Дело» Чжан Кэциня 7 страница

Кадровые военные работники Гуанчжоуского военного округа откровенно говорили, что обстановка в экономике очень напряженная, причем что такое положение повсеместно. «Сейчас, — говорили военные, — во всем, кроме воды и воздуха, чувствуется напряжение. …«Большой скачок» известен всему миру, однако нас по данному вопросу берет сомнение, и разве это не доказывается напряженным положением на городских рынках». Некоторые считали, что «мы откатываемся назад, в 1956 г. было все хорошо, в 1957 г. — сравнительно хорошо, а в 1958 г. уже проблематично». Многие отрицали необходимость создания «народных коммун» и их преимущества, говорили, что те созданы слишком быстро и слишком рано. У части рабочих, крестьян и военных имелись отрицательные мнения по вопросу о создании «коммун», они считали, что напряженное положение в экономической жизни страны связано с ошибками в линии партии. Они говорили, что «в прошлом году имелись проблемы не только в методах работы, но были и ошибки, носившие характер ошибок в линии, за это должен нести ответственность Центр»³¹⁰.

Некоторые ответственные работники различных демократических партий страны также выступили с критикой «большого скачка», опубликовав острые, а иногда и язвительные статьи.

Высказываемое недовольство политикой «большого скачка», большая смертность, голод в ряде районов страны заставили руководство КПК вновь вернуться к проблеме «эффективности» политики «трех красных знамен». На заседании Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК 13 июля 1959 г. было принято решение, что руководящие работники ЦК должны отправиться в «низы» для обследования и изучения ситуации в стране, затем должно быть созвано рабочее совещание и подведены итоги обследования, обобщен опыт и исправлены ошибки там, где они будут выявлены. Руководители разъехались по стране, Мао Цзэдун поехал обследовать южные районы страны.

Летом он решил выехать с «инспекционной поездкой» по городам Тяньцзинь, Цзинань, Нанькин, Шанхай и Ханчжоу. С собой он пригласил министра общественной безопасности Ло Жуйцина и Ян Шанкуня, заявив, что они будут его стажерами и он будет их «обучать». Мао Цзэдун специально взял их с собой, как считал его личный врач, желая им показать, как любит вождя китайский народ. «На Ло Жуйуина и Ян Шанкуня это зрелище произвело неизгладимое впечатление. Они восторженно смотрели на Мао и с удовольствием купались в лучах его славы, пьянее от счастья, — писал врач Ли Чжисуй. — Ян Шанкунь сожалел лишь об одном. Во время поездки Мао часто делился с ними своими планами. Он рассказывал о том, как построить отношения партнерства между промышленностью и сельским хозяйством, как организовать работу и жизнь «народных коммун», как добиться разумного распределения доходов и справедливой оплаты труда. Но все эти соображения вождя никем не фиксировались. А ведь они являлись руководящими принципами как для самой партии, так и для всего народа. Как-то вечером, беседуя с Ло Жуйцином и секретарями вождя, Ян Шанкунь сказал, что хотел бы найти способ записывать ценные мысли Председателя, уж коли Секретариат ЦК не побеспокоился о том, чтобы высказывания вождя облечь в форму документов, и руководство провинций тоже не подумало об этом. Если бы у них были записи рекомендаций и соображений Мао по многим вопросам, то они могли бы переслать их высшему руководству — Лю Шаоци и Дэн Сяопину. Но без официальных бумаг никто из провинциальных партократов не хотел брать на себя ответственность.

— Нам нужно подумать, как организовать запись выступлений Председателя, чтобы затем отправить эти протоколы в Секретариат ЦК на рассмотрение и утверждение, — сказал Ян Шанкунь.

