Апреля 1915. Я уже писал вам о красоте мира; теперь я хочу написать о красоте войны, ибо у войны тоже есть свое великолепие

Я уже писал вам о красоте мира; теперь я хочу написать о красоте войны, ибо у войны тоже есть свое великолепие. Все, что возводит человека к высшему пределу энтузиазма, - прекрасно; ибо что есть красота, как не излучение Света, вспышка той жизни, что являет собой Солнце в человеке?
Я сожалею о том, что эта война началась. Я видел страдания, муки, агонию, и через своё сострадание сам испытывал их. Все это, конечно же, наложило на меня свой отпечаток. Но, останься я в безопасности на одной из нейтральных звезд, я так ничего и не узнал бы о величии войны.
Человек стал слишком покорным, но так и не приобрел сопряженных с покорностью добродетелей; и эта война, таким образом, исполняет волю богов, вновь бросая человека в дикость, в первобытность, где находятся самые корни жизни, и откуда вытекает та живительная сила, что в будущем расцветет в виде веры - такой могучей, какой еще не видывал мир.
Страдание и радость вечно противоположны и вечно равны друг другу. Какое-то время человек может пребывать в нейтральном состоянии сытого полу-сознания; но когда к нему приходят обе крайности - радость и страдание, он уже не может пребывать в полу-сознании, он живет и бодрствует, и слава сияет над ним.
Могли ли Учителя предотвратить эту войну? Они могли бы задержать её; но её причины были сокрыты в сердцах людей, в невидимых силах, пребывавших как внутри них самих, так и во внешнем мире, и далее оттягивать неминуемый взрыв означало бы - препятствовать планетарным целям.
И те, что не убиты и не умерли, сейчас гораздо более живые, чем они были двенадцать месяцев тому назад, и даже так называемые мертвые суть не мертвые, но живые усопшие.
Мы отбросили назад силы зла, это правда; но битва, происходившая в нашем мире, - это всего лишь часть общей битвы.
Если вы не против, я расскажу вам историю одного человека, которого я знал еще в мирное время. Это был самодовольный субъект, погруженный своею сытостью в полусонное состояние. Он разглагольствовал о жизни, об этике и о гражданском долге, не выходя при этом за рамки привычных банальностей. Но что он в действительности знал о жизни, этике и гражданском долге?
Назовем его - Джонсон. Несколько месяцев он провел на войне, сражаясь за Англию и за спокойствие Англии; и теперь, когда он говорит о жизни, его речь наполнена смыслом, потому что жизнь для него теперь - противоположность и в то же время неизменная спутница смерти. Он любит жизнь, и от него исходит свет величия жизни.
У Джонсона был сын - единственный ребенок. Каждый отец поймет, что это значит.
Во время большого отступления, одним из руководителей которого был и Джонсон, он вдруг увидел своего сына - раненого, но еще живого. Лишь на одно мгновение отец обернулся к своему мальчику... а затем вернулся к своему отряду, чтобы не оставлять его без командира, оставив при этом своего сына на милость армии, опьяненной безжалостным духом завоевания.
Больше Джонсон не будет говорить банальностей о жизни. Он узнал, что такое смерть, и что такое муки неизвестности - вещь ещё более страшная, чем сама смерть.

Письмо 29. ДРУГ " Х."