Февраля 1977 года, Пуна, Индия. Бродя по склонам горы Тэй, Конфуций увидел Юнг-чи, идущего в одном тулупе, перепоясанном веревкой, по вересковому полю

Бродя по склонам горы Тэй, Конфуций увидел Юнг-чи, идущего в одном тулупе, перепоясанном веревкой, по вересковому полю, поющего и играющего на лютне. «В чем причина твоей радости, Учитель?» — спросил Конфуций.

«У меня много радостей. Из мириада созданий неба человек — самое благородное, а мне выпало счастье родиться человеком. Это первая моя радость. Многие, рождаясь, не проживают дня или месяца, не вырастают из пеленок, а я уже дожил до девяноста лет. Это тоже радость. Для всех нищета является нормой, а концом — смерть. Придерживаясь нормы, и ожидая конца, о чем еще здесь тревожиться?» «Прекрасно, — сказал Конфуций. — Вот человек, знающий, как себя утешить».

Прекрасная притча, и не только прекрасная, но и весьма тонкая. Поверхностный взгляд упустит её смысл. Даосские притчи не лежат на поверхности, они очень глубоки, в них надо проникнуть, вглядеться и медитировать, только тогда вам откроется их истинный смысл. На первый взгляд кажется, что к Конфуцию относятся с большим почтением: кажется, притча говорит о мудрости Конфуция. На самом деле все наоборот.

Даосский и конфуцианский подход диаметрально противоположны. Конфуций верит в закон, в традицию, в учение, он верит в характер, мораль, культуру, общество, образование. Дао верит в естественность, индивидуальность, свободу. Дао революционно, Конфуций — конформист, приспособленец.

В даосизме меньше всего конформизма, чем в каком-либо другом учении мира, он революционен по самому своему существу. Это бунт, и даосские мистики Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ли-цзы подтрунивают над подходом Конфуция. Эта притча — насмешка. Когда я объясню, вы поймете. Насмешка не грубая, а очень тонкая. Возьмем сначала то, что лежит на поверхности.

Бродя по горе Тэй, Конфуций встретил Юнг-чи, идущего в одном тулупе, перепоясанном веревкой, по вересковому полю, поющего и играющего на лютне.

Пение, музыка, танец — язык радости, счастья, выражение того, что человек больше не горестен. Но это может быть лишь наружным, лишь проекцией, лишь культивированным, а в глубине все может быть совсем не так. Бывает, вы смеетесь, потому что не хотите плакать. Бывает, вы улыбаетесь, потому что на глаза навертываются слезы: если не улыбаться, они потекут по щекам. Иногда обретают позицию, привычное выражение лица, маску счастья: что толку показывать миру, что ты несчастлив. Вот почему люди кажутся порой такими счастливыми: каждый думает про себя, что он самый несчастный — он-то знает, как у него на самом деле, и сравнивает это с масками других. И каждый думает про себя: «Я несчастнее всех. Почему я несчастен, когда другие так счастливы?»

Пение, пляска — это, несомненно, язык радости, но можно выучить язык, не узнав радости. Этим и занимается все человечество: люди учатся только жестам, пустым жестам.

Но Конфуций обманут, он говорит:

«В чем причина твоей радости, Учитель?»

Маска обманула Конфуция: человек может быть радостен, не зная радости. Взгляд должен проникать внутрь человека; в то, что он есть, а не на то, чем он кажется. Внешность может обмануть, люди научатся внешнему. Порой... вы замечали? Вот человек улыбается: на губах симпатичнейшая улыбка, а в глазах нечто противоположное. Слова, говорящие о любви, и глаза, говорящие о ненависти, — это «вежливость».

Конфуций видел только внешнее, и внешнее обмануло его. Это первый урок: обмануло настолько, что он называет этого человека «Учитель».

Он говорит:

«В чем причина твоей радости, Учитель?»

Еще одно: у радости нет никакой причины, у радости не может быть причины. Если у радости есть причина, это вообще не радость: радость может быть только беспричинной, необусловленной. Есть причина у боязни, но у здоровья? Здоровье естественно. Спросите врача: «Почему я здоров?» — он не ответит. Он может ответить на вопрос: «Почему я болен?», ибо у болезни есть причина. Он может диагностировать эту причину, определить почему вы больны, но никто не может найти причину, отчего человек здоров. Здоровье естественно, здоровье — это то, как должно быть. Болезнь это то, как не должно быть, болезнь означает, что что-то не так. Когда все в порядке, человек здоров. Когда все сонастроено, человек здоров, тут нет никакой причины.

Но Конфуций спрашивает:

«В чем причина твоей радости, Учитель?»

И снова Ле-цзы со свойственной ему тонкостью смеется над Конфуцием, он показывает всю ложность позиции Конфуция в одном этом вопросе: Конфуций думает, что для радости могут быть причины. Для радости не может быть причин, радость просто есть — беспричинная, необъяснимая. Есть — значит есть, нет — значит нет. Когда её нет, можно найти причину, почему её нет, но когда она есть, невозможно найти причину, почему она есть. Если вы можете указать причину вашей радости, значит она культивирована, она не настоящая, не истинная, не подлинная, она не течет из вашей глубочайшей сердцевины, она достигнута вами, она вами сделана, вы играете в нее. Когда радость наиграна, ей можно найти причину, но когда она подлинно есть, она так таинственна, так первична, что причины ей найти нельзя.

Если вы спросите Будду: «Почему ты счастлив?», он пожмет плечами. Спросите Лао-цзы: «Почему ты испытываешь блаженство?» «Не спрашивайте, — ответит он. — Чем спрашивать меня, спросите лучше, почему вы не испытываете блаженства».

