День Харона

Территория Российской Федерации водоизмещением в шесть тысяч семьсот тонн третью неделю бороздила Атлантический океан.

На задней палубе гремел праздник Нептуна – отмечали переход через экватор. «Нехристи» ползали по бочкам с солярой, пили океанскую воду, терпели измывательства русалок в юбках из луковых сеток и чертей в набедренных повязках из мочалок. Сам капитан с рыбьим хвостом в виде лоскутного одеяла грозно хмурил брови и потрясал трезубцем, стукал по хребтине очередного подданного.

Но то был не просто праздник, а пир на грани истерики. Из тех пиров, которые закатывают после смертельной опасности, в попытке забыть о том, что видели совсем недавно.

А видели они Нилыча. Сейчас профессор лежал глубоко в недрах пароходного холодильника. Складки безупречно белой, всегда выглаженной рубашки, были примяты заиндевевшим черным пластиком. Руки, скрещенные на груди, основательно смерзлись. Отдельный пакет с головой лежал на той же полке. Тусклые отблески рефрежераторных ламп отбрасывали на него темно-зелёные полосы, делая сверток похожим на сгнивший арбуз.

Михалыч смотрел на тело и всё пытался вспомнить любимую фразу профессора. Ну, ту, на старом буржуйском, которая про транзит славных частей тела ниже ватерлинии. Однако фраза упорно ускользала, и от этого Михалыч чувствовал себя ещё более виноватым. Ну и что, что человеком профессор был, мягко говоря, так себе. Всё равно жизнь каждого обитателя парохода это его, Михалыча, вахта. Не уберег, не уследил. А ещё сторож называется!

Всё произошло три дня назад. Накануне того рокового дня Михалыч стоял у борта, наблюдая за рождением кильватерной струи и размышляя о времени. Вот раньше, в заповедные времена, каждый человек и пароход мог наворачивать круги по планете, удовлетворяя любопытство ограниченного контингента ученых. За государственный счёт, само собой. Фауна попадала в сети и тралы, вода лилась через фильтры, надписывались геологические образцы. Гремели взрывы сейсмических профилей, пищали радиобуи, крутились метеостанции. Подводные лодки, прикрываясь учёными, безмолвно присутствовали в самых отдалённых уголках мира.

Но всё это давно и неправда. Сейчас – бюджет, рынок, две трети научного флота отправлено на металлолом, самое приличное из жалких остатков отдано туристам…

- Опять в думы ударился? – рассекая розово-желтые потоки воздуха, альбатрос Гуй лег на крыло.

Михалыч пожал плечами и по старой привычке сплюнул за борт. Плевок, конечно, никуда не долетел – ни в окно стармеху, ни до воды.

- Ты б лучше шел к своей каюте, пообщался. Хлыщ опять девушку обижает, а этот дрыхнет, как ни в чем ни бывало. Скоро в грозовой фронт встрянете, кстати. Гузкой чую.

Гузкой. Понабрался выражений, понимаешь! Баклан, мля.

Но пробить пеленг не мешало, и Михалыч продрейфовал на ют. Там, под навесом геологической лаборатории, сидела симпатичная девушка с выгоревшими под тропическим солнцем волосами. Она перебирала пакетики с грязью и едва сдерживала слёзы. Через отрытый люк виднелась удаляющаяся спина в безупречной рубашке. Михалыч неодобрительно крякнул. Дав подзатыльник вентилятору, чтобы лучше охлаждал аспирантку, старый матрос топнул по главной палубе и направился на второй уровень надстройки.

Там, в угловой каюте рядом с бассейном, отдыхал молодой научный сотрудник Саня. На двери висела выведенная маркером табличка: «!!! НЕ БУДИТЬ!!!». Ниже, на кусочке скотча, болталась ещё одна: «Никогда!!». Ещё ниже пестрело логичное «Никому!!!».

Михалыч вздохнул - тревожить пацана и правда было жаль. Малый-то хороший: то обсуждает грядущий день Нептуна, то аппаратуру свою хитрую майнает, то с трубками геологам поможет. Станции свои научные отмечает как надо, спиртом. Имеет право человек подремать часок-другой? Конечно, имеет!

Эх…

- Трам-трам-БУМ!

Как есть, в одних трусах, Саня выскочил из каюты. Пусто. Опять эти шуточки! Кто? Как?! Люк на палубу он лично задраил, и тот закрыт до сих пор. Напротив каюты - только фонтанчик для питья. В соседней - Палыч, замнач экспедиции, давит храпака. По коридору до главного трапа далеко. Какого происходит-то?!

