Репрессированная наука

Термин " репрессированная наука", ставший в последние годы расхожим штампом, является отображением одной из многих трагических черт време­ни тоталитарного режима. В стране " победившего социализма" не было ни одной фундаментальной или отраслевой научной дисциплины, которая не понесла бы тяжких и невосполнимых потерь. Причем репрессиям подверга­лись не только творцы, но и плоды их интеллектуальных усилий.

Есть основания считать, что наиболее пострадавшей была историческая наука. Учитывая военно-стратегическое значение медицины, биологии, фи­зики, власти скрепя сердце шли на допущение, пусть и дозированных, сво­бод в их развитии. Этим дисциплинам в 20-х годах было отпущено некое время для творческих поисков, и их представители не утратили связей с мировым научным сообществом. У историков таких возможностей не было. Им было уготовано обслуживать власть предержащих.

Историческая наука в Советской России сразу же стала развиваться как официальная, с установкой на " единственно верное" теоретическое обосно­вание - на марксизм-ленинизм и " партийно-классовое" восприятие прошлого и настоящего. Утверждение идеологического и политического единомыслия началось с ликвидации существовавшей до октября 1917 года исторической науки, которая, по мнению большевиков, находилась в упадке.

Была развернута и продолжалась многие годы классовая " селекция" на­учных направлений: реакционная, мелкобуржуазная, марксистская, про­грессивная историография и т.д.

Резко к худшему изменили положение историков реформы высшей шко­лы (отмена степеней и званий, конкурсов). Профессура в целом отрица­тельно отнеслась к победе большевиков. 9 декабря 1917 года Совет Казан­ского университета присоединился к резолюции собрания своих коллег из Харькова, в которой клеймилась " группа фанатиков и темных дельцов", за­хвативших власть накануне Учредительного собрания. Утверждалось также, что произошедшее " исторгнет Россию не только из ряда великих держав, но и из семьи народов, создающих общим трудом науки, искусства и промышленность, т.е. творящих те духовные и материальные ценности, которые со­ставляют жизнь народов и без которых этой жизни нет" ¹.

С этой резолюцией невосприятия действий новых властей солидаризиро­валась и резолюция Совета университета, принятая 16 августа 1918 года по предложению профессора Н.Д.Бушмакина. Это произошло во время прихо­да в город Народной армии Комитета членов Учредительного собрания. 35 членов Совета при одном воздержавшемся поддержали возможность пере­хода власти в Учредительному собранию. Фирсов выступил в однодневной газете " Народная армия", в которой призвал поддержать армию, " стремящуюся к воссозданию единой свободной России".

В те же годы резко сократилась численность профессоров университета: из 131 члена Совета уехали 55. Только осенью 1918 года с защитниками Учредительного собрания из университета ушло более 100 преподавателей и служащих². Часть из них позже вернулась. Отечественную историю препо­давали тогда профессора Н.Н.Фирсов и Д.А.Корсаков. Сохранялся и ин­ститут профессорских стипендиатов (аспирантура). Учениками Н.Н.Фирсова в ту пору были Г.С.Губайдуллин, С.А.Пионтковский, Е.И.Чернышев. В 1921 году при кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию была оставлена М.В.Нечкина. Историей Поволжья более других занимались Н.Н.Фирсов и доцент И.А.Стратонов, читавший курс " История местного края".

В 1919 году была предпринята попытка упразднить истфилфак в универ­ситете. На базе юрфака был создан факультет общественных наук (ФОН) с юридическо-политическим, экономическим и историческим отделениями. Фоны создавались для утверждения марксисткой методологии. Истфилфак полностью был передан ФОНу в июне 1921 года. Фундаментальное истори­ческое образование в крае было прервано.

Жили профессора трудно. Об этом свидетельствует письмо В.В.Адоратского В.И.Ленину от 6 января 1920 года. В.В.Адоратский полу­чил задание собрать в Казани материал и подготовить очерк по истории Ок­тябрьской революции. " В Казани пришлось мне, - писал будущий академик, - читать лекции, я давно не выступал и надо было усиленно готовиться. Так, в разных делах и делишках, прошло время до ноября. А тут захворал. Долго лежал в испанке и после нее от скверного питания нарывы по телу пошли. Когда на ногах, приходится не только лекции читать и к ним гото­виться, но и бегать за водой через улицу, и дрова колоть, и за 8 верст сбе­гать за пудом желудей и притащить его на спине, словом, деятельность раз­носторонняя. Скверно, когда темно. Электричества в квартире нет, освещаемся керосином, а его удалось достать всего фунтов 20 на всю зиму" ³

Вытеснение " реакционной" историографии осуществлялось в 20-х годах двумя путями. С одной стороны, разрушались " старые" научные учрежде­ния и вытеснялись " старые" историки. С другой - основным направлением государственной политики стало открытие сугубо коммунистических научных центров и резкое сокращение субсидий и иных пособий на проведение исследований в рамках немарксистской методологии. В короткое время бы­ли открыты Социалистическая академия общественных наук (1918), Ист-парт (1920), Институт К.Маркса и Ф.Энгельса (1920), Институт В.И.Ленина (1923), Институт красной профессуры (1921), коммунистиче­ские университеты (1919-1921), Истпроф (1922), Общество историков-марксистов (1925) и другие структуры, задачей которых являлось утвер­ждение марксизма-ленинизма в исторической науке. Все они получили пра­во выпускать периодические издания и научные сборники. Стала действо­вать цензура. Партийные органы распоряжались кадрами историков и опре­деляли тематику исследований.

