Глава 4. Когда стало ясно, что “Doors” на некоторое время задержатся в “Whiskey” - а они всерьёз прекратили валять дурака уже через пару недель - все четверо сменили

Когда стало ясно, что “Doors” на некоторое время задержатся в “Whiskey” - а они всерьёз прекратили валять дурака уже через пару недель - все четверо сменили место жительства. Джон и Робби, наконец, вылетели из родительского гнезда и поселились вместе в небольшой квартирке в Лорел Кэньон, пытаясь найти ещё какую-нибудь работу для группы. Рэй и Дороти сняли комнату длиной в 18 метров с видом на пляж, она идеально подходила для репетиций. Джим переехал к Ронни Хэрэн, в небольшую квартиру, снятую за 75 долларов в месяц, в нескольких кварталах от “Whiskey”, и именно здесь она начала разговор с Джимом о составлении контракта и о том, что она называла “промоушном”.

Кроме того, она начала обзванивать фирмы звукозаписи, приглашая их представителей посмотреть на (её слова) “американских “Rolling Stones””. Некоторые и впрямь приезжали. Продюсеру “Beach Boys” Нику Венету они не понравились совсем.

Лоу-Адлер, у которого уже были “Mamas and Papas”, остался непреклонен, как и девять месяцев назад, когда Джим и Рэй давали ему свою демозапись. Приезжал кто-то из “Rolling Stones”, когда те были в городе; но и на них “Doors” не произвели впечатления. Как и на Джека Холзмана, тридцатишестилетнего супермастера электроники и продюсера фолкмузыки, основателя и президента “Elektra Records”. “Elektra” была тогда маленькой компанией, делающей первые шаги на рок-рынке с группой “Love”. Вечером в середине июня, первый раз услышав “Doors”, Джек заявил: “У этой группы нет того, что надо”.

Конечно, ещё раз посмотреть “Doors” Холзману настоятельно советовала Ронни, но кроме неё ещё и Артур Ли, лидер “Love”. Итак, он вернулся и решил, что было что-то привлекательное в игре Рэя на органе. К четвёртому визиту он “созрел”, чтобы сделать свой выбор, предложив “Doors” контракт. Он хотел заключить его на год, с правом, по его словам, продления ещё на два, или до тех пор, пока они не запишут шесть альбомов - это будет дольше. Взамен “Doors” должны были получить 2500 долларов в качестве аванса в счёт будущих гонораров - 5 процентов от общей цены проданных записей.

Предложение Джека подчёркивало две самые очевидные характеристики “Elektra”: её искренность и её размер. Джек хотел дать понять, что “Elektra” была тесным деловым предприятием, чья маленькая, но чёткая организация была доступна всем. Артисты “Elektra”, по его словам, имели свободный и немедленный доступ к кому угодно в компании... и контракты заключаются с очень немногими (по сравнению с “Columbia”); штатные сотрудники могли непосредственно прилагать усилия к поддержке конкретных групп.

Звучало заманчиво. Прошло то время, когда “Doors” хотели быть лишь “такими же большими, как “Love””. Теперь они хотели большего, и, возможно, в этом могла бы помочь маленькая компания. Кроме того, это было единственное конкретное предложение от фирмы. После опыта с “Columbia” они были осторожны в выборе контрактов, но при этом они страстно хотели записываться. Они сказали Джеку, что подумают, и Джек улетел обратно в Нью -Йорк.

Первым человеком, которому они показали контракт, был Билли Джеймс, их друг из “Columbia”. Он сказал, что не в состоянии оценить его по справедливости, потому что собирался уйти из “Columbia” и открыть офис “Elektra” на Западном побережье. Если они решат работатьс “Elektra”, Билли обещал сделать всё от него зависящее, чтобы помочь им добиться желаемого. И ещё он посоветовал им найти адвоката, который помогал бы им в работе.

Когда они пришли с контрактом к Ронни Хэрэн, она отвела их к своему адвокату, Олу Шлезингеру, который согласился представлять их интересы, но с условием, что в случае их конфликта с Ронни он должен будет принять сторону Ронни. Это насторожило “Doors”, и Робби обратился к своему отцу, который стал их временным бизнес-консультантом, а тот отправил их к своему поверенному, энергичному седому советнику с Беверли Хиллз, тоже с замечательным раньонескским именем Макс Финк.