Под пристальным взглядом Михалыча, Саня вернулся к себе. Снова лёг. Поворочался. Натянул простыню на давно не стриженную белобрысую голову. Скинул. Поднял. Попытался высчитать наклонение Большой медведицы под линий горизонта, как обсуждали давеча со старпомом.

Сон не шел.

Проклиная все на свете, молодой человек поднялся, натянул шорты, и пошёл на палубу, в курилку.

- Чего не спится-то? – участливо спросил автоматчик.

Он только-только отвахтил и, сменив рабочий комбинезон на замызганные, но хотя бы не воняющие солярой штаны, раскуривал трубку. Саня поморщился: второй механик потреблял самодельный табак с задворок Ушуайи, единственного порта Огненной земли. Примеси в нём были весьма вонючие и не факт, что законные.

- Представляешь, Андрей, опять в переборку кто-то стучал! Капец просто… Говорил Дмитричу - не надо этих студней брать! Теперь вот…

- Да дрыхнут студни твои, весь твиндек заблевали, - заржал автоматчик, - сколько вам еще станций отмечать-то?

- Д-девять… Кажется.

- Когда кажется – крестятся! И вообще, чекушку беспокойнику поставил? Я те серьезно говорю.

Сидевший на фальш-борту Михалыч приободрился. Но увы: подавив укол суеверия, Саня отмахнулся. В своё время пришедший от простого мата к исторического и диалектическому, дедушка объяснил любимому внуку правоту атеизма и материализма перед опиум для народа и прочим. Подкрепляя для верности аргументы тяжёлым ремнём. Так что уложить в сознании молодого учёного чекушки, карты и корочки хлеба для беспокойных духов было весьма затруднительно.

Михалычу стало обидно. Вот почему какое-то турьё ему вискарь на блюдечке подносит и спасибо говорит, а своим спиртяжки жалко? Правда, соотечественники хоть не обзываются. А то матюкался тут один мазут иностранный: то кобольдом назовёт, то вообще кла.. клабла… клабаутерманом. Придумают же, а!

- Ой, привет, - раздался мелодичный голос.

В курилке появилась Катя, девушка из-под геологического навеса. В руках она вертела маркер, которым надписывала пакетики с пробами. В заднем кармане бридж лежала пачка сигарет, которую кто-то из коллег забыл в лаборатории. Вообще-то Катя не курила, но научрук настолько измотал ей нервы, что никакого другого лекарства в голову просто не пришло.

- Дура девка, - хмыкнул Михалыч и двинул ей под ноги шланг.

Катя споткнулась и полетела прямо на Саню. Тот ринулся вперёд и подхватил девушку. Она ему по-настоящему нравилась, поэтому за всё время их знакомства это был первый раз настолько близкого контакта. Тискать девок по углам – дело хорошее. Физиологическое, можно сказать. И Саня себе в этом не отказывал. Но, когда дело касалось чувств, он становился очень старомоден.

А вот второй механик, не обременённый влюблённостью, крутанул чернявый ус и затянулся, разглядывая обтянутые джинсой ягодицы.

- Над седой! Равниной! Моря! - вдруг проорал альбатрос.

- Итить тебя, птица долбанная! – Михалыч аж подскочил от неожиданности.

Гуй зашелся в резком хохоте и вдруг взмыл в небо, выводя резкими нотами:

- Ветер! Тучи собирает!!

- Во разорался-то! – воскликнул Саня, провожая взглядом острокрылую тень, - что за животина-то? Эх, были бы биологи в рейсе…

- Альбатрос вроде, - девушка прикрыла рукой глаза, - с самой земли с нами, кстати. Красавец!

- Гордо! Реет буревестник! Черной молнии подоб-

Хлопок. Мелодичные трели превратились в визг.

Второй. Тень креста, скользившая по волнам, смялась, словно сухой цветок в кулаке.

Третий. Пара секунд, и окровавленный комок перьев рухнул в воду.

Михалыч окаменел. Второй механик поперхнулся. Катя жалобно вскрикнула. Саня выматерился и выбежал из-под навеса курилки.

Взглянув на палубу надстройки, юноша ринулся по трапу вверх.

- Зачем?!

Профессор Нилыч пожал плечами и поставил травмат на предохранитель.

- Я третьи сутки на ногах, между прочим. А эта дрянь в иллюминатор орёт.