Подобное проиходило и в Казани. Бюро Истпарта в Казани было созда­но 16 октября 1920 года, в его состав вошли историк М.К.Корбут, " председатель областкома РКП, заведущий Госиздатом и представитель ор­ганизаций татарской культуры т.М.Саид-Галиев", писатель и редактор газе­ты " Деревенские думы" В.М.Бахметьев и другие⁴. В декабре 1921 года бю­ро Истпарта перешло в ведение обкома РКП(б) на правах его отдела. Ос­новной тематикой исследований бюро Истпарта стало изучение истории ка­занской большевистской организации, победы власти Советов в крае во время революции и гражданской войны. Их итогом явились очерки истории социал-демократических организаций Казани⁵.

В начале 20-х годов Истпартотдел привлекал к сотрудничеству многих участников событий, общественных деятелей, писателей: Г.Ибрагимова, Г.Мансурова, бывшего руководителя казанских большевиков в октябре 1917 года К.Грасиса, из левых эсеров - К.Шнуровского и многих других. В ре­зультате были опубликованы воспоминания, дневники, исследования, хроники.⁶

Основной темой для местного Истпарта стала история первых лет власти Советов. Этими проблемами занимались тогда и члены Общества археоло­гии, истории и этнографии при Казанском университете, Научного Общест­ва татароведения (с 1923 г.), Общества изучения Татарстана (1928), Музей пролетарской революции в Казани (1925). Истпарт объединял и координи­ровал эти усилия, более того, от имени обкома партии большевиков высту­пал в роли партийной цензуры по вопросам истории края, особенно рево­люции. В начале публикации еще в значительной степени сохраняли точку зрения автора. " Дневник" И.Мохова и статья К.Грасиса стали на длитель­ное время предметом дискуссий, пока последние не были прекращены в на­чале 30-х годов административными методами.

И.Г.Мохов, бывший член Казанского комитета РСДРП и редакции большевистской газеты " Рабочий", в " Дневнике" приводил свидетельства того, что в Казани после свержения самодержавия недолгое время, как и во многих других городах, существовала объединенная организация РСДРП. 24 марта 1917 года большевики во главе с В.А.Тихомирновым из этой организации вышли и стали функционировать самостоятельно. Грасис писал, что " ключ к пониманию казанского Октября - Казанский военный округ", что юнкера были побеждены уже к вечеру 26 октября и что конец борьбе не был положен известиями из Питера о переходе власти Советам. Казалось бы, оба тезиса тогда же могли стать предметом дискуссии. Первый базис мешал большевикам-победителям утвердить свою уникальную роль единст­венного борца с царизмом и создателя власти Советов, второй - не соответ­ствовал теории о решающей роли рабочего класса и беднейшего крестьянст­ва в победе социалистической революции. Время для установления " большевистской истины" наступило чуть позже.

Вехой в этом направлении стало письмо И.В.Сталина в редакцию жур­нала " Пролетарская революция" (1931, №4). В нем Сталин, по сути, заявил о себе как о единственном интерпретаторе марксизма-ленинизма, высказал снисходительное пренебрежение к " архивным крысам" и значению доку­ментов, продемонстрировал образец возведения политических обвинений в ранг " научных" контробвинений. Его письмо было воспринято как директи­ва к выявлению " троцкистских контрабандистов" и " фальсификаторов". Профессор Пионтковский, казанец, записал в дневнике, что " проработка письма Сталина на практике сводилась к тому, что десятки преподавателей вузов были сняты и исключены из партии, людей за какие-то ошибки, сде­ланные пять лет тому назад, выбрасывали, выгоняли, доводили чуть ли не до самоубийства и умопомешательства".

В Казани резкой критике были подвергнуты работы Г.Губайдуллина, М.Сагидуллина, Н.Фирсова, Е.Чернышева⁷ и других историков. Появились в газетах уничижительные ярлыки: " фирсовщина", " сагидулловщина"...

Помимо " отеческих внушений" тем, кто еще настаивал на праве " свое суждение иметь", Сталин посылал и более зловещие сигналы. Достаточно упомянуть инсценированные процессы над Промпартией (1930), над Трудо­вой крестьянской партией и Союзным бюро ЦК РСДРП (меньшевиков) (1931). Кроме того, только за 1931 год во внесудебном порядке особое со­вещание ОГПУ и его коллегия рассмотрели дела в отношении 2 490 лиц, что составило более 4 процентов всех старых специалистов, работавших в стране⁸. Подобные процессы в Татарии усугублялись разгромом националь ной культуры.

Это произошло уже в самом начале власти Советов, когда стала уничто­жаться религия, традиции, шла поспешная замена письменности русским алфавитом, когда тоталитаризм имперским силовым путем ассимилировал народы. Многие вынуждены были эмигрировать, в том числе историки и политологи: З.Валиди, С.Максудов, Б.Баттал, З.Кащай, А.Тимир-Яруллин, писатели и общественные деятели: Г.Исхаки, Ф.Туктаров. Ныне они воз­вращаются к своему народу книгами, статьями, памятью...

В республике положение историков осложнилось, наверное, первым в ис­тории страны политическим процессом над М.Х.Султан-Галиевым⁹. Затем началось избиение национальных кадров. Только за " связь", реальную или мнимую, с Султан-Галиевым было исключено из партии более двух тысяч человек. Вместе с Султан-Галиевым взошли на эшафот 77 человек.