Пока Макс вёл переговоры с Холзманом, Джим казался необычно возбуждённым. Он пережил две недели тяжёлого запоя, когда на афишу “Whiskey” попала британская группа “Them”, а её певец и автор песен не только носил ту же фамилию, что и Джим, но и имел множество одинаковых с ним привычек. Джим и Вэн были уверены, что они родственники, и выпили по этому поводу.

За этим последовал период более активного, чем обычно, приёма наркотиков. Почти каждый день Ронни видела его глотающим кислоту, а однажды, она клянётся, он выкурил 170 граммов травы за день - не спав полночи, куря папиросы толщиной с указательный палец. Квартира была замусорена зёрнами и стеблями, Ронни была в ярости. Джим не обращал на неё внимания, говоря, что всё время с тех пор, как Робби и Джон были арестованы, они стали параноиками в отношении наркотиков и совершенно его достали, заставляя разбавлять траву. “ Как раз потому, что они медитируют...” Он не закончил предложение. Джим не был готов к медитации, но сходил на одну из лекций Махариши, чтобы самому посмотреть - будет ли он счастлив. Джим решил, что да, и написал по по этому поводу песню “Принимай всё, как есть”: “ Двигайся медленно / Это будет нравиться тебе всё больше и больше / Принимай всё, как есть / И лучше - смеясь ”. Но он не был склонен принимать дисциплину медитации.

К этому времени у “Doors” в “Whiskey” появились свои преданные фаны. Как-то раз Джим не вышел на сцену в первом отделении, так что Рэю, Робби и Джону пришлось играть без него, и Рэй пел все партии вокала. После этого Робби вернулся в раздевалку, а Джон с Рэем отправились в “Tropicana”, где они надеялись найти Джима.

Во время этой десятиминутной поездки Рэй и Джон говорили о Джиме и о наркотиках. Джон был заметно раздражён, почти зол. Рэй выглядел спокойнее. “Это только кажется, что Джим употребляет очень много наркотиков, потому что ты их сильно разбавляешь”, - сказал он.

Да? Но я никогда не употребляю кислоту чаще, чем раз в неделю, - ответил Джон, - а Джим, между прочим, сидит на ней через день.

Они остановили машину у двери Джима.

Джон не спорил, что никогда на самом деле не понимал Джима. “Он действительно хотел выйти за пределы самого себя, по всем направлениям идя к краю, как можно дальше - всякий раз. Вдумайтесь! Я никогда этого не понимал, потому что я шёл от индийской метафизики, как бы то ни было. Он же всегда был в Ницше, и в “что-всё-это-значит”, и в экзистенциальном поиске”.

Рэй вздохнул, переходя автостоянку и направляясь к дверям комнаты Джима, снятой за 8 долларов в день. Рэй бормотал строчку из песни: “Прорвись насквозь на другую сторону...”

Джон и Рэй подошли к двери. Постучали. Ответа не было, но им послышалось внутри какое- то движение.

Джим? Открой, это Рэй и Джон.

Наконец, Джим открыл дверь. Он пристально посмотрел на ребят.

Десять тысяч микрограммов, - всё, что он сказал.

Рэй засмеялся, не поверив. Нормальная доза ЛСД - от 350 до 500.

Ну, объясни, что случилось. Ты уже пропустил первое отделение. У Танзини будет, что вспомнить.

Джим двинулся вглубь комнаты, мотая головой.

Нет, парень, нет. Сюда... - Он открыл ящик кухонного шкафа для посуды. - Сюда, берите. Джим зачерпнул две горсти ЛСД в маленьких пурпурных пакетиках, предлагая их Джону и Рэю. Рэй заметил, что в шкафу была, кроме того, упаковка травы. Целый килограмм.

Во втором отделении творился совершенный бардак, но к тому времени, как “Doors” должны были выйти на сцену на последние 40 минут, Джим был уже в приемлемом состоянии.

Мы сыграем в этом отделении “Конец”, - сказал он, кивая головой, как если бы был этим весьма озабочен.

“ Конец” стал самой незабываемой работой “Doors” - вернее, он станет ею после этого концерта. Эта песня воплощала собой концепцию рок-театра даже больше, чем “Когда музыка закончилась”. Ещё недавно простая двухстрофная прощальная песня, теперь она длилась вдруг двенадцать минут, и почти на каждом концерте Джим вставлял в неё или менял местами новые кусочки текста. В тот вечер Джим снова всех удивил.

