Приданое

(поэма Дмитрия Кедрина)

В тростниках просохли кочки,

Зацвели каштаны в Тусе

Плачет розовая дочка

Благородного Фердуси:

«Больше куклы мне не снятся,

Женихи густой толпою

У дверей моих теснятся,

Как бараны к водопою.

Вы, надеюсь, мне дадите

Одного назвать желанным.

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?»

Отвечает пылкой дочке

Добродетельный Фердуси:

«На деревьях взбухли почки.

В облаках курлычут гуси.

В вашем сердце полной чашей

Ходит паводок весенний,

Но, увы: к несчастью, ваши

Справедливы опасенья.

В нашей бочке – мерка риса,

Да и то еще едва ли.

Мы куда бедней, чем крыса,

Что живет у нас в подвале.

Но уймите, дочь, досаду,

Не горюйте слишком рано:

Завтра утром я засяду

За сказания Ирана,

За богов и за героев,

За сраженья и победы

И, старания утроив,

Их окончу до обеда,

Чтобы вился стих чудесный

Легким золотом по черни,

Чтобы шах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Шах прочтет и караваном

Круглых войлочных верблюдов

Нам пришлет цветные ткани

И серебряные блюда,

Шелк и бисерные нити,

И мускат с имбирем пряным,

И тогда, кого хотите,

Назовете вы желанным».

В тростниках размокли кочки,

Отцвели каштаны в Тусе,

И опять стучится дочка

К благодушному Фердуси:

«Третий месяц вы не спите

За своим занятьем странным.

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?

Поглядевши, как пылает

Огонек у вас ночами,

Все соседи пожимают

Угловатыми плечами».

Отвечает пылкой дочке

Рассудительный Фердуси:

«На деревьях мерзнут почки,

В облаках умолкли гуси,

Труд – глубокая криница,

Зачерпнул я влаги мало,

И алмазов на страницах

Лишь немного заблистало.

Не волнуйтесь, подождите,

Год я буду неустанным,

И тогда, кого хотите,

Назовете вы желанным».

Через год просохли кочки,

Зацвели каштаны в Тусе,

И опять стучится дочка

К терпеливому Фердуси:

«Где же бисерные нити

И мускат с имбирем пряным?

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?

Женихов толпа устала

Ожиданием томиться.

Иль опять алмазов мало

Заблистало на страницах?»

Отвечает гневной дочке

Опечаленный Фердуси:

«Поглядите в эти строчки,

Я за труд взялся не труся,

Но должны еще чудесней

Быть завязки приключений,

Чтобы шах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Не волнуйтесь, подождите,

Разве каплет над Ираном?

Будет день, кого хотите,

Назовете вы желанным».

Баня старая закрылась,

И открылся новый рынок.

На макушке засветилась

Тюбетейка из сединок.

Чуть ползет перо поэта

И поскрипывает тише.

Чередой проходят лета,

Дочка ждет, Фердуси пишет.

В тростниках размокли кочки,

Отцвели каштаны в Тусе.

Вновь стучится злая дочка

К одряхлелому Фердуси:

«Жизнь прошла, а вы сидите

Над писаньем окаянным.

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?

Вы, как заяц, поседели,

Стали злым и желтоносым,

Вы над песней просидели

Двадцать зим и двадцать весен.

Двадцать раз любили гуси,

Двадцать раз взбухали почки.

Вы оставили, Фердуси,

В старых девах вашу дочку».

«Будут груши, будут фиги,

И халаты, и рубахи.

Я вчера окончил книгу

И с купцом отправил к шаху.

Холм песчаный не остынет

За дорожным поворотом -

Тридцать странников пустыни

Подойдут к моим воротам».

***

Посреди придворных близких

Шах сидел в своем серале.

С ним лежали одалиски,

И скопцы ему играли.

Шах глядел, как пляшут триста

Юных дев, и бровью двигал.

Переписанную чисто

Звездочет приносит книгу:

«Шаху прислан дар поэтом,

Стихотворцем поседелым…»

Шах сказал: «Но разве это -

Государственное дело?

