волнуется, что я предлагаю ему выпить водки и объясняю, что спешить нам

некуда, что его история меня интересует, что я понимаю, как все это важно.

Собравшись с духом, он принимается говорить:

- Я журналист, я работаю в журналах мод. Несколько недель назад я был

на показе мод в Токио. На пленке, под которую выходили манекенщицы,

буквально разрывался мужской голос - такой, каких я никогда не слышал. Я был

совершенно потрясен. Я никогда не чувствовал такого шока, такого

удовольствия пополам с отчаянием.

Я останавливаю его. Не хватало еще нам здесь с ним вдвоем зарыдать под

удивленными взглядами моих собак! Мне становится смешно, и, чтобы не обидеть

моего гостя, я изображаю приступ ужасного кашля. Вежливо выждав, мой японец

продолжает:

- Чтобы найти имя исполнителя, я опросил целую толпу людей и узнал

наконец, что песня записана с пластинки, вышедшей в Париже, и что певец -

русский. Тогда я решил поехать в Париж. Я пошел в большой магазин пластинок,

мне показали весь отдел русских песен. Я перебрал кучу пластинок и, увидев

его лицо, понял, что это он. Продавщица поставила пластинку на

проигрыватель, и я снова услышал этот голос. Пластинка так и крутилась до

последней песни. Я купил все, что у них было. Потом я провел настоящее

расследование, узнал, что его жена живет недалеко от Парижа, и пот я нашел

вас. Вы разрешите мне писать о Владимире Высоцком?

Все это он выпалил на одном дыхании, опустив глаза. Я так

разволновалась, что не могу выговорить ни слова. Мы такие разные! Он -

молодой японец, покоренный твоим голосом, и я - твоя вдова, обессиленная

горем. Я пристально смотрю ему в глаза. Он говорит:

- На следующий же день после показа мод я начал брать уроки русского.

Популярность: 206, Last-modified: Wed, 03 Dec 2003 17: 39: 15 GMT