О том, как Шико начал разбираться в письме герцога де Гиза

Шико показалось, что он уже где-то видел этого столь покладистого всадника. Но во время своей поездки в Наварру он перевидал столько разнообразных людей, что в памяти его все несколько смешалось и она уже не могла так легко подсказать ему нужное имя.

Сидя под покровом темноты и неотрывно глядя на освещенное окно, он уже позабыл об Эрнотоне в его таинственном доме и только спрашивал себя, что этому человеку и этой даме могло понадобиться в гостинице «Гордый рыцарь», как вдруг на глазах достойного гасконца дверь гостиницы открылась, и в полосе яркого света, вырвавшегося оттуда, появился черный силуэт, очень напоминавший монаха.

Силуэт на мгновение замер у порога: вышедший смотрел на то же окно, на которое глядел Шико.

– Ого, – прошептал тот, – похоже на монаха от святого Иакова. Неужто мэтр Горанфло так пренебрегает дисциплиной, что разрешает овцам своим бродить повсюду в такую глубокую ночь и так далеко от обители?

Шико проследил взглядом за монахом, удалявшимся по улице Августинцев, и какой-то особый инстинкт подсказал ему, что в этом монахе он и обретет разгадку тайны, которую все время тщетно искал.

Вдобавок, как тогда облик всадника показался Шико знакомым, так и теперь, глядя на монашка, он узнавал в нем по некоторым движениям плеч, по особой военной повадке завсегдатая фехтовальных школ и гимнастических площадок.

– Пусть я буду проклят, – прошептал он, – если под этой рясой не скрывается тот маленький безбожник, которого мне хотели дать в спутники и который так ловко владеет аркебузом и рапирой.

Не успела эта мысль прийти в голову Шико, как он, дабы убедиться в ее правильности, расставил длинные ноги и, сделав шагов десять, догнал паренька, который шел, приподняв рясу, чтобы дать волю своим худощавым сильным ногам.

Это было, впрочем, не так уж трудно, ибо монашек время от времени останавливался и смотрел назад, словно уходил он с трудом и величайшим сожалением.

Взгляд его неизменно устремлялся на ярко освещенные окна гостиницы.

Шико и десяти шагов не сделал, как был уже уверен, что не ошибся в своих предположениях.

– Эй, куманек, – сказал он, – эй, маленький мой Жак, эй, миленький мой Клеман, стой!

Последнее слово он произнес настолько по-военному, что монашек вздрогнул.

– Кто меня зовет? – спросил юноша резким и отнюдь не доброжелательным, а скорее вызывающим тоном.

– Я, – ответил Шико, подойдя вплотную к монашку, – Я, узнаешь ты меня, сынок?

– О, господин Робер Брике! – вскричал монашек.

– Он самый, мальчуган. А куда это ты так поздно направляешься, дорогое дитя?

– В обитель, господин Брике.

– Ладно. А откуда идешь?

– Я?

– Ну да, распутник ты этакий.

Юноша вздрогнул.

– Не понимаю, о чем вы говорите, господин Брике, я, наоборот, выполнил очень важное поручение дома Модеста, что он и сам подтвердит, если понадобится.

– Ну, ну, потише, мой маленький святой Иероним, похоже, что мы загораемся, как фитиль.

– Да как не загореться, услышав то, что вы мне сказали?

– Бог ты мой, а что же сказать, когда человек в таком облачении выходит в такой час из кабачка…

– Я, из кабачка?

– Ну да, разве ты вышел не из «Гордого рыцаря»? Вот видишь, попался!

– Я вышел из этого дома, – сказал Клеман, – вы правы, но не из кабачка.

– Как? – возразил Шико. – Гостиница «Гордый рыцарь», по-твоему, не кабак?

– Кабак – это место, где пьют вино, а так как в этом доме я не пил, он для меня не кабак.

– Черт побери! Различие ты провел тонко. Или я в тебе сильно ошибаюсь, или ты когда-нибудь станешь искушенным богословом. Но, в конце-то концов, если ты заходил в этот дом не для того, чтобы пить, для чего же ты туда заходил?

Клеман ничего не ответил, и, несмотря на темноту, Шико прочел на его лице твердую решимость не сказать больше ни слова.

Решимость эта крайне огорчила нашего друга, который привык все знать.

Нельзя сказать, чтобы молчание Клемана было враждебным. Наоборот, он, по-видимому, был очень рад неожиданной встрече со своим многоопытным учителем фехтования, мэтром Робером Брике, и проявил всю ту любезность, какой можно было ожидать от существа, столь замкнутого и необщительного.