В тёмных узких штанах и тенниске, с вьющимися по плечам волосами, с небритым лицом в духе Боттичелли, он прятался в играющих тенях танцплощадки “Whiskey a Go Go”. Остановился, глянул на девушек в стеклянной клетке. На площадке был Вито и его свита повёрнутые на музыке шуты в прозрачных кружевах, известные раскручиванием новых команд. Это они нашли в “Ciro’s” “Birds”, потом в “Bido Lito’s” “Love”, ставших членами “Mothers’ Auxiliary” Фрэнка Заппы. Вито со своей компанией в будни проходил в “Whiskey” бесплатно, поскольку следом за ним непременно являлись и “платные” завсегдатаи.

Джим, сутулясь, двинулся по направлению к сцене; глаза закрыты, голова склонена на плечо. Он наблюдал, как занимали свои места Джон, Робби и Рэй, затем сам присоединился к ним, сдвинувшись к органу Рэя. Последовали нестройные звуки разминки, затем пауза, наконец, Джим и музыканты оказались в темноте.

Танцплощадка постепенно успокоилась.

Джим повис на микрофонной стойке, голова запрокинута назад, глаза закрыты, одна рука держит микрофон, другая закрывает ухо. Поставив ногу на основание микрофонной стойки, он начал печально декламировать стихи.

Это конец, дорогой друг.

Это конец, мой единственный друг,

конец

Наших тщательно продуманных

планов. Конец

Всего, что было устойчиво, конец,

Нет ни безопасности, ни удивления,

конец.

Я никогда не загляну в твои глаза опять.

Можешь ли ты представить, что будет,

Так безгранично и свободно

Безнадежно в необходимости

Чьей -то незнакомой руки

На безнадежной земле.

Музыкальное сопровождение было столь же гипнотическим, как и жалобно-угрожающий голос Джима. Сердцебиение органа Рэя, внезапные восклицания барабанов Джона, подобные ситару гитарные проходы Робби.

Потерянные в римской пустыне боли,

Все дети безумны;

В ожидании летнего дождя - й-й-е-е-е...

Джим тщательно выговаривал слова. Он делал паузы между слогами, будто выбирая слова так же заботливо, как хирург обращается со скальпелем. В его подаче, в музыке было ощущение сдерживания, предостережения, ожидания, страха.

На окраине города опасность

Езжай по королевскому шоссе, baby.

Таинственные места внутри

золотого рудника.

Езжай по шоссе на запад, baby.

На танцплощадке “Whiskey” все замерли - масса тел молча ждёт, пристально глядя на Джима - неподвижного с начала песни. Всё стихло даже в баре. Никаких разговоров во всём клубе. Даже официантки очарованы фигурой на сцене.

Езжай змеёю шоссе.

Езжай змеёю шоссе к озеру,

Древнему озеру

Змея длиной... в семь миль;

Езжай змеёю шоссе.

Змея стара, её кожа холодна.

Запад лучше всего.

Запад лу-у-учше всего-о-о-о-о.

Доедем туда и сделаем всё остальное.

Голубой авто-о-о-бус ждёт нас

Голубо -о-ой авто-о-обус ждёт нас

Водитель, куда ты повезёшь нас?

Джим скосил глаза, разглядывая аудиторию, потом снова опустил веки, будто преследуемый звуками, исходящими от троих других “Doors”, создающих таинственный музыкальный фон.

Глаза Джима открыты. Он вытащил микрофон из стойки и резко взглянул на публику, ноги сжаты. Теперь он читает двенадцать строк, которые вошли в песню в её последней версии, и которые гораздо быстрее сделали Джима современной поп -легендой.

Убийца проснулся до рассвета,

Он надел свои ботинки,

Он принял маску из древней галереи,

И пошёл по коридо-о-ору.

Он зашёл в комнату, где жила

его сестра, и-и-и...

Затем он нанёс визит своему брату,

И затем он... пошёл дальше

по коридо -о-о-ору.

И он подошёл к двери,

И он заглянул внутрь,

“Отец? ”

“Да, сын? ”

“ Я хочу убить тебя. Мать... Я хочу

ТРАХНУТЬ ТЕБЯ! ”

Голос Джима перешёл в первобытный вопль, похожий на рвущийся сломанными ногтями шёлк. Вслед за ним взревели и завизжали инструменты. Ни Джон, ни Робби, ни Рэй не слышали раньше этих слов, но они не слишком испугались и продолжили творить импровизированное инструментальное полотно.