Я пришел к моим невестам,

Я сижу в моем гареме.

Тут читать совсем не место

И писать совсем не время.

Я потом прочту записки,

Небольшая в том утрата».

Улыбнулись одалиски,

Захихикали кастраты.

В тростниках просохли кочки,

Зацвели каштаны в Тусе.

Кличет сгорбленную дочку

Добродетельный Фердуси:

«Сослужите службу ныне

Старику, что видит худо:

Не идут ли по долине

Тридцать войлочных верблюдов?»

«Не бегут к дороге дети,

Колокольцы не бренчали,

В поле только легкий ветер

Разметает прах песчаный».

На деревьях мерзнут почки,

В облаках умолкли гуси,

И опять взывает к дочке

Опечаленный Фердуси:

«Я сквозь бельма, старец древний,

Вижу мир, как рыба в тине.

Не стоят ли у деревни

Тридцать странников пустыни?»

«Не бегут к дороге дети,

Колокольцы не бренчали,

В поле только легкий ветер

Разметает прах песчаный».

***

Вот посол, пестро одетый,

Все дворы обходит в Тусе:

«Где живет звезда поэтов -

Ослепительный Фердуси?

Вьется стих его чудесный

Легким золотом по черни,

Падишах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Шах в дворце своем – и ныне

Он прислал певцу оттуда

Тридцать странников пустыни,

Тридцать войлочных верблюдов,

Ткани солнечного цвета,

Полосатые бурнусы…

Где живет звезда поэтов -

Ослепительный Фердуси?»

Стон верблюдов горбоносых

У ворот восточных где-то,

А из западных выносят

Тело старого поэта.

Бормоча и приседая,

Как рассохшаяся бочка,

Караван встречать – седая -

На крыльцо выходит дочка:

«Ах, медлительные люди!

Вы немножко опоздали.

Мой отец носить не будет

Ни халатов, ни сандалий.

Если шитые иголкой

Платья нашивал он прежде,

То теперь он носит только

Деревянные одежды.

Если раньше в жажде горькой

Из ручья черпал рукою,

То теперь он любит только

Воду вечного покоя.

Мой жених крылами чертит

Страшный след на поле бранном.

Джинна близкой-близкой смерти

Я зову моим желанным.

Он просить за мной не будет

Ни халатов, ни сандалий…

Ах, медлительные люди!

Вы немножко опоздали».

Встал над Тусом вечер синий,

И гуськом идут оттуда

Тридцать странников пустыни,

Тридцать войлочных верблюдов.

___ ___

___ ___

_________

___ ___

_________

_________

Сюжет «невесты» (так называет его книга И Цзин) очень сильно заряжен противоречивыми эмоциями. Это «праздник со слезами на глазах», это очень двойственная ситуация. В ее смысловом центре – обреченность. Достигнув брачного возраста, девушка должна стать невестой и выйти замуж; и как бы мы ни приукрашали и подслащивали, эта «должна» является очень большим насилием над человеческой природой. Невеста «предназначена» на изгнание из собственного дома и отдачу во власть чего-то чужого и неведомого. Песня-плач – такая же неотъемлемая часть свадьбы, как песни торжественные и радовательные.

В любимой моей поэме, которую я позволил себе вставить в эту книгу по многолетней нашей дружбе (не с поэтом, который умер до моего рождения, а с его творением), «невест», можно сказать, две. Одна из них – «розовая дочка», а другая – сам поэт Фердуси. Он так же «предназначен» неведомой силой «на выданье», он должен родить свою книгу во что бы то ни стало. Конечно, не ради шаха – так же как и не ради дочки. Шах здесь – образ идеального читателя. Если бы Фердуси старался ради награды шаха, он бы как-нибудь схалтурил за пару-тройку месяцев. «Но должны еще чудесней быть завязки приключений…» Кому должны? Если у Фердуси и есть судия, то только Аллах Всемогущий, вложивший в него жар песнопений. Так Сальвадор Дали говорил, что надо писать так, чтобы понравилось старым мастерам (Леонардо да Винчи и прочим). Вот кого выбирают себе в женихи эти «невесты».

