Сны потрясают Лейлу, она просыпается, обливаясь слезами, с опустошенГлава 2

Сентябрь. Воскресенье. Лейла укладывает Залмая спать. Мальчик простудился, чихает и кашляет. В дом врывается Тарик:
— Ты слышала? Убит Ахмад Шах-Масуд!
— Да ты что?

— У него брали интервью два журналиста, выдававшие себя за бельгийцев марокканского происхождения. Пока они беседовали, взорвалась спрятанная в видеокамере бомба. Масуда и одного из журналистов убило на месте. Второго застрелили при попытке к бегству. Говорят, убийц подослала Аль-Каида.

Лейле вспоминается плакат из маминой спальни. На нем у Масуда слегка приподнята бровь, лицо сосредоточенно, словно он кого-то внимательно слушает. Мама была благодарна Масуду за его молитву у могилы Ахмада и Ноора, рассказывала об этом всем и каждому. Даже когда разные группировки схватились между собой в жестоких боях, мама никогда не обвиняла Масуда. «Он хороший человек, — повторяла она. — Он хочет мира, хочет возродить Афганистан. Но ему не дают». Для мамы Масуд всегда оставался Львом Панджшера, вопреки всем ужасам войны и разрушениям, которые принесла междуусобица Кабулу.

У Лейлы свой счет. Кончина Масуда не доставила ей радости, но она слишком хорошо помнит, как взлетали на воздух соседские дома, как откапывали трупы из-под развалин, как оторванные руки и ноги погибших детей находили на крышах, на ветках деревьев уже после похорон, много дней спустя. Она помнит, как мама вздрагивала от ужаса при каждом очередном взрыве. Она рада была бы забыть окровавленный шмат мяса в обрывке футболки с изображениями башен — все, что осталось от Баби.

— Состоятся похороны, — говорит Тарик. — Это точно. Говорят, в Равалпинди[59]. Вот народу-то соберется!

Уже почти уснувший Залмай садится и трет кулачками глаза.

Проходит два дня. Они прибираются в номере, когда слышат какой-то шум. Тарик отставляет в сторону швабру и поспешно выходит в коридор. Лейла за ним.

Шум доносится из вестибюля. Там, справа от стойки портье, стоит телевизор, перед ним несколько стульев и два кожаных дивана. Саид, портье и парочка туристов не сводят глаз с экрана.

Идут новости Би-би-си. Из высоченной башни поднимается дым. Тарик спрашивает о чем-то Саида, тот начинает отвечать и замолкает на полуслове. Рядом со второй башней появляется самолет и на лету врезается в нее. Вспухает громадный шар огня. Из груди собравшихся исторгается крик.

Часа через два обе башни рушатся.

На устах у дикторов всех каналов теперь Афганистан, Талибан и Усама Бен Ладен.

— Слышала, что ответили талибы насчет Бен Ладена? — спрашивает Тарик.

Азиза сидит на кровати напротив него, сосредоточенно рассматривает шахматную доску (Тарик научил ее играть), хмурится и оттопыривает нижнюю губу. Совсем как Тарик, когда собирается сделать ход.

Лейла втирает Залмаю в грудь мазь от простуды. Мальчику немного легче.

— Я слышала.

Талибы объявили, что не выдадут Бен Ладена, он, дескать, их гость, по пуштунским законам гостеприимства особа неприкосновенная. Тарик горько смеется: надо же так извратить благородное правило.

Проходит несколько дней.

Опять вестибюль. Опять телевизор. Выступает Джордж Буш, за спиной у него американский флаг. В какую-то секунду он запинается, голос его нетверд.

Саид, знающий английский, объясняет, что президент США только что объявил войну.

— Кому? — спрашивает Тарик.

— Для начала вашей родной стране.

— Может, это не так и плохо, — говорит Тарик.

С любовными утехами на сегодня покончено. Тарик лежит рядом с Лейлой, положив голову ей на грудь. Поначалу у них ничего не получалось. Тарик смущенно извинялся, Лейла шептала ободряющие слова. Теперь сложности в прошлом. Правда, комната в сторожке маленькая и дети спят в двух шагах. Какое уж тут уединение. Приходится сдерживаться, соблюдать меры предосторожности, не раздеваться полностью, вздрагивать от скрипа пружины. Но они вместе — это главное. И никогда не расстанутся — теперь Лейла в этом уверена. Все ее страхи позади.

— Ты это о чем? — спрашивает она.

— О том, что творится дома. Может, все это к лучшему.

Дома опять падают бомбы — на этот раз американские, — каждый день по телевизору война и война. Американцы заручились помощью Северного Альянса против талибов и опять вооружили полевых командиров.

Возмущенная Лейла отпихивает Тарика от себя.

— К лучшему? Умирают люди — женщины, дети, старики. Опять дома взлетают на воздух. К лучшему?

— Тсс. Детей разбудишь.

— Как ты можешь говорить такое? А «случайная бомбардировка» деревни Карам? Сто невинных жертв! Сам же видел по телевизору!

— Постой. — Тарик опирается на локоть, смотрит на Лейлу. — Ты меня не так поняла. Я хотел сказать...

— Ты не видел всего этого своими глазами, — повышает голос Лейла. А ведь это ссора, их первая крупная размолвка. — Ты уехал еще до того, как началась самая страшная бойня. А я осталась. Война для меня не пустой звук. Я знаю, что это такое. Война убила моих родителей. Да как у тебя язык повернулся? К лучшему!

— Прости, Лейла. Прости меня. — Он гладит ее по лицу. — Ты совершенно права. Я только хотел сказать, есть надежда, что эта война закончится по-другому, не то что все предыдущие.

— Я не желаю больше говорить об этом, — фыркает Лейла, но уже не так громко.

И что это она так на него взъелась? «Я, я...» Ведь его родителей тоже унесла война. И когда Тарик крепко прижимает ее к себе, она не сопротивляется. И поцеловать себя в руку позволяет. И в лоб. Она понимает, что Тарик, наверное, прав. Мирным путем ничего бы не получилось. К тому же есть надежда, что бомбардировки скоро закончатся. Но как ему сказать, что в глубине души она с ним согласна? Это было бы просто нечестно с ее стороны. Перед вдовами. Перед сиротами. Перед мертвыми.

Ночью Залмай закашливается. Лейла не успевает даже пошевелиться. Тарик вскакивает с постели, пристегивает протез, берет Залмая на руки и начинает укачивать. Мальчик обнимает его за шею. Тень мужчины, прижимающего к груди ребенка, движется по комнате туда-сюда.

Когда Тарик опять ложится, Лейла молчит. Только гладит его по лицу.

Щеки у мужа мокрые.