Когда Фил Танзини услышал, как Джим говорит что-то насчёт “трахнуть свою мать”, кровь хлынула от его лица к сердцу, которое сразу же быстро забилось. “Это, - рычал он, - в последний раз. Никогда, никогда больше “Doors” не войдут в “Whiskey”. Никогда, даже если они заплатят за вход ”.

Джим тем временем всё ещё поёт; глаза его закрыты.

Давай, baby, рискни с нами,

Давай, baby, рискни с нами

И встречай нас в дальнем конце

голубого автобуса

Давай, й-й-е-е-е-е...

Последовал быстрый, какой-то пыхтящий натиск, подводящий к дрожащему первородному финалу, с чувственным почти мычанием Джима. Здесь, возвращаясь к столь же таинственному началу, Джим запел то, что в оригинале было только второй строфой песни.

Это конец, дорогой друг,

Это конец, мой единственный друг,

Это причиняет боль,

Чтобы сделать тебя свободным,

Но ты никогда не последуешь за мной.

Конец смеха и лёгких розыгрышей,

Конец ночи, когда мы пытались

умереть.

Это

ко -о-о-оне-е-е-ец.

Все, кто был на танцплощадке, медленно вернулись за свои столики или в бар, официантки вновь стали принимать заказы, возобновились разговоры.

Фил Танзини ждал появления “Doors” наверху, в артистической.

Ты, - закричал он на Джима, когда тот ввалился в комнату, - ты сквернословящий сукин сын, ты уволен! Все вы! Вон! И не пытайтесь вернуться.

“Doors” знали, что он имел в виду на сей раз.

Трахни мать, убей отца, трахни мать, убей отца, трахни мать, убей отца...

Подобно мантре, эти слова наполняли тускло освещенную студию звукозаписи. Были здесь и другие звуки - звуки настройки инструментов, скрип и треск устанавливаемых микрофонов, дающий указания голос из контрольной комнаты, аппаратной - но все уши слышали только этот мягкий, повторяющийся, раздражающий напев Джима Моррисона, который лежал на спине у барабанной установки.

Трахни мать, убей отца, трахни мать...

Вдохновение пришло из ницшевского “Рождения трагедии”: “Эдип, убийца своего отца, муж своей матери, разрешивший загадку Сфинкса! ” Джим говорил: “Вы на самом деле можете проникнуть в собственный мозг постоянным точным повторением заклинания ”.

Трахни мать, убей отца, трахни мать...

У Софокла встречается романтическое замечание об Эдипе, на ту же тему, что и у Ницше. Он называл Эдипа “самой печальной фигурой на греческой сцене... типом благородного человека, который, несмотря на свою мудрость, фатально обречён ошибаться и страдать, но который, тем не менее, благодаря своим необычным страданиям, непременно оказывает чудесный лечебный эффект на всё окружающее, эффект, продолжающийся даже после его смерти”.

Джиму это нравилось.

Трахни мать, убей отца, трахни мать...

Ну, я думаю, мы готовы, - донёсся из контрольной комнаты голос Пола Ротшильда. Джим, однако не перестал, и Пол позвал его снова: - Джим, я думаю, мы уже готовы.

Пол был продюсером “Elektra”. Это был невысокий коренастый человек, сантиметров на 7-8 ниже Джима, с курчавыми светлыми волосами - короткими после только что проведённых в тюрьме восьми месяцев за контрабанду марихуаны. Пол был тридцатилетним сыном оперной певицы и британского бизнесмена от литературы и вырос в свободной, довольно необычной атмосфере Гринвич-Виллиджа. Джек Холзман отправил его в Лос-Анджелес, в “Whiskey” послушать “Doors” в июле; после Дня Труда началась запись.

Ротшильд и “Doors” отобрали песни, которые лучше всего звучали со сцены, чтобы сделать то, что Пол называл “слуховым документальным фильмом”. В записи двух песен принял участие студийный басгитарист, а при работе над ещё одной “Doors” настояли на ритм-треке, но фактически всё остальное было сделано будто не в скромной Сансетской студии звукозаписи, а в ночном клубе. Несмотря на отсутствие опыта работы со студийной и записывающей техникой, “Doors” чувствовали себя вполне комфортно, и первые песни были записаны всего за два-три дубля каждая. Затем настал черёд песни, которая займёт более половины стороны альбома, Эдиповой эпической драмы “Конец”.