Е Цзинлун (охранник Мао. (В. У.) мне сказал, что Ян Шанкунь предложил ему испросить разрешения вождя на вызов из Чжуннаньхая стенографиста, который неотлучно следовал бы за Мао в этой и следующих поездках по стране. В результате ЦК будет всегда знать о новых идеях и предложениях Председателя. Однако Мао заявил, что стенографист ему ни к чему, огорченно добавил Е. «Великий кормчий» прекрасно знал магическую силу своих заклинаний. Стоило ему официально назвать «народные коммуны» величайшим достижением китайского народа, как они стали расти по стране, словно грибы после дождя. Теперь он решил быть более осторожным и не хотел, чтобы брошенные им случайные слова становились политическими лозунгами. Ситуация в стране была очень тяжелой, и Мао понимал, что ответственность слишком велика.

Через несколько дней в поезд Мао заявилась группа технических специалистов из министерства общественной безопасности. Они получили указание установить в спальном отсеке вождя и в салоне, где мы проводили дискуссии и совещания, аппаратуру для прослушивания разговоров. Миниатюрные микрофоны были так искусно спрятаны в абажурах, настенных светильниках и цветочных вазах, что вождю вряд ли удалось бы их обнаружить. Все эти микрофоны были присоединены к записывающей аппаратуре, установленной в одном из соседних помещений. Эту технику обслуживал прибывший вместе с техниками молодой человек по имени Лю. От Мао скрыли, чем должен заниматься Лю, который стал неотлучно сопровождать нас во всех поездках. «Е Цзилун мне рассказал, — вспоминал личный врач Мао, — что такие же подслушивающие устройства были установлены в апартаментах, которые предназначались для вождя, во всех провинциях. Е Цзилун предупредил всех нас о том, что мы должны об этом молчать. Он сказал, что все эти меры предприняты по решению высших партийных органов. Мао о них не уведомлен. Поэтому если Председатель узнает обо всем этом, последствия могут быть ужасными.

В тот момент никто из нас даже не подозревал, к какой катастрофе приведет этот рискованный шаг ЦК КПК»³¹¹.

На пути в Лушань Мао Цзэдун посетил впервые после 1927 г., свои родные места — отчий дом в Шаошани. 25 июня 1959 г. в солнечный и жаркий день он с охраной и личным врачом направились в сторону Шаошани. В машине было невероятно душно, через открытые окна в салон проникали клубы пыли, которая прилипала к мокрым от пота телам, забивалась в нос и уши, першила в горле. Через два часа они прибыли в центр уезда Сянтань. Их встречал уездный партийный секретарь Хуа Гофэн, которому заранее сообщили о приезде Председателя Мао. Приезжие от пыли и грязи были похожи на глиняных идолов. Отдохнув в Сянтане и переговорив с Хуа Гофэном Мао и его сопровождающие двинулись дальше. Хуа Гофэн намеревался поехать вместе с ними, но Мао сказал, что это, пожалуй, лишнее. Он опасался, что крестьяне в присутствии уездного партийного вождя будут вести себя скованно и побоятся выложить все, что у них в голове. Через сорок минуты езды кортеж, поднимая клубы пыли, подъехал к родной деревне Председателя. Мао остановился в стареньком доме для гостей на вершине живописного холма. В этом домике когда-то жили христианские миссионеры, которые добрались даже до этой глухой и отдаленной деревеньки.

«Утром в начале шестого мне позвонил Ли Иньцяо (заместитель начальника охраны вождя. (В. У.). Мао собирался на прогулку, но идти одному, без собеседника, ему не хотелось, — вспоминал позднее личный врач Мао Цзэдуна. — Я встретился с вождем на пороге его домика, и мы стали медленно прогуливаться по склону холма. Вскоре к нам присоединились Ло Жуйцин (министр общественной безопасности. — В. У.), Ван Жэньчжун (кандидат в члены ЦК КПК, один из руководителей Хубэйского провинциального комитета КПК. (В. У.), Чжоу Сяочжоу (кандидат в члены ЦК КПК, Первый секретарь комитета КПК провинции Хунань. (В. У.) и несколько телохранителей. На середине склона, в сосновой роще, Мао остановился возле какого-то могильного холма. Здесь я увидел вождя в традиционном китайском поклоне до самого пояса. Мы догадались, что стоим у могилы его родителей. Один из офицеров службы безопасности — Шэнь Тун быстро нарвал букетик полевых цветов и отдал Мао. Тот торжественно возложил цветы на могилу и, как того требует древний обычай, трижды низко поклонился. Все, кто стоял за спиной Председателя, низко поклонились тоже. «Здесь когда-то было надгробие, — заметил Мао, — но теперь куда-то исчезло». Когда Ло Жуйцин предложил вождю восстановить прежний вид могилы, Мао отказался. «Достаточно того, что я помню, где она находится», (обронил он.