Это подобно ручью в горах: нет преград, и он течет; когда дорогу ему преграждают камни, он течь не может. Когда камни убраны... Не вы создаете ручей, вы только устраняете то, что ему мешает, преграду. Ручей есть, но он не может течь из-за камня. Убирая камень, вы не создаете ручей — он есть и так. Убирая камень, вы устраняете то, что ему мешает, — препятствие, — и ручей побежал. Если теперь спросить: «Почему ручей течет?», то ответом будет: «Ручей есть, вот он и течет». Если он не течет, этому есть причина. Пусть это глубоко проникнет в вас: это и ваша проблема.

Не спрашивайте себя, почему вы счастливы, не спрашивайте, по«ему кто-то блаженен: это ложный вопрос. Не спрашивайте, почему есть Бог: вы задаете ложный вопрос, и любой ответ на него будет ложен — ложный вопрос вызывает ложный ответ. «Почему есть Бог?» — неважно, он просто есть.

Задавая вопрос, Конфуций уверен в своем предварительном предположении: он думает, что у всего есть причина. Если бы у всего была причина, то существовала бы только наука, тогда была бы невозможна религия. Наука задается вопросом о причинно-следственных связях, о причинности, обусловленности. Таков научный подход: если есть что-то, ему должна быть причина; можно знать её или не знать, но причина должна быть. «Если мы не знаем её сегодня, мы узнаем завтра, но мы узнаем причину, потому что она есть». Это научный подход: все можно вывести из его причины.

А подход религии? Религия говорит, что ничто не может быть выведено из причины, а то, что может быть выведено, является несущественным. Существенное просто есть — оно существует без всяких причин, это тайна. В этом смысл тайны: ей нет никакой причины.

Вопрос Конфуция соответствует его предположению, его философии:

«В чем причина твоей радости, Учитель?»

Зачем он спрашивает? Для того, чтобы, узнав причину, другие могли воспитывать её в себе. Если кто-то говорит: «Стоя на голове, я становлюсь умиротворенным», вы тоже встанете на голову и станете умиротворенным. Если кто-то говорит: «Я счастлив, отказавшись от мира», то вы тоже откажетесь от мира и станете счастливым. Так счастье становится чем-то, чем можно манипулировать. Люди так и поступают: они подражают друг другу.

На самом деле у счастья Нет никакой причины. С того дня, когда вы это поймете, вы сможете быть счастливым в любое мгновение. Если бы была причина, было бы необходимо время, была бы нужна практика, долгая практика. В этом решительность позиции Дао: вы можете стать счастливым непосредственно в данный момент.

Что это значит? Что нет причины и не нужна никакая практика. Дело только в том, чтобы это позволить, пропустить — оно уже здесь, если вы только позволите. Не позволяя, вы становитесь камнем; позвольте — и камень убран. Дело в том, чтобы позволить. Бог здесь — позвольте ему, вот и все. Если вы не разрешите, он не войдет, он не может нарушить вашу свободу. Если вы говорите «нет», он не войдет в вас. Если на ваших дверях написано «без разрешения не входить», он подождет. Он даже не будет просить у вас разрешения — он будет просто ждать: даже спрашивать разрешения значит вмешиваться в вашу свободу. Он подождет, не станет звонить в колокольчик, он просто подождет. Бог везде, он ждет, а ждет он так тихо... вот почему его присутствия не чувствуют: кажется, что его почти нет, не правда ли? Кажется, что Бог — самое отсутствующее в мире, вот почему существуют атеисты, вот почему они могут сказать: «Где ваш Бог? Мы не видим...» Он настолько не вмешивается, он предоставляет вам совершенную свободу, а совершенная свобода включает возможность пойти против Бога.

Ваша природа является природой блаженства. Вы сделаны из материала, называемого блаженством. Но нужно дозволить его, нужно расслабиться, быть в состоянии всеприятия; тут нет никакой причины: нужно только это всеприятие. Это, в принципе, может случиться в этот самый момент — не нужно ни секунды разрыва. Если бы была причина... тогда нужно было бы много времени и даже при этом никогда нельзя было бы предугадать: возможно, получится, а может нет.

Заметьте эту разницу в подходе Дао и индуизма: индуист, буддист, джайн — все они скажут вам: прошлые рождения, карма — прежде нужно устранить все это. Многое нужно сделать, нужна строгая дисциплина, только тогда можно достигнуть. Аштавакра, Лао-цзы, Бодхидхарма, Лин Чи говорят: «Ничего не нужно, только дозвольте. Расслабьтесь, дозвольте, и в тот же момент оно польется на вас».

Конфуций говорит:

«В чем причина твоей радости, Учитель?»

«Расскажи, как ты достиг этого, расскажи мне о своем процессе, какой ты следовал методике, каким принципам, какому учению, каким священным писаниям. Как ты этого достиг?» Теперь Конфуций проявляет свою алчность, он хочет достигнуть того состояния, когда песня льется свободно, музыка течет, где постоянный праздник. Его восхитил этот человек.

... в одном тулупе, перепоясанном веревкой, поющего и играющего на лютне.

Бедняку не с чего веселиться, не с чего радоваться. Если бы он был несчастен, было бы понятно, Конфуций прошел бы мимо, даже не заметив. А этот бедняк «в одном тулупе, перепоясанном веревкой»... поет? Поет песню радости? Играет на лютне? Конфуций заворожен, очарован, но задает неверный вопрос. Даос никогда не задаст такого вопроса. Радость есть, она просто есть, тут нет никакой причины, поэтому нет никакого метода, одно понимание. Этот человек сказал:

«У меня много радостей».