Разговор совсем прекратился. Чтобы возобновить его, Шико готов был уже произнести имя брата Борроме, но, хотя угрызений совести он не испытывал или же полагал, что не испытывает, имя это так и не слетело с его уст.

Молодой человек не произносил ни слова, но при этом, казалось, чего-то ждал. Можно было подумать, что он считает за счастье как можно дольше задерживаться вблизи гостиницы «Гордый рыцарь».

Робер Брике попытался заговорить о путешествии, которое юноша мог надеяться совершить вместе с ним.

Когда Шико упомянул о просторе и свободе, глаза Жака Клемана заблестели.

Робер Брике рассказал ему, что в странах, где он только что побывал, искусство фехтования в большом почете, и небрежно добавил, что даже изучил там несколько удивительных приемов.

У Жака это было больное место. Он попросил изобразить ему новые приемы, и Шико своей длинной рукой показал на руке монашка, как они выполняются.

Но вся болтовня Шико не смягчила неподатливого мальчика. Пробуя парировать неизвестные ему удары своего друга мэтра Робера Брике, он хранил упорное молчание насчет того, что же ему нужно было в этом квартале.

Раздосадованный, но вполне владея собой, Шико решил испробовать несправедливые нападки. Несправедливость – самое мощное средство заставить разоткровенничаться женщин, детей и всех занимающих более низкое положение, кто бы они ни были.

– Что там ни говори, мальчуган, – сказал он, словно возвращаясь к прерванной мысли, – что там ни говори, а ты, хоть и очень славный монашек, все же посещаешь гостиницы, да еще какие! Те, в которых можно застать прекрасных дам, и ты, словно зачарованный, глядишь на окно, где мелькнет их тень. Мальчик, мальчик, я все расскажу дому Модесту.

Удар попал в цель, и притом гораздо вернее, чем предполагал Шико, ибо, начиная разговор, он даже не представлял себе, что нанес такую глубокую рану.

Жак быстро обернулся к нему, словно змея, задетая ногой.

– Неправда! – вскричал он, краснея от стыда и гнева. – Я на женщин не смотрю!

– Смотришь, смотришь, – продолжал Шико. – Когда ты вышел из «Гордого рыцаря», там находилась одна очень красивая дама, и ты обернулся, чтобы увидеть ее еще раз, и я знаю, что ты ждал ее в башенке, и знаю, что ты с ней говорил.

Шико действовал методом индукции.

Жак не в состоянии был сдержаться.

– Конечно, я с ней говорил! – вскричал он. – Разве это грех – разговаривать с женщинами?

– Нет, когда с ними разговаривают не по личному побуждению и не во власти сатанинского искушения.

– Сатана тут совсем ни при чем: я вынужден был говорить с этой дамой, раз мне поручили передать ей письмо.

– Это было поручение от дома Модеста Горанфло? – вскричал Шико.

– Да, а теперь можете ему на меня жаловаться!

Шико, на мгновение растерявшийся и словно нащупывавший путь во мраке, при этих словах почувствовал, что в мозгу его сверкнула молния.

– А, я так и знал, – сказал он.

– Что вы знали?

– То, чего ты не хотел мне говорить.

– Я и своих личных секретов не выдаю, тем более не стал бы выдавать чужие тайны.

– Да, но мне можно.

– Почему именно вам?

– Мне, потому что я друг дома Модеста, а кроме того…

– Ну?

– Я заранее знаю все, что ты мог бы мне сообщить.

Маленький Жак посмотрел на Шико и с недоверчивой улыбкой покачал головой.

– Ну вот, – сказал Шико, – хочешь, я сам расскажу тебе то, чего ты не хотел мне рассказывать?

– Хочу, – сказал Жак.

Шико сделал над собой усилие.

– Во-первых, этот бедняга Борроме…

Лицо Жака помрачнело.

– О, – сказал мальчик, – если бы я там был…

– Если бы ты там был?..

– Все обернулось бы по-другому.

– Ты бы стал защищать его от швейцарцев, с которыми он затеял ссору?

– Я бы защищал его от всех на свете!

– Так что он не был бы убит?

– Или меня убили бы вместе с ним.

– Но тебя там не оказалось, так что бедняга скончался в каком-то третьеразрядном кабачке и, отдавая богу душу, произнес имя дома Модеста?

– Да.

– Так что дома Модеста об этом известили?

– Прибежал какой-то насмерть перепуганный человек и поднял в монастыре тревогу.

– А дом Модест велел подать носилки и поспешил в «Рог изобилия»?

– Откуда вы все это знаете?

– О, ты меня еще не знаешь, малыш. Я ведь немножко колдун.

Жак попятился.

