Глава XXIIi

Когда настигнет в час ночной

Нас Месть багровою рукой,

Кто, Страх, узрев ее черты,

Не обезумеет, как ты?

Коллинз

Когда Том Коффин вышел из комнаты Борроуклифа, у него не было никакого плана действий, кроме твердой решимости поскорее вернуться на «Ариэль» и разделить со шхуной ее участь — все равно, суждено ли ей уйти или быть потопленной. Но честному моряку в его нынешнем положении гораздо легче было принять, нежели выполнить такое решение. Он скорее сумел бы провести судно через опасные мели Чертовых Клещей, нежели самому выбраться из лабиринта коридоров, галерей и комнат аббатства Святой Руфи, среди которых он очутился.

Он припомнил и тихо сказал себе, что «из главного канала он выходил в более узкий», но клал ли он при этом руля вправо или влево — совершенно выскочило у него из памяти. Том находился в той части здания, которую полковник Говард называл «монастырем» и где, к счастью для моряка, он вряд ли мог встретить неприятеля, поскольку комната, занимаемая Борроуклифом, была в этом крыле единственной, не находившейся в распоряжении дам. Причина, по которой капитану позволено было обосноваться в этой святая святых, состояла в том, что полковник Говард вынужден был поместить рядом со своими воспитанницами либо Гриффита и Мануэля, либо капитана Борроуклифа, а иначе ему пришлось бы подвергнуть арестованных обращению, которое старик считал недостойным для себя и своего рода. Недавнее переселение Борроуклифа было на руку Тому по двум соображениям: оно уменьшало шансы скорого освобождения беспокойного пленника и уменьшало опасность, грозившую рулевому. Правда, о первом преимуществе он и не подозревал, а размышления по поводу второго ничуть не занимали его, ибо он мало заботился о своей безопасности.

Следуя по необходимости вдоль стены, Том вскоре выбрался из узкого и темного коридора в большую галерею, соединявшую нижние помещения этого крыла с главной частью здания. Отворенная дверь в дальнем конце галереи, откуда лился яркий свет, тотчас привлекла его внимание. Пройдя несколько шагов, старый моряк понял, что очутился возле той самой комнаты, которую еще так недавно он столь внимательно осматривал, и припомнил, что именно этой галереей он вошел в аббатство. Всякий другой человек, желая поскорее скрыться, тотчас повернул бы назад, но звуки застольного веселья, доносившиеся из нарядной комнаты, и отчетливо произнесенное имя Гриффита заставили Тома подойти ближе, чтобы произвести разведку. Читатель уже понял, что Том, спрятавшись в тени, находился у того порога, который он совсем недавно переступил, направляясь в комнату Борроуклифа. На месте этого джентльмена теперь сидел Диллон, а полковник Говард снова занял свое обычное кресло во главе стола. Он-то и веселился, наслаждаясь подробным рассказом своего родственника о том, как тому удалось обмануть ничего не подозревавшего неприятеля.

— Благородная хитрость! — воскликнул старик как раз в тот миг, когда Том притаился в засаде. — Благородная и гениальная хитрость, способная обмануть даже Цезаря! А ведь этот Цезарь, надо думать, был большой хитрец! Но вы, Кит, превзошли бы и его. Пусть меня повесят, если я не прав, но, если послать вас в Квебек вместо Монкальма, вы задали бы неплохую загадку и самому Вулфу! Ах, юноша, как нужны вы нам в колониях, в судейской мантии! Для защиты прав его величества очень-очень нужны такие люди, как вы, Кристофер!

— По правде говоря, дорогой сэр, вы наделяете меня достоинствами, которыми я вовсе не обладаю, — возразил Диллон, с лицемерной скромностью потупив глаза, хотя, быть может, сознание своей подлости и шевельнулось в нем. — Конечно, моя маленькая невинная хитрость…

— Да! В этом-то и заключается прелесть маневра, — перебил его полковник, пододвигая к гостю бутылку с чистосердечным видом человека, который никогда не был двуличным. — Вы не солгали, не надули, как мог бы сделать трус и негодяй. Вы совершили точный, военный, э… э… классический обман неприятеля. Да, классический обман — это будет правильное обозначение! Обман, достойный Помпея или Марка Антония, или… или… Вы лучше меня, Кит, знаете имена этих древних! Назовите мне самого умного человека, который когда-либо жил в Греции или Риме, и я скажу, что он тупица в сравнении с вами! Это спартанская хитрость — простая и честная.

К счастью для Диллона, его престарелый родственник, разгорячившись, во время этой речи был в таком непрестанном движении, что мешал рулевому нацелить дуло одного из пистолетов Борроуклифа точно в голову предателя. А когда чувство стыда вынудило Диллона закрыть лицо руками, это также способствовало спасению его жизни, заставив разгневанного моряка одуматься.

— Но вы ничего не сказали мне о наших дамах, — сказал Диллон после минутного молчания. — Я надеюсь, они пережили этот тревожный день, как и подобает женщинам из рода Говардов.

