Советский суд

Чрезвычайно характерной для коммунистического режима была чистка одной “судьихи”. Она была дочерью мелкого торговца из Ейска, то есть происхождения “подмоченного”. Выступавшие партийцы обвиняли ее в мягкотелости при вынесении приговоров социально чуждым элементам, в частности одному кулаку, что считалось “правым уклоном”, поскольку советский суд — революционно-политический орган.

Она оправдывалась тем, что всегда работает по директивам партии, но признавала, что в последнем случае, действительно, приговор был слишком мягким: она не учла политическую обстановку данного этапа и обязуется впредь таких ошибок не делать.

С судьей Вениаминовым я познакомился в первые же дни моей врачебной деятельности в Приморско-Ахтарской. Играли в карты у новых знакомых. С нами был человек, к которому хозяин, бывший судебный деятель, обращался с некоторым страхопочитанием, но внешний вид и поведение которого производили странное впечатление. Правда, к таким фигурам мы уже привыкли: какой-нибудь коммунист, думаю. Во время игры я заметил спрятанную у него в рукаве карту. Хозяин, поймав мой недоуменный взгляд, сделал знак, чтобы я молчал. Это был вновь назначенный судья.

Через какое-то время мне во время работы в больнице передали записку с приглашением немедленно явиться в суд. Это не ГПУ, в суд меня вызывали только как лечащего врача или эксперта. Принял меня судья:

— Знаете, доктор, у меня и у моей семьи всю ночь были упражнения. И мы так больны сегодня, что черт знает как.

Сперва я подумал, что он говорит о каких-то незнакомых мне обрядах. Но выяснилось, что дело было не в упражнениях, а в испражнениях.

Однажды я получил от него служебную записку в двадцать строк, по которой нетрудно было установить, насколько он малограмотен.

Как-то мне пришлось производить судебно-медицинское вскрытие. Ввиду важности дела присутствовал Вениаминов. Но не как судья, а как следователь, должность которого он по совместительству исполнял полтора месяца. В самом начале большевики допускали подобное совмещение на короткий срок. Затем маскировку отбросили и функции судьи и следователя в руках одного и того же человека стали объединять на несколько месяцев. На мои разъяснения во время вскрытия он реагировал глубокомысленными кивками, а затем объявил, что “эту чепуху” (судебную медицину) он тоже изучал: “На курсах ее читали целых шесть часов”. При этом он мне популярно разъяснил, что работа судей теперь намного легче, чем до революции:

— В старое время судьи должны были знать разные параграфы и всякую чепуху. А теперь я посмотрю на графу социального происхождения и на морду. Если вижу, что наш брат, сужу его со всякими “принимая во внимание”. А если чуждый элемент, то душа с него вон! Кроме того, мы же каждую неделю получаем директивы и, если от них ни на шаг, то все в порядке.

Через год партия отозвала Вениаминова и назначила председателем не то хлебсоюза, не то зернотреста, точно не помню. Это был еще один пример примитивности и безысходности советской действительности.

Дело “народного лекаря”

После Вениаминова судьей к нам был назначен бывший столяр, неплохой человек. С ним мы жили довольно дружно, и в конце его деятельности мне пришлось выступать общественным обвинителем на процессе, о котором стоит рассказать.

В Приморско-Ахтарской жил слесарь, занимавшийся также лечением. Во время войны он подал в военное ведомство проекты, в число которых входил безотказный способ уничтожения немецких подводных лодок. Проекты, о чем вспоминал один наш старый врач, были переданы врачебной комиссии, определившей, что они составлены психически ненормальным, но неопасным для окружающих человеком из так называемых “пограничных” (по-видимому, шизоидов). Тогда на этом дело и закончилось.

Во время революции его больная фантазия вышла из берегов законного ограничения, о чем свидетельствовали имевшиеся при деле документы: безграмотные, напечатанные золотым шрифтом объявления 1917–1918 годов, где утверждалось, что народный лекарь X. безошибочно определяет и с гарантией излечивает болезни, которые врачи лечить не умеют. Следовал перечень болезней. В других объявлениях, рассылаемых в разные города, говорилось об аппарате, изобретенном им, народным лекарем, для излечения гонореи, и о приборе, измеряющем внутреннее давление человека. Имелась целая кипа благодарственных грамот, где в заранее напечатанный текст вписывалась фамилия “благодарного”. Из дела следовало, что он посылал проекты своих изобретений в Москву, где они путешествовали из одного учреждения в другое.