– Это еще не все, – продолжал Шико, чье лицо прояснялось при свете его же собственных слов, – в кармане убитого нашли письмо.

– Совершенно верно, письмо.

– И дом Модест поручил своему малютке Жаку отнести это письмо по адресу.

– Да.

– И малютка Жак тотчас же побежал в особняк Гизов.

– О!

– Где он никого не нашел.

– Боже мой!

– Кроме господина де Мейнвиля.

– Господи помилуй!

– Каковой господин де Мейнвиль привел Жака в гостиницу «Гордый рыцарь».

– Господин Брике, господин Брике! – вскричал Жак. – Раз вы и это знаете…

– Э, черти полосатые! Ты же сам видишь, что знаю! – воскликнул Шико, торжествуя, что ему удалось извлечь нечто, дотоле неизвестное и для него чрезвычайно важное, из пелен, в которые оно было завернуто.

– Значит, – продолжал Жак, – вы должны признать, господин Брике, что я ни в чем не погрешил!

– Нет, – сказал Шико, – ты не грешил ни действием, ни каким-либо упущением, но ты грешил мыслью.

– Я?!

– Разумеется: ты нашел герцогиню очень красивой.

– Я!!

– И обернулся, чтобы еще раз увидеть ее в окно.

– Я!!!

Монашек вспыхнул и пробормотал:

– Это правда, она похожа на образ девы Марии, что висел у изголовья моей матери.

– О, – прошептал Шико, – как много теряют люди нелюбопытные!

Тут он заставил юного Клемана, которого держал теперь в руках, пересказать заново все, что он сам только что рассказал, но на этот раз со всеми неизвестными ему, разумеется, подробностями.

– Теперь видишь, – сказал Шико, когда мальчик кончил рассказывать, – каким плохим учителем фехтования был для тебя брат Борроме!

– Господин Брике, – заметил юный Жак, – не надо говорить дурно о мертвых.

– Правильно, но одно ты признай.

– Что именно?

– Что брат Борроме владел шпагой хуже, чем тот, кто его убил.

– Это правда.

– Ну а теперь мне больше нечего тебе сказать. Доброй ночи, мой маленький Жак, до скорого свиданья, и если ты хочешь…

– Чего, господин Брике?

– Я сам буду давать тебе уроки фехтования.

– О, я очень хочу!

– А теперь иди скорее, малыш, тебя ведь с нетерпением ждут в монастыре.

– Верно. Спасибо, господин Брике, что вы мне об этом напомнили.

Монашек побежал прочь и скоро исчез из виду.

У Шико имелись основания избавиться от собеседника. Он вытянул из него все, что хотел знать, а с другой стороны, ему надо было добыть и кое-какие другие сведения.

Он быстрым шагом вернулся домой. Носилки, носильщики и лошадь все еще стояли у дверей «Гордого рыцаря». Шико снова бесшумно примостился на своей водосточной трубе.

Дом напротив был по-прежнему освещен.

Теперь он не спускал глаз с этого дома.

Сперва он увидел сквозь прореху в занавеси, как Эрнотон, явно поджидавший с нетерпением свою гостью, шагает взад и вперед по комнате. Потом он увидел, как возвратились носилки, как удалился Мейнвиль, наконец, как герцогиня вошла в комнату, где Эрнотон уже не дышал, а просто задыхался.

Эрнотон преклонил перед герцогиней колени, и она протянула ему для поцелуя свою белую ручку. Затем герцогиня подняла молодого человека и заставила его сесть рядом с собою за изящно накрытый стол.

– Странно, – пробормотал Шико, – началось это как заговор, а кончается как любовное свидание! … Да, но кто явился на это свидание? Госпожа де Монпансье.

Все для него внезапно прояснилось.

– Ого! – прошептал он. – «Дорогая сестра, я одобряю ваш план относительно Сорока пяти. Но позвольте мне заметить, что вы оказываете этим головорезам слишком много чести». Черти полосатые! – вскричал Шико. – Мое первое предположение было правильным: туг никакая не любовь, а заговор. Госпожа де Монпансье любит господина Эрнотона де Карменжа. Понаблюдаем же за любовными делами госпожи герцогини.

И Шико наблюдал до половины первого ночи, когда Эрнотон убежал, закрыв лицо плащом, а госпожа герцогиня де Монпансье села опять в носилки.

– А теперь, – прошептал Шико, – спускаясь по своей лестнице, – какой же это счастливый случай должен привести к гибели престолонаследника и избавить от него герцога де Гиза? Кто эти люди, которых считали умершими, но которые еще живы! Черт побери! Может быть, я уже иду по верному следу!