Как и во всей стране происходило огосударствление исторической науки, подчинение ее партийному диктату. В 1923 году в Казань был выслан из Томска профессор В.И.Анучин. Он был известен не только как сибирский политический деятель, но и специалист, знаток истории и этнографии ма­лых народов Сибири, тюркских языков, перепиской с Лениным, Горьким, Дзержинским и бароном Унгерном. В Казани Анучин читал лекции в уни­верситете и Восточно-педагогическом институте. Вскоре по доносу одного из студентов Анучина арестовали. Не состоялось открытие в университете вос­точного факультета. Более того, в 1923-1924 годах татарское отделение ГПУ разгромило руководство Общества истории, археологии и этнографии при унивеситете, обвинив профессора К.В.Харламповича в " монархизме" и " поддержке патриарха Тихона". В июле 1931 года было подготовлено обви­нительное заключение " о контрреволюционной деятельности группы про­фессоров и преподавателей Казанского восточно-педагогического института и Казанского университета и его студенческих разветвлений в тех же вузах, обвиняемых по ст. 58-11 УК РСФСР". Среди арестованных были историки и филологи, профессора, преподаватели и студенты: С.П.Шестаков, В.И.Анучин, В.Ф.Смолин, Н.Н.Фирсов, Н.Е.Будде, Е.И.Чернышев, Г.М.Залкинд и другие. Они обвинялись во многих " политических грехах". Анучин, например, в том, что на лекциях утверждал: " Большевизм - это варварство, уничтожающее всякие моральные принципы человечества", Чернышев - в изложении истории " с кадетской точки зрения". Однако большинство арестованных историков тогда освободили¹⁰.

У историков зрело убеждение в ненужности их профессионализма. На первый план выходила политическая конъюнктура, следование генеральной линии, что не принималось многими. Историк X.Атласов на следствии зая­вил: " Я не есть историк, преподававший эту науку с классовой точки зре­ния, я понимаю ее с точки зрения общечеловеческой и национальной. По­этому я, как историк такого качества, отчетливо осознавал свою ненужность в советских условиях". Об этом же на следствии говорил Н.Фирсов: " Историки не нужны, так как заниматься послеоктябрьской эпохой невоз­можно".

Заниматься историей оказалось не реальным не только для профессиона­лов, ставших историками до Октября 1917 года, но и для тех, кто был пре­дан идеям марксизма-ленинизма, был выпускником советской школы. Пока­зательны в этом отношении судьбы историков М.К.Корбута, М.С.Сагидуллина, Е.С.Гинзбург.

Михаил Ксаверьевич Корбут (1899-1937) окончил правовое отделение университета в 1922 году. Это был талантливый историк, в свои 34 года он написал 26 научных работ¹¹. Корбут был доцентом и профессором университета, заведовал рабфаком, архивом, был ректором Казанского института сельского хозяйства и лесоводства. Его арестовали в 1933 году. На допросах Корбут виновным себя ни в чем не признал, утверждая, что " контрреволюционной деятельностью не занимался, а только допускал ошибки". К ним Корбут отнес свое отношение к Л.Н.Троцкому: " Снятие Троцкого с поста Наркомвоенмора мне показалось несправедливым. Мне казалось, что Троцкого партия обижает". И тут же за слова сочувствия был зачислен в троцкисты. В 1930 году Корбут навестил в Москве Г.Е.Зиновьева, официально назначенного, но фактически не ставшего рек­тором Казанского университета. И стал... зиновьевцем и оппозиционером. В последнем слове на суде Корбут заявил, что партию критиковал, но терро­ристических разговоров не вел, что врагом народа не был. Однако судьба его была предрешена. После ссылки 1 августа 1937 года последовал рас­стрел.

Мингарей Сагидуллович Сагидуллин (1900-1938) начал трудовую дея­тельность как партийно-советский работник. Известность ему принесли кни­ги об участии татар в Октябрьской революции и истории ваисовского движения¹². Его книги, в которых положительно оценивалась роль Мусульман­ского социалистического комитета, созданного в Казани в марте 1917 года М.Вахитовым и М.Султан-Галиевым, консолидация политических сил края; его желание разобраться в учении С.Ваисова, пытавшегося объединить идеи социализма и ислама, позже были квалифицированы как " вражеская вылаз­ка". Первый раз его судили в декабре 1932 года. Сагидуллин был отправлен в " Дмитровлаг" - одну из баз стройки канала " Москва-Волга". 5 октября 1933 года он написал письмо Горькому, умоляя помочь ему. Горький пере­дал это письмо в партколлегию ЦК ВКП(б), последняя сочла, что " оснований для пересмотра дела Сагидудлина не имеется". 10 мая 1938 года Сагидуллин был расстрелян.

В обстановке арестов и преследований, нагнетения страха Татарский ист-парт готовил итоговую книгу " Казанская большевистская организация в 1917 году" и сборник документов и материалов " Первый год пролетарской диктатуры в Татарии". Началась подготовка издания с того, что казанское землячество большевиков в Москве (Л.Берлин, В.Вегер, К.Машкин, С.Шубин и др.) обсудило рукопись Ф.Демашева " Восстановление больше­вистской организации в Казани", которой надлежало стать первой главой книги " Казанская большевистская организация в 1917 году", и выразило протест против замечания, сделанного на основании " Дневника" И.Молохова о кратковременном (в начале марта 1917 года) существоввании в Казани объединенной организации.

