Раб не может освободиться, не овладев всем тем, что предполагает категория господства.

И не надо восклицать, что коммунизм отменяет категорию господства вообще. В последнее время мне довелось обсуждать этот вопрос с людьми высокообразованными, глубокими и отнюдь не находящимися в стане записных антикоммунистов. Именно они обратили мое внимание на то, что русский коммунизм в его классическом сталинском варианте, по сути, свелся к передаче широчайшим народным массам высокой русской культуры, культуры достаточно молодой и безусловно дворянской. То есть антибуржуазной. Ведь именно таковой была русская культура XVIII–XIX веков. Сколько бы разночинцев ни формировало эту культуру, она по духу своему оставалась а) дворянской (то есть де-факто культурой господства) и б) антибуржуазной. В России нет буржуазной культуры. Русский буржуазный класс ее не создал. Или, точнее, всё, что он создал, померкло перед лицом созданной другими антибуржуазной культуры. Поэтому борьба за построение капитализма в России в XXI столетии неминуемо является борьбой с русской антибуржуазной дворянской культурой, которую унаследовали и развили большевики, передав ее народу в виде культуры господства. И сказав народу: «Ты теперь господин! Ну так и впитывай в себя великую антибуржуазную культуру господства».

Десталинизация, начатая в хрущевские времена и продолжающаяся поныне, всегда была борьбой с антибуржуазной русской культурой господства, переданной народу. Народ надо было оторвать от этой культуры а) для того, чтобы поработить и б) для того, чтобы сломать антибуржуазный народный иммунитет. Для этого применялись разные средства.

Средство № 1 — мещанство. В России не было буржуазной культуры, но в России было ядовитое антикультурное мещанство. Причем не только антикультурное, но и антигуманное. Горький говорил, что мещанство — это ненависть к людям. И ему можно верить, ибо отрываясь от мещанской среды, он ее и ненавидел, и понимал.

Средство № 2 — криминал. Криминальная антикультура в России тоже была. И поразительным образом она была не чужда буржуазности, постольку поскольку была антикультурой, а культура была антибуржуазной.

Средство № 3 — варваризация, то есть отрыв от культуры вообще.

Применение этих трех средств (а попытка выдать за новую — наконец-то, буржуазную! — культуру Быкова, Улицкую, Бондарчука и так далее — это нечто, заведомо безнадежное) обрекает народ на гибель, на полный крах идентичности. Не будет новой идентичности, дарованной народу новой буржуазной культурой, а будет только этот крах со всеми его последствиями. Выражение «новые русские» позорно подыхает вместе с буржуазными потугами на культуру. Поскольку было изобретено для того, чтобы посулить создание новой буржуазной культуры. Посулы оказались пустыми — вот оно и подыхает, это самое позорное выражение.

Но война с большевистской русскостью, основанной на передаче дворянской антибуржуазной культуры господства широким народным массам, продолжается. И конечно же, можно сказать, что такая передача антибуржуазной культуры господства широким народным массам — это всего лишь сталинизм, а не подлинный коммунизм. Но никто из нас пока не знает, что такое подлинный коммунизм. Мы только понимаем, что это новый гуманизм, который должен спасти мир от неизбежной дегуманизации. А еще мы понимаем, что он не может родиться вне наследования того, что реально создал русский коммунизм в ХХ столетии. А создал он именно этот синтез дворянской антибуржуазной высокой русской культуры господства и широких народных масс. Это представляет собой дух и душу СССР 1.0. Не опираясь на это, мы не можем идти дальше.

Но если это так, то зачем сейчас протестовать против соединения высокой антибуржуазной культуры господства и широких народных масс? Почему мы изучаем «Фауста»? Потому что «Фауст» создан духом бюргерства. То есть буржуазией. Да, на Западе буржуазии удалось создать высокую буржуазную культуру. И приковать к этой культуре само понятие «классический гуманизм». Теперь эта культура умирает. Но западный гуманизм, прикованный к ней цепями, умирает вместе с нею. Исследовать эту смерть необходимо. И столь же необходимо взять у умирающего всё то ценное, что он сумел создать. Но, перенимая всё ценное, нельзя не ощущать разницы между русским гуманизмом, основанным на соединении русской глубочайше антибуржуазной высокой дворянской культуры господства с широкими народными массами, — и западным гуманизмом, основанным на отчуждении глубочайше буржуазной высокой культуры от этих самых широких народных масс.

