Глава 7. Мариам 1993 год. Весна Раннее утро

Мариам 1993 год. Весна
Раннее утро. Мариам стоит у окна гостиной и смотрит, как Рашид выводит жену за калитку. Девчонка семенит впереди, выпятив живот, отчетливо видный под буркой, и держа руки перед собой. Рашид увивается вокруг нее с изяществом дорожного полицейского, оживленно жестикулирует, распахивает калитку, подает руку, поддерживает. Мариам точно слышит его слова: «Не оступись, мой цветочек, ставь ножку вот сюда, аккуратнее».

Возвращаются они ближе к вечеру.

Первым во двор вваливается Рашид, по привычке захлопывает за собой калитку, чуть не сбив девчонку с ног, и широкими, быстрыми шагами направляется к дому. Лицо у него потемневшее, мрачное. Хлопает дверь, пальто летит на диван.

Отрывистые слова:

— Есть хочу. Накрывай на стол.

Дверь опять открывается. Входит Лейла с большим свертком на руках, подпирает дверь ногой и, сморщившись от напряжения, тянется за оставшейся на крыльце сумкой с вещами.

Мариам встречается с ней глазами, поворачивается и скрывается в кухне.

— В ухе у меня так и сверлит, — пожаловался Рашид, стоя у двери Мариам в одном исподнем и протирая запухшие глаза. Его всклокоченные седые волосы торчали в разные стороны. — Плачет и плачет. Это невыносимо.

Наверху Лейла укачивала ребенка, напевая и расхаживая туда-сюда по комнате.

— Я уже два месяца совершенно не высыпаюсь, — угрюмо продолжал Рашид. — И в комнате воняет, как в нужнике. Везде обгаженные пеленки валяются. Третьего дня я таки вляпался.

Мариам злорадно ухмыльнулась про себя.

— Вынеси ее во двор! — заорал через плечо Рашид. — Выйдите на свежий воздух!

— Она схватит воспаление легких! — донеслось сверху.

— Лето на носу!

— Что?

Рашид скрипнул зубами.

— Тепло, говорю!

— Я ее никуда не понесу!

Пение возобновилось.

— Клянусь, порой мне хочется запихать эту плаксу в коробку и бросить в реку Кабул. Пусть ее унесет течением, как пророка Мозеса во младенчестве!

Мариам никогда не слышала, чтобы он назвал дочку по имени — Азиза, Желанная. Только «ребенок» или в недобрую минуту, как сейчас, «плакса».

Порой по ночам до Мариам долетали сверху звуки перебранки. На цыпочках Мариам подкрадывалась к их двери и слушала громкие сетования Рашида на плач, вонь, разбросанные повсюду игрушки и на жену: мол, вся забота только о «плаксе» — накормить, дать срыгнуть, укачать, уложить, переменить пеленку, а на мужа ноль внимания. Лейла в свою очередь упрекала мужа, что курит при дочке и не разрешает крошке спать вместе с ними.

Ссорились они и по другому поводу, понизив голос.

— Доктор сказал: шесть недель.

— Еще не время, Рашид. Нет. Пусти меня. Прекрати.

— Так ведь два месяца прошло!

— Ш-ш-ш! Ну вот. Дочку разбудил. — И более резко: — Доволен теперь? Хош шоди?

Мариам тенью проскальзывала обратно в свою комнату.

— От тебя-то будет какая помощь? — приставал Рашид.

— Я с детьми обращаться не умею, — отрезала Мариам.

— Рашид! Будь добр, принеси бутылочку. Она на комоде. Азиза не ест. Попробую опять из бутылочки.

Девочка заорала во все горло.

Рашид закрыл глаза.

— Это не ребенок, а полевой командир какой-то. Хекматьяр. Точно тебе говорю, Лейла родила Гульбеддина Хекматьяра.

День за днем на глазах у Мариам Лейла кормила, пеленала, укачивала, укладывала спать. Потом все повторялось сызнова. А когда девочка спала, Лейле приходилось оттирать грязные пеленки и замачивать в ведре с дезинфицирующим средством (Рашид раздобыл где-то по настоянию жены). Еще надо было пройтись по ноготкам наждачной бумагой, выстирать и повесить сушиться ползунки и пижамки. По поводу детских вещей тоже постоянно возникали ссоры.

— Что с ними не так? — ворчал Рашид.

— Это вещи для мальчика. А у нас — девочка.