Потом, взглянув в лица Сани и подоспевшей Кати, добавил:

- И нечего тут Гринпис разводить.

- Это ж примета плохая… альбатроса убить… - сказала Катя.

- Опять бред несёте? А ещё защищаться хотите! – фыркнул Нилыч и ушёл в надстройку, лязгнув тяжелым люком.

Вдруг раздался стук и вой. В корабельном брюхе что-то пробурчало, из трубы повалил черный дым.

- Ну вот. Я же сказала… - прошептала Катя.

Двумя палубами ниже Михалыч, наконец, немного пришёл в себя. Произошедшее подействовало на него хуже собственной смерти – и уж он-то знал, о чем говорил.

Гуй, альбатрос Гуй, этот долбанный баклан, долгие годы был единственным собеседником старого матроса. Это под его крики Михалыч по пьяни промахнулся мимо бассейна и вступил в посмертие. Это его лапы стучали по крыше мостика, заставляя вахтеных штурманов вздрагивать и материться. Это его тень металась по гребням зыбей, рассказывая про бурю.

Альбатрос всегда был рядом. Всегда. Михалыч даже решил, что это часть его души, ну типа как в байках, где неупокоенный моряк просит похоронить его на суше и всё такое. Хотя тело-то получило могилку, предварительно пролежав в морозилке сорок два дня, до самого порта. Но, как оказалось, Михалыч слишком сильно любил море. А море любило его. Вот и пришлось «принять командование»: помогать живым на узкой дорожке между двух миров – сухопутных крыс и морских чертей.

Тех самых, что суетились теперь по всему кораблю. Это были не те черти, что приходят после спирта. А настоящие, морские. Альбатрос был не душой, но духом-защитником, да такого уровня, до которого Михалычу было как зодиаку до фрегата. Поэтому теперь черти суетились и что-то считали на ракушках. Срывали резьбу на болтах. Протыкали канализационные трубы. Портили холодильник. Разливали фрион в танк с питьевой водой…

Гул, который слышали Саня и Катя, оказался сбоем главного двигателя. Несколько томительных часов судно лежало в вынужденном дрейфе – без основного электричества, почти без подачи воды. Поломку устранили, но с большим трудом. Будущее экспедиции моментально стало туманным. Когда появился шлейф бытовых проблем, это самое будущее сократилось до нескольких, самых важных станций.

А потом ухнула погода.

Пока Михалыч, обливаясь слезами, майнал за борт бутылку настоенного на апельсиновых корочках спирта, прилепив к горлышку записку «Ниптуну лично в хвост, атпусти корабь», Саня пытался курить. Нарушая технику безопасности и предписания капитана, молодой человек стоял на деревянной площадке у бассейна, и щёлкал зажигалкой. Курить хотелось зверски, но он понимал: от запаха табака станет только хуже.

В полутора метрах, опущенный в накаченную из-за борта воду измеритель подмигивал синим огоньком и тихо жужжал, подрёмывая в ожидании работы. Юноша отвернулся от ночного океана и с завистью посмотрел на своего подопечного - так хочется окунуться рядом! Только без толку. Температура и духота такая, что потеешь даже под душем. Если ад существует, то в нём должно быть примерно так же.

Лязг, хлопок. Судя по скрипу, распахнулся люк второго уровня надстройки. Застучали торопливые, но лёгкие шаги. С трапа скатилась тёмная фигура. Споткнулась, едва не бухнулась в бассейн.

- Эй, аккуратнее, любезный!

- Из-звините, - Саня узнал Катин голос.

Девушка поднялась. Люк палубой выше отворился снова, освещая всю ту площадку и трап. Катя вздрогнула и вцепилась в предплечье Сани.

- З-забудь о дисере, з-змея! – прогремел бухой голос Нилыча.

Катя вздрогнула и метнулась к ближнему люку.

- Там задраено, - сказал Саня, - сюда!

Молодые люди нырнули в надстройку. Никого, но с главного трапа слышны шаги. Катя всхлипнула и затравленно оглянулась. Посмотрев на девушку, Саня втянул её к себе в каюту, благо они стояли прямо перед дверью.

- Что случилось-то?

Катя помотала головой и ничего не ответила. Её нижняя губа дрожала, брови заломились. Саня заметил, что девушка какая-то растрёпанная. Топик сбит в сторону, свободно накинутая рубашка висит на одном плече, бриджи полурасстегнуты.