Трахни мать, убей отца, трахни мать...

Голос Пола стал нетерпеливым.

Джим...

Джим застыл, но как только он встал на ноги - Эдипов напев наконец прекратился - его взгляд упал на маленький телевизор. Он увидел Джонни Кэрсона, губы которого молча двигались, затем схватил телевизор и швырнул его в сторону контрольной комнаты, заставив Пола и звукорежиссёра инстинктивно пригнуться. Телевизор отскочил от толстого звуконепроницаемого стекла, отделявшего аппаратную, и приземлился на полу. Джим, казалось, был в недоумении.

Пол прервал работу и предложил бывшей с Джимом девушке отвезти его домой.

Не-е-ет, - сказал Джим, протестуя, - пойдём лучше погуляем, парень. - Пол отрицательно мотнул головой и загрузил Джима в машину девушки. Она выехала на Сансет Стрип. Джим что -то бормотал.

Трах... ма..., убей от..., трах... ма...

Потом он отчётливо произнёс: “Давай назад, в студию”, открыл дверцу машины и выскочил наружу.

Он побежал назад, взобрался на ворота высотой в 2, 5 метра, каким-то образом преодолел ещё две двери, ведущих в студию. Он тяжело дышал, сбрасывая с себя ботинки, джинсы и рубашку.

Трах... ма..., убей от..., трах... ма...

Голый, он схватил одну из больших песочных пепельниц и куда-то забросил её. Потом он снял со стены огнетушитель и разбрызгал по контрольной комнате химическую пену, по стенам и инструментам, разбив попутно одну из гитар Робби и арендованный клавесин.

Наконец, Джим бросил огнетушитель. Он услышал голос.

Джим! Джим! Ты здесь?

Это был Пол Ротшильд, вызванный Билли Уинтерс - девушкой, которую Джим оставил посреди Сансет Стрип. Они оба вглядывались внутрь через ворота. Джим выбежал наружу.

Ха, парень, я так ра-а-ад видеть тебя! Иди сюда, парень, давай запишем... давай запишем несколько песен.

Подожди минутку, Джим, - сказал Пол. - Я думаю, нам нужно уйти отсюда, давай проведём этот вечер где -нибудь в другом месте. Мы так разоримся. Какой глупый путь к провалу.

Джима уговорили уйти, но он забыл свои башмаки, и на следующее утро Пола вызвал к себе владелец студии. Посреди общего разгрома он нашёл эти башмаки. А не хотел бы Пол найти того, кому они принадлежат? Пол сказал, что пошлёт сообщение в “Elektra”, а когда в тот же день “Doors” пришли в студию, там было совершенно чисто, и о понесённом ущербе не вспоминали.

О’кей, - сказал Пол, - сегодня мы запишем “Конец” и, я думаю, за один дубль.

Они записали его за два дубля.

Позже, когда Рэй, Джон и Робби смеялись над Джимом по поводу “пожара”, который он учинил в студии (Пол как-то рассказал им об этом), Джим всё отрицал. Пепельница, - тыкали они ему, - химическая пена.

Нет, - говорил Джим, - в самом деле?

Рэй первым появился на сцене, зажигая трубку фимиама. Затем выходили Робби, Джон и, наконец, Джим - упругой походкой уличного панка.

Они выступали в шикарной новой дискотеке “Ondine” у моста 59-й улицы Манхеттена. Это был один из весьма приличных клубов, предназначенных для высшей городской богемы, брехтовское кабаре, где празднование апокалипсиса было столь же обычным явлением, как и курение марихуаны. Это было первое “загородное” выступление группы. Нью-Йорк-Сити!

Глаза Джима закрыты, голова дерзко откинута назад. Он поставил ногу на основание микрофонной стойки, трясь промежностью о её стержень, время от времени встряхивая гривой вьющихся тёмных волос. У него за спиной Робби взял первые гипнотические ноты “Человека чёрного хода”.

Вопль, лай пумы в ночи - и затем Джим запел: “ О, я человек чёрного хода / Мужчины не знают, но маленькие девочки понимают... ”

Слово вышло на улицу и разнеслось как дешёвый мексиканский табак. На другой вечер сюда явился весь цвет группиз. “Вам нужно посмотреть эту группу, - сказала одна из них всем своим подругам. - Певец вполне того”.

