Жизнь Кан Шэна в Яньани

По возвращении на родину Кан Шэн начал преподавать в Антияпонской военной академии. Сейчас трудно сказать, имел ли он отношение к раскрытию «заговора» сторонников Чжан Готао в военной академии в Яньани в 1937 г., якобы «готовивших антиправительственный военный переворот», в результате чего многие участники этого «заговора» были приговорены военным трибуналом к тюремному заключению. Но совершенно очевидно, и это подтвердили и.о. начальника ГПУ г. Яньани Пэн Цзэн и Отто Браун, воспользовавшись этим, Кан Шэн занял одно из вакантных мест в академии.

Справка. Чжан Готао (он же Амосов, Попов, Спиридонов, Котельников. 1897—1979). Один из основателей КПК в 1921 г. Член ЦИК (ЦК) КПК в 1921—1923 гг. и 1925—1938 гг. Кандидат в члены ЦИК в 1924—1926 гг. Член Политбюро в 1928—1930 гг. Секретарь Цзянсийского и Хубэйского провинциальных комитетов партии в 1926—1927 гг. Член делегации КПК в ИККИ в 1928—1930 гг. Заместитель Председателя Китайского советского правительства в 1931—1936 гг. Исключен из партии из-за конфликта с ЦК КПК в 1938 г. Эмигрировал в Канаду в 1949 г.

Следующая должность Кан Шэна — ректор партийной школы при ЦК КПК — пост, который ему весьма импонировал благодаря в первую очередь возможности воспитывать высшие партийные кадры. В приватных беседах Кан Шэн часто сравнивал себя с Чан Кайши, который тоже, будучи начальником Военной академии Вампу, подготовил надежные кадры, с помощью которых совершил затем переворот.

1 января 1938 г. Кан Шэн в № 29—30 журнала «Цзефан», издававшегося в Яньани, опубликовал свою статью «Искоренить троцкистских бандитов, которые являются общими врагами нации и шпионами японских захватчиков». Эта статья явилась началом массовой кампании «упорядочения стиля» (пресловутый «чжэнфэн», как ее называли в Китае) кадровых работников партии и административного аппарата Яньани, которая затем распространилась и на всех патриотических деятелей районов, занимаемых Гоминьданом.

Причем с так называемыми троцкистами боролись тогда в Китае, часто не имея никаких конкретных фактов и доказательств, что такой-то человек является троцкистом. В этом отношении интересна беседа Чжоу Эньлая, когда 10 июля 1929 г. в Яньани он (из-за Цзян Цин), упав с лошади и сломав себе руку, осенью приехал для лечения в Москву, с братом Мао Цзэдуна Мао Цзэминем. Чжоу Эньлай тогда сказал, что китайские троцкисты сейчас не представляют опасности, ибо у них нет группировки и они работают в Гоминьдане. Поэтому вести борьбу с ними нет особого смысла. На вопрос Мао Цзэминя, почему не расстреляли троцкиста Чжан Мутао, когда для этого имелись все данные, Чжоу Эньлай ответил, что «не было никаких данных, за которые можно было бы его расстрелять». А что касается публиковавшихся материалов о Чжан Мутао в органе ЦК КПК журнале «Цзефан», Чжоу Эньлай подчеркнул, что «все это напечатано для агитации, а вообще в действиях Чжан Мутао не было ничего такого, что нарушало бы гоминьдановские законы».

Как в действительности проходила борьба в Яньани с Чжан Мутао, описал в 1939 г. очевидец событий заведующий отделением ТАСС в Китае В. Н. Рогов в письме из Яньани «О преступной деятельности китайских троцкистов». В нем говорилось следующее: «В мае—июне прошлого года троцкист Чжан Мутао откомандировал Сунь Юйхая, Го Вэньцяня, Хуан Фохая и еще пять человек для расширения подрывной шпионской деятельности. К счастью, они были арестованы и посажены в тюрьму… Их секретные планы сводились к следующему: а) подрыв морального духа 8-й армии и срыв войны против японцев… б) попытки расколоть единый антияпонский национальный фронт. Они использовали всяческие способы, чтобы сорвать сотрудничество между КПК и Гоминьданом… Хуан Фохай в своих высказываниях отмечал: «Компартия — зло. Гоминьдан — гниль». «Сотрудничество между КПК и Гоминьданом совершенно невозможно… КПК не ищет действительного сотрудничества. Когда она захватит в свои руки власть, Гоминьдану придется плохо… Прежняя политика центрального правительства — «подавление коммунистов» не может измениться. Сейчас она приняла только менее решительные формы. Гоминьдан под руководством Чан Кайши капитулирует перед Японией, так как он не хочет в действительности драться с японцами… Сообщение об аресте Чжан Мутао 4 февраля 1939 г. в г. Линьфын было встречено в Пограничном районе с большим воодушевлением… Радость по случаю ареста Чжан Мутао не уступала радости по случаю первой победы 8-й армии над японцами в период Пинсингуаньских боев. 20 февраля население Яньани собралось на митинге по случаю ареста Чжан Мутао. Накануне на улице, лицом к воротам, было выставлено чучело Чжан Мутао, одетое в черную тужурку и желтые штаны. На его спине была прикреплена доска с надписью: «Чжан Мутао — глава троцкистов будет расстрелян…» Под гневный ропот толпы чучело Чжана потащили за северные городские ворота, где совершили над ним казнь… К своему большому разочарованию зрители обнаружили, что все это было методом пропаганды, организованной специальной агитгруппой, и что Чжан Мутао не присутствовал при этом. На следующий день состоялся массовый митинг, на котором с докладом о деятельности троцкистов в Китае выступил член ЦК Кан Шэн. Он утверждал, что «убийство антияпонского генерала Ци Хунчана в Северном Китае — дело рук Чжан Мутао». Кан Шэн призывал «помочь Янь Сишаню искоренить троцкистов в Шаньси», «помочь Чан Кайши в искоренении троцкистов по всей стране»¹⁸³.

Учитывая, что к этому времени возникли острые разногласия между Мао Цзэдуном и Чжан Готао, Кан Шэн решил сделать ставку на первого и выступил против второго, назвав последнего «японским шпионом» и приклеив ему дело 1932—1933 гг., во время пребывания в Шанхае.

В 1937 г. осенью не без помощи Кан Шэна в Яньани неожиданно появляется некая молодая двадцатитрехлетняя миловидная киноактриса из Шанхая, тонкая и гибкая, как китайский лотос, с нежной кожей лица и припухшими губами, с большим чувственным ртом, обворожительной улыбкой, известная зрителям под псевдонимом Лань Пин («Голубое яблочко»), сама же называющая себя Цзян Цин («Лазурная река»).

Справка. Цзян Цин (Ли Юньхао, Ли Юньгу, Ли Цинюнь, Ли Цинпин, Ли Хао, Лань Пин, 1914—1991) уроженка того же небольшого городка Чжучэна в Шаньдуне, находящегося в девяноста километрах от курортного Циндао, где родился и жил Кан Шэн. При рождении в семье Ли девочке дали имя Юньхао («Подоблачная Журавушка»). Отец ее был плотником, мать одно время подрабатывала служанкой в доме родителей Кан Шэна — зажиточных помещиков. Основной доход приносила ее ночная проституция. По словам самой Цзян Цин, она росла в ужасающей нищете. Спасаясь от побоев часто пьяного мужа, мать вместе с крошечной дочерью была вынуждена уйти из дома. Цзян Цин получила, по ее словам, совершенно бессистемное образование. Школу она не посещала. Едва научившись грамоте, стала сама читать китайские и зарубежные книги. Больше всего в юности она мечтала о славе кинозвезды. Если у нее появлялись какие-то деньги, то она с упоением тратила их на посещение кинотеатров.