Редакционная коллегия и авторы согласились снять тезис о существова­нии объединенной организации в Казани, но категорически возражали про­тив различных, не имеющих отношения к делу обвинительных эпитетов. Они справедливо упрекали членов казанского землячества в том, что они и раньше знали о существовании " Дневника" Мохова, но не опровергали его.¹³

Сложность обстановки, критика сказались на содержании вышедшей книги. Демашев теперь писал, что по выходе большевиков из подполья краткое время ушло на организационно неоформленное существование. В сноске отмечалось что " И.Мохов (Лидин) подошел субъективно к освеще­нию истории, выдав свои обязательные стремления за факт как бы состояв­шегося объединения".¹⁴ Вопрос о возможности существования в Казани объединенной организации в начале марта 1917 года превратился в конъюк-турно-политический и был исключен из планов исследования на долгие го­ды.

Мусульманский социалистический комитет был представлен не демокра­тической, а мелкобуржуазной организацией, объединявшей татарских эсе­ров, меньшевиков, интернационалистов и максималистов. В одиозной книге Г.Касымова¹⁵ " Пантюркистская контрреволюция и ее агентура султангали-евщина" (Казань, 1931), МСК изображен преимущественно как контррево люционная организация (революционной была, по тогдашним воззрениям, только большевистская).

В предисловии к книге историки призывались к бдительности и борьбе с искажением фактов. В послесловии приводилась специальная статья С.Гафурова, Ф.Демашева, В.Кудрявцева, А.Тарасова, И.Фирсова " Против фальсификации истории казанской большевистской организации и Октября в Казани", где резкой, оскорбительной критике были подвергнуты статьи-воспоминания К.Грасиса и Н.Ежова. Они обвинялись прежде всего в пре­увеличении роли казанского гарнизона в борьбе за власть Советов в Казани, в недооценке участия в вооруженной борьбе пролетариата, Красной гвардии и т.д.

В архиве Татистпарта сохранились ответы К.Грасиса и Н.Ежова на эти замечания.¹⁶ Грасис упрекал авторов статьи в примитивной схеме описания событий: центр указал, провинция исполнила, считая победу Советов в Ка­зани, в известной степени, независимой от хода борьбы в Петрограде. Это положение Грасиса позже подтвердилось¹⁷.

Трагическая сторона этих споров заключалась в том, что репрессиям бы­ли подвергнуты и многие члены казанского землячества большевиков в Москве, и авторы книги, историки и редакторы¹⁸. Выпуск сборника докумен­тов " Первый год пролетарской диктатуры в Татарии" был объявлен " грубейшей политической ошибкой Татистпарта", а он сам " непригодным для распространения" ¹⁹ только потому, что в нем были опубликованы доку­менты, характеризующие контрреволюцию.

Репрессии коснулись тогда многих. Они не только физически уничтожа­ли людей, они запугивали, порождали растерянность. Сначала при помощи нового поколения историков ликвидировались историки-немарксисты, затем - те, кто принимал участие в их избиении. Закрывались исторические учреждения: Общество истории, археологии и этнографии при Казанском уни­верситете (1930), Татистпарт (1939), Общество изучения Татарстана (1934). Взамен открывались новые: Татарский научно-исследовательский институт (1932), Татарский коммунистический университет был преобразован в 1932 году в Татарскую высшую коммунистическую сельскохозяйственную школу, были созданы персональные музеи В.И.Ленина (1937), М.Горького (1940), осенью 1939 года в университете был открыт исторический факультет, пре­образованный вскоре в истфилфак. Однако канул в безвестность Северо-Восточный археологический и этнографический институт.

Между тем историки продолжали " уходить в историю". В справочнике " Научные работники Казани" за 1927 год упоминалось 8 историков. Среди них значился первый профессор-историк из татар Газиз Салихович Губайдуллин (1887-1938)²⁰. Его перу принадлежит более 120 научных трудов, опубликованных на русском, татарском, азербайджанском и узбекском язы­ках. Это был историк России - медиевист, историк татарского народа. В разных работах он подчеркивал миссию казанских татар как тюрков-европейцев, видя ее в распространении европейской культуры среди тюрко-татарских народов Азии и Сибири²¹. В начале 30-х годов Г.Губаидуллина вынудили каяться в том, чего он не совершал. 4 июля 1931 года в газете " Красная Татария" было опубликовано его покаянное письмо. Своими ошибками Губайдуллин признал то, что до Октябрьской революции он " находился на буржуазной платформе", а его произведения " страдали на­ционализмом", " начиная с 1910 года - пантюркизмом", что им было прису­ще " стремление игнорировать факты классовой борьбы". Бичуя себя за медленное изживание заблуждений, за " неумение применить метод диалек­тического материализма", историк публично заявил о полном признании марксистско-ленинского объяснения исторического процесса, дал обещание " не только исправлять свои ошибки, но беспощадно бороться против такого рода извращений". Ничего не помогло, не предотвратило расправы...

Профессор Николай Наумович Эльвов (1901-1937) приехал в Казань по путевке ЦК ВКП(б) в 1932 году. Ему предложили пост декана историческо­го факультета, руководство кафедрой истории СССР в Татарском педагоги­ческом институте. Кроме того, в Институте марксизма-ленинизма он заведо­вал секцией истории России, читал лекции в финансово-экономическом ин­ституте, на курсах марксизма при областном комитете партии, в Казанском университете, вел отдел международной информации в газете " Красная Та­тария".

