КОМЕДИЯ-САТИРА

Мы репетировали, стараясь всемерно выполнять указания Константина Сергеевича. Мы уже показывали ему последний акт — кабинет депутата Башле, когда он еще раз направил наши усилия на еще более верный и точный путь комедии-сатиры.

— Декорации последней картины бедны, — сказал он Симо-ву. В них слишком много хорошего вкуса. Вы говорите, Виктор Андреевич, что это одно из помещений в Тюльери. Возможно. Тогда, значит, Башле выбрал из тысячи комнат этогодворца не то, которое выражает его характер и вкусы. А так каки до Башле были такие же депутаты-выскочки, то в Тюльеринайдется помещение, переделанное по их вкусу. Я не спорю обархитектуре, но в отделке разбогатевший французский буржуапризнает только два материала: мрамор и бронзу. Оставьте всюконфигурацию, но стены должны быть мраморные, а лепка подбронзу.

Портрет Анри вы заказали огромный — это верное решение, но, когда его вносят, он закрыт холстом или парусиной, чтобы не испортился при переезде. Я сейчас скажу бутафорам (это ведь они у вас одеты в форму служащих министерства?), как его надо внести.

А все, кто присутствует при этом на сцене, обыграйте, как вам подскажет интуиция, то, что вы увидите.

Константин Сергеевич несколько неожиданно для нас поднимается и уходит на сцену за декорацию, изображающую «рабочий» кабинет депутата Башле. На сцене присутствуют друзья Башле, старые знакомые по пьесе: Берлюро, майор Бланкар, ставший уже полковником, сильно потолстевший редактор Риш-бон, теперь уже издатель парижского бульварного листка, сам Анри (он согласился быть секретарем отца, скрыв свое «воскресение») и Ивояна.

Они пришли поздравить Башле, так как каждый час ждут вызова Башле к премьеру, который собирается ему предложить пост министра «социальных забот». Берлюро, полковник и редактор принесли в подарок Башле портрет Анри, писанный масляными красками.

«Его никак не могут протащить по лестнице, так он велик», — об этом докладывает второй секретарь Башле, невзрачная личность.

Раздается голос Константина Сергеевича из-за декораций:

— Николай Михайлович, можно начинать. У меня все готово.На сцене все приходит в движение.

Протаскивают в дверь действительно громадный портрет. Станиславский, изображая, очевидно, главного рабочего-перевозчика, распоряжается около портрета: «Осторожно. Сюда. Так. Тише, что вы делаете? Прошу вас, господа министры (!), отойти в сторону», — импровизирует он, как всегда, текст, заражая всех своей торжественностью и волнением.

Портрет наглухо закрыт плотным холстом.

Вот он установлен посреди сцены. Станиславский роздал

концы холста подручным рабочим. Очевидно, портрет должен мгновенно открыться по его знаку, как открывают памятники.

Ох, уж эти французы, — думаем мы, любуясь импровизацией Константина Сергеевича, — как они любят эти минуты мнимой торжественности!

«Шляпы долой перед героем!» — повелительно командует (сочиняя опять свой текст) Константин Сергеевич. Все, конечно, подчиняются его приказанию. Шляпы снимают, приподымают над головой, Анри насмешливо подносит руку к своей каскетке, как бы готовясь отдать честь самому себе. У Башле — Лужско-го на лице уморительнейшая гримаса: смесь горя и умиления — еще раз он увидит своего Анри! И даже скептик Ивонна стала как-то серьезней.

К. С. командует, как в цирке: «Алле!» Холст слетает с портрета и... о, боже!

Все торжество испорчено: портрет при перевозке в спешке перевернули вверх ногами (вот для чего удалялся на сцену К. С. и шептался с бутафорами), и Анри стоит на голове, нелепо вскинув ноги кверху. На сцене все ошеломлены. В зале громкий смех и аплодисменты Станиславскому-режиссеру. А Станиславский-актер стоит спиной к портрету все еще в роли главного перевозчика. На его лице торжественная и благостная улыбка: здорово я вам все устроил. Будете помнить дядюшку Шарло.