Уже в шестнадцатилетнем возрасте Цзян Цин бросила мать и присоединилась к труппе бродячих актеров, тогда же она взяла псевдоним Лань Пин. Какое-то время она работала в библиотеке Циндаоского университета. Весной 1933 г. жизнь привела ее в Шанхай. Здесь девушка стала сниматься в кино, с течением времени ей стали поручать значительные роли в таких фильмах «левого толка», как «Кровь на склонах Волчьих гор», и европеизированных драмах типа «Кукольного дома» Генрика Ибсена. Карьеру кинозвезды прервал ее арест в октябре 1934 г. в Шанхае. Решив, что Цзян Цин является тайной коммунисткой (в те годы она уже поддерживала тесные контакты с Кан Шэном, в феврале 1933 г., по справочникам КНР, вступила в КПК, однако уже через пять месяцев утратила связь с партией¹⁸⁴), гоминьдановцы два месяца¹⁸⁵ продержали ее в тюрьме, после чего неожиданно и без всяких объяснений выпустили. По различным курсирующим слухам, освобождением Цзян Цин была обязана якобы таинственному вмешательству неизвестного, но влиятельного иностранца. По другим слухам, ей помог выбраться из тюрьмы Кан Шэн, бывший в тот период ее любовником. Многих в китайском руководстве интересовал вопрос, почему ее выпустили из тюрьмы. После выхода из тюрьмы в ее партийной организации распространилось мнение, будто Цзян Цин предала в тюрьме своих подруг и только поэтому была так быстро освобождена. (В решении 3-го Пленума ЦК КПК 9-го созыва, принятого в июле 1977 г., утверждалось, что «изменница» Цзян Цин «в 1935 гю в Шанхае была арестована шпиоской организацией Гоминьдана, завербована и освобождена. С тех пор Цзян Цин служила Гоминьдану. В 1937 г., скрыв свое помещичье происхождение и контрреволюционную биографию предательницы, она пробралась в партию».) Сама Цзян Цин раньше вообще почти ничего не рассказывала о периоде 30-х годов в своей биографии.

Газета «Жэньминь жибао» уже после ареста Цзян Цин как члена «банды четырех» в октябре 1976 г. сообщала о том, что в период «культурной революции» (1966—1976) она всеми средствами стремилась ликвидировать все следы своей прошлой деятельности. Так, в 1968 г. Цзян Цин поручила своим агентам из секретной организации под видом «хунвэйбинов» («красных охранников») совершить обыски в домах, где могли находиться фотографии, документы, относящиеся к 30-м годам, и уничтожить все, что могло ее компрометировать.

В 1964 г. Цзян Цин якобы встретила человека, которому было известно ее прошлое. Она немедленно установила связь с агентом министра обороны Линь Бяо и заявила: «Вам следует воспользоваться этими смутными временами и схватить моего врага. Если у вас какие-либо враги, скажите мне, я сама разделаюсь с ними». Газета сообщала, что Цзян Цин обнаружила женщину, которая в 30-х годах была ее служанкой, и велела арестовать ее, после чего эта женщина долго сидела в тюрьме.

Газеты сообщали также, что когда в 1934 г. Цзян Цин была арестована агентами Гоминьдана, ее допрашивал некий Чжао Яошань. Она созналась там во всем и «предала дело революции». Цзян Цин всегда скрывала эти факты и долго разыскивала Чжао Яошаня. И успокоилась только тогда, когда узнала, что он уже умер. В 1964 г. Цзян Цин выясняла у руководителя службы общественной безопасности, нет ли в архивах каких-либо документов, касающихся ее ареста в 1934 г.

В 1966 г. она с тем же вопросом обратилась к начальнику охраны Мао Ван Дунсину. Опасаясь, что документы могут быть обнаружены, она попросила Чжан Чуньцяо арестовать двух вышеупомянутых людей — служанку и следователя, допрашивавшего ее.

Для многих казался косвенной уликой ее предательства такой странный на первый взгляд факт, что именно после кратковременного заключения в тюрьме она получила приглашение от прогоминьдановской Лиги культуры, которая предоставила ей несколько ролей. Именно после этого началась ее довольно успешная карьера в театре, а затем в кино.

В кино Цзян Цин работала в 1936—1937 гг. Ей было тогда только 22—23 года, казалось, исполнялась, хотя и с некоторым опозданием, ее сокровенная мечта к 21 году стать кинозвездой. Работая актрисой, она одновременно подвизалась в шанхайском отделении христианской Ассоциации молодых женщин. Фильмы, в которых она снялась, были обычно либо пустыми развлекательными, либо политическими прогоминьдановского содержания. (В Китае долгое время ходили слухи, что Мао Цзэдун приказал уничтожить все фильмы, где снималась Цзян Цин.)

В 30-е годы Цзян Цин без конца вступала в любовные интрижки, которые с удовольствием смаковали шанхайские газеты. По меньшей мере она дважды вступала в брак, причем второй ее немолодой муж, руководитель небольшого общества искусств, актер и критик Тан На, от отчаяния несколько раз пытался наложить на себя руки. Участники кружка искусств подняли шум вокруг этой истории, а затем она была раздута прессой в сенсацию. При этом все единодушно указывали на Цзян Цин как на виновницу личной трагедии Тан На. Брак с ветреным и впечатлительным Тан На был скорее со стороны Цзян Цин вынужденным, он должен был помочь ей войти в театральную элиту шанхайского общества. Она стала мишенью для издевательств и поношений и вынуждена была пожертвовать актерской карьерой.

Опасность войны с Японией превращала Шанхай в весьма ненадежное пристанище, и Цзян Цин решает (видимо, не без подсказок со стороны Кан Шэна, с которым она активно общалась) пробираться в Яньань. Недоброжелатели приписывали ей в ту пору нечаянно оброненную фразу, впоследствии реализованную: «Я выйду замуж за самого знаменитого человека в Китае».

Еще в Шанхае до Цзян Цин стали доходить слухи о странствующем вожде красных Мао Цзэдуне и его грозном соратнике Чжу Дэ. Однако тогда, по ее же словам, у нее не было никаких сведений о внешности Мао. Но судя по этим словам, он уже тогда заинтересовал ее.

Чтобы понять процесс сближения Цзян Цин с Мао Цзэдуном, следует коротко рассказать о жизни в Яньани в те годы. Супруга Эдгара Сноу Ним Уэйлс писала о «настоящем кризисе во взаимоотношениях яньаньских мужчин и женщин». Как отмечал биограф Мао Цзэдуна Ф. Шорт, «прошедшие весь Великий поход китайские женщины ощущали угрозу своему авторитету и положению со стороны идей свободной морали и вседозволенности, которые в изобилии привозила из космополитических городов побережья молодежь. Последовательный выразитель феминистских взглядов, известная писательница Дин Лин (была известна и в СССР, Дин Лин лауреат Сталинской премии за роман «Солнце над рекой Сангань». (В. У.), как и американка Агнес Смедли, была в числе тех, кто испытывал особую неприязнь коммунисток из-за своего «анархического» подхода к вопросам брака и защиты свободы любви, резко контрастировавшего с пуританскими нравами, насаждавшимися партией в Яньани»¹⁸⁶.

До встречи с Цзян Цин Мао Цзэдун был официально женат на своей третьей жене Хэ Цзычжэнь (1909—1984). Впервые будущего Председателя ЦК КПК Мао Цзэдуна, уроженца провинции Хунань, в 14 лет в 1908 г. женили на девушке, которая была старше него на четыре года. Как утверждается в книге «Род Мао Цзэдуна», изданной в КНР, Лоши — невеста Мао, перешла в дом своего мужа и исправно исполняла обязанности невестки, помогая свекрови по дому, занимаясь шитьем и рукоделием, 11 февраля 1910 г., когда Мао Цзэдуну было 17 лет, она скончалась после тяжелой болезни.

Во многих провинциях Китая в прошлом был распространен такой обычай, как браки между юношами и девушками, не равными по возрасту, обычно жених был намного моложе своей невесты. «Молодого господина» бывало женили еще ребенком.

По возвращении из Чанша Мао увлекся некой Тао И, девушкой из «Научного общества», и их отношения тянулись до конца лета 1920 г., когда Мао, по-видимому, внезапно вновь вспомнил свою первую любовь. В это время в качестве образца для подражания он предлагал взять участника I съезда КПК Цай Хэсэня и его подруги Сян Цзинъюй, которые в письме из Парижа, где они находились, сообщали, что они решили не вступать в законный брак, а заключить «союз двух любящих сердец». «Мы должны взять Цая и Сян за образец, — писал Мао за три месяца до своей свадьбы, — и основать «Лигу отказа от брака». Те, кто уже подписал брачные контракты, обязаны порвать их, у кого их нет — пусть о них и не думают. Люди, живущие в условиях законного брака, представляются мне бригадой насильников. Я давно заявил, что никогда в нее не войду»¹⁸⁷.

Однако уже через два месяца он вошел в эту «бригаду насильников», так как семья Ян Кайхуй настояла на том, чтобы все было сделано в соответствии с законом и китайскими традициями. Для дочери профессора университета достаточно уже того, что ее муж — простой крестьянский сын. А к факту вульгарного свободного сожительства в Чанша отнесутся куда с меньшей снисходительностью, чем во Франции.