Полковник оглянулся, как бы желая удостовериться, что они одни, и, понизив голос, ответил:

— Да, Кит, они взялись за ум, с тех пор как этого мятежника и негодяя Гриффита доставили в аббатство. Мисс Говард изволила даже удостоить нас своим присутствием в столовой во время обеда. Меня каждую минуту называли «дорогим дядюшкой» и говорили о том, что «боятся, как бы жизнь моя не подверглась опасности во время схваток и стычек с этими отчаянными головорезами, которые высадились на берег», как будто старый солдат, прошедший всю войну пятьдесят шестого — шестьдесят третьего годов note 56, может бояться порохового дыма больше, чем табачного! Но я знаю цену таким любезностям! Этот Гриффит все равно будет отправлен в Тауэр, мистер Диллон!

— Следует незамедлительно передать его в руки гражданских властей…

— Он будет передан констеблю Тауэра, храброму и верному графу Корнваллийскому, который сейчас сражается с мятежниками у меня на родине, — перебил его полковник. — Передан для карательного правосудия. Но, — продолжал старик, вставая с кресла с видом величавого достоинства, — даже констеблю лондонского Тауэра не будет позволено превзойти хозяина аббатства Святой Руфи в гостеприимстве и великодушии к арестованным! Я распорядился, чтобы их хорошо кормили и поили, и теперь должен пойти посмотреть, как выполнены мои приказания. Необходимо также приготовиться к приему капитана Барнстейбла, который, несомненно, скоро будет здесь.

— Через час, самое большое, — подтвердил Диллон, тревожно поглядывая на свои часы.

— Не следует торопиться, мой мальчик, — продолжал полковник, направляясь к двери, через которую лежал путь в комнаты арестованных. — Но и к дамам, так же как и к этим несчастным нарушителям закона, следует относиться со вниманием, поэтому пойдите, Кристофер, передайте Сесилии мой поклон. Эта упрямица его не заслужила, но все-таки она ведь дочь моего брата Гарри! И раз уж вы будете там, хитрец, не забудьте поговорить и о себе. Марк Антоний был дураком по сравнению с вами, а все же ему очень везло в любви. Вот, например, царица египетская…

С этими словами разгоряченный своей же речью старик затворил дверь, и Диллон остался один. Он задумчиво стоял у стола, размышляя, решиться ли ему на тот шаг, который советовал сделать полковник.

Большая часть приведенного выше разговора была непонятна рулевому, который чрезвычайно терпеливо ждал его окончания, надеясь все же узнать чтонибудь полезное для пленников. Но, прежде чем он успел обдумать, как ему быть, Диллон набрался храбрости и решил пойти в «монастырь». Выпив залпом бокал вина, потом — другой, он прошел мимо скрытого за отворенной дверью рулевого так близко, что чуть не задел его, и пустился по галерее тем быстрым шагом, каким обычно идет человек, принявший вынужденное решение и как бы скрывающий от себя свою слабость. Том больше не колебался. Воспользовавшись тем, что Диллон, пройдя мимо, толкнул дверь и этим почти затворил ее, отчего в галерее стало совсем темно, моряк немедленно двинулся вслед за ним. Диллон шагал по каменному полу галереи, но у поворота, ведущего в комнату Борроуклифа, на мгновение задержался, то ли не зная, куда лучше направиться, то ли услышав тяжелую поступь неосторожного рулевого. Но, если даже ему почудились чужие шаги, по-видимому, он принял их за эхо своих собственных и зашагал дальше, не приметив, что за ним кто-то идет.

Диллон тихонько постучался в гостиную «монастыря». В ответ раздался нежный голос самой мисс Говард, пригласивший его войти. Отворив дверь, этот джентльмен не сразу решился последовать приглашению, и поэтому дверь осталась незатворенной.

— Я пришел, мисс Говард, — начал Диллон, — по желанию вашего дядюшки и, позвольте мне добавить, по моему собственному…

— Да хранит нас небо! — воскликнула Сесилия, в страхе всплеснув руками и невольно встав с кушетки. — Разве нас тоже намерены посадить в тюрьму и казнить?

— Неужели мисс Говард может приписать мне… — Диллон остановился, заметив, что не только Сесилия, но и Кэтрин и Элис Данскомб — все испуганно куда-то смотрят, и, обернувшись, он, к своему ужасу, увидел гигантскую фигуру рулевого, который стоял в дверях, загораживая весь проход. Каменная физиономия моряка выражала явную угрозу.

— Если здесь и случится убийство, — сказал Том, суровым взглядом окинув пораженных женщин и Диллона, — виновным может быть только этот лжец. Но вам нечего бояться человека, который слишком давно ходит по морям и сражается со всякими чудовищами как в рыбьем, так и в человечьем образе, чтобы не понимать, как следует обращаться с беззащитными женщинами. Всякий, кто меня знает, скажет, что Томас Коффин никогда не произнес непристойного слова и не поступил дурно с существом одного пола с его матерью.

— Коффин, — воскликнула Кэтрин, храбро выходя из угла, куда страх загнал ее вместе с подругами.