Если у вас много радостей, вы еще не поняли, что такое радость: радость только одна, не может быть много радостей. Может быть много болезней, но не может быть много «здоровий». У вас одна болезнь, у меня другая, у кого-то третья, но когда я здоров, и вы здоровы, и он здоров, — какая в этом здоровье разница? Отличите ли вы мое здоровье от своего? Невозможно: здоровье универсально, болезнь у каждого своя. Болезнь от эго, здоровье — от отсутствия эго. Болезнь от тела, от ума; здоровье — вне этого, и вне этого оно едино. Мое тело не такое, как у вас; конечно, и болезнь у меня будет другая, но здоровье? Здоровье одно, у него свой вкус, всегда тот же вкус, вечно тот же.

«Каков вкус твоего блаженства?» — спросил кто-то Будду. «Отпей от моря, — ответил он. —- Отпей от одного берега, отпей от другого, попробуй отпить с любого берега или от середины океана — вкус всегда один: соленый. У блаженства один вкус». Любой, становясь Буддой, приходит к единому вкусу. У здоровья единый вкус. У здоровья ребенка, юноши, старика вкус один и тот же. У здоровья мужчины и женщины вкус один и тот же.

Но болезни различны. Медицина говорит, что даже одна и та же болезнь у двух разных людей различна, так что при той же болезни вашей жене может не помочь лекарство, излечившее вас. Вот почему нужен врач, иначе было бы довольно и фармацевта. Если бы раз и навсегда было решено, что для излечения туберкулеза требуется определенное лекарство, то какой бы смысл было идти к врачу? Это лекарство мог бы посоветовать аптекарь.

Медицина, начиная глубже разбираться в вопросах здоровья и болезни, все больше убеждается, насколько болезнь индивидуальна. «Но лечите болезнь, лечите больного. Не Увлекайтесь болезнью, вглядитесь в каждого больного, в строй его личности, в его жизненную позицию, образ жизни, привычки. И вы увидите: все, болеющие туберкулезом, болеют по-разному и требуют различного лечения.

Болезни индивидуальны, но здоровье? Здоровье вне личности, оно универсально. То же самое относится и к радости. Несчастье — это болезнь, радость — это здоровье, благополучие. Конфуций задает ложный вопрос и получает ложный ответ. Конечно, этот человек ничего не знает о радости.

Он говорит:

«У меня много радостей».

Много? Значит, что-то не так: радость одна. Если вы говорите, что у вас много радостей, вы не знаете, что такое радость. Может быть, вы говорите об удовольствиях, может быть, о так называемых «моментах счастья», которые на самом деле не моменты счастья, а лишь моменты меньшего несчастья. Человек глубоко несчастлив, и вот однажды, почувствовав себя не таким несчастным, он говорит: «Я так счастлив!» Это он сравнивает, он не знает, что такое счастье. Он знает только, что его несчастье то сильнее, то слабее. Когда оно не такое сильное, он говорит: «Я счастлив». Вы замечали это сами. Знали ли вы когда-нибудь счастье? Знаете ли вы его вкус? Вы знали лишь разные состояния несчастья.

Порой страданий так много, что они становятся непереносимыми, а иногда они сносны, подконтрольны. Вы переходите от меньшего страдания к большему, от большего страдания к меньшему, но счастье вам просто незнакомо. Раз узнав счастье, не нужно больше быть несчастным: у вас уже есть ключ. Можно открыть дверь в любой момент, но вы не можете открыть дверь счастья. Это просто показывает, что у вас нет ключа, вам знакомы только разные состояния одного и того же: то тьма, то потемки; то хоть глаз выколи, а то что-то виднеется. Но вы не знаете, что такое свет. Свет — это не один из уровней тьмы: в свете нет никакой тьмы. Свет совсем другой род энергии: ничего общего с тьмой. Свет и тьма не уместятся в одной комнате. Свет является положительностью, темнота является отрицательностью — страдание тоже.

Человек сказал:

«У меня много радостей. Из мириада созданий неба человек — самое благородное, а мне выпало счастье родиться человеком. Это первая моя радость».

На первый взгляд возвышенно, значительно и очень лестно для человека. Человек всегда думает, что он высшее Божье творение. Человек всегда думает, что он ближе всех к Богу, и это ему очень приятно. Но какое счастье может прийти от эго? От эго одни несчастья. Это одна из важнейших сущностей эгоизма: человек второй после Бога. Но это мы говорим только из вежливости, про себя-то мы знаем, что мы на первом, а Бог на втором месте.

Сама идея «я» всегда предполагает первенство, тогда все остальное — на втором месте. Фридрих Ницше искреннее других: «Я не могу допустить существование Бога: тогда я буду вторым, а вторым я быть не могу, я не могу принять положение второго». Если есть Бог, тогда я всегда буду вторым. Как бы я ни вырос, чего бы ни достиг, я буду всегда вторым и никогда первым, выше всех. Это неприемлемо, и он говорит: «Бог мертв, а человек свободен». Бог — это оковы, и он, в действительности, прав. Я говорю «в действительности», потому что такова тайная мысль каждого: каждое эго хочет, чтобы Бог был вторым.

Даже будучи истинно верующим, так называемым «религиозным», вы всегда пытаетесь управлять Богом по-своему: «Сделай, как я хочу!» В этом смысл всех ваших молитв: «Сделай по-моему. Слушай меня». Вы прилагаете все усилия к тому, чтобы сделать Бога слугой себе, вы зовете его «Господь», «Учитель», но все это побрякушки: вы пытаетесь управлять им, вы говорите: «Я никто, ты — все», но про себя знаете, кто есть кто. Даже сражаясь за своего Бога, потому что это ваш Бог. Даже когда вы приносите себя ему в жертву на каком-нибудь алтаре, вы приносите себя в жертву своему Богу. Когда вы склоняетесь перед образом Бога в храме, в церкви, в мечети, вы поклоняетесь образу, созданному вами, значит своему Богу. Вы падаете на колени перед своим же созданием, вы кланяетесь, как перед зеркалом, отражаетесь, как перед зеркалом, отражаетесь в нем и говорите: «Как прекрасно!» Христиане говорят: «Как прекрасен Христос!», индуисты говорят: «Как прекрасен Кришна!», буддисты говорят: «Как прекрасен Будда!» Буддист не признает красоту Христа: это не Удовлетворяет его эго. Христианин не признает красоту Будды: это не удовлетворяет его эго. Индуист не может поверить в красоту Христа, Мухаммеда, Моисея: это не удовлетворяет его эго.