Западу удалось сломать антибуржуазность и привить буржуазный вирус.

В России сломать антибуржуазность не удалось. А буржуазный вирус оказался поразительно жалким и антикультурным.

Реальный смысл русского коммунизма состоит в том, что в ХХ веке русский народ получил из рук коммунистов высокую антибуржуазную культуру и, вооружившись ею, был готов к войне с фашистским антикоммунизмом. А народы Запада оказались умеренно отчуждены от своей буржуазной культуры, которая в силу этой буржуазности не могла сопротивляться соблазнам фашистской дегуманизации.

Анна Кудинова в рубрике «Информационно-психологическая война» обсуждала и советника Андропова Михаила Бахтина, и Анатолия Ракитова — советника одного из высоких советских комитетчиков, исполнявших волю Андропова на ниве культуры и идеологии.

Этот самый Ракитов, конечно же, не так умен, как Бахтин. Но он неглуп и достаточно образован. Кроме того, в одном ряду с Ракитовым стоят другие, еще более умные и образованные ревнители слома русского ядра культуры. На самом деле они ломают это ядро не для придания русским какого-то там технологического динамизма, как утверждает Ракитов. Где он, этот технологический динамизм? И разве может быть больший технологический динамизм, нежели тот, который проявило советское общество, не догнав, а обогнав — вы понимаете? — впервые в русской истории обогнав Запад — в решающих космических и иных отраслях?

Ракитов лжет читателю, говоря о том, что он ратует за придание обществу технологической состоятельности и потому лишь требует смены русского ядра культуры, сохранение которого категорически несовместимо с этой технологической состоятельностью. На самом деле Ракитов ратует за полное и окончательное обуржуазивание русского общества. И понимает, что только сломав высокую русскую культуру, которая является воинственно антибуржуазной, он может насаждать в русском обществе эту самую буржуазность. Гораздо более умный, чем он, Бахтин, прекрасно понимал, что русское общество/русский народ при этом умрет. И отвечал на это предельно грубо: «Ну и *** с ним».

Понимает ли это Ракитов — вопрос не столь важный. Возможно, он как технарь и впрямь намного глупее гуманитария Бахтина, и потому этого не понимает. А возможно, он это и понимает.

Что именно понимал Андропов и что понимает стоящий за Ракитовым представитель андроповской элиты КГБ, тоже не так важно. Гораздо важнее то, что эксперимент под названием «обуржуазивание России» фактически завершен. Всем уже стало ясно, что либо продолжение сущностного обуржуазивания и смерть, либо какая-то новая жизнь.

Нащупать животворные ключи, позволяющие изгнать поселившуюся на Руси смерть и утвердить новую жизнь...

Чем дальше мы продвигаемся в нашем исследовании, тем яснее становится, что решение этой задачи и решение задачи построения нового гуманизма и обретения новой историофильской воли — смыкаются. Что это даже не два решения, а двуединое решение. Причем то двуединое решение, без которого продолжение русской жизни воистину невозможно.

Вот почему столь контрпродуктивны и антикоммунизм, по сути отрывающий широкие народные массы от высокой антибуржуазной культуры господства, и пещерный псевдокоммунизм, постоянно восклицающий о том, что господство не нужно широким массам вообще, а культура господства им не нужна тем паче.

Обнаружив невероятную тупость и бесплодность такой пещернопсевдокоммунистической позиции, ее вопиющее несоответствие и реальному советскому коммунизму, и глубокому марксизму, — вернемся к конфликту между Востоком и Западом и тем внутренним конфликтам, которые раздирают тысячелетиями эти две сущности. Сущности, лишь по видимости являющиеся монолитными, а на самом деле представляющие собой противоречивые динамические системы, начиненные глубочайшими и острейшими противоречиями.

Возвращаясь же к конфликту между Востоком и Западом и всему тому, что, находясь над этим конфликтом, придает ему и смысл, и направленность, продолжим чтение «Энеиды» Вергилия.

(Продолжение следует)