Бывшему комиссару полка и выпускнику Института красной профессуры трудно было согласиться с новой обстановкой, сложившейся в стране и ис­торической науке в начале 30 х годов. Он пытался стоять на своем, при­держиваться, как профессионал, объективности. Это можно расценить и как протест против насаждения единомыслия. На первой лекции в пединституте Н. Эльвов охарактеризовал древнекиевское государство как рабовладельческое. Студенты, ссылаясь на " Вопросы ленинизма" Сталина, заявили, что в Киевской Руси господствовал феодализм. И тут же донесли о сказанном Эльвовым в сердцах: " История покажет, кто был прав - Сталин или мы".

Его, как и других авторов четырехтомной " Истории ВКП(б)", вышедшей под редакцией Ярославского, обвиняли в " троцкистском контрабандизме". Л.Мехлис в 1932 году заявил: " Только наличием гнилого либерализма мож­но объяснить, что школка троцкиствующих историков - Эльвов, Кин, Минц и других - бесконтрольно протаскивала антипартийный хлам..." В 1933 году Эльвова стали критиковать за выступление на партактиве города, где он сказал, что относится к " мирным троцкистам", делавшим лишь литератур­ные ошибки.

Между тем Эльвов стремился подготовить к публикации хрестоматию по истории Татарии (издание готовилось по его инициативе и под его руково­дством). В работе над ней участвовали сотрудники Института истории Ком­мунистической академии (Москва) и местные историки. Рукопись первого тома была отправлена в Москву и получила положительные отзывы. Но сборник " История Татарии в материалах и документах" вышел в Москве только в 1937 году под общей редакцией Н.Л.Рубинштейна и без фамилий составителей и редактора. Второй том не был завершен из-за ареста соста­вителей.

Вскоре доцент кафедры истории пединститута Е.А.Грачев написал заяв­ление-донос, в котором предлагал осудить " троцкистского контрабандиста Эльвова" ²³. После ряда событий в педагогическом институте, получивших сугубо политическую окраску, в одном из последних номеров газеты " Красная Татария" за 1935 год появились статьи " Покровитель Эльвова" и " Троцкистский последыш и его покровители". Некоторое время спустя Н.Эльвова исключили из партии, арестовали, обвинили в том, что он был членом " антипартийной группы историков, которая распространяла клевету по адресу Сталина". Сначала его сослали, затем снова судили и в ночь с 15 на 16 сентября 1937 года расстреляли.

Вместе с Эльвовым были репрессированы многие казанские историки, в том числе Ф.К.Сайфи (1888-1937) и Е.С.Гинзбург (1904-1977). В 1937 году погибли Х.З.Габидуллин, бывший председатель Совнаркома ТАССР, а поз­же - руководитель кафедры Новой истории колониальных и зависимых стран Московского университета Г.Ш.Абдрахимов (Аль-Рахим) и другие историки, архивисты, музейные работники и краеведы.

Фатыха Камаловича Сайфи арестовали в сентябре 1936 года. Его обви­нили в связях с Эльвовым, Корбутом, троцкизме; заставили признать, что в его книге " Татары до февральской революции" (Казань, 1930) использова­лись труды М.Н.Покровского и С.Ф.Платонова, что членов Государствен­ной думы он назвал представителями народа, а надо было - представителя­ми буржуазии, что в редактируемом им журнале " Яналиф" публиковались фотографии мечетей, а в книге о 1905 годе (Казань, 1926) он цитировал Льва Троцкого. 3 августа 1937 года Ф.Сайфи был расстрелян.

К тому времени процесс огосударствления и централизации управления исторической наукой приблизился к своему логическому завершению. В ос­вещении прошлого стал доминировать задаваемый сверху политико-идеологический подход. Так, в соответствие с постановлением от 15 мая 1934 года, создавались унифицированные школьные учебники по истории, все учителя истории должны были пройти курсы переподготовки, началось издание директивного журнала " История в средней школе". В 1935 году были ликвидированы общества старых большевиков и бывших политкатор­жан и ссыльных. Через год прекратил свое существование Институт исто рии Коммунистической академии, " слившись" с Историко-археографическим институтом. Это слияние послужило основой для созда­ния Института истории АН СССР.

В марте 1937 года в " Правде" под заголовками типа " Об идиотской бо­лезни беспечности в журнале " Историк-марксист", " Политическая слепота и беспечность" вышел ряд статей, где о многих арестованных историках гово­рилось как о " врагах народа", а их работы именовались " всевозможной бе­либердой явно контрреволюционного пошиба". Эти статьи и их обсуждение-одобрение были последним штрихом перед появлением в 1938 году " Краткого курса истории ВКП(б)" - " Библии эпохи сталинизма", догмы ко­торого были обязательны для историков на протяжении последующих двух десятилетий.

Вместе с тем к середине 30-х годов историография Советского Татарстана достигла определенных результатов. Была создана документальная и мему­арная база, опубликованы многие документы, воспоминания, статистические сборники, коллективные монографии, собраны кадры ученых, занимавших­ся историко-революционной тематикой. Время наложило на исследования этого периода неизгладимый отпечаток. Можно и нужно говорить об их тенденциозности, партийности, низкой источниковой культуре, подмене до­казательности цитатами из работ вождей, политическими ярлыками. Но эти работы прочно вошли в историографию изучаемых сюжетов. В их числе исследования Е.И.Медведева о казанских рабочих в 1917 году, Е.И.Чернышева о крестьянском движении в крае. ²⁴ Наверное, отдельные факты приводимые в книге А.Рубинштейна²⁵, не утратили своей значимости и ныне для понимания сути национальной политики большевиков. Во вся­ком случае, есть качественное различие между последней книгой и канди­датской диссертацией М.Х.Бахтиярова " История Октябрьской социалисти­ческой революции в Татарии", где явно фальсифицировались источники, а М.Вахитов назывался буржуазным националистом²⁶.