Зимой 1921 г. Мао женился на дочери своего бывшего профессора Ян Кайхуй. Любовь к Ян зародилась у него еще в 1918 г., когда он был еще помощником библиотекаря. «Человеческая потребность в любви сильнее другой потребности, — писал Мао Цзэдун в те годы. — Люди либо встречают любовь, либо вступают в бесконечную череду постельных ссор, которые отправляют их искать удовольствий на берегах реки Пу». Здесь, говоря о реке Пу, имеется намек на любовные утехи. Мао почти дословно цитирует «Книгу ритуалов» («Лицзи»), где падение царства Вэй увязывается с распутством, творившимся у реки Пу.

Первый сын Аньин появился на свет уже через год, 24 октября 1922 г. Мальчик родился именно в тот день, когда успешно закончилась забастовка Аньюаньских горняков, которой руководили Лю Шаоци, Мао Цзэдун и Ли Лисань. В те дни Мао очень поздно возвращался домой, весь поглощенный классовой борьбой в Аньюане. И когда 24 октября глубокой ночью он появился у себя дома, то узнал, что у него родился сын. Радостный и возбужденный этим событием, он назвал его Аньин (герой Аньюаня). Через год, в ноябре 1923 г., родился второй сын — Аньцин. В 1927 г. на свет появился младший из сыновей — Аньлун. Семью можно было назвать на редкость традиционной. Кайхуй сидела дома с детишками, Мао занимался делом, которому посвятили себя оба супруга.

С годами Мао весь отдался революционному делу. Семья оказалась на заднем плане.

В 1930 г. Ян Кайхуй была арестована гоминьдановцами. В тюрьме у нее допытывались, где скрывается ее супруг. Когда в Москве узнали об этом, то, по словам одного из бывших работников Коминтерна, был составлен и опубликован 20 марта 1930 г. в международном пресс-бюллетене Коминтерна («Инпрекор»), издававшемся за границей, некролог о смерти Мао Цзэдуна. В сообщении говорилось, что из Китая получены сведения, что на фуцзяньском фронте в результате старой болезни легких умер товарищ Мао Цзэдун, один из организаторов Коммунистической партии Китая, партизанских отрядов и Красной армии¹⁸⁸. Предполагалось, что после сообщения о смерти Мао, о которой узнают в Гоминьдане, они освободят его жену. Однако эта публикация не помогла.

Итак, после гибели от руки гоминьдановцев его второй жены Ян Кайхуй в 1930 г. Мао женился в третий раз на Хэ Цзычжэнь, своей соратнице по революционной работе.

От брака с Хэ Цзычжэнь у Мао родились пятеро детей, все они были отданы на воспитание в крестьянские семьи в одном из районов Китая перед «Великим походом».

В дикой глуши провинции Цзянси во время тяжелых испытаний «Великого похода» Хэ и Мао привязывала друг к другу естественная для человека потребность выжить — выжить в физическом и политическом смысле. Отсутствие у Хэ Цзычжэнь образования — в шестнадцать лет она была вынуждена бросить школу — в то время вряд ли смущало Мао. Недостаток знаний у жены с лихвой компенсировался врожденной интеллигентностью и сообразительностью Хэ. Она любила своего супруга. Казалось, что и он тоже ощущал свою привязанность к ней.

Жизнь в пещерах Яньани в провинции Шэньси текла своим чередом. Мао Цзэдун любил работать по ночам, штудировал философские и исторические труды, знакомился с работами классиков марксизма-ленинизма, переведенными на китайский язык (иностранных он не знал), а дни отдавал попыткам усовершенствовать марксистскую теорию, устраивал глубокомысленные беседы с единомышленниками, полемизировал со своими оппонентами, общался со студентами, приезжавшими в Яньань, читал лекции. Хэ Цзычжэнь оставалась в стороне, иногда выполняя, как и предыдущая жена Мао, функции его секретарши, привыкнув к ночной жизни супруга. Как вспоминала Цзян Цин со слов Мао, Хэ была очень упрямой женщиной.

А вот что вспоминала о ней Цзян Цин, давая интервью американскому синологу Роксане Уитке уже в период «культурной революции» и объясняя причину охлаждения отношений между супругами: «Когда я приехала в Яньань, Мао не жил со своей женой Хэ Цзычжэнь уже больше года. Они были разведены, и она лечилась в Советском Союзе». Цзян Цин сообщала (со слов Мао Цзэдуна), что его жена была очень упрямой женщиной. Она так и не поняла «политический мир Мао». Причина, оказывается, была в том, что Хэ якобы происходила из семьи помещиков и торговцев и привыкла к довольству и удобствам. Правда, она заявила во время «Великого похода», что она хочет принять в нем участие, но, привыкнув к праздной жизни, «отказалась резать бумагу и делать другую посильную работу…» Мао был недоволен ею, поскольку она будто бы вымещала свое раздражение и свою болезнь на детях, постоянно избивала их. В результате опеку над детьми взяли какие-то люди, а Хэ поместили в психиатрическую лечебницу. И впоследствии она много раз лечилась методом шокотерапии¹⁸⁹.

Однако имеющиеся у нас данные несколько разрушают версию Цзян Цин.

До Цзян Цин, по словам последней, Мао был увлечен актрисой Лили У. Это соответствует фактам, что можно найти подтверждение этому в «Китайских записках» очевидца событий Отто Брауна: «Летом или осенью 1937 года в Яньань приехали Агнес Смэдли и жена Эдгара Сноу. Агнес Смэдли собирала материал для своей книги о Чжу Дэ. …Поскольку Смэдли с трудом объяснялась по-китайски, ей порекомендовали в качестве переводчицы некую Лили У, хорошо владевшую английским. Мао Цзэдун часто посещал обеих американок и там познакомился с Лили У. При посредничестве Агнес Смэдли они встречались в пещере с Ма Хайдэ (Ма Хайжэ, по данным сына советского связного в Яньани Ю. Власова, «по декларативным заявлениям, интернационалист, по образованию — врач, по национальности — еврей с Ближнего Востока, скорее всего, из Палестины (Отто Браун утверждает, что он сириец), по статусу действительному, невымышленному — резидент американской разведки Джордж Хэйтэм»¹⁹⁰. Имел красавицу жену — китаянку, намного моложе его. — В. У.). Я об этом даже не подозревал, так как встречи происходили в такое время, когда ни меня, ни, по-видимому, Ма Хайдэ не бывало дома. Жена Мао — Хэ Цзычжэнь … узнала об этих свиданиях и закатила ему грандиозный скандал (по воспоминаниям современников, она прилюдно дала ему пощечину. — В. У.). …Дело зашло настолько далеко, что Чэнь Юнь организовал по просьбе Мао комиссию ЦК, которая разрешила ему развод. Лили У при этом уже никакой роли не играла. Дело в том, что Мао обратил благосклонное внимание на Цзян Цин, которая первое время после прибытия выступала в Яньаньском театре… Мао зачастил в театр. Завязалось близкое знакомство. Они встречались за городом, в Академии искусств имени Лу Синя. После развода Мао решил проблему на свой лад. Хэ Цзычжэнь отправилась на «лечение» в Советский Союз, а Лили У вернулась в родную провинцию Сычуань. Цзян Цин осенью 1938 года переехала к Мао сначала под видом секретарши, а позднее стала его женой»¹⁹¹.

А вот как более подробно описывается очевидцами одно из событий, произошедшее в яньаньской пещере в конце мая 1937 г., которое резко обострило назревавший конфликт между Мао Цзэдуном и Хэ Цзычжэнь, чем и воспользовалась Цзян Цин.

Однажды Агнес Смэдли и ее переводчица, молодая актриса, весьма привлекательная, с длинными волнистыми волосами, Лили У, которая единственная из яньаньских женщин пользовалась губной помадой, готовили ужин, когда к ним неожиданно зашел Мао Цзэдун. Компания, к которой он присоединился, сидела до часу ночи за игрой в карты, Мао считался довольно сильным игроком. «В тот вечер у него было превосходное настроение.., — позже в своем дневнике записала Ним Уэйлс. — Агнес не сводила с него своих огромных голубых глаз, в которых временами сверкала искра фанатичного обожания. Лили У тоже смотрела на Мао как на героя древних сказаний. Через несколько минут я поразилась, увидев, что Лили, подсев ближе, нежно положила ладонь ему на колено. Видимо, сказалось выпитое за ужином вино. Мао тоже удивился, но он был бы настоящим хамом, если бы позволил себе резко отбросить ее руку. Нет, нежность Лили доставила ему явное удовольствие. Остаток вечера ее пальцы покоились в его ладони»¹⁹².