И мы уже отчаянно аплодируем Станиславскому, без слов, без роли, в полминуты создавшему потрясающий правдивостью и юмором образ.

А когда Ивонна (А. О. Степанова) с большой силой говорит свою реплику из текста пьесы (написанную, правда, по поводу неперевернутого портрета и, по авторам, «всторону»): «Какой балаган», говорит резко, громко, на всю сцену и демонстративно уходит из кабинета, это отлично двигает действие дальше. Теперь со всех спадает оцепенение. Повертывается к портрету Константин Сергеевич и, увидя свою накладку, произносит непередаваемое «О!» и, схватившись за голову (под новый гром наших аплодисментов в зале), расталкивая всех по дороге, тоже убегает со сцены.

Репетиция продолжается. Суетятся, перевертывая портрет (а это очень трудно: он ведь огромный), рабочие, им помогают служащие, затем полковник, редактор, Берлюро и даже сам Башле. Смех душит отошедшего в сторону Анри.

Угол портрета, кажется, по-настоящему больно ударяет Луж-ского—Башле по ноге, он вскрикивает: «Ах, чорт» и невольно поднимает, как цапля, ногу. Летит канделябр со стола, задетый кем-то. Срывается и падает с окна шикарная гардина, и в эту

минуту в дверях павильона снова появляется Константин Сергеевич. Он явно теперь играет другую роль — старшего дворецкого Тюльери, у него какие-то фантастические аксельбанты, мгновенно наброшенные на плечо (шнуры от гардины). Он объявляет громовым голосом, изображая одновременно крайнее удивление на лице: «Господин депутат, к вам пожаловал премьер-министр».

За его спиной не менее удивленное лицо сотрудника в цилиндре. Это и есть полагающийся по пьесе премьер-министр — персонаж без слов, под занавес.

И тут же, бросив играть, К. С. громко кричит:

— Занавес не давать. Николай Михайлович, немедленно зафиксируйте все, что происходит на сцене. Берите бумагу и карандаш, рисуйте и пишите. Мы все остаемся на сцене. Никто неимеет права двинуться с места. Не передвигайте ни одной вещи.Василий Васильевич, не опускайте ноги. Башле так и встречаетпремьера — на одной ноге. Это самый драгоценный штрих. Учитесь ловить и фиксировать верные случайности на сцене.

И сам Станиславский не двигается со своего места в дверях павильона и даже, обращаясь ко мне в зал, старается на лице изображать все тот же момент удивления дворецкого. И стоит две, три, пять минут, пока я лихорадочно, чтобы его не утомить, пишу и зарисовываю, как могу, замечательную мизансцену — финал спектакля «Продавцы славы».

Через пять минут Константин Сергеевич спрашивает:

— Все записали? Пожалуйста, потерпите еще немного, — обращается он ко всем на сцене. Он сходит в зрительный зал итщательно проверяет мою запись, внося свои поправки.

Затем разговор возвращается к предыдущей картине, которую он просматривал накануне.

— Теперь вам понятно, — говорит он, — до какой степенивыразительности надо доводить отдельные, решающие судьбу событий моменты в спектакле.

Вчера вы мне показали четвертую картину пьесы: утро на следующий день после возвращения Анри домой.

Вы начинаете ее играть со сцены двух женщин (матери и Ивонны), задачу которой можно назвать так: «Не помешать Анри отдохнуть — выспаться». Потом входит Башле. Поведение женщин может быть таким, как вы задумали. Но для Башле вы не нашли правильного ритма и отношения к возвращению сына.

Всю ночь он не спал. Перед ним вставал призрак разорения и гибели его будущей жизни, карьеры, славы.

Многое может перенести французский буржуа. Но не разорение.

Поэтому во Франции так много самоубийств на почве неудачной спекуляции и банкротства.

Русский банкрот обладал совсем другой психологией. Отсидел в «яме», встряхнулся и, глядишь, опять заворачивает делами. Никто его не презирает и все ему еще больше верят: человек бывалый. И в яме сидел и состояние сохранил, кому должен был, по двугривенному за рубль даже выплатил. Можно опять с ним' иметь дело...