Отойдя от священного для вождя места, мы направились туда, где издавна жили предки Мао. Там он снова остановился, что-то увидев. Мы стояли недалеко от площадки, на которой когда-то возвышался буддийский храм. О нем Председатель часто вспоминал в ночных откровениях со мной. Маленький храм, как и надгробие с могилы его родителей, тоже исчез. Это случилось после того, как в деревне организовали «народную коммуну». Кирпичи стен святилища пошли на строительство «доменной печи», а все деревянные части храма были сожжены в топке этой же печи.

Во время прогулки Мао был на удивление молчалив. Его очень опечалило уничтожение буддийской святыни. «Это очень грустно, — сказал вождь. — Храм следовало сохранить. У бедняков нет денег, чтобы платить врачам за лечение, они молятся богам, чтобы те вернули им здоровье, и лечатся священной золой от сожженного сандала. Молитвы придают им силу духа и вселяют надежды. Кроме Будды, им никто не поможет.

При этих словах вождя я не смог сдержать улыбки, но Мао, похоже, говорил совершенно серьезно.

«Не смотрите с иронией на лечение священной золой, — продолжал он. — Мы знаем, что медицина бессильна против неизлечимых болезней. Ритуальная зола придает больным силы сопротивляться болезням. Вы врач и должны прекрасно знать, что элементы самовнушения помогают при лечении».

Мао был уверен — прежде чем лечить тело, нужно помочь больному обрести душевное спокойствие»³¹².

Руководство коммуны отозвало мужчин со своих рабочих мест, чтобы Мао мог с ними поговорить. Желая придать беседе непринужденный характер, вождь устроил вечером в своих апартаментах на холме товарищеский ужин, на который пришли около пятидесяти отцов семейств. Все стали дружно жаловаться на общественные столовые. Старикам они не нравились потому, что молодые успевали прибежать туда раньше них и расхватать самые лучшие блюда. Молодых же не устраивало то, что порции были настолько маленькими, что парни после обеда оставались голодными. Из-за этого в крестьянском «ресторанчике» часто случались драки, после которых на полу оказывалось немало посуды и остатков несъеденной пищи.

Наконец Мао поинтересовался успехами сельской «металлургии». Но и в этот раз услышал в ответ одни жалобы.

(Когда вопросы закончились, в зале наступила гнетущая тишина, — вспоминал врач. — Все напряженно молчали, ожидая вердикта Мао, которому стало совершенно ясно, что в его родной деревне политика «большого скачка» потерпела крах.

— Если вы не в состоянии насытиться в общественной столовой, то лучше ее закрыть и не переводить зря продукты, — сказал вождь. — Что касается вашего водохранилища, то мне кажется, что не обязательно, чтобы оно было в каждой коммуне, но если уж сооружать, то как следует, чтобы от него была польза. Теперь насчет стали. Если вам не удастся получить хорошую сталь, то лучше не тратить на это силы»³¹³.

Эти высказывания Мао Цзэдуна не попали в печать, но тем не менее очень скоро стали известны всей стране.

Однако как бы ни жаловались земляки Мао, жизнь в Шаошани была несравненно лучше, чем во многих других районах Китая. В стране начался страшный голод. В совершенно бедственном положении оказались провинция Аньхуй, в которой год назад Мао впервые увидел доморощенные «доменные» печи. Не лучше была ситуация и в Хэнани, куда в августе 1958 г. ездило руководство, чтобы посмотреть на «величайшее достижение китайского народа» — «народные коммуны».