Аккуратно взяв девушку под руку, он усадил её на диванчик у окна, достал из ящика стола шоколадку. Щелкнул чайник. Посмотрел еще раз.

Наконец, до него дошло.

- Знаешь, давай-ка ты тут посиди. Приляг вот, если хочешь... Запереться можешь. Я… я скоро приду.

- Да, спасибо… а... что? Ой! – находившаяся в некоей прострации девушка вскочила, - ой, нет! Ой не надо! Сань, он не успел. Я… сбежала не волнуйся. Дошираком его… того, туда прямо… теперь захочет – ничего не сделает.

- Каким дошираком?!

- Обыкновенным. Когда поняла, в чем кандидатский минимум состоит то… закуски потребовала. Типа там ночь на дворе, камбуз закрыт. Дверь-то запер он, не сбежать так просто… Ну вот, Нилыч и достал какой-то доширак занюханный. Заварила я его. Ну и… пролила. Ему на брюки прямо. На хозяйство. И сбежала.

Саня представил сцену и улыбнулся. Катя улыбнулась тоже.

Минуты две они хохотали так, что невозможно было стоять.

Когда Михалыч приполз в каюту, он застал парочку сидящими перед ноутбуком. Они смотрели какой-то фильм: два корабля в водовороте, герои дерутся, тут же женятся прямо под проливным дождём…

- Эх, классно! - вздохнула Катя, - никакого банкета, кучи родственников… Конкурсов этих тупых, фу.

- Да? – с восхищением удивился Саня, - а как же платье и всё такое?

- Да ну нафиг! Взять напрокат и фотосессию сделать для себя это прикольно, а на публику работать… фигня. Суета одна. Деньги на ветер.

Саня подумал с минуту, а потом… решился.

Михалыч одобрительно крякнул и утёк на антенную палубу, чтобы не мешать и самому не смущаться.

Следующий день был роковым. Утро сияло безоблачным небом и духотой. Судно легло в дрейф при полном штиле. Казалось, поверхность океана шипит, касаясь раскаленного железа бортов.

Аппаратура сбоила, двое старших сотрудниц упали в обморок от жары. Судовой лебёдчик отправился в лазарет за сердечным. Его место занял мрачный Нилыч, и шелест кормовой лебёдки походил на звук шкворчащего на сковороде масла. Программу станции сократили до отбора проб, и действовать надо было быстро. Но пока пробоотборник шел вниз, студенты попытались уговорить капитана разрешить купаться прямо в океане, за бортом. Капитан, хмуря курчавые брови, погладил себя по лысине и… наотрез отказался.

Он был прав. Ровно в тот момент, когда геологическая трубка коснулась дна, задул ветер. Сначала все обрадовались, почувствовав на коже крепкий солёный бриз. Но четыре километра водной толщи – путь не близкий, а шторма на экваторе налетают в один миг. Черти приносят.

Михалыч метался по судну, гоняя морских чертей машкой. Эта видавшая виды швабра была намочена святой водой – спасибо палеонтологине, притаранившей целый жбан. Почему и зачнем, сказать было трудно: не то против студентов взяла, не то со спиртом для образцов фауны перепутала. В любом случае, Михалыч воспользовался. По правде говоря, получи он сам таким артефактом по лбу, пришлось бы отлёживаться где-нибудь в твиндеке, так что приходилось соблюдать осторожность. Однако ничего умнее в голову не пришло.

Черти, надо сказать, бегали отменно. И всё больше в одну сторону. Когда Михалыч, наконец, просёк, что все рогатые текут на корму, что-либо предпринимать было уже поздно. Черти сгрудились, расселись по вантам, и принялись раскачивать судно. Совладать с таким количеством Михалыч попросту не мог. Хотя, наверное, мог, но придумывать что-то было лень. Если бы он почувствовал, что случится дальше!

Когда наполненный под завязку пробоотборник приблизился к поверхности, качало уже вовсю. Капитан и начальник экспедиции орали друг на друга, силясь найти наименее болезненный вариант действий. Оставлять трубку за бортом было нельзя: в водной толще она станет опасным якорем, да ещё трос может намотаться на винты. А поднимать полтора десятка тонн – слишком опасно. Даже четверо человек на скачущей палубе не справятся с подобным маятником.