— Ей-то какая разница? Деньги все равно уплачены. Неплохие деньги. И вот еще что. Мне не нравится твой тон. Считай, что я тебя предупредил.

Каждую неделю Лейла непременно разогревала на огне черную металлическую жаровню, бросала на нее семена руты и окуривала дочку, дабы отогнать зло.

Воодушевление Лейлы, душевный подъем, с которым она ухаживала за малышкой, были для Мариам неким укором. Она не могла не восхищаться Лейлой — правда, про себя. Даже утром, после бессонной ночи, глаза у Лейлы горели огнем. Мать примечала мельчайшие перемены в поведении дочки и радовалась каждой мелочи. Когда малышка пукала, Лейла заливалась смехом.

— Смотри, как она тянется к погремушке. Умненькая какая.

— Надо будет сообщить в газеты, — ехидничал Рашид.

Сцены в этом духе повторялись чуть ли не каждый вечер.

— Ты только посмотри, — говорила девчонка.

Рашид вскидывал подбородок, скашивал глаза к носу (крючковатому, в синих прожилках), изображал раздражение и делал вид, что смотрит.

— Посмотри, как она смеется, когда я щелкаю пальцами. Видел? Ты видел?

Рашид бурчал что-то про себя и опять брался за еду. А ведь когда-то в присутствии девчонки он был тише воды, ниже травы. Каждое ее слово, казалось, было ему в радость, он внимательно выслушивал, откладывал нож и вилку и одобрительно кивал.

Странное дело: опала молодой жены, казалось бы, должна была радовать Мариам, приносить злорадное удовлетворение, а ей — Мариам сама на себя удивлялась — было девчонку жалко.

За ужином Лейла изливала на окружающих свои страхи насчет ребенка. На первом месте стояло воспаление легких, любой пустяковый кашель повергал мать в ужас. Дальше следовали дизентерия — ее призрак вставал с каждым мало-мальски жидким стулом — ветрянка и корь (всякий прыщик).

— Да не носись ты с ней так! — сказал как-то Рашид.

— Ты это о чем?

— Я тут третьего дня слушал радио, «Голос Америки». Они говорят, в Афганистане один ребенок из четырех умирает до пяти лет... Что? Что такое? Ты куда? А ну вернись! Сию минуту вернись!

Он озадаченно посмотрел на Мариам:

— Какая муха ее укусила?

В тот вечер Мариам уже лежала в кровати, когда между мужем и молодой женой опять вспыхнула ссора. Вечер был сухой и жаркий, какие часто бывают в Кабуле в месяц Саратан. Мариам открыла было окно, но немного погодя захлопнула: ни ветерка, одни комары летят. От земли поднимался ощутимый жар, пронизывал насквозь стены и проникал в дом.

Обычно перебранка скоро стихала, но тут полчаса прошло, а скандал только набирал обороты. Рашид кричал во все горло. Пронзительный голос молодой жены все-таки звучал потише.

Вот и ребенок заплакал.

Дверь их комнаты с шумом распахнулась (на следующее утро Мариам обнаружит на стене передней круглую вмятину от ручки). Мариам привскочила. Опять грохот. На пороге ее комнаты нарисовался Рашид.

На нем были белые кальсоны и такая же рубаха, пропотевшая под мышками. В кулаке он сжимал коричневый кожаный ремень, купленный на свадьбу с молодой женой.

— Это твоих рук дело, — прорычал он и сделал шаг к Мариам. — Это все ты.

Мариам выскользнула из постели и попятилась к стене, прижав руки к груди. Именно по груди обычно приходился первый удар.

— О чем... о чем ты? — запинаясь, пробормотала она.

— Она меня не допускает до себя. Это ты ее подучила.

За все эти годы Мариам успела привыкнуть к попрекам и презрительным насмешкам, к тому, что в глазах мужа всегда виновата. Но справляться со страхом она так и не научилась. Когда муж бешено сопел, с налитыми кровью глазами тиская в руке ремень, Мариам всю трясло от ужаса, словно козленка, брошенного в клетку к тигру. Вот тигр поднимает голову, вот из груди его исторгается рык...

Кто это? Никак, молодая явилась? Глаза широко открыты, лицо перекошено...

— Я же заранее знал, добра она от тебя не наберется! — Ремень трепетал в руках у Рашида, только пряжка звякала.