Француз — другое дело. Десятилетиями он будет ждать случая вытянуть свой счастливый номер в лотерее жизни. Но уж если ухватился за колесо фортуны, то выпустит его только в предсмертной судороге.

Разбогатеть! — это заветная мечта каждого буржуа.

Слава! Это, конечно, тоже недурно. Но это еще успеется. Это потом. Сначала деньги.

В. В. Лужский, А как же совесть, честь? Ведь это же будет сделка с совестью. А Башле говорит, что на это он никогда не пойдет.

К. С. Это верно. Для себя он не пойдет на сделку с совестью. Но когда ему докажет Берлюро, что скрыть возвращение Анри нужно для других — для родины, — он согласится. Важно найти ход к «сделке с совестью». Вот его-то он и искал всю ночь. Но найти не мог. И вышел утром из своей комнаты не чистеньким' и умиленным, как выходите вы, Василий Васильевич, а как выходит Гарпагон, когда убедился в гибели всех своих сокровищ.

Башле небрит, неумыт, растрепан, без галстука. Он чувствует себя Лиром, у которого отняли все. Он пьян от горя. Его губы повторяют одно слово: «Позор!» Позор, — скажут все про-него. — Похоронить живого сына! Кого же он признал за сына? Кто в той могиле, о которой знает весь округ, как о «могиле сержанта Башле»? Позор!

Вот чем вам надо жить, Василий Васильевич, а не радостью и умилением по поводу возвращения сына. Это удел чистых духом: Ивонны и матери Анри. Вы и Жермен в другом ищите смысл жизни.

Поэтому понятен вопрос Берлюро, поспешившего прийтина ваш призыв и увидевшего вас в таком виде. Диалог в этой сцене, кстати, написан прекрасно.

«Берлюро. Что с вами, мой друг, что случилось? [44]

Башле. Он вернулся. (Подчеркните двадцать раз это «он».)

Берлюро (ничего не понял). Кто он?

Башле (жест на портрет). Он!»

Сколько возмущения, потрясения, даже ненависти можно вложить в это короткое слово!

«Берлюро (даже не поверил, очевидно). Он?! Вы вчера, наверное, лишнее хватили на вечеринке «безутешных вдов» и не выспались.

Башле. Вы осел! Идиот!..

Берлюро (неожиданно обиделся). Чего вы ругаетесь, я, кажется...

Башле. Он — мой сын — Анри. Вернулся! Ночью. Бежал из госпиталя для ненормальных. Но теперь он здоров!!»

Какой богатый подтекст в этом отчаянном возгласе: «Теперь он здоров».

Берлюро только свистнул.

И Константин Сергеевич неподражаемо свистит, откладывая в сторону пьесу.

— После этого, — продолжает Константин Сергеевич, — наступает громадная пауза. Во время нее оба актера могут делатьчто угодно. Эта пауза — небольшая пьеса-пантомима. Тема паузы— доигрались, допрыгались. Действующие лица: два мошенника. Маски упали. Им стесняться друг друга не приходится.Разговаривают только жестами.

Первый момент. Берлюро указал пальцем на дверь налево: «там»? Башле указал В ответ пальцем! в потолок: «там».

Второй момент. Берлюро понял. Подложил ладонь под щеку: «спит?»

Башле ответил неудачным жестом, провел ладонью поперек шеи, хотел сказать: «бреется».

Третий момент. Берлюро не понял: «зарезался?!» и сделал соответствующий жест.

Башле махнул безнадежно на него рукой: «что с дураком говорить!» И сделал неопределенный жест рукой кверху.

Четвертый момент. Берлюро опять не понял и провел рукой вокруг шеи: «повесился?»

Башле не успел ответить, в дверях появился Анри, и они оба, как дураки, стали делать вид, что ловят муху.

Все это, к нашему громадному удовольствию, Константин Сергеевич проиграл с присущими ему юмором и мастерством показа таких безмолвных сцен — пантомим.