Наконец, решили рубить. Но за это время спусковой блок, через который был перекинут трос пробоотборника, заклинило. Намертво. Необходимо было залезть на П-раму, и с ремонтной гондолы вручную разблокировать колесо. И так-то не самая приятная работа, а уж под проливным дождём…

Смельчаков нашлось всего двое: стармех и профессор Нилыч. Профессора пускать не хотели, но он настаивал. Дурное настроение после вчерашнего демарша аспиратки сильно корячило мозги. Но главной причиной всё-таки был синдтром Тараба Бульбы.

Трубка была детищем Нилыча. Именно он выбивал на неё деньги – чтоб современная, со всякими прибабахами. Ради неё он сплагиатил идею аспиранта и выиграл грант, ради неё основательно прошёлся по головам коллег из другой лаборатории, пытавшихся заказать хоть что-нибудь новое.

Поэтом уж если топить, то самому.

Мужчины пошли к П-раме – стармех по правому борту, Нилыч по левому. Они с трудом удерживали равновесие. Засунутые за пояса огромные кусачки основательно мешали двигаться. Но люди, проведшие полжизни в море, не сдавались. Они оба знали: если не избавиться от трубки сейчас, то она потопит всех.

Как более лёгкий, в гондолу полез Нилыч. Возился он недолго, но всем, кто наблюдал за работой, эти мгновения казались вечностью. Наконец профессор победно взмахнул рукой. Выпрямился, потянулся к боковым ступеням П-рамы. Двигаясь предельно аккуратно и стараясь не глядеть вниз, спустился на палубу.

Что произошло дальше, знал только Михалыч. Люди-то списывали трагедию на что угодно: кто на ржавчину, кто на злой умысел, кто на слишком затянувшийся спор.

Всё было гораздо проще. Один из морских чертей вальяжно подошёл к натянутому тросу, на котором всё ещё болталась за бортом многотонная трубка и, подмигнув Михалычу, чиркнул по железу отточенным когтём.

В тот же миг грохнул гром. Вертикальная молния пронизала воздух и ушла в воду рядом с бортом. К грохоту подмешался ещё один звук: шипя, как разъярённая змея, оборванный трос начал биться в воздухе. Зная, какая опасность таится в тонкой, как остриё гильотины, железной нити, стармех успел нырнуть за бакен.

Нилыч нет.

Волны колыхали корабль всё пуще и пуще. Свистел ветер, в воду ударила ещё одна молния. К толпе учёных и членов команды катилось что-то круглое. Предмет, набирая и набирая скорость, сохранял прежний курс, пока не стукнулся темечком о порог геологической лаборатории.

Патеонтологиня осенила себя крестным знамением и рухнула в обморок.

…Тяжело вздохнув, Михалыч шагнул вперёд и потрепал тело в черном пластике.

- Вставай-вставай дружок, с постельки на горшок! – противным голосом проскрипел матрос. – давай-давай, наука! Поднимайся! Труба зовёт!

Наиныч медленно, нехотя, поднялся. Пощупал голову, крепко сидящую на призрачных плечах. Оглянулся вокруг.

- П-провизионка?!

- Она самая. Не за борт же тебя бросать... Эй, свинорылые! Майна!

С полок повыскакивали невидимые до этого черти – на правах сторожа корабля, Михалыч имел право не отпускать младшую душу хоть сорок дней.

Но смысла в этом, конечно, не было.

- Прекратите! – заорал Нилыч, почувствовав прикосновения мохнатых крепких рук, - да я вас всех!... Эй, а вы это ещё куда?!

- Как куда? За упокой бухать. Твой, между прочим, - фыркнул Михалыч.

И, уже за дверью, добавил:

- Да и свой по старой памяти…

А бухать было что - праздник Нептуна без алкоголя не обходится. Особенно, если это ещё и свадьба: властью, данной законодательством Российской Федерации, «морской царь» ляпнул солярные кляксы в паспорта черта Александра и русалки Екатерины и выдал свидетельство, заверенное корабельной печатью.

- Ну? И где ты теперь ночевать будешь? – пропиликал птичий голос.

Михалыч чуть не выронил стопку и обернулся.

- Смотрите! Смотрите! Альбатросы! Альбатросы летят! – закричали в один голос только что «крещёные» солидольной кувалдой студенты, научные сотрудники, сам «Нептун», молодожёны.

Две огромные белокрылые птицы кружили над кораблём. Они развились, то пикируя вниз, то поднимаясь так высоко, что смотреть без слёз уже ни у кого не получалось.

Даже у сторожевого призрака Михалыча.

И не было океану конца.