Запомните: все мы доставляем удовлетворение своему эго всеми возможными способами: грубо или тонко, прямо или косвенно. Религиозен тот, кто знает это; религиозен тот, кто понял это, осознал это — и в осознании эго исчезает.

У религиозного человека и мысли нет, кто выше. Религиозный человек не может сказать: «Я выше, чем дерево; я выше, чем звери; я выше, чем птицы». Религиозный человек не может сказать: «Я выше всех». Религиозный человек приходит к пониманию: «Меня нет», и в этом опытном познании «меня нет» струится радость; камень удален.

А этот человек говорит:

«У меня много радостей. Из мириада созданий неба человек — самое благородное...»

Почему? Почему человечество благороднее всех? Если взглянуть на человеческую историю, создается впечатление, что человек — самый недостойный. Взгляните на зверей: в них нет столько злобы и безумия. Видали ли вы зверей, превращающихся в политиков... пытающихся пройти в президенты? Они живут естественно и естественно умирают. Дикие животные не сходят с ума или сходят с ума только в зоопарке, но это дело рук человека. На воле звери не кончают жизнь самоубийством и не становятся гомосексуальными, это бывает только в зоопарке: там они становятся опасными и могут убить. Да, они убивают, но только когда хотят есть. Человек убивает просто так: идет в джунгли, убивает тигра и говорит: «Это я просто так, из спортивного интереса. Я охотился». Слышали ли вы когда-либо, чтобы лев занимался спортивной охотой? Он никогда не охотится. Когда он голоден, он, конечно же, убивает, и это естественно для него.

Я слышал...

Раз лев и лиса зашли в ресторан. Они заняли места, и лиса сделала заказ, но только на одного. Поэтому официант спросил: «А как же ваш друг?»

Лиса ответила: «Как вы думаете, если бы он был голоден, могла бы я сидеть здесь?»

Он не голоден — ив этом все дело. Когда животные голодны, они убивают, но они никогда не убивают ради развлечения, никогда не убивают ради удовольствия; само по себе убийство их не интересует. Конечно, они интересуются пищей — в этом нет ничего плохого; человек же убивает без всякой причины. У зверей нет идеологии, они не убивают по идеологическим соображениям, они не скажут: «Я коммунист, а ты капиталист — я убью тебя». Они не скажут: «Я фашист, а ты коммунист, поэтому я убью тебя». Они не убивают по идеологическим мотивам, они не убивают из-за того, что они христиане, индусы или мусульмане.

Человек может убить по любой причине и вовсе без причины. Индус может убить мусульманина, мусульманин может убить индуса, христианин может убить мусульманина и буддиста... и так далее и тому подобное. И за что? Из-за абстрактных учений и принципов. Никто не готов жить ради этих принципов, но убить готов каждый. Если вы оскорбите Библию, христианин готов вас убить, а спросите его: «Живешь ли ты по Библии?», он ответит: «Это так трудно». Никого не волнует, живет ли он по Библии, но если зовут убивать, он всегда готов.

За последние три тысячи лет на земле велось пять тысяч войн. Нет, звери не столь недостойны, у них естественное благородство. Человек слишком коварен.

Но этот человек говорит:

«Человек — самое благородное, а мне выпало счастье родиться человеком. Это моя первая радость».

Это не радость, это удовольствие от эгоистического чувства: «Я кто-то». И запомните: это не может привести вас к настоящему счастью, потому что основано на сравнении. Ощущая себя первым, можно в любой момент почувствовать себя и последним.

Я слышал, что один религиозный человек, известный в Индии праведник, говорил своим ученикам: «Всегда смотрите на тех, у кого еще меньше, чем у вас, и вы будете счастливы. Если у вас есть дом, смотрите на тех, у кого его нет». Конечно, вы почувствуете себя счастливым. «Если у вас один глаз, посмотрите на слепого и почувствуете себя счастливым». Но что это за счастье? И что это за религия? И конечно, вам не отбросить обратной стороны: одноглазому приятно смотреть на слепого, но что ему делать, если навстречу попадется человек с двумя сияющими глазами? Он почувствует себя несчастным.

Ваше так называемое счастье основано на несчастье и таит несчастье.

Нет, никто не пришел к счастью через сравнение. Счастье — это состояние несравнивания. Не сравнивайте,

Я слышал...

Папа взял Сонни на шоу с участием пятидесяти красивых максимально оголенных актрис. В продолжение всего сеанса папа только пыхтел и сплевывал: «Тьфу! Тьфу! Тьфу!» «В чем дело, папа, тебе не нравится шоу?» «Конечно, нравится, просто я думаю о твоей матери».

Если вы сравниваете, сравнение принесет вам неприятности и создаст трудности. Запомните: не бывает счастья от сравнения.

Но этот человек говорит:

«У меня много радостей. Из мириада созданий неба человек — самое благородное, а мне выпало счастье родиться человеком. Это моя первая радость».

В этом мало радости, это просто возвеличивание эго: вам приятно, вы чувствуете себя первым, но тот, кому надо быть первым, чтобы ему было приятно, живет как на вулкане. Тот, кому нужно быть первым, чтобы чувствовать себя счастливым, страдает от комплекса неполноценности. Только неполноценный думает о превосходстве. Настоящий человек, подлинный человек — не первый и не последний, он просто есть — уникальный, и нет выше его, нет ниже его.