— Теперь, — сказал он, — подготовлена сцена Анри, Берлюро, Башле. Понятен и вопрос Берлюро: «Так это вы?» и ответАнри: «Да, это я». Понятно, что Берлюро смотрит на портретна стене, а затем нагло говорит Анри: «А знаете, вы не по-

хожи на себя. А ну, прекратите эту комедию и говорите, сколько вам надо отступного, чтобы убраться отсюда».

Понятен крик Башле: «Берлюро, это мой сын». Понятен окрик на него Берлюро: «Молчите, идиот! Вы что, хотите разорить себя, своими руками?» и вся жестокая по своему цинизму следующая сцена сговора отца, сына и продавшего душу чорту спекулянта Берлюро.

Потом такая же резкая, сильная сцена Жермен и Анри — мы ее уже разбирали с вами, — потом трогательная сцена Ивонны и Анри и финал картины.

Мы с вами постепенно приближаемся к концу пьесы. Можно поговорить и о внешней характеристике французов.

Жест у них то очень бурный,, даже театральный, то полное отсутствие жеста. Тогда они говорят только глазами, а руки еле заметным движением передают внутренний ритм — это очень выразительный прием.

То же и об интонациях. Голоса всегда подвижные, хорошо поставленные и разработанные. Любят говорить громким шопотом. Умеют говорить нарочито безразличным тоном. И неожиданно переходить от разнообразия звука, тона, манеры разговора на сдержанную, скупую речь. Они любят звонкую фонетику своего языка. (И К. С. опять говорит ряд звучных французских слов, акцентируя гласные.) В жизни им доставляет удовольствие играть роль из какой-нибудь пьесы в исполнении виденного ими актера. Они любят юмор, смех, комедию, легкую грусть и лирику.

Вот с этих позиций вам и надо сыграть спектакль! Теперь я приду к вам на первую генеральную репетицию. Позвольте всем вам пожелать полного успеха.

СОДЕРЖАНИЕ ПЬЕСЫ

Годы первой империалистической войны. Провинциальный городок во Франции. Семья мелкого служащего в городском управлении г-на Башле. Сын его, Анри, на войне. Мать, отец, молодая жена Анри Жермен, крестная дочь Башле Ивонна живут в постоянной тревоге за судьбу Анри на фронте. Г-н Башле заведует отделом городских поставок мяса на нужды армии. Спекулянт Берлюро предлагает ему сообщить назначенные управлением цены на мясо на предстоящих закрытых торгах. Но г-н Башле безупречно честен. Он выгоняет Берлюро за дверь с его предложением. В тот же вечер в списке погибших на фронте г-н Башле находит имя сержанта Анри Башле, отдавшего жизнь за родину. Горе семьи беспредельно.

Проходит несколько месяцев. Портрет сержанта Анри в траурной раме висит на почетном месте в доме Башле. Местные власти оказывают всяческие знаки внимания отцу погибшего воина. Г-на Башле повысили по службе; его избирают председателем общества родителей павших за родину героев. Ему прислали орден Почетного легиона, которым был посмертно награжден Анри. Дыхание славы коснулось чела скромного служащего. Спекулянту Берлюро не удалось втянуть его в темное дело в первом акте пьесы, зато теперь он пользуется фигурой г-на Башле, как ширмой для всяческих сомнительных дел. Под флагом благотворительных обществ, почетным членом которых является г-н Башле, Берлюро осуществляет ряд спекуляций. Под видом жалованья за участие в этих обществах г-ну Башле достается некоторая доля от этих афер, и семейству Башле живется значительно лучше, чем до войны.