Несколько недель Джим бродил по улицам нижнего Манхеттена, пил пиво на Бауэри, заглядывал в маленькие бутики, открытые в Нижней части Восточного побережья, изучая попадающиеся на пути книжные магазины Четвёртой Авеню. Были у него и деловые встречи с “Elektra” - чтобы подписать соглашение о выпуске пластинки на “Nipper Music”, одной из компаний Джека Холзмана, названной в честь его десятилетнего сына; чтобы утвердить фотографиюна конверт диска; чтобы с неохотой согласиться подредактировать “Прорвись насквозь ”, так что строчка “ Она получит кайф / Она получит кайф / Она получит кайф ” будет теперь звучать как “ Она довольна / Она довольна / Она довольна ”. Эта песня должна была стать первым синглом “Doors”, и Холзман боялся, что слово “кайф” разрушит эту воздушную пьесу. Из-за того, что у “Doors” было очень мало денег, они очень много времени проводили в гостинице “Henry Hudson” у себя в номерах, смотря по телевизору “мыльные оперы ”, куря траву; временами, когда становилось скучно, Джим на руках свешивался с поперечной балки гостиничного окна.

В конце ноября группа вернулась в Лос-Анджелес, и Джим поселился в одной квартире с Памелой Корсон. Они встречались уже около года, и теперь у неё была маленькая квартирка в Лорел Кэньон. Если Памела и не вполне принимала безответственность Джима, то теперь она уже успела к ней привыкнуть. “Начать с начала”, “переехать” означало для Джима не многим больше, чем то, что он будет спать в новом месте, потому что у него практически не было вещей, и перевозить ему было нечего. Более важен - и неприятен - был для Памелы тот факт, что если Джим проводил в её постели ночи со вторника по пятницу, то это совсем ещё не значило, что он проведёт там же ночи в субботу и в воскресенье, или же в следующие среду и четверг.

Фактически, это было верно в отношении их обоих. Когда “Doors” были в Нью-Йорке, Памела трижды в день звонила им в гостиницу, пытаясь застать Джима в его номере, а потом она перестала это делать, и стала гулять с молодым актёром по имени Том Бэйкер. Когда Джим вернулся (и Памела вернулась к Джиму), два молодых человека стали друзьями, разделявшими любовь к театру, поэзии и кочевому образу жизни.

В следующие недели группе было практически нечем заняться, поэтому ребята появлялись в крошечных офисах “Elektra”, помогая готовить к выпуску свои записи.

Ха, ребята, - говорил их старый приятель Билли Джеймс. - Как дела?

Мы долго думали, - сказал Рэй, - и не уверены, что хотим сочинить “биографию”. Мы считаем, что наше происхождение и наши любимые цвета плохо подходят к нашей музыке.

Вы правы, конечно, - согласился Билли. - Впрочем, рано или поздно вас всё равно спросят, что вы пытаетесь делать. Должна быть хорошая легенда на случай соврать так, чтобы все проглотили, и покончить с этим.

Около часа пятеро молодых людей обсуждали рекламу. Они понимали значение удачного имиджа, но все известные им ”биографии” других артистов - даже тех, что находились в списке “Elektra” - были довольно скучны.

Билли подошёл к окну, какое-то время вглядывался в смог, а потом сказал:

Ну... а как вы смотрите на то, чтобы написать её сейчас? Ребята, вы можете сказать всё, что хотите, и мы отправим это в Нью-Йорк.

Менеджер офиса Сью Хелмз застенографировала всё, что они наговорили, перепечатала это и дала им прочитать. Текст занял около тридцати страниц, и тот кусочек его, который в итоге опубликовали, включал в себя некоторые из наиболее образных, захватывающих фраз Джима; строки, которые появятся в печати, надолго вперёд определят - и ограничат - имидж Джима Моррисона.

На сцене “Doors” - как будто бы в своём собственном мире. Их песни напоминают космос и древность. Они звучат как карнавальная музыка. Когда она заканчивается, следует секунда молчания. Что-то новое рождается в пространстве.