Во всем существующем царит равенство: деревья и камни, звери и птицы, мужчины и женщины, Бог — все разделяют единое существование в равной степени. Как только вы увидите это потрясающее равенство, это единство, вы становитесь радостны. И тогда у радости нет причины, она беспричинна.

«Многие, рождаясь, не проживают дня или месяца, не вырастают из пеленок, а я уже дожил до девяноста лет. Это тоже радость».

Сравнение... кто-то умер, только родившись, кто-то умер молодым, и он говорит: «Мне девяносто, я прожил долгую жизнь, отчего же мне быть несчастным? Я счастлив, я прожил дольше, чем другие». Но если бы эти другие не умерли, что тогда? Если бы он был один во всем мире, был бы он счастлив? Представьте: весь мир исчез, остался один этот человек; нет зверей, нет птиц, нет камней — ему не с чем себя сравнивать. Девяносто лет, ну и что? Все его счастье исчезнет: оно коренится в сравнении.

Дао говорит: «Если ты один, абсолютно один и твое счастье при этом остается тем же, значит ты достиг, — иначе ты не достиг».

«Сравнительное» счастье — это псевдосчастье. «У меня машина, а у тебя нет. У тебя нет, вот я и счастлив». Тут есть что-то глупое: как я могу быть счастлив потому, что у тебя нет машины? «У меня дом, а у тебя нет. У тебя нет дома, вот я и счастлив». Такому счастью больше бы хотелось несчастья других, чем своего счастья. «Нет у тебя дома, нет у тебя машины — я счастлив, потому что ты несчастлив». Логика — просто прелесть. Поймите эту логику, её арифметика очень проста: «Я счастлив, когда другие несчастливы, так что чем больше другие будут несчастливы, тем я буду счастливей. Если весь мир провалится в ад, тогда мне будет совсем хорошо». Такова эта логика, так человек мыслит.

В Калькутте я часто бывал в самом красивом в городе доме. Он был из мрамора, в самом деле прекрасный, отделанный с тонким вкусом: десять акров в центре Калькутты — что-то немыслимое. Хозяин любил дом без памяти: всякий раз, когда я гостил у него, он рассказывал о сделанных им новых улучшениях, водил показывать бассейн, зеленую лужайку... Но в последний раз, когда я у него был, он выглядел очень несчастным. «В чем дело? Ты ничего не показываешь. Ничего новенького?»

«Мне уже неинтересно. Ты же видишь, что мой сосед через дорогу построил дом еще лучше и, пока я не сумею построить дом больше его, не будет мне счастья».

У него же остался его прекрасный дом, но радость исчезла.

«Что общего у твоего счастья с твоим соседом? Если он построил больший дом, то каким образом это касается тебя? Твой-то дом остался там же, а ты растерял свое счастье, значит ясно, — говорил я ему, — совершенно ясно, что ты был счастлив не оттого, что у тебя богатый дом. Ты был счастлив оттого, что у соседа — бедный».

Наблюдайте, всегда наблюдайте. Жестоко быть счастливым, видя чужое несчастье. Так люди начинают двигаться в ложном направлении: становятся угнетателями, эксплуататорами, становятся опасными; это проклятье человечества, но логика у них та же.

Вот что говорит этот человек: «Я счастливее других, многие умерли совсем юными, а мне уже девяносто. В этом моя Радость.»

«Для всех людей бедность является нормой, а концом — смерть. Придерживаясь нормы и ожидая конца, о чем еще печалиться?»

«Почти все бедны, — говорит он, — поэтому быть бедным нормально; и все, конечно, умрут, — умру и я. Я беден, я умру; все бедны, все умрут, — отчего же чувствовать себя несчастным? Вот почему я счастлив».

Это не счастье.

«Прекрасно!» — воскликнул Конфуций.

На Конфуция это произвело сильное впечатление.

«Прекрасно!...вот человек, знающий, как себя утешить».

В этой фразе проглядывает лукавая улыбка Ле-цзы. Он показывает, что на Конфуция это произвело огромное впечатление:

«Прекрасно!... вот человек, знающий, как себя утешить».

Для Конфуция цель — быть довольным жизнью, цель — иметь утешение. Искать большего, говорит Конфуций, значит искать невозможного. Это все, что может быть у человека, а этот человек знает, как себя утешить: он счастлив, он поет.

Но Дао понимает, что утешение негативно: это не удовлетворение. Удовлетворение не имеет ничего общего с утешением, удовлетворенность — совсем другое измерение. Попытайтесь это понять: утешение — рационализация своей ситуации; стараться не беспокоиться, стараться не обращать внимания — создать буферную зону вокруг себя. Гурджиев называет это «буфером»: каждый создает вокруг себя буферную зону, чтобы жизнь не была столь мучительна.

Буфера ставят на автомобилях, чтобы не трясло на ухабистой дороге, — а жизнь очень ухабиста. Буфером служат пружины. Ухабы тяжелой дороги смягчаются пружинами, чтобы вам не отбило все печенки.

Так называемая «философия утешения» — это буферы. Вы видите, что бедны, вас окружает глубокое несчастье — создайте буфер: «А сколько бедных? Миллионы бедных, так чего же печалиться? Такова жизнь.» Вы создали буфер.

Вы больны, возникает чувство несчастья и горечи, — пойдите в больницу, посмотрите на людей и почувствуете себя просто счастливым. Вы создали буфер: вы больны, но не в такой степени, как другие. Потеряли ногу — пойдите на угол, посмотрите на нищего, потерявшего обе ноги, и почувствуете утешение.