Значительное внимание историки Татарии уделяли в те годы изучению гражданской войны, ведь на Восточном фронте решалась судьба Советской власти. Особенно интересовали казанцев события, связанные с борьбой за Казань в августе-сентябре 1918 года, когда более месяца город и часть тер­ритории Казанской губернии испытали на себе режим самарского Комуча. Примечательно, что в 1924 году Татистпарт выпустил сборник воспомина-ний, документов и статей под общим названием " Борьба за Казань" ²⁷, к ра­боте над которым было привлечено около 60 активных участников событий.

В связи с первым политическим процессом над партией правых эсеров (лето 1922 года) вышла серия статей-обвинений в адрес этой партии, ее по­волжских организаций, появился придуманный бывшим меньшевиком, а те­перь большевиком И.М.Майским термин " демократическая контрреволю­ция". Академик-большевик М.Н.Покровский выступал в качестве эксперта-обвинителя на процессе. Не все в его выступлениях и последующих публи­кациях лекций было фактически обосновано. Так, в качестве примера сла­бости Красной Армии он приводил сдачу Казани 6 августа 1918 года: " Насколько мы в это время были слабы - этого нечего скрывать - следует хотя бы из того, что Казань взяли 700 человек: 300 человек офицерского батальона и 400 чехов. Они взяли Казань, где было несколько десятков ты-сяч красноармейцев" ²⁸. Однако гарнизон Казани был немногочисленным. Противнику помогали: белая флотилия, перешедший на его сторону серб­ский батальон, офицеры, выступившие в тылу оборонявшихся. На город наступали более двух тысяч легионеров и народоармейцев при четырех ору­диях и шести вооруженных пароходах. Цифры, приводимые М.Покровским, опровергались работами военных историков того же време­ни. Историки занимались, главным образом, не изучением социально-экономической и национальной политики Комуча, а его крахом и обвине­ниями в адрес правых эсеров. В работах обсуждалась и деятельность Кому-ча в Казанской губернии²⁹.

К началу 30-х годов истории гражданской войны было посвящено более трех тысяч книг, брошюр, изданных в СССР. Во многих из них описыва­лись и события на территории Казанской губернии в 1918-1920 годах.

31 июля 1931 года в " Правде" было опубликовано постановление ЦК ВКП(б), одобрившее инициативу М.Горького об издании в 10-15 томах ис­тории гражданской войны. К работе над ними вскоре были привлечены видные партийно-советские и военные работники, писатели и историки, уча­стники гражданской войны (всего около 140 человек, из них более 50 писа­телей). На места были направлены многочисленные инструкции о том, как собирать материалы или писать историю гражданской войны. " Инструкцию по организации в районах ТАССР работ по выявлению материалов и доку­ментов по " Истории гражданской войны" подготовила также татарская об­ластная комиссия содействия. Начавшиеся массовые репрессии, запреты на упоминание многих фамилий меняли сущность объясенний, сводя их к при­митивной формуле: во всех неудачах и бедах виновны " враги народа".

Эта тенденциозность проявилась и в работах казанских историков. Так, А.М.Валеев без ссылок на какие-либо источники писал о главкоме Восточного фронта И.И.Вацетисе: " Чтобы скрыть предательство штаба фронта и его связь с Троцким, командующий Вацетис решил избавиться от прямых свидетелей. С этой целью он оставил на растерзание белогвардейцам руко­водителя казанской большевистской организации Я.С.Шейнкмана, который попал в руки контрреволюционеров и был ими расстрелян".³⁰

Пожалуй, наиболее остро обсуждался в 20-30-х годах национальный во­прос. Главными были проблемы национально-государственного устройства, самоопределения татарского населения Казанской губернии. Было несколь­ко проектов. План создания культурно-национальной автономии мусульман внутренней России - " штат Идель-Урал". Судя по тексту Фермана и пока­заниям Г.Шарафа этот проект был представлен как буржуазно-националистический³¹, а выдвинутое Наркомнацем РСФСР альтернативное решение о создании Татаро-Башкирской республики - как советский. Имен­но Г.Шараф предложил название штата, план и карту его формирования из территорий Поволжья и Приуралья, заселенных преимущественно татарами и башкирами. На заседании Национального собрания мусульман в Уфе в конце 1917 года автономная Идель-Уральская республика провозглашалась как " федеративная часть Российской Советской Рабоче-Крестьянской Рес­публики".³²

Иными словами, проект " штат Идель-Урал", как и проект Татаро-Башкирской республики, был советским. Однако один предлагался с одоб­рения населения, а другой - приказным порядком сверху. Потому попытки реализовать первый обозначили как мятеж, а второй - тихо умер, не под держанный ни татарами, ни башкирами.

В начале 30-х годов Г.Исхаки (1878-1954) опубликовал книгу об " Идель-Урале". Он отмечал, что весной 1918 года были разгромлены национальные организации в Казани и Уфе, распущены национальные части, конфискова­на национальная казна и арестованы национальные вожди. " Но большевики недолго праздновали свою победу. Во время выступления чешских отрядов в июле 1918 года восстало и тюрко-татарское население, восстановив свой национальный центр и свои полки" ³². Исхаки писал об одной стороне дела: были распущены те национальные организации, которые не устраивали в то время власть, и укреплены те мусульманские комиссариаты, которые были проводниками текущей политики власти. То же можно сказать в отношении национальных воинских частей. Ведь за Казань в августе-сентябре 1918 го­да против легионеров и комучевцев сражались бойцы татаро-башкирского батальона и мусульманского социалистического полка, самарским же кому-чевцам крупных национальных частей сформировать не удалось.