Справка. Агнеса Смэдли (1890—1950) — американская писательница и журналистка. Работала в Китае с 1929 г. в качестве корреспондентки немецкой газеты «Франкфуртер Цайтунг», а позднее писала для английской газеты «Манчестер Гардиан». Она длительное время находилась в Яньани, была в близких отношениях с Мао Цзэдуном. Последний продолжал поддерживать с ней связь и после того, как было получено указание Коминтерна о том, что следует держаться подальше от А. Смэдли в связи с ее троцкистскими взглядами и подозрительным поведением. Написала книгу «Великий путь: жизнь и времена Чжу Дэ», изданную в США. В США вернулась незадолго до событий в Перл-Харборе. Умерла в 1950 г. в Лондоне на пути в Китайскую Народную Республику.

Эта трогательная сцена не привлекала к себе особого внимания; Ним Уэйлс вполне удовлетворилась объяснениями Лили, сказавшей, что она действительно выпила слишком много вина. Хэ Цзычжэнь, до которой эта история каким-то образом докатилась, расценила эти действия совершенно иначе. Она ревновала своего супруга к Лили. Здесь вполне закономерен вопрос: не было ли у Мао с Лили романа? Сохранились некоторые свидетельства, подтверждающие, что, скорее всего, он был. В дневнике Ним Уэйлс вспоминала, как она сама «непринужденно опиралась на колено Мао». Агнес Смэдли как-то проговорилась, что Лили якобы давала Мао «уроки северного диалекта» (в котором Мао не был силен). Открыто Хэ Цзычжэнь никогда не обвиняла мужа в неверности, тем не менее считала, что Лили У «настраивает Мао против нее».

По словам Цзян Цин, Мао был увлечен актрисой Лили У. И именно она расшатала почву под супружеством Мао и Хэ и стимулировала его желание обрести новую подругу

Вскоре после злополучного вечера Хэ обнаружила, что вновь беременна. Видимо, это стало последней каплей. Хэ было всего двадцать семь лет, она хотела жить полнокровной жизнью, а не только рожать детей от отдалявшегося от нее мужчины. Летом 1937 г. (а не 1935, как утверждала Цзян Цин. (В. У.) Хэ Цзычжэнь объявила супругу о своем решении покинуть его.

Как писала в своих мемуарах Хэ, опубликованных уже после ее смерти, Мао умолял ее остаться, вспоминая пережитые в прошлом трудности и старую любовь. В доказательство искренности своих слов и намерений он настоял на отъезде Лили У и Агнес Смэдли из Яньани, однако это не смогло поколебать решимости Хэ Цзычжэнь. В начале августа она отправилась в Сиань. Мао послал к ней своего телохранителя, который отвез в качестве подарка вырезанную из дерева шкатулку для косметики и другие столь любимые его супругой мелочи. В письме он еще раз просил ее передумать, но Хэ осталась непреклонной. Она пересекла почти всю страну и добралась до столицы Синьцзяна Урумчи, так как ее первоначальные планы перебраться в Шанхай были неосуществимы в связи с захватом его японцами. Весной 1938 г., не обращая внимания на просьбы Мао и приказы партии немедленно вернуться в Яньань, она перебралась в Советский Союз, где получила возможность избавиться, наконец, от сидевших в теле осколков от снарядов. В Москве вскоре после приезда Хэ родила сына от Мао Цзэдуна, но он десятимесячным умер от воспаления легких. Еще не успев оплакать потерю маленького сына, Хэ узнала о женитьбе Мао на Цзян Цин¹⁹³.

Воспоминания советского связного П.П.Владимирова в Яньани, изданные в 1973 г., подтверждают существование созданного там альянса Мао—Цзян Цин—Кан Шэн.

Справка. П. П. Владимиров (П. П. Власов, в Китае был известен как Сунь Пин, 1905—1953) — видный советский журналист и дипломат. С мая 1942 по ноябрь 1945 г. он находился в Яньани в качестве начальника группы из трех человек из СССР: него, хирурга (генерал-майора медицинской службы А. Я. Орлова (сталинского связника, подписывающегося псевдонимом «Теребин») и радиста Риммара. В Яньани П. Владимиров находился в качестве связного Коминтерна при руководстве ЦК КПК, был связан с органами военной разведки, одновременно исполнял обязанности военного корреспондента ТАСС.

Справка. Андрей Яковлевич Орлов (псевдоним по шифровкам из Яньани Теребин), генерал-майор медицинской службы Красной Армии, хирург, сталинский связной. Был направлен без семьи в январе 1942 г. в Яньань в штаб-квартиту Политбюро ЦК КПК. В его задачу входило лечить Мао Цзэдуна и его семью и обеспечивать шифр-связь между Мао Цзэдуном и Сталиным через специально предоставленную Москвой радиостанцию. Переводчиком на связи с китайской стороны был Ши Чжэ (Карский).

Возвратился в СССР в середине 1949 г. после настойчивых просьб об этом. Он сообщал в Москву, что длительное пребывание в тяжелых климатических условиях, в одиночестве, без семьи очень серьезно подорвало его здоровье, что нервы его находятся на пределе. На него из Яньани был донос, то ли от людей Мао Цзэдуна, то ли от других «информаторов». В доносе бросалась тень на его поведение в Яньани.

Есть предположение, что автором доноса был Кан Шэн. Видимо, он был недоволен тем, что отстранен от переписки между Сталиным и Мао Цзэдуном, которая шла через радиосвязь. Переписка была сверхсекретной. Со стороны советского высшего руководства о ведущейся переписке знали лишь очень немногие из числа ближайших соратников Сталина. Ни в МИДе СССР, ни в советском посольстве в Китае о ней ничего не знали. Радиосвязь поддерживалась по каналам Главного разведывательного управления (ГРУ) министерства обороны СССР. С китайской стороны, по словам Мао Цзэдуна, сказанным А. Микояну, материалы переписки между Москвой и им известны только членам ЦК: Чжоу Эньлаю, Лю Шаоци, Чжу Дэ и Жэньбиши, переводчику Ши Чжэ и тов. Теребину. Указанные лица, подчеркивал Мао Цзэдун, «совершенно надежны»¹⁹⁴.

Кан Шэн — личность не особо приметная в партии — решил с помощью Цзян Цин укрепить свое влияние на Мао, и ради справедливости следует сказать, что ставка на Цян Цин оправдалась. После того как Цзян Цин выходит замуж за Мао Цзэдуна, происходит духовное сближение Кан Шэна с руководителем ЦК КПК и налаживается действенный контакт между ними. В результате такой комбинации Кан Шэн становится одной из самых заметных и зловещих фигур в окружении Мао.

Как и всем вновь прибывшим, Цзян Цин предстояло пройти проверку на благонадежность. У многих в Яньани к ней были некоторые вопросы: не удавалось документально подтвердить, что она вступила в КПК в 1933 г.; туманный вопрос относительно ее чудесного спасения из гоминьдановских застенков. Однако с помощью ее бывшего любовника (и по некоторым данным супруга) молодого коммуниста-подпольщика Юй Цивэя, прибывшего в Яньань в октябре, а также Кан Шэна доказывается искренность Цзян Цин и ее преданность делу революции. И вскоре ее уже видят в стенах партийной школы, старательно изучающую азы марксизма-ленинизма. В апреле 1938 г. она уже на административной работе в Академии литературы и искусств имени Лу Синя.

«Мао Цзэдун обычно работает ночами, — писал в своих дневниках очевидец событий П. П. Владимиров. — Встает поздно, к полудню. По натуре честолюбив, поэтому, наверное, напускает на себя этакую многозначительность. А сам любит поесть, выпить, потанцевать, поразвлекаться с девицами, а для всех прочих проповедует жесточайший революционный аскетизм. Он вообще не прочь прикинуться пуританином. Он старательно создает о себе представление как о мудром правителе в традиционно китайском духе. Он умеет пустить пыль в глаза и, когда надобно, показать всем, как стойко «Председатель Мао» разделяет тяготы с народом, ему подают чумизу, и он стоически поедает ее, запивая водой»¹⁹⁵. Еще один очевидец, Ним Уэйлс, писала в дневнике: «Мао был из породы тех мужчин… кто не пропустит мимо ни одной женщины. Ему нравились свободомыслящие дамы…»¹⁹⁶

И наконец характеристика самой Цзян Цин, высказанная личному лечащему врачу Мао Цзэдуна Ли Чжисую: «Доктор, вы совершенно не знаете Председателя. Он очень любвеобилен и не пропустит ни одной юбки. Его мудрый разум никогда не восстанет против плотских утех, а женщин, желающих доказать ему свою преданность, более чем достаточно».