Это буферы: всегда смотреть на тех, у кого нет и того, что есть у тебя. Так жизнь становится спокойнее, удобнее, не трогает. Постепенно между вами и жизнью создается такая дистанция, что до вас через буфер вообще ничего не доходит. Вы живете, запечатанные в свои буферы, философии, утешения. Настанет день, и жизнь кончится, но вы можете себя утешить: каждый умрет, со мной не произойдет ничего особенного, не со мной одним Бог поступает так сурово. Можете обратиться к теории многих рождений: душа вечна, а вы родитесь снова. Можете считать, что умирает только тело, а что такое тело? Лишь кости и плоть, кровь и нечистоты: ничего в нем хорошего, грязный мешок, пусть оно умирает, но ваша чистая душа пребудет вечно, — создан буфер.

Эти буферы не позволяют вам увидеть, какова же реальность, — это способ утешить себя, но Конфуций считает, что утешение — конечная цель: если человек может себя утешить, он понял все искусство жизни. Конфуций думает, что вся жизненная мудрость — прожить в этом несчастном мире относительно свободно, относительно легко, не падая под непомерной ношей. Да, есть несчастье, но от него можно защититься, создавая концепции, давая всему разумные объяснения. И человечество переходит от одного разумного объяснения к другому, но находит всегда только новые разумные объяснения.

На Востоке, например, рационалистические объяснения очень древние: если тебе плохо, значит ты дурно поступал в прошлом, в прошлых жизнях. Что-то было дурно в твоем прошлом, ты создал плохую карму, отсюда твои несчастья, теперь все объяснено и можно страдать спокойно. Вы сшили, теперь распарываете.

Был, говорят, один отличный портной. Его уличили в воровстве и посадили в тюрьму на два года. Мэр города решил навестить его: это был лучший портной, и весь город оплакивал его отсутствие. Зайдя в камеру, мэр увидел, что он шьет, — старая привычка, и что собственно еще делать? «Я смотрю, ты шьешь?» — «Нет, сударь, распарываю».

Вся философия кармы в том, что вы теперь распарываете то, что сшили раньше. Вы породили причину, и вот естественное следствие. Утешает... Так что, все справедливо: Бог к вам справедлив, мир к вам справедлив, общество к вам справедливо, — это просто ваша карма, что поделаешь. Надо пройти через нее и надо остаться уравновешенным, держать баланс и больше так не делать, иначе в следующих жизнях будет то же самое. Это единственное, что можно сделать: нельзя изменить прошлое, но можно изменить будущее... прекрасное утешение.

На Востоке оно помогает оставаться в бедности, в нищете. Оно помогает Востоку оставаться уродливым и грязным, оно помогает Востоку утешать себя, и это утешение превратилось в грандиозную летаргию. Ничего нельзя поделать, нужно только терпеть. Все, что нужно, — это быть осторожным с будущим. Надо принять прошлое и опасаться будущего, — вот и все, но даже в нищете и несчастье Восток кажется счастливее Запада. Почему? У Востока красивый, замечательный буфер, сильный буфер для защиты себя.

Каждое общество должно было создать те или иные утешения. Одним из самых утешительных процессов на Западе является психоанализ: вы идете к аналитику, и он возлагает всю ответственность на вашу мать. Вы чувствуете большое облегчение: «Я-то что могу сделать?» Нельзя изменить свою мать, так же, как нельзя изменить свое прошлое: ваша мать — это ваше прошлое, что тут поделаешь? В другой раз будьте немного осторожнее! Не попадайте ни в чью утробу — вот и все. Так уж случилось: вы родились от такой-то матери и она испортила вам жизнь — вы не в ответе, как приятно. Просто несчастье, что так случилось, но раз уж случилось, так случилось, примите это. Процветай психоанализ многие годы, — и он убедит вас принять, приготовит к тому, чтобы принять: вот так, мол, и тут ничего не поделаешь. Все эти объяснения — рационализация: нашли ответы на все вопросы, о чем бы вы ни спросили.

Если вы курите, есть ответ, почему вы курите: ваша мать отняла вас от груди раньше, чем вам бы этого хотелось, поэтому вы курите, так что вы уже не отвечаете: что же делать? Сигарета — замена материнской груди: от груди — теплое молоко, от сигареты теплый дым; вы держите сигарету, как материнскую груды

Но когда это приходит к ним самим, тогда это беда. Говорят, что Фрейд все объяснял с позиций сексуального влечения — что бы вы ни делали, он всему находил сексуальное объяснение. Если во сне вы взбирались на гору, то это проявлялась ваша сексуальность — вы взбирались на женщину. Если вы во сне быстро ехали, то все дело в сексуальном влечении: вы хотели быстрее проникнуть в женщину. Все его объяснения были связаны с сексом. Так же, как на Востоке все объяснялось и оправдывалось в терминах души, так и Фрейд думал обо всем в терминах секса.

Но иногда и он был в затруднении: Фрейд сам был заядлым курильщиком, поэтому он должен был говорить... Однажды кто-то спросил его: «Как вы объясните то, что вы курите?»

«Иногда сигара — это просто сигара, — ответил он, — и ничего, кроме сигары».

Конечно же, ученик не был удовлетворен и поэтому сказал другим ученикам: «Это просто показывает, что это и есть разумное объяснение того, что Зигмунд Фрейд курит сигары».

Он хотел защитить себя. Сейчас, конечно, неразумно думать, что у него были какие-то комплексы по отношению к своему курению. У всех, конечно, есть комплексы, и все должны прибегать к утешению, что из-за этих комплексов... Но Фрейд не мог иметь комплексов, в противном случае он стал бы беспокоить сам себя: «Но как же я, основатель психоанализа, могу курить, хотя и знаю, что это?» Вот он и говорит: «Иногда сигара — это просто сигара».

Такой способ объяснения становится на Западе превалирующим, это принимает уже размеры эпидемии. Психоанализ всегда стремится узнать «почему», как будто от этого что-то меняется. Почему вы несчастны? Пойдите к психоаналитику, и он вам найдет эти «почему»; отец у вас был такой-то, мать такая-то, детство такое-то, — вот «почему». И вам очень хорошо: вам очень хорошо, потому что теперь у вас есть разумное объяснение.