27 мая 1920 года был издан декрет ВЦИК и СНК об образовании ТАССР как составной части Российской Федерации. Этот проект, предло­женный Москвой, стал реализовываться, хотя территория республики была определена так, что включала в себя не более трети татар, проживавших то­гда в Поволжье и Приуралье. В проекте положения о ТАССР конца февраля 1920 года указывалось, что столицей республики является город Казань, в декрете ВЦИК от 27 мая 1920 года об образовании ТАССР Казань как столица не упоминалась. Связано это было, по-видимому, с тем, что группа татарских коммунистов направила в ЦК партии письмо с предложением объявить столицей ТАССР какой-либо другой город, мотивы этого своди­лись к тому, что Казань, по их мнению, долгие годы была рассадником ру­сификаторской и колониальной политики царской России, что в городе проживало 77 русского и только 21 процент татарского населения. Это вы­звало бурный протест М.Султан-Галиева, С.Саид-Галиева, М.Брундукова, Г.Енбаева (секретарь межведомственной административной комиссии по оп­ределению границ ТАССР), Ю.Валидова (помощника начальника политот дела ЦМВК). Они писали в ЦК партии и Наркомнац о своем несогласии с тем, что в территорию ТАССР не должны войти Казань и Уфа и смежные с ними территории, так как это сократит число татар, входящих в республи­ку; большинство русского населения в Казани - явление временное, в город переедут татары, как только Казань станет столицей автономной республи­ки. Казань, считали они, главный пролетарский центр ТАССР. По данным М.Сайдашевой, этим вопросом занимался Ленин, который заявил, что вы­бор иного города, а не Казани в качестве столицы республики, создал бы почву для конфликтов и взаимного недоверия. Он напомнил, что Казань издавна была политическим и духовно-культурным центром мусульманских народов России; здесь были сконцентрированы большие культурные силы³³. Речь надо вести о другом: вопрос о столице республики следовало решить прежде, чем публиковать декрет об ее образовании.

Акт официального провозглашения ТАССР был неоднозачно воспринят населением Казани. Состоялись празднества, на бывшей Юнусовской пло­щади был заложен памятник М.Вахитову, но было и иное... " На подъеме горы, за железной оградой в старинной церкви Петра и Павла, вспоминал М.Рошаль, - шло богослужение. Из ворот показалась толпа народа, воз­главляемая одетым в праздничное облачение духовенством. Впереди несут иконы и хоругви. Громко разносится церковное пение. Но вот толпа подня­лась на Воскресенскую улицу. В отдалении надвигался нарастающий гул голосов и в возбужденной толпе раздались исторические возгласы: " Русский народ вновь идет в кабалу к татарам! Возвращаются времена Батыя и Чин­гиз-хана". Расчет провокаторов вызвать межнациональное столкновение не оправдался. Военно-административные власти проявили необходимый такт и выдержку, и в течение часа вся церковная демонстрация без всяких экс­цессов рассеялась".³⁴

Негативистские настроения находили свое отражение в публикуемых то­гда работах. Группа казанских большевиков (председатель Казанского гу-бисполкома И.Ходоровский, секретарь губкома партии Г.Гордеев, председа­тель губпрофсовета А.Догадов) на приеме у Ленина в апреле 1920 года вы­сказывались против образования республики, мотивируя это в основном тем, что " среди татар нет достаточно выдержанных и подготовленных коммунистов, которым можно было бы передать управление республикой" ³⁵. Ленин делегацию переубедил. И.Ходоровский, С.Саид-Галиев и многие другие стали агитаторами ленинской идеи создания и развития Татарии как автономной республики с меньшими политическими и экономическими пра-вами, чем у тех образований, которые позже составили СССР³⁶. Тенденция оправдания и возвеличивания происшедшего окончательно возобладала в 30-х годах.

Тогда же, в 20-х, часть татарской интеллигенции иначе, нежели партий­ное руководство, поняла факт образования Татарской республики. Она уви­дела в ней суверенное национальное советское государство. Ф.Сайфи-Казанлы и Г.Шараф в совместной брошюре писали, что " Татарская респуб­лика в области внутреннего управления, просвещения, земледелия, здраво­охранения, юстиции и социального обеспечения живет по законам, которые издает она сама". В этих вопросах, как полагали авторы, республика не связана с законодательством центра, за исключением Конститутции РСФСР, которой не должны противоречить законы Татарской республи­ки³⁷. Эти мнения возобладали после 1922 года, когда образование СССР ус­тановило градацию прав союзных республик и автономных образований. Их выразителем в 20-х годах стал большевик, крупный партийный и общест­венный деятель М.Х.Султан-Галиев (1892-1940).

Выступления и статьи Султан-Галиева, практическая деятельность его сторонников настолько напугали центральные власти, что в июне 1923 года специально созванное 4-е совещание ЦК РКП исключило его из партии³⁸. К концу 20-х годов разоблачениям Султан-Галиева " национал-уклонизма" власти дали новый импульс. Аресты и преследования людей, обвиняемых в мифических " националистических" преступлениях, породили одиозную, ра­зоблачительную литературу, отразившую конъюнктуру момента, но совершенно лишенную какой-либо научной значимости.³⁹

Политическая реабилитация М.Султан-Галиева (лишь в начале 90-х го­дов) свидетельствовала о том, сколь затруднительно было для сторонников тоталитарного режима это сделать, признать, что развитие страны невоз­можно без равноправного и свободного развития всех ее народов.

