Переписка

Пришел ответ адресного стола. «На ваш запрос сообщаем, – говорилось в нем, – что для получения справки об адресе нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица».

– Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! – сказал Генка. – Нет, надо ехать в Питер.

– Успеем в Питер, – сказал Миша, – а этот ответ – чистейший бюрократизм и формализм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.

Они сочинили такое письмо:

«Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде, на улице Мойке, дом С. С. Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверно, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно обратить на это самое серьезное внимание и выжечь каленым железом.

С пионерским приветом Поляков, Петров, Эльдаров».

Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.

Приближался конец первого полугодия. Ребята много занимались, да и в отряде хватало работы. Не было почти ни одного свободного вечера. Работа в подшефном детском доме, занятия в мастерских Дома пионеров, сбор звена, заседание учкома, комсомольский день (мальчики уже не пропускали ни одного открытого собрания ячейки), кружки занимали всю неделю. А в воскресенье с утра проходил общий сбор отряда. Кроме того, Мишино звено переписывалось с пионерами Хемшица в Германии, пионерами Орехово-Зуевского района и с краснофлотцами.

А ведь надо было еще раза два-три в неделю побывать на катке.

Ребята приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.

Взрослые конькобежцы раздевались в отдельной комнате. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята с почтительным восхищением шептали: «Мельников… Ипполитов… Кушин…»

Пятна фонарей освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.

Все ребята ездили на «снегурочках», «нурмисе», и только один Юра Стоцкий – на «норвежках».

Одетый в черный вязаный костюм, он катался только на беговой дорожке, нагнувшись вперед, заложив руки за спину, эффектно удлиняя чрезножку на поворотах. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение к другим ребятам.

Миша и Слава не обращали внимания на Юру, но Генка никак не мог спокойно переносить Юрино высокомерие и однажды, выехав на круг, попробовал гоняться с Юрой. Генка ездил на коньках очень хорошо, лучше всех в школе, но разве мог он на «снегурочках» угнаться за «норвежками»! Он позорно отстал от Юры на целых полкруга.

После этого случая все начали дразнить Генку. Ездили за ним и кричали:

– Эй, валенки, даешь рекорд!

Генка с досады перестал посещать каток, по улицам на коньках тоже не бегал. Он ходил мрачный и однажды объявил Мише и Славе, что приглашает их прийти к нему в субботу на день рождения. Мальчики удивились:

– С собственным угощением?

– Угощение мое, подарки ваши.