Я слышал самую короткую психиатрическую шутку. Послушайте внимательно, она очень маленькая. Будьте внимательны!

Один спросил другого:

— Ты психиатр?

— Почему ты спросил?

— Значит, психиатр!

«Почему», постоянное «почему», как будто «почему» все объяснит. Оно просто откладывает, отодвигает всю проблему немного назад, но ведь снова можно спросить «почему». Индуизм отвечает: «Было что-то дурное в прошлой жизни». — «Почему?» — «Потому что было что-то дурное в еще более Ранней жизни». — «Почему?» — Тут махатма рассердится и скажет: «Хватит! Ты преступаешь границы. Об этом не спрашивают, это испытывают на своей шкуре». Какой смысл говорить, что причина этой жизни в прошлой, а прошлой в позапрошлой? Но так же, как на Востоке религия стала утешением, на Западе утешением стал психоанализ.

Психоанализ испытывает почти навязчивую потребность анализировать и находить причину всего на свете. В Америке это стало уже коллективным неврозом: всякий ходит к аналитику или психиатру. Женщины, встречаясь в клубе, говорят о своем психиатре: что он сказал и насколько глубок его анализ. И все сводится к нижнему уровню. Если вы спросите психоаналитика: «В чем причина лотоса?» — «В болотной грязи», — ответит он. В чем причина вашего духовного опыта? Он обратится к сексу, — болотной грязи, нижнему уровню.

Но как бы то ни было, это помогает. Если вы убедитесь, что все махатмы, экспериментирующие с сахасрарой, испытывают только сексуальное переживание, сублимированную сексуальность, вам становится легче: не о чем печалиться, не нужно ничего искать, — это просто возвышенная сексуальность. И вам становится хорошо там, где вы находитесь. Если Будда достиг блаженства, это только сексуальная фантазия, так что все в порядке: можно читать «Плейбой» и наслаждаться своими сексуальными фантазиями, потому что переживание Будды тоже только возвышенная сексуальная фантазия. Утешения...

Я слышал о происшествии времен Второй мировой войны. Священник приехал на фронт читать проповедь о предопределении, о судьбе.

Он убеждал солдат не тревожиться о своей судьбе на поле боя: если кому суждено умереть, пуля найдет его, где бы он ни был, а кому суждено уцелеть, того не тронет ни одна пуля.

Вскоре разгорелся бой, засвистели пули, священник быстро-быстро побежал и спрятался за большим деревом. Заметивший это солдат спросил, как увязать недавнюю проповедь о предопределении и поведение священника.

«Ты не до конца понял теорию и принцип предопределения, — ответил тот. — Мое предопределение заключается в том, чтобы побежать и спрятаться за этим деревом».

Объяснения, объяснения... умные утешения... места, где спрятаться...

Жизни надо смотреть в лицо. Она груба, в ней много боли, но боли надо смотреть в лицо. Есть несчастье, и его надо встретить, его надо пройти без всяких объяснений, без всяких утешений. Если вы сумеете прожить жизнь, не теоретизируя о ней, а прямо, непосредственно, с мгновенной реакцией, мгновение за мгновением, — то однажды вы придете к источнику радости: не к утешению, а к удовлетворению. А какая разница? Удовлетворение — позитивное состояние вашего существа, утешение — только негативное. У меня один глаз, у других ни одного, — и я утешен. Я несчастен, другие еще несчастнее, — и я утешен. Я молод, другие стары, — и я утешен. Я стар, другие умерли молодыми, — я утешен.

Утешения, утешения, но все до одного пустые.

Конфуций верит в утешения, Ле-цзы — в удовлетворение, и разницу надо запомнить. Удовлетворение приходит только тогда, когда вы не сравниваете, когда вы просто в себе, полностью в себе, — укоренились, нашли центр. А будучи в себе, вы вдруг понимаете, что все целое — ваше и вы — часть этого целого; вы не отдельны. Эго исчезло, вы стали вселенной. Это мгновение великого удовлетворения, великого благословения, но это благословение, это удовлетворение не приходит через рациональные объяснения; оно приходит через осознание, — в этом вся разница.

Утешение — это рационализация, удовлетворение — это осознание.

Итак, есть три состояния сознания. Неудовлетворение — состояние сравнения: сравнения с теми, у кого больше, чем у вас, — отсюда неудовлетворенность. У кого-то отличная машина, а вы ходите пешком; вы пешеход, отсюда неудовлетворенность. Второе состояние — состояние удовлетворения; вы пешеход и встречаете безногого нищего, — сравнение с тем, у кого меньше, чем у вас, но все равно сравнение. Неудовлетворение — одна сторона монеты, удовлетворение — так называемое удовлетворение, — другая, а монета называется «сравнение». Когда вы вовсе забрасываете эту монету — удовлетворение и неудовлетворение вместе, — тогда вы вдруг оказываетесь в состоянии несравнивания: это настоящая удовлетворенность. Тогда вы не сравниваете, у кого больше, у кого меньше. Дело не в том, чтобы иметь, а в том, чтобы быть. «Иметь» никогда не поможет.

Позапрошлой ночью я читал необычную статистику, которую Брайт приводит в своей замечательной книге «Иисус и интеллектуал».

В 1923 г. в Чикаго в отеле «Эйджвотер Бич» состоялась важная встреча: девять крупнейших финансистов мира — Чарльз Шваб, президент крупнейшей независимой сталелитейной компании; Самуэль Инсал, президент самой крупной страховой компании; Говард Гопсон, президент крупнейшей газовой компании; Артур Коттон, крупнейший спекулянт пшеницей; Ричард Витни, президент Нью-Йоркской биржи; Альберт Фол, член правительственного кабинета; Лион Фрезер, президент международного банка по освоению земельных участков; Гесс Ливермор, крупнейший «медведь» Уолл-стрита и Ивер Крюгер, глава крупнейшей монополии.