Проходит два года. Окончена война. Каждый городок обзаводится своей могилой «неизвестного солдата». Завтра на местном кладбище торжественное «открытие» могилы сержанта Анри Башле. Тело Анри, правда, не найдено, не опознано. Кто покоится в этой могиле, г-н Башле не знает. Но его уговаривают, что каждый «неизвестный» погибший воин — это верный сын Франции, и г-н Башле не имеет права отказать в признании своим сыном того безвестного воина, который похоронен под этим могильным холмом. Башле колеблется, но в конце концов соглашается. За эти годы многое изменилось в его положении и психологии. Он — депутат округа, городской советник, у него уже рента, он ■ —■ акционер двух-трех промышленных предприятий, которых так много расплодилось за время войны. Берлюро у него лучший друг, а дом его — это уже не дом скромного буржуа, это музей войны памяти местного национального героя, сержанта Анри Башле. Да и в семейной обстановке произошли изменения за эти годы: уехала из дома Жермен, жена Анри. Погоревав о смерти Анри, она вторично вышла замуж.

Башле дал согласие выступить завтра на могиле сына, на митинге, посвященном годовщине окончания войны и открытию «могилы героя». Поздний вечер в доме Башле. Все спят, и только в кабинете г-на Башле свет. Как профессиональный оратор, перед портретом погибшего сына репетирует г-н Башле свою завтрашнюю речь.

Вдруг стук в дверь. «Войдите», —■ говорит г-н Башле, не прерывая своего занятия — он как раз полощет горло укрепляющим раствором.

На пороге странная фигура. Бледное лицо, старая военная шинель, стоптанные башмаки, узелок в руках. Глухой, хриплый голос: «Отец! Ты не узнаешь меня? Это я — Анри, твой сын. Я вернулся!»

«Анри! Мальчик мой! Ты вернулся!» — шепчет в ответ потрясенный отец. Затем следует большая пауза. Г-н Башле переводит взгляд с Анри на все окружающие его предметы, на портрет «героя», на «музей имени сержанта Башле».

«Теперь я погиб!» — вскрикивает он и падает без чувств на руки сына.

Так кончается третий акт пьесы.

В начале четвертого мы застаем г-на Башле и Берлюро в полном смятении чувств. Из их разговора выясняется, что Анри рассказал, как он был контужен, потерял память, попал в немецкий плен, был помещен в больницу для сумасшедших и как постепенно в течение последних двух месяцев к нему вернулась память и... вот он пришел домой.

Все это понятно. Но для Берлюро и г-на Башле заявить о возвращении Анри — значит потерять все свое общественное положение, почет и даже материальное благополучие. А насмешки, ехидные вопросы. Наконец, кто же похоронен в могиле сержанта Башле?

Берлюро и Башле уговаривают Анри скрыть свое возвращение. Оно ему ведь ничего не даст. Даже жена его принадлежит другому. Ее будут судить за то, что она вторично вышла замуж!

Как раз приходит Жермен, потрясенная известием о возвращении Анри. Между ней и Анри происходит большое драматическое объяснение. Конечно, она его всегда любила и продолжает любить, но... теперь она богатая женщина, она готова все бросить, вернуться к Анри, но... как они будут жить. Может быть, лучше ему действительно подождать объявлять о своем возвращении.

А за окнами, за дверью, выходящей на балкон, слышна музыка, реют флаги, идет манифестация на могилу сержанта Анри. Манифестанта остановились у дома отца героя. Они требуют, чтобы он вышел на балкон, сказал бы им несколько слоз о погибшем сыне. Все домашние убеждают г-на Башле выйти к демонстрации, почти выталкивают его на балкон. И вот он начинает говорить, волнуясь, почти искренне рыдая об умершем сыне, а последний стоит тут же, в комнате, у балконной притол-ки, с горькой улыбкой.

Последний акт пьесы застает всех действующих лиц пьесы в Париже, во дворце Тюльери, в кабинете депутата национального собрания г-на Башле. Секретарем у него работает его сын. Анри согласился скрыть свое возвращение к жизни. Берлюро достал ему фальшивый паспорт. Жизнь движется вперед. Избиратели преподносят в дар своему популярному депутату огромный портрет его сына. Председатель совета министров намечает Башле министром в свой новый кабинет. Анри и Ивониа видят всю трагикомичность сложившегося положения в их семье, но не находят выхода из него.

Так продавцы славы — французские, и не только французские бур«жуа, — спекулируют на всем, даже на жизни и смерти своих собственных сыновей.