Поэтому естественно в поле зрения Мао попала и Цзян Цин, на которую впервые он обратил внимание летом. Видимо, в ней его привлекала молодость и определенная сексуальность. Вот как описывал Цзян Цин бывший телохранитель Мао Ли Иньцяо: «У нее были иссиня-черные волосы, перехваченные на затылке лентой и падавшие хвостом до середины спины, тонкие брови, ярко блестевшие глаза, аккуратный носик и крупный, щедрый рот… В Яньани все смотрели на нее как на кинозвезду. Цзян мастерски писала иероглифы кистью, каллиграфия ее считалась отменной. Сама кроила и шила себе одежду и выглядела в ней великолепно… Тогда Цзян Цин была очень общительной и не чуралась простых людей. …Зимой все кутались в вороха теплой одежды, Цзян же обязательно ее перешивала, чтобы подчеркнуть свою тоненькую фигурку»¹⁹⁷.

Уже в августе, ровно через год после ее прибытия в Яньань, Цзян Цин перевели на работу в Военную комиссию — личным помощником Мао. Осенью они поселились вместе, а в ноябре Мао дал несколько обедов для коллег из Политбюро, на которых Цзян Цин вела себя как полноправная хозяйка дома. Так, можно сказать, была отпразднована их «свадьба»: никаких официальных церемоний. Однако эту «свадьбу» Мао многие члены Политбюро ЦК встретили очень настороженно. Имеются сведения, что некоторые выступили против развода Мао с третьей женой Хэ Цзычжэнь и особенно против женитьбы на актрисе с сомнительной репутацией. Этот вопрос обсуждался даже на заседании Политбюро, однако Мао Цзэдун настоял на своем, заявив, что свою личную жизнь он будет устраивать так, как хочет, несмотря ни на что. Именно Кан Шэн сыграл главную роль в урегулировании этого семейного конфликта. Он дал на Политбюро поручительство за Цзян Цин, заявив, что проведено детальное расследование и не обнаружено в ее биографии ничего порочащего и подозрительного, и с той поры стал ее доверенным лицом. Политбюро в конце концов согласилось на брак Мао лишь при следующих условиях: Цзян Цин не должна вмешиваться в дела партии и мозолить глаза широкой публике, не должна занимать никаких ответственных постов, посвятит себя исключительно личной заботе о Мао.

Еще одна услуга (поиск сыновей Мао Цзэдуна, которую оказал Кан Шэн, должна была способствовать их сближению. Сыновья родились в очень неспокойное и тревожное время, они вынуждены были вместе с родителями кочевать по Китаю. В 1924 г. их увозят в Шанхай, в следующем году возвращают в родные места — в Шаошань. В 1926 г. вместе с родителями они едут в Гуанчжоу, вскоре вновь возвращаются в Чанша, а затем оказываются в Ухани.

После того, как в 1927 г. революционное движение в Китае пошло на спад и потерпело поражение, 7 августа 1927 г. в Ханькоу было созвано чрезвычайное совещание ЦК КПК (известное также как Августовское совещание), которое оценило текущий момент как временное, но «крупное и тяжелое поражение китайской революции», оно осудило некоторых руководителей Наньчанского восстания, включая и Мао Цзэдуна.

Мао со своей семьей в те тяжелые дни вынужден был скрываться, а детей и жену отправил к своему тестю. Сам он принял участие в восстании «Осеннего урожая», руководя им в восточной Хунани.

7 сентября 1927 г. повстанческие отряды Мао Цзэдуна выступили из Чанша. Уже через неделю после начала похода стало ясно, что восстание обречено на поражение. Не имея базы и не пользуясь поддержкой в районах крестьянского движения, Мао был вынужден увести остатки своих войск из Хунани в труднодоступный район Цзинганшань на границе Хунани и Цзянси. С этого времени целых три года дети росли и учились без отца под опекой матери.

Ранним утром 24 октября 1930 г. старший восьмилетний Аньин сквозь сон услышал стук приклада винтовки в дверь дома и какие-то громкие крики. Когда мальчик открыл глаза, то увидел, что здоровый детина в военной форме выталкивает мать из маленькой комнаты, требуя, чтобы она вышла на улицу. Аньин подскочил с постели как ужаленный и встал перед матерью, крича во все горло: «Не пущу, не пущу! Моя мама — хорошая, никуда не пущу!». Тащивший мать солдат злобно процедил сквозь зубы: «Хорошо, тогда и тебя — маленького коммунистического чертенка — также захватим с собой». Служанка пыталась встать на защиту своей хозяйки, за что немедленно была арестована. Все трое были доставлены и посажены в местную тюрьму. Мать Аньина в тюрьме многократно и жестоко избивали так, что на ней и живого места не осталось, вся ее одежда и обувь после побоев были в крови. Сынишка плакал навзрыд и своими маленькими ручонками гладил ее раны, спрашивая: «Мама, где болит, скажи мне. Подожди, я вырасту и отплачу за тебя сполна, я их всех поймаю и каждому надаю по сто тумаков». От этих слов сына у матери становилось тепло на сердце и казалось, что боль немного отступает. Когда у нее немного подживали раны, она рассказывала сынишке сказки и учила его писать.

Через 20 дней после того, как они были посажены в тюрьму, Ян Кайхуй умерла, и маленький Аньин горько и безутешно рыдал, потеряв любимое существо — свою мать. Его выпустили из тюрьмы. Однако находиться в доме тестя Мао становилось все опаснее, велась постоянная слежка за домом и в любой момент вновь могли последовать аресты. В такой обстановке местная подпольная организация решила перевести троих детей Мао Цзэдуна в Шанхай. Тайно Аньин и два его младших брата на поезде были доставлены в Ухань, а оттуда на пароходе их отправили в Шанхай. В те дни младший брат Мао Цзэдуна с женой были в Шанхае на подпольной работе и лично позаботились о том, чтобы мальчиков определить в детский сад, который был основан китайским экономическим обществом взаимодействия и находился под контролем городской партийной организации. В апреле 1931 г. в связи с тем, что подпольные организации Шанхая были разгромлены гоминьдановцами, детский сад «Датун» с детьми Мао Цзэдуна был закрыт, воспитатели арестованы, а дети вышвырнуты на улицу. Трех мальчиков в Шанхае приютила семья Дун Цхяньу. Вскоре семья Дуна перебралась на работу в Ухань, и след мальчиков затерялся. Младший брат Аньлун по слухам во время переездов заболел и умер. Аньин с братом Аньцином, который был на год его моложе, устроились подмастерьями у хозяина одной лавки, который занимался выпечкой лепешек. В связи с плохим обращением, частыми избиениями и беспричинной руганью со стороны хозяев лавки, мальчики, не выдержав такого обращения, убежали и стали на улицах продавать газеты, помогать перевозить людей и тяжести на рикше, собирать утильсырье, подбирать окурки, тем самым зарабатывая себе на пропитание.

Брат Мао Цзэдуна не терял надежды разыскать мальчиков, через своих людей он вышел на сотрудника Особого отдела ЦК КПК Пань Ханьняня с просьбой найти детей. Пань поехал в Шанхай, установил связи с местной партийной организацией и просил ее найти мальчиков и передать их ему. К лету 1936 г. подпольная организация Шанхая напала на след братьев. Беспризорные, оборванные, голодные мальчики через пять лет бродячей жизни были найдены. ЦК КПК решил их направить жить и учиться в Советский Союз. Стали обдумывать способ, как переправить детей в СССР. Подполье связалось с Единым фронтом в «белых районах» и через одного знакомого высокопоставленного военного Гоминьдана, воспользовавшись случаем, что командующий Дунбэйской добровольной армией генерал Ли Ду ехал в Европу, договорились, чтобы последний взял мальчиков с собой. Были подготовлены фальшивые паспорта для мальчиков и в конце июня 1936 г. Ли Ду тронулся в путь из Шанхая. На пароходе они добрались до Гонконга, затем двинулись на Сайгон, далее через Суэц, Средиземное море. Только через месяц они прибыли в Марсель, оттуда на поезде до Парижа. Во Франции они пробыли почти полгода, пока не выполнили все необходимые формальности и не получили разрешения на въезд в СССР. В назначенный день на железнодорожном вокзале в Париже их встретил Кан Шэн, в сопровождении которого они и отправились в Москву. В Москве, куда они прибыли в начале 1937 г., детей поселили вместе с делегацией КПК в здании, где жили сотрудники Коминтерна. Почти год братья учили русский язык. В конце 1938 г. они были определены во второй интернациональный детский дом в Монино под Москвой, а затем переведены в недавно отстроенный первый интернациональный детский дом в Иваново, где дети начали учиться.