***

Итак, комментарии говорят об ограниченности позиции: «В походе – несчастье» (то есть выход, побег из «предназначенности» не ведет ни к чему хорошему); «невеста как хромой, который может наступать» (то есть силы ее весьма ограничены). Единственное, что невесте благоприятно, так это «стойкость отшельника». Невеста находится в очень трудном положении еще и потому, что сама должна отдаться, но нет никакой гарантии, что ее примут. В китайской культуре, как и в русской, невесту вместо замужества могли отправить назад, о чем говорит комментарий («если, не приняв, невесту отправляют назад, то тоже с дружками»). Так и Фирдуси ни капли не может быть уверен, что «падишах прекрасной песней насладится в час вечерний». Просто надеяться ему больше не на что. Даже если невесту принимают, она могла быть не первой женой и продолжать испытывать унижение и непризнанность. Примечательно, что прочесть поэму Фирдуси вовремя шаху мешает именно его гарем, то есть другие невесты.

Сюжет «невесты» может закончиться благоприятно, а может и нет; и даже гораздо вероятнее на земном плане, что «медлительные люди немного опоздают». Основная часть поэтов и прочих истинных гениев не получила при жизни того, что «заслужили». Спасибо, если не сожгли на костре. Последний комментарий гласит: «Женщина подносит кошницы, но они не наполнены. Слуга обдирает барана, но крови нет. Ничего благоприятного». Но надо помнить, что не ради людской похвалы и земного успеха предпринимаются такие дела. Истинное предназначение дается «с неба», а уж как небо награждает своих избранников – тайна.

***

Этому сюжету соответствует уход в монастырь, то есть избрание «небесного жениха» вместо «земного». Христианские монашенки традиционно говорили об Иисусе как о своем женихе. Я вспоминаю своего приятеля, тонкого и умного психолога, который как-то побывал на празднике Рождества в женском монастыре, и потом очень удивлялся, что «на лицах монашенок не было следов депрессии, напротив – радостные, светлые лица». Как человек мирской, он не мог себе представить, что человек может уйти из мира в монастырь не потому что «всё проиграл», а почему-либо еще.

***

А как вам такой сюжет про невесту (древняя легенда, пересказанная в «Плоти молитвенных подушек» Роберта Ирвина): один царь решил отомстить другому, разорителю своей земли, и вот новорожденную свою дочь он с детства стал «подкармливать» ядами, начав с сосков кормилицы, в мельчайших количествах, постепенно наращивая дозы; так что к отрочеству принцесса спокойно принимала любые дозы смертельных ядов, и сама она стала настолько ядоносной, что слюной была способна прожигать фарфор. Когда она достигла брачного возраста, отец сосватал ее к сыну царя, который двадцать лет тому назад разорил его страну. Само собой, он собирался убить наследника, который к тому же был единственным, ядом ли слюны своей дочки или ядом влаги у нее между ног. Сватовство удалось, и принцесса прибыла ко двору жениха. На свадьбе произошло незапланированное: принц и принцесса влюбились друг в друга. Принцесса раскрыла жениху тайну того, что она источает яды, но его это не остановило. После кратких мгновений любви на брачном ложе принц скончался, а принцесса наутро попросила похоронить ее вместе со своим мужем. Что и было сделано.

Это опять «предназначение», и как и у поэта Фирдуси, предназначение выполненное. Предназначение является чем-то вроде скелета судьбы, в то время как наши эмоции, вроде любви ядононой принцессы к своему жениху или любви Фирдуси к своей дочке, как бы ни были важны для героя сюжета, сюжета не меняют. В этом горечь ситуации «невесты». В конце своей автобиографии Юнг написал: «У меня было много хлопот с моими идеями. Во мне сидел некий демон, и в конечном итоге это определило всё. Он пересилил меня, и если иногда я бывал безжалостен, то лишь потому, что находился в его власти… Я многим причинил боль… Я был нетерпелив со всеми, кроме моих пациентов. Я следовал внутреннему закону, он налагал на меня определенные обязанности и не оставлял мне выбора».