Вы могли бы сказать, что это случайность, просто я идеально подхожу для той работы, которую я делаю; но это - ощущение тетивы лука, тянущейся на 22 года назад, тетивы, которой вдруг позволили выпрямиться. Я прежде всего американец, во-вторых, калифорниец, в-третьих, постоянный житель Лос-Анджелеса. Меня всегда привлекали идеи мятежа против власти - когда вы примиряетесь с властью, вы сами становитесь ею. Мне нравятся идеи ниспровержения установленного порядка или освобождения от него - мне интересно любое восстание, беспорядок, хаос, особенно деятельность, которая, как кажется, не имеет смысла.

Реальный листок, сопровождавший это тщательно продуманное рекламное заявление, был более традиционным. В нём Джим назвал своими любимыми группами “Beach Boys”, “Kinks” и “Love”. Он сказал, что восхищается, кроме того, Фрэнком Синатрой и Элвисом Пресли, а в театре - Джеком Палансом и Сарой Майлз. Кроме того, он сказал, что у него нет семьи, что его родители умерли.

- Джим! - сказала Сью Хелмз. - Это некрасиво. Что подумают твои родители?

Но Джим настаивал. Если кто-то спрашивал - его родители умерли. И так же было написано в “биографии”.

На первой неделе января были выпущены и альбом под названием “Двери”, и сингл “Прорвись насквозь”. Рекламный щит, изображающий их портреты и надпись: ““DOORS”: прорвись насквозь с электрическим альбомом”, стал первой рок-вывеской на Сансет Стрип, а группа тем временем отправилась в Сан -Франциско, в “Fillmore Auditorium” Билла Грэхэма, третьим номером после “Young Rascals” и “Sopwith Camel”. Гонорар был минимальным - 350 долларов, но место - лучшим в Америке.

Они приехали в Сан-Франциско рано, во время Human Be-In on Wednesday, катализирующего и духовно кульминационного события, которое вошло в поп-мифологию даже ещё до своего окончания. Все “Doors” были чрезвычайно потрясены этим праздником в Парке Золотых Ворот. Эра “Haight Ashbury” началась на той неделе в Сан-Франциско, и “Doors”, все как один, чувствовали себя её частью.

Они начали выступление в “Fillmore” с сингла “Прорвись насквозь”, а потом сыграли песню, которую Джим посвятил Махариши - “Принимай всё, как есть”, обе эти песни были написаны в одно время. Обычно группа, которая значится внизу афиши, заслуживает мало внимания на подобных концертах, но к третьей песне фаны “Young Rascals” и “Sopwith Camel” в “Fillmore” стали толпиться у сцены, чтобы смотреть и слушать более внимательно. Группа играла “Зажги мой огонь”.

Ты знаешь, что это будет неправдой,

Ты знаешь, что я солгу тебе,

Если мне придётся сказать тебе:

“ Девочка, нам не достичь

ещё большего кайфа ”.

Эта была, по существу, песня Робби. Он написал мелодию и почти все слова, с небольшой помощью Джима. Но Рэй придумал карнавальное вступительное соло на органе, которое вскоре будут считать отличительным знаком саунда “Doors”. Более важно было то, что песня длилась семь или восемь минут, и была в основном инструментальной, что заставляло вспомнить: “Doors” - это не только Джим Моррисон. Группа заявляла, что они никогда не играли эту песню одинаково, но использовали её как звуковые очертания, чтобы на их фоне плести замысловатую джазовую импровизацию, достигая головокружительной кульминации.

Время сомнений прошло,

Нет времени толочь воду в ступе.

Попробуем сейчас,

иначе мы многое потеряем

И наша любовь станет

погребальным костром.

Давай, baby, зажги мой огонь,

Давай, baby, зажги мой огонь,

Попробуем провести ночь в огне,

Попробуем провести ночь в огне-е-е!

Аудитория “Fillmore” застыла, будто под гипнозом.

Во втором отделении “Doors” показали “Конец”, и Джим, пытаясь схватить микрофон, упал на барабаны, поранив спину. После этого падения и вопля “Мать... Я хочу трах-х-х-хнуть тебя -я-а-а! ” аудитория приняла это падение за элемент странной хореографии. К следующему вечеру слово стало известно в городе: “Идите в “Fillmore” посмотреть новое действо”.

Через три недели “Doors” вернулись в Сан-Франциско на ещё одну серию выступлений в “Fillmore”, на сей раз третьими после “Grateful Dead” и “Junior Wells Chicago Blues Band”.