В августе 1940 г. к великой радости Мао Цзэдуна, у Цзян Цин родилась дочь Ли На. Она стала его девятым по счету ребенком. Выжили из них всего четверо. Материнские заботы, однако, пришлись Цзян Цин не по вкусу, и она категорически заявила, что не согласится ходить, подобно Хэ Цзычжэнь, «вечно брюхатой». В 1941 г., когда наступила новая беременность, Цзян Цин настояла на аборте. Операция прошла не совсем гладко: у нее началась горячка, и вскоре врачи поставили более точный диагноз: туберкулез. После этого Цзян Цин согласилась на стерилизацию¹⁹⁸.

Со времени созыва VI съезда КПК прошло уже почти 10 лет и многие члены КПК поставили вопрос о необходимости созыва в конце 1938 г. VII съезда КПК. Руководством партии принимается решение о проведении подготовительной работы к съезду, для чего был создан специальный комитет, членом секретариата которого становится Кан Шэн. Съезд в то время, однако, проведен не был, а вместо него состоялся 6-й пленум ЦК КПК, сформировавший секретариат, в состав которого вошел Кан Шэн, назначавший руководителей отделов, комитетов, бюро.

Кан Шэну удается сосредоточить в своих руках несколько довольно важных постов: по решению ЦК он становится заведующим Социальным отделом (созданным в октябре 1939 г.)¹⁹⁹ и начальником Отдела информационной службы, который затем преобразуется в Управление информационной службы. Его заместителем по Социальному отделу становится Пань Ханьнянь, который в эти годы часто уезжал в Сянган, Шанхай и другие районы, занятые противником, для сбора информации, выявления японских шпионов и т. д.²⁰⁰ Видимо, Пань Ханьнянь хорошо знал «деяния» своего непосредственного начальника Кан Шэна и это последний ему не простил (известно, что в период организованного Мао Цзэдуном «дела Гао Гана (Жао Шуши» имя Пань Ханьняня связали с их делом, его объявили «японским шпионом», «гоминьдановским спецагентом», тайно проникшим в КПК, и надолго посадили в тюрьму. Фамилия Пань Ханьняня была вычеркнута из истории партии; он был реабилитирован по рекомендации больного Чэнь Юня только в марте 1981 г.²⁰¹

«Кан Шэн занимает пост шефа Цинбаоцзюй — начальника Управления информационной службы Освобожденных районов Китая, которое объединяет функции разведки, контрразведки, суда, прокуратуры, информации, — писал в своем дневнике П. Владимиров. — К 1941 году Кан Шэн превратил свое управление в мощную службу, присовокупив к ней и многие функции Генерального штаба»²⁰². Одновременно он продолжает оставаться ректором партийной школы.

Должности заведующего Социальным отделом и Отделом информационной службы были очень важны для Кан Шэна: он отлично понимал, что судьбы многих кадровых работников в партии, их жизнь и смерть находятся в его руках, что именно он определяет, кто из них является «чистым», у кого «все благополучно», а кто «спецагент», «иностранный шпион», «троцкист» и «изменник Родины». Одновременно Кан Шэн установил связи с различными тайными обществами, которые имели сеть хорошо законспирированных организаций не только внутри страны, но и за рубежом, среди китайских эмигрантов. «Кан Шэн пользуется этими организациями в террористических, диверсионных и шпионских целях, — пишет П. Владимиров. — В тайных обществах жестокая дисциплина, и отступников чаще всего умертвляют»²⁰³.

В 1939 г. по Яньани распространилась новость, которая потрясла всех жителей. «Цянь... — гоминьдановский спецагент!». Люди, хорошо знавшие Цяня, не могли в это поверить. Цянь был начальником Управления шоссейных дорог района Шэньси—Ганьсу—Нинся, всего себя отдавал порученному делу. Кан Шэн твердил, что засланные спецагенты секретных служб Гоминьдана проникли в ряды коммунистов. Допрашивая жену Цяня, Кан Шэн требовал от нее чистосердечного признания и полной информации о деятельности ее мужа. Он предлагал ей следить за мужем, в противном случае угрожая скорой расправой. Затем он устроил показательный суд над обвиняемым, согнав около 100 кадровых работников из своих отделов и заинтересованных ведомств в зал, где лично допрашивал обвиняемого. Сфабриковав дело, он посадил Цяня в темную пещеру на срок до семи лет, и только после капитуляции Японии в 1945 г. его дело было пересмотрено. После этого Кан Шэн сфабриковал еще 12 аналогичных дел на невиновных людей, некоторые из этих дел подробно описываются его китайскими биографами²⁰⁴.

Когда в Китае началась война с Японией, в которой участвовали и коммунисты, И. Сталин предложил Чан Кайши сотрудничество в области разведки. Проект сотрудничества предлагался между ГРУ (военная разведка) и гоминьдановской разведывательной организацией BIS, возглавляемой Дай Ли. С 1937 по 1939 г. в Китай было послано несколько тысяч советских военных советников, возглавляемых опытными генералами. В дополнение к этому Гоминьдану были переданы сотни лучших советских самолетов для помощи гоминьдановской армии в борьбе с японцами.

В конце 1939 г. советские НКВД и ГРУ начали создавать разведывательную сеть на территории Яньани. Здесь был организован под контролем советских представителей отбор и обучение китайцев разведывательной и контрразведывательной деятельности. Открылась секретная разведывательная школа под названием «Институт Восточного Мюнхена». Эта совершенно секретная разведшкола находилась на окраине города Яньани, в финиковом саду, где слушатели и преподаватели жили в двух десятках пещер. Рядом со школой находился Разведывательный отдел КПК и Отдел внутренней безопасности, а также Отдел общественной безопасности Кан Шэна²⁰⁵.

В разведшколе должны были учиться около года. Каждый курс состоял примерно из трехсот слушателей, которые строго отбирались КПК в Китае и руководством Коминтерна в Москве. К примеру, курс 1942—1943 гг. состоял из двух групп, около 170 слушателей были отобраны из КПК, остальные (около ста человек) из китайских эмигрантов (хуацяо), представителей Индии, Индонезии, Кореи, Вьетнама, Японии, а также Африки и кавказских народов²⁰⁶. Были строго засекречены поступившие в школу слушатели, организационная структура, предметы обучения. После окончания разведшколы слушателям предоставлялась секретная работа в тылу противника. За пять лет своей работы (1939—1943 гг.) разведшкола подготовила довольно большое число выпускников как для работы в Китае, так и в других странах Азии. Все обучение проходило под непосредственным контролем советских представителей в Яньани.

В августе 1938 г. Мао Цзэдун потребовал от Кан Шэна, чтобы тот укрепил всю разведывательную работу коммунистов в Китае²⁰⁷. Кан Шэн возглавил сразу два отдела: социальный (шэхуй бу), отвечавший за политическую разведку и внутреннюю разведку, и отдел военной разведки (цзюньвэй цинбаоцзюй), который подчинялся Военному совету ЦК КПК²⁰⁸.

Чжэнфэн, или «упорядочение стиля»

Приближался 1941 год, год новой «охоты на ведьм» в партии все под тем же флагом «упорядочения стиля» — чжэнфэна.

В конце лета — начале осени 1941 г. Мао Цзедун, воспользовавшись международной обстановкой, возникшей в результате Второй мировой войны и нападением немецких захватчиков на СССР, а также относительным перевесом сил внутри КПК, которое ему удалось создать к этому времени, развернул кампанию по «упорядочению стиля».