Драматический оборот дело приняло в 1925 году, когда областной здравотдел подал в суд на X. за публичное оскорбление и дискредитацию больницы и врачей, а также за знахарство, запрещенное как не соответствующее советской медицинской науке. Судьей оказался его пациент по части “аппаратов”, который только под нажимом райкома осудил X. на короткий срок условно. В это время и началась переписка с Москвой, которая несколько раз возвращала его жалобы.

Тогда X. написал длинное письмо “самому” Калинину, где говорил о своих изобретениях, таланте, превосходстве его народной медицины над буржуазной, о его мученичестве за народное дело. Калинин немедленно учуял в нем родную душу, что и запечатлел в гневной, с восклицательными знаками, приложенной к делу резолюции: “Таким людям нужно открыть дорогу! Дать возможность приобрести звание врача! ”

С резолюцией Калинина бумаги пошли в облздравотдел, проделали этот путь несколько раз, все увеличиваясь в объеме, пока в 1929 году не попали в руки одного из организаторов советского здравоохранения Н.А. Семашко, который все понял и написал: “Отдать под суд! ” Я должен был в этом суде участвовать как врач и представитель нашей больницы. Дело толщиной в четверть метра на какое-то время попало мне в руки, и я немало насладился изучением примера советской действительности.

Знахарь, вдобавок ко всему, судился и за неправильное и незаконное лечение одного рыбака от сифилиса, результатом которого были третичные явления болезни с западением носа. Выявилось также, что “народный лекарь” беспрерывно вымогал у больных деньги и продукты.

На суде я спросил знахаря, почему он не воспользовался предложением товарища Калинина присвоить ему звание врача? Он ответил:

— Такого позорного звания я носить не желаю!

Его сослали на пять лет с запрещением после этого в течение трех лет возвращаться в Кубанскую область.

В порядке “выдвижения” какое-то время судьей была у нас упоминавшаяся уже “партейка с портфелем”, “женорганизаторша”. Она постоянно у нас лечилась. С ней я охотно беседовал: больничная обстановка располагала ее к некоторой откровенности. Она, например, объяснила мне, что такое “революционная совесть”:

— Если вы помните, я выезжала на прошлой неделе. Проходила мобилизация тары, и я судила одного кулака, обвиненного в укрывательстве двух мешков. Учитывая политический момент — начатую советской властью борьбу с зажиточным крестьянством, подкулачниками — я осудила его на два года с поражением прав на три года. В тот же день и в той же станице я вынесла совсем другой приговор батраку, который судился за кражу общественного имущества со взломом. Он получил два месяца тюрьмы и год условно. Когда выйду из больницы, у меня будет дело по обвинению маломочного середняка в укрывательстве тары: он спрятал несколько мешков. Кроме того, он и другим помогал прятать!

— Сколько же вы ему дадите?

— Еще не знаю, какая будет политическая обстановка и какие получу директивы. Сегодня я дала бы ему примерно полгода и два года условно.

На судебных заседаниях мне приходилось бывать нередко и я познакомился с большим количеством материала, из которого следовало, что советское судопроизводство особой специализации не требует — на эту должность может быть назначен почти любой партиец, даже неграмотный.

Подобно тому как законодательная и исполнительная власть, до революции строго разделенные, сегодня находились в одних руках, в одних руках находилось и расследование, и обвинение, и суд. Все это — функции коммунистической партии. Вопрос, может ли быть в СССР прокурором или судьей беспартийный, у советского гражданина вызовет лишь улыбку. В СССР нет звания судьи, есть только его должность.

Все “нарсудьи”, то есть громадное большинство судей, выносивших приговоры народу, в первую очередь крестьянству, — люди необразованные, малокультурные, лишенные моральных устоев. Судью, который вздумал бы проявить какие-то человеческие чувства и допустить хоть малейшее послабление советской карательной системы, партия немедленно бы сняла и не раз снимала с должности.