— Прекрати, бас! — резко сказала девчонка. — Рашид, не смей!

— Иди к себе!

Мариам еще попятилась.

— Нет! Не смей!

— Убирайся!

Рашид замахнулся ремнем на Мариам.

И тут — неслыханная наглость! — на руке у него повисла Лейла. Прямо как клещ вцепилась. Муж даже пошатнулся.

И не ударил. Взревел только:

— Вон!

— Твоя взяла. Твоя взяла. Только не бей ее, прошу тебя, не бей. Опомнись.

На Мариам будто столбняк напал. А они возились, пихались, препирались, Рашид пытался стряхнуть с себя жену... В какой-то момент Мариам почувствовала, что удара уже не последует.

Рашид постоял еще немного со свирепым видом, все лицо мокрое от пота, потом медленно опустил руку с ремнем. Лейла наконец коснулась ногами пола, но руку мужа не выпустила, будто не доверяла.

— Я тебе это запомню, — прохрипел Рашид. — Я вам обеим это запомню. Дурака из меня сделать решили? В моем собственном доме? Не позволю.

Он свирепо посмотрел на Мариам и подтолкнул Лейлу к двери.

Мариам забралась в постель, спрятала голову под подушку и принялась ждать, когда пройдет дрожь.

В ту ночь Мариам просыпалась трижды. В первый раз ее разбудил рев ракеты, запущенной откуда-то со стороны Карте-Чара, во второй — плач девочки, убаюкивающее бормотание Лейлы, звяканье ложечки о бутылку. А в третий раз подняться с постели ее заставила жажда.

Внизу в гостиной было темно, только полоска лунного света падала от окна. Жужжала муха. Из мрака проступали очертания чугунной печки в углу и коленчатого дымохода под потолком.

На пути к кухне на полу лежало что-то большое. Приглядевшись, Мариам поняла, что это Лейла с ребенком. Мать спала, слегка похрапывая, дочка бодрствовала. Мариам зажгла керосиновую лампу и в первый раз за все время хорошенько рассмотрела девочку. Темные волосенки, карие глаза, густые ресницы, розовые щеки, губки цвета спелого граната.

Казалось, кроха тоже изучает ее: лежа на спине, повернув голову немного набок, ребенок внимательно разглядывал Мариам с недоуменно-настороженным выражением на лице, потом весело пискнул — наверное, остался доволен осмотром.

— Ш-ш-ш, — тихонько шепнула Мариам, — маму разбудишь. Ее счастье, что она глухая на одно ухо.

Девочка сжала кулачок и сунула себе в рот, улыбаясь Мариам и пуская пузыри.

— Ты только посмотри на себя. Вот ведь вырядилась, чисто мальчишка. Да как укуталась-то, в такую-то жару. Попробуй тут усни.

Мариам развернула одеяльце и, к своему ужасу, обнаружила под ним второе. Его она тоже развернула, щелкнув при этом языком. Ребенок с облегчением захихикал и замахал ручонками, точно птица крыльями.

— Так лучше?

Мариам уже выпрямлялась, когда девочка крепко ухватила ее за мизинец своими теплыми влажными пальчиками.

— Гу, — объявила кроха.

— Хорошо, хорошо, только отпусти. Бас.

Девочка брыкнула ножками и, когда Мариам высвободила палец, опять впилась в свой кулачок, улыбаясь и гукая.

— Что это ты такая довольная? А? Ну, чему ты улыбаешься? Не такая уж ты умная, как я погляжу. Отец у тебя грубиян, а мамочка — дура. Если бы ты это знала, не улыбалась бы так. Ни в коем случае. Спи давай. Засыпай.

Мариам поднялась на ноги и сделала несколько шагов. Ребенок хныкнул раз, потом другой.

Сейчас расплачется, испугалась Мариам.

— Ну, что тебе? Что ты от меня хочешь?

Девочка беззубо улыбнулась.

Мариам со вздохом села и предоставила свой палец в полное распоряжение младенцу. Ребенок пришел в восторг, засмеялся, задрыгал ногами. Мариам смотрела и смотрела на девочку, пока та не угомонилась.

И вот наконец Азиза сладко спит.

Во дворе бодро запели пересмешники. Когда певуны улетели (за окном в предрассветных сумерках мелькнули их крылья), Мариам, как ни хотелось ей пить, долго еще не поднималась с пола.

Ведь Азиза и во сне так и не выпустила ее палец.