Он пытался с помощью данной кампании устранить своих оппонентов и всех тех, кто испытывал хотя бы внутреннее сопротивление его идеям. Кампания, по Мао, «должна была лечить, чтобы спасти больного», но лечение не должно быть безболезненным. «Начинать же нужно с того, чтобы дать больному встряску, — пояснял Мао. — Нужно громко крикнуть такому больному: «Ведь ты болен!» — так, чтобы он пришел в ужас, чтобы его прошиб холодный пот, и тогда уже по-хорошему уговорить его лечиться».

Кампания проводилась основательно в течение четырех лет — до лета 1945 г. В ней можно на основании рассказов очевидцев условно выделить пять периодов:

1) подготовка кампании (сентябрь 1941 — февраль 1942 г.);

2) проведение чжэнфэна (февраль 1942 — июль 1943 г.);

3) «период экстренного спасения» (июль 1943 — лето 1944 г.);

4) «период самоопровержений и реабилитации» (лето 1944 — весна 1945 г.);

5 «период подведения итогов» (весна — лето 1945 г.).

Причем абсолютное большинство кадровых работников Яньани было против этой кампании (Мао Цзэдун сам откровенно признал это во время беседы с Ван Мином в апреле 1944 г.)

Для руководства кампанией чжэнфэна была сформирована лично Мао Цзэдуном руководящая группа, называвшаяся «Центральной комиссией по проведению кампании по упорядочению стиля». В нее вошли Лю Шаоци, Кан Шэн, Чэнь Юнь, Гао Ган и Ли Фучунь. До января 1943 г. председателем комиссии был Кан Шэн; в январе в Яньань из Центрального Китая вернулся Лю Шаоци и возглавил эту комиссию. Как замечал П. Владимиров, члены комиссии были целиком во власти и под влиянием Кан Шэна. А работа комиссии, слившись с «чжэнфэном», приняла уродливые формы²⁰⁹.

Кампания проводилась в трех крупных подразделениях Яньани:

1) В Центральной партийной школе, где подвергались «упорядочению стиля» кадровые работники всех советских районов Китая, слушатели партшколы — кадровые работники партийных комитетов — от уездных до территориальных бюро ЦК, вызванные на учебу, работники административных органов (от уезда и выше) районов, занятых 8-й армией и новой 4-й армией; руководящие работники массовых организаций.

2) Среди работников партийных и административных органов, а также массовых организаций всех ступеней Пограничного района Шэньси — Ганьсу — Нинся.

3) Среди работников органов ЦК КПК.

Ван Мин вспоминал: «С началом «кампании по упорядочению стиля» вся Яньань практически превратилась в большой концлагерь. Каждое учреждение, школа или организация были превращены в своего рода дом предварительного заключения. Без согласия руководителей «кампании по упорядочению стиля» никто не имел права общаться друг с другом — ни переписываться, ни созваниваться, ни совершать другие самостоятельные действия»²¹⁰.

Начало кампании было положено публикацией ряда документов и выступлений, относящихся к 1941 г.: предисловие и послесловие Мао Цзэдуна к сборнику материалов об обследовании деревни, его же доклад «Перестроим нашу учебу», резолюция Политбюро ЦК КПК от 1 июля 1941 г. «Об усилении партийности», резолюция ЦК КПК от 1 августа 1941 г. «Об обследовании и изучении действительности». В этих документах и материалах критиковался «субъективизм и формализм», «догматизм», «заморские шаблоны». 2 сентября 1941 г. «Цзефан жибао» поместила редакционную статью «Против догматизма в учебе», в которой отмечалось, что еще в 1928 г. на 6-м пленуме ЦК КПК «вождь нашей партии товарищ Мао Цзэдун обратился с призывом изучать марксистско-ленинскую теорию, историю и конкретные условия Китая, покончить с «заморскими шаблонами и догматизмом», «китаизировать» марксизм. И хотя уже минуло три года после этих указаний Мао Цзэдуна, подчеркивалось в статье, для их реализации не было сделано ничего или сделано крайне мало. Как утверждалось в передовице, «догматизм» по-прежнему сохраняется в системе учебы кадровых работников и партийных ячейках²¹¹. Такие утверждения явились идеологической базой кампании «упорядочения стиля». Осенью 1941 г. была образована Центральная комиссия по проверке кадров (партийных и беспартийных) при ЦК КПК во главе с Кан Шэном. 26 сентября 1941 г. ЦК КПК постановил создать учебные группы для кадровых работников высшего звена, а 4 октября был разослан циркуляр ЦК о содержании обучения в них. Руководителем такой группы в ЦК КПК стал Мао Цзэдун. В июне 1942 г. уже был сформирован Главный комитет по учебе при ЦК КПК, Председателем которого стал Мао Цзэдун, его заместителем Кан Шэн, а также были сформированы комитеты по учебе в учреждениях, непосредственно подчиненных ЦК КПК, которые возглавили Кан Шэн и Ли Фучунь¹¹².

1 февраля 1942 г. Мао Цзэдун выступил в Центральной партшколе с речью «Упорядочим стиль партии», по существу провозгласив тем самым начало «кампании за упорядочение партийного, учебного и литературного стилей». Это же было подтверждено в его речи «Против шаблонных схем в партии» от 8 февраля 1942 г. на собрании руководящих работников Яньани. В выступлениях содержались утверждения о том, что «многие товарищи оказываются отравленными ядом субъективизма», звучали требования «дать больному встряску», предлагалось «взыскивать за прошлое в назидание на будущее»²¹³.

Широкомасштабную кампанию начали с молодого литератора Ван Шивэя.

Справка. Ван Шивэй (ранее известен под фамилией Ван Шухань (1906—1947)) уроженец провинции Хэнань. В 1926 г. вступил в КПК, но затем порвал связи с партией. Литературовед, переводчик. Начал писать и переводить с 1930 г. В 1937 г. вновь вступил с КПК. В период антияпонской воины перебрался в Яньань. В Яньани начал работу в Институте марксизма-ленинизма, участвовал в переводе таких работ К. Маркса, как «Заработная плата, цена и прибыль», Ф. Энгельса «Революция и контрреволюция в Германии», 18-го тома работ В. Ленина. После переименования этого института в Научно-исследовательский институт ЦК работал научным сотрудником в кабинете исследования литературы данного ведомства. «Дело Ван Шивэя» возникло в период «чжэнфэна» в Яньани в 1942 г. В это время он написал такие заметки, как «Политик и искусствовед», «Дикие лилии», «Стойкость и хондропатия». В них он, придерживаясь демократических взглядов, решительно выступал против идеи уравнительности.

Очевидно, некоторым из руководства партии, включая Мао Цзэдуна, очень не понравилось сатирическое эссе Вана «Дикая лилия», напечатанное в «Цзефан жибао» в марте (после того, как Дикие лилии» были перепечатаны в Гонконге, гоминбдановцы широко использовали этот материал для словесных атак на КПК и Особый район).

Мао Цзэдуну очень не понравилось сатирическое эссе Вана «Дикая лилия», напечатанное в «Цзефан жибао» в марте. Ван Шивэй осмелился рассказать о скрытой от посторонних глаз стороне жизни в Яньани: о «трех классах одежды и пяти сортах пищевых продуктов», полагавшихся высшим чинам партии, в то время как «больные и раненые оставались без чашки лапши, а молодежь довольствовалась двумя чашками рисового отвара в день». Упомянул он и о плотских утехах высоких начальников, об их абсолютном равнодушии к нуждам простых членов партии.

Такие заметки и эссе не могли не вызвать резкой критики в его адрес, что было естественно в тех условиях. Кан Шэн сразу же приложил к этому руку. Социальный отдел начал расследовать это «дело», и обнаружилось, что в 30-е годы в Шанхае Ван общался с троцкистами. И вскоре «идеологическая» проблема Ван Шивэя с подачи Кан Шэна стала «политической», Вану был приклеен ярлык «троцкистского элемента».

В ходе разной критики его назвали «грязной и продажной душонкой» и уличили в том, что голова его «полна контрреволюционного дерьма».

Над Ван Шивэем устроили показательное идеологическое судилище. Две недели беспрестанно осуждали его «ошибки» товарищи по партии. Тон здесь задавал политический секретарь Мао Цзэдуна Чэнь Бода. Он сравнил Ван Шивэя с присосавшейся к телу пиявкой, а обращался к нему не иначе, как к «зловонной куче дерьма», повод чему нашел в многозначности иероглифов, составляющих фамилию и имя писателя. Осудить критикуемого вынуждены были даже такие писатели и поэты, как Дин Лин и Ай Цин.