Через двадцать пять лет Чарльз Шваб умер банкротом, живя на чужие деньги в течение пяти лет перед смертью; Самуэль Инсал умер в ссылке в чужой стране по судебному определению; Говард Гопсон сошел с ума; Артур Коттон умер за границей, запутавшись в долгах; Ричард Витни окончил свои дни в Синг-Синге; Альберту Фолу приговор был смягчен, чтобы он мог умереть дома; Гесс Ливермор, Лион Фрезер и Ивер Крюгер покончили жизнь самоубийством. Все эти люди научились хорошо делать жизнь, но никто из них не научился тому, как жить!

Вы можете иметь столько, сколько хотите, но, имея, никто еще не достигал жизни. Жизнь приходит только через «бытие», а не через «имение».

Есть три типа людей: имеющие — от мира сего; отказавшиеся — не от мира сего. Это не противоположности, как может показаться; один верит, что он достигнет счастья, имея как можно больше; другой верит, что он достигнет счастья, имея как можно меньше, но оба верят в «иметь». Третий тип — совсем другое измерение — принадлежит бытию: ни «иметь», ни «не иметь».

Это я понимаю под санньясой: не будьте от мира, не будьте не от мира. Не сравнивайте с теми, у кого больше; не сравнивайте с теми, у кого меньше. Не сравнивайте, просто будьте собой... позвольте себе быть, и это быть принесет огромную радость. И радость эта будет радость, а не радости, — одна, а не много. И у радости этой не будет причины, она будет беспричинна, — как здоровье, когда все хорошо.

Я слышал...

Был однажды человек, одинокий и несчастный. И взмолился он к Богу: «Господи, пошли мне прекрасную женщину: я очень одинок, мне нужен друг».

Бог рассмеялся: «А почему не крест?»

Человек рассердился: «Крест?! Мне что, жизнь надоела? Я хочу только красивую женщину».

Что же, он получил красивую женщину, но вскоре стал еще несчастнее, чем раньше: эта женщина стала болью в сердце и камнем на шее.

Он снова взмолился: «Господи, пошли мне меч». Он собирался убить женщину и освободиться от нее, мечтая вернуть доброе старое время.

И снова Бог засмеялся: «А почему не крест? Не послать ли тебе уже крест?»

Человек разгневался: «А ты не думаешь, что эта женщина хуже любого креста? Пошли мне меч».

Появился меч. Он убил женщину, был схвачен и приговорен к распятию.

И на кресте, молясь Богу, он громко смеялся: «Прости меня, Господи. Я не слушался тебя, — ты спрашивал, не послать ли мне крест с самого начала. Если бы я послушал тебя, я избавился бы от всей этой ненужной суеты».

Мир, иной мир: жизнь хозяина дома и жизнь монаха... столько волнений. Если слушать Дао, то откровение его очень просто: укоренись в себе и ты избавишься от всех проблем, — проблем нужных и ненужных. Просто будь".

Существование — цель Дао.

И вот что еще надо понять: существование, бытие... вы уже есть, нет никакого становления, вам не надо никем становиться, — это уже есть, это уже есть в вас, нужно только позволить этому открыться, так, чтобы аромат освободился и стал доступен всем ветрам. И это подлинная песня, радость.

Тот человек пел, но песня эта была деланная: она шла из утешения, — это не настоящая песня. Он играл на лютне, но это была не настоящая музыка: настоящая музыка звучит только тогда, когда вы глубоко укоренились в себе. Тогда вы становитесь инструментом и Бог играет на нем.

Запомните: если вы ищете утешения, вы найдете его, но это фальшивая монета. Уютная, удобная, она похожа на наркотик: вы берете его и остаетесь несчастным, убожество не меняется, но вы забываете о нем. Утешение — вид опьянения: ничего не меняется, потому что дверь к несчастью остается открытой, — вы продолжаете сравнивать. Сравнение — корень убожества. Быть несравнивающим — быть не выше и не ниже, просто быть самим собой; не думать относительно других, а Думать исходя только из своего глубочайшего одиночества, — тогда вы счастливы.

Я слышал...

Фигура у нее была замечательная, одна из миллиона: великолепные формы, упругая, подтянутая, прекрасно владеющая телом, но несмотря на все эти дары природы у нее рано развился невроз по поводу того, что за ней подглядывают.

— Какие меры вы принимаете от этого бедствия? — спросил её психиатр.

— Я закрываю окна, задергиваю шторы и раздеваюсь всегда за ширмами.

— А чтобы мальчишки не подглядывали в замочную скважину?

— Распахиваю дверь.

Конечно, если распахивать дверь, никто не сможет подглядывать в замочную скважину. Но дверь распахнута, — к чему тогда все это? Таково же и утешение: дверь остается открытой — утешение основано на сравнении, и несчастье основано на сравнении, так что дверь открыта, а вы все больше проникаетесь утешениями, все больше и больше задыхаетесь в своем теоретизировании, разумном объяснении, — все больше и больше изоляции. Прячась за своими буферами, вы упускаете жизнь.

Отбросьте сравнение.

На первый взгляд, эта притча ничего не имеет против Конфуция. Это стиль людей типа Ле-цзы, — они люди очень тонкие, деликатные. Он ни слова не сказал против Конфуция, разнеся при этом всю конфуцианскую философию. Так что притчи эти непростые. Они, конечно, просты, но очень глубоки. Надо как следует покопаться, нужно проникнуться ими, нужно понять разницу между учением и естественностью.

Дао против всего, относящегося к учению. Дао за все, относящееся к естественности. Дао — это естественность, Дао — это таковость, Дао — это глубочайшее приятие того, что есть. И в этом приятии человек расцветает.

Глава 4