Вскоре после образования республику потряс страшный голод 1921 года. Эта проблема оказалась недостаточно освещенной литературой тех лет, стремившейся уменьшить ужасы бедствия и как-то доказать, что власть приняла все возможные меры для ликвидации его последствий⁴⁰. Более пло­дотворно изучалось развитие отдельных отраслей промышленности и куль­туры.

Апологетика весьма неоднозначных мероприятий (реформа алфавита та­тарского языка, ликвидация военных учебных заведений, уничтожение па­мятников старины, закрытие мечетей, церквей, синагог, молельных домов) превратила литературу 30-х годов в пропагандистскую, обслуживающую конъюктурные устремления властей.

В 1937 году была принята Конституция ТАССР, составленная по образу и подобию Конституций РСФСР и СССР. Она завершила процесс полного правового подчинения республики центральным властям, без ведома кото­рых теперь нельзя было даже переименовать ни улицу, ни деревню. Унич­тожение в период Большого террора значительной части татарской интелли­генции и крестьянства, сращивание номенклатуры с репрессивным аппара­том и многие другие факторы не способствовали ни развитию этнического самосознания, ни созданию полноценных историографических работ.

Историческая литература, изданная в республике в 30-х годах и посвя­щенная индустриализации, коллективизации и культурной революции, но­сила апологетический характер⁴². Ранние и поздние опубликованные стати­стические данные трудно сопоставимы. Более определенно можно утвер­ждать, что с 1939 года, после еще одного изменения татарского алфавита, новому поколению практически стала недоступна многовековая татарская литература.

В годы Великой Отечественной войны в Казань была эвакуирована большая группа ученых Академии наук СССР. В разное время в универси­тете читали лекции историки-академики Б.Д.Греков, Н.С.Державин, И.А.Трахтенберг, Е.В.Тарле, член-корреспондент академии Л.Н.Иванов. Продолжали работу и местные историки Н.И.Воробьев, Х.Г.Гимади, Н.Ф.Калинин, Е.И.Чернышев и другие. Однако постановление ЦК партии от 9 августа 1944 года " О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организа­ции", выявившее националистическую крамолу, сильно осложнило всякую творческую работу. Главный удар пришелся по сотрудникам Института языка и литературы, в котором перед войной был создан и сектор истории. Всего 11 человек, в том числе четыре совместителя, были ответственны за создание учебников по истории Татарии, ее литературе, научной граммати­ке, словарей, учебников. Тогда же и были обвинены Г.Гимади, А.Башкиров, В.Яфаров за работы о Золотой Орде.⁴³ Внушение получили и все остальные специалисты, начавшие работать в КИЯЛИ.

В первое послевоенное десятилетие было защищено несколько кандидат ских диссертаций по истории Октябрьской революции в Казанской губер­нии⁴⁴, опубликован сборник статей Е.И.Медведева, А.Н.Григорьева и М.Р.Булатова " Об Октябрьском вооруженном восстании в Казани в 1917 году" (Казань, 1948). Все они были скомпанованы по схеме краткого курса " Истории ВКП(б)", где местный материал служил иллюстрацией его осно­вополагающих положений. Исключением являлась работа И.М.Ионенко, написанная в годы " оттепели". В ней говорилось не только о большевиках, но и о левых эсерах в качестве руководителей крестьянского движения в крае в 1917 году.

Характерным для той поры было и развитие локальных исследований по истории революции, гражданской войны в крае, первых лет советской вла­сти, предлагавших читателям тенденциозно подобранный фактический мате­риал. Но и он был важен, хотя затрагивал и славил лишь советские, боль­шевистские победы, обходя стороной весь трагизм той беспощадной поры⁴⁵.

В работах о гражданской войне на территории Татарии игнорировалась специфика классовой борьбы в этом конкретном районе, политика несовет­ских режимов. Но именно в тот период стали готовиться обобщающие тру­ды по истории ТАССР. Многие события гражданской войны в крае в них толковались упрощенно, без необходимой аргументации. Ряд неверных по­ложений, связанных с выяснением причин падения Казани 6 августа 1918 года, характеристикой социальной политики Комуча и колчаковщины, поз­же был отвергнут советской историографией. Но отдельные факты были приняты, на них стали ссылаться, хотя доказательность, источниковедче­ский анализ не были проведены ни тогда, ни позже. Это относится, напри мер, к указанию, что в борьбе за Казань приняло участие около 5 тысяч ра­бочих, или к утверждению о том, что в октябре 1919 года из 131 члена Со­вета Казанского университета 55 находились вне Казани, на территории за­нятой контрреволюционерами.⁴⁶

История советской Казани в обобщенном виде была представлена книгой Н.Ф.Калинина⁴⁷. В духе апологии ленинской национальной политики писа­лись в то время труды об образовании ТАССР, основных вехах в ее развитии⁴⁸, защищались многочисленные кандидатские диссертации.

При всей тематической разноплановости их объединяла общая компози­ция, общее теоретическое обоснование в духе краткого курса " Истории ВКП(б)" и селекция фактов в угоду политической целесообразности. В них еще не ставился вопрос, который много позже стали задавать школьники учителям истории: " Вы нам рассказываете ту историю, которая изложена в учебнике, или ту, которая была в действительности? "

Ответить на этот и другие вопросы еще предстояло.