А в октябре Ван Шивэя уже официально обвинили в «шпионаже в пользу Гоминьдана», назвав «шпионом» и «спецагентом». Кан Шэн безапелляционно заявлял, что в лице Вана сосредоточены «три преступления в одном»: «троцкист», «гоминьдановский шпион», «сторонник реставрации»²¹⁴.

23 октября 1942 г. на партийном собрании Научно-исследовательского института Ван был исключен из партии. Ему вменялось в вину «участие в троцкистской деятельности начиная с 1929 г.», он был объявлен «контрреволюционным элементом, тайно проникшим в партию»²¹⁵.

В апреле 1943 г. Кан Шэн приказал сотрудникам своего ведомства взять Ван Шивэя под арест и вместе с двумя сотнями других политически неблагонадежных отправить в Цзаоюань, где находились жилища руководителей КПК, госпиталь, резидентура ИККИ (с целью конспирации она входила с состав госпиталя ЦК КПК²¹⁶) и находящийся в подножии горы и состоящий из двух комнат Первый сектор (занимался сбором разведывательной информации в тылу Гоминьдана) социального отдела, возглавляемого Кан Шэном. Дом самого Кан Шэна находился в двухстах метрах выше по склону горы.

Совершенно очевидно, что Кан Шэн не мог действовать и все решать в одиночку, он ориентировался на Мао Цзэдуна, его взгляды и высказывания.

Сценарий репрессий Мао озвучил в мае лично, на специально созванном совещании работников литературы и искусства. Сатира и критика, заявил он, совершенно необходимы, но и писатели, и художники должны для себя решить, на чьей они стороне. Те, кто (подобно Ван Шивэю) тратит свою энергию на обличение так называемых темных сторон диктатуры пролетариата, являются «мелкобуржуазными индивидуалистами» и «трутнями в рядах настоящих революционеров». Цель искусства — служить интересам пролетарской культуры, а основная задача людей творческих профессий — стать трибунами масс, целиком отдав свою жизнь и талант священному делу революционной борьбы. Мао Цзэдун призвал работников литературы и искусства «пройти долгий, даже мучительный процесс перековки».

Он поделился своим личным «опытом перековки», в результате чего якобы изменилась его собственная психология. «В свое время я учился в школе, — рассказывал Мао Цзэдун. — Там у меня выработалась интеллигентская привычка: мне казалось унизительным выполнять даже самую незначительную физическую работу на глазах у других учащихся-белоручек, хотя бы, например, нести свои собственные вещи. В то время я считал, что чистоплотнее всех на свете интеллигенты, а рабочие и крестьяне — люди погрязнее. Я мог надеть чужое платье, если оно принадлежит интеллигенту: с моей точки зрения, оно было чистым; но я не согласился бы надеть платье рабочего или крестьянина, считая его грязным. Став революционером, я оказался в одних рядах с рабочими, крестьянами и бойцами революционной армии. Постепенно я хорошо узнал их, а они узнали меня. Тогда и только тогда я окончательно избавился от буржуазной и мелкобуржуазной психологии, привитой мне буржуазной школой. И именно тогда, сравнивая неперевоспитавшихся интеллигентов с рабочими и крестьянами, я понял, что эти интеллигенты нечистоплотны, что рабочие и крестьяне чище всех. Пусть руки у них черны, а ноги в коровьем навозе — все равно они чище буржуазных и мелкобуржуазных интеллигентов»²¹⁷.

Мао Цзэдун за давностью лет не забыл Ван Шивэя и его эссе и вновь вспомнил об этом «деле» на расширенном совещании ЦК КПК 30 января 1962 г. Говоря об арестах и казнях в истории КПК, он заявил: «Еще один человек, которого звали Ван Шивэй, был тайным гоминьдановским агентом. В яньаньский период он написал статью под названием «Дикие лилии», в которой нападал на революцию, клеветал на коммунистическую партию. Позднее его схватили и убили. Его арестовали и казнили без решения Центрального Комитета, это сделали органы охраны общественной безопасности во время своей передислокации. По этому поводу мы выступали с критикой, считая, что его казнить не следовало. Он был агентом, писал статьи, в которых ругал нас, и ни за что не хотел переделываться. Нужно было оставить его в живых, пусть бы поработал на физической работе; плохо, что его казнили»²¹⁸.

Затем, как и следовало ожидать, Ван Шивэй был исключен из Ассоциации китайских литераторов, что фактически лишало его возможности писать и публиковаться.

Несмотря на оказанное давление, Ван Шивэй так и не отказался от своих убеждений, настаивая на том, что все написанное им идет исключительно на благо партии. По информации Кан Шэна, Вану симпатизировали 90% яньаньской интеллигенции.

Критика Ван Шивэя стала «классическим» образцом в длительном процессе подавления политического инакомыслия. По подобной модели были построены акции устрашения творческой интеллигенции на протяжении всей последующей 34-летней истории правления Мао и даже после его смерти. (К примеру, генеральный секретарь ЦК КПК Ху Яобан в своем выступлении в апреле 1986 года, затрагивая вопрос борьбы с интеллигенцией внутри партии, говорил: «Оглядываясь на историю нашей партии, можно вынести из нее много полезных опыта и уроков: с критики Ван Шивэя в период Яньани, затем критики Ху Фэна и вплоть до критики «Села трех» в период «культурной революции». Эти опыт и уроки говорят нам: проводить (политические) кампании, размахивать дубинкой, идеологические вопросы превращать в политические, затем с помощью организационных процедур выносить решение и карать — если делать такие заключения — то мы потеряем почву под ногами. Независимо от того, какие имеются идеологические проблемы нельзя их решать с помощью организационных методов»²¹⁹.

«Чжэнфэн» продолжался, его организаторы и руководители прилагали отчаянные усилия для того, чтобы окончательно очернить и дискредитировать личность опального писателя.

Даже Мао Цзэдун, давший добро на арест Вана, попытался позже снять с себя всякую ответственность, объяснив происшествие «досадной ошибкой».

После ареста Вана Мао Цзэдун отдал приказ не убивать его, но и не выпускать на свободу. Писатель остался в заключении. В марте 1947 г., когда коммунисты покидали Яньань, будущий маршал КНР Хэ Лун приказал отрубить Ван Шивэю голову, что и было немедленно исполнено ранним весенним утром в деревеньке на берегу Хуанхэ. Когда Мао доложили об этом, он только поджал губы и не проронил ни слова. (Ван Шивэй был официально полностью реабилитирован Министерством общественной безопасности КНР только через 50 с лишним лет 7 февраля 1991 г.)²²⁰.

Ван Шивэя также обвинили в создании «антипартийной группировки пяти», которая «прокралась в ряды КПК с целью подрыва единства».

Кан Шэн лично вел дело этой «группировки».

«Антипартийная группировка пяти» была чистой воды фальсификацией, а в подобных делах Кан Шэн уже имел богатый опыт и знал толк. Ван и четверо других участников «банды» — две молодые супружеские пары — были едва знакомы, их связывала лишь общность либеральных взглядов. Один из них — работник политического кабинета ЦК Чэн Цюань (Чэнь Чуаньган) писал, что «крупные кадровые работники с помпой ездят по городу», а «мелкие члены партии докладывают, стоя у ворот»; «те, кто усердно трудится, не стоят и гроша ломаного», а «люди умственного труда сидят наверху». Он утверждал, что «крупные кадровые работники и мелкие кадровые работники, те, кто усердно трудится физически, и люди умственного труда, находятся в оппозиции друг к другу», что уже высказано немало критических мнений в отношении некоторых руководителей и т. д.²²¹ Практически эти взгляды были идентичны взглядам Ван Шивэя, высказанным в эссе «Дикая лилия».

Кан Шэн, начав расследование деятельности Ван Шивэя, обнаружил, что его жена Ван Ли (Ван Жуци, работавшая в женском комитете ЦК), являлась сестрой члена правительства Гоминьдана, отсюда он делал вывод, что она заслана в Яньань в качестве спецагента Гоминьдана. Далее она училась в Фуданьском университете в Шанхае с женой второй подозреваемой пары, они вместе питались, таким образом делался вывод, что они все пятеро связаны, являются троцкистами и агентами²²².

Связав дело двух супружеских пар с Ван Шивэем, сотрудники ведомства Кан Шэна семьдесят два дня критиковали эту пятерку. В марте обе семейные пары были арестованы его службой (эта четверка была реабилитирована Орготделом ЦК КПК только через 39 лет — в 1982 г.)²²³.