— Да, Коффин, — продолжал старый моряк, и его угрюмые черты смягчились при виде ее милого лица. — Это суровое слово, но также — имя, широко известное на разных мелях, островах и мысах. Моего отца звали Коффином, а мать моя была из семьи Джой note 57. Люди этих двух фамилий наловили морского зверя больше, чем все остальные на нашем острове, вместе взятые, хотя Уорты, Гарнеры и Суэйны умеют метать гарпун и острогу все же более метко, чем любые другие жители наветренной стороны Атлантики.

Кэтрин выслушала эту тираду в честь нэнтакетских китобоев с явным удовольствием и, когда он окончил, медленно повторила:

— Коффин! Значит, вы Длинный Том!

— Да-да, Длинный Том, и этого имени мне тоже не приходится стыдиться, — подтвердил рулевой, глядя с добродушной усмешкой на оживившуюся Кэтрин. — Да благославит господь ваше улыбающееся личико и яркие черные глазки, молодая леди! Значит, вы слыхали о Длинном Томе? Наверное, вам рассказывали, как он бьет китов? Я стар и теперь уже не так поворотлив, но, когда мне было девятнадцать лет, я всегда танцевал в первой паре, а дама моя была почти такой же хорошенькой, как вы, мисс, и в то время у меня на счету уже было три убитых кита.

— Том, — сказала Кэтрин, подходя ближе к старому моряку, и, когда она заговорила, на щеках у нее вспыхнул яркий румянец, — я слышала о вас как об искусном моряке, смелом рулевом и, я могу сказать, верном и преданном друге мистера Ричарда Барнстейбла. Может быть, вы и пришли сюда по поручению этого джентльмена или принесли от него письмо?

При звуке имени своего командира Коффин сразу все вспомнил и почувствовал новый прилив гнева. Пристально взглянув на съежившегося от страха Диллона, он грубым, хриплым голосом, свойственным людям, привыкшим к борьбе со стихиями и как бы перенявшим их суровую мощь, обратился к нему:

— Отвечай, подлый лгун! Что привело старого Тома Коффина к здешним мелям* и узким проходам? Письмо? Как бы не так! Но, клянусь богом, который управляет ветрами и учит моряков водить суда в открытом море, нынче ночью ты, негодяй, будешь спать на палубе «Ариэля»! А если, по воле божьей, наша прекрасная шхуна на своей стоянке пойдет ко дну, словно ветхая баржа, ты отправишься на грунт вместе с ней! И проснуться тебе суждено будет лишь тогда, когда всех нас созовут наверх, чтобы подвести итог человеческим жизням!

Страстность, с какой старый моряк произносил свою речь, его негодование, горячность и искреннее возмущение, сверкавшее в его проницательном взгляде, и слова его, совершенно парализовавшие Диллона, который дрожал, как загнанный олень, заставили женщин онеметь от изумления. Том подошел к своей растерявшейся жертве и связал ей руки за спиной. Затем Том более толстой веревкой привязал пленника к своему поясу, оставив, таким образом, свои руки свободными, чтобы иметь возможность пользоваться оружием и одновременно держать пленника при себе.

— Я уверена, — сказала Сесилия, опомнившись первой, — что мистер Барнстейбл не поручал вам обойтись так безобразно с родственником моего дяди, полковника Говарда, да еще в нашем доме!.. Мисс Плауден, ваш друг несколько забылся, если этот человек действует по его приказанию!

— Мой друг, мисс Говард, никогда не послал бы ни своего рулевого, ни кого-либо другого совершить бесчестный поступок… Скажи, добрый моряк, почему ты поступил так круто с почтенным мистером Диллоном, родственником полковника Говарда и нашим гостем в аббатстве Святой Руфи?

— Но, Кэтрин…

— Подожди, Сесилия, пусть этот человек выскажется. Может быть, он сразу разрешит все наши сомнения.

Рулевой, поняв, что от него ожидают объяснения, приступил к выполнению этой задачи со всей энергией, какая соответствовала теме и его собственным чувствам. В нескольких словах, чуть затемненных его своеобразным произношением, он рассказал слушательницам о доверии, которое Барнстейбл оказал Диллону, и о предательстве последнего. Девушки слушали его с растущим удивлением, и Сесилия, даже не дав ему закончить, воскликнула:

— И полковник Говард… неужели полковник Говард согласился с таким гнусным замыслом?

— Они вместе вышли в плавание, — ответил Том, — но одному кораблю не повезло.

— Даже Борроуклиф, при всей своей холодности и грубости, счел бы для себя бесчестьем подобную измену, — добавила мисс Говард.

— Но как же мистер Барнстейбл?.. — с трудом выговорила Кэтрин, боровшаяся со своими чувствами. — Вы говорите, за ним послали солдат?

— Да, молодая леди, — свирепо улыбаясь, ответил рулевой. — За ним погоня, но он уже переменил стоянку, и, даже если его найдут, длинные пики быстро прикончат десяток красных мундиров. Лишь бы владыка штормов и штилей сжалился над шхуной! Да, мисс, она так же прекрасна для глаз старого моряка, как ваше личико для взоров молодого человека!

— Но почему же ты медлишь? Спеши, честный Том, открой предательство своему командиру! Быть может, ты успеешь предупредить его. Почему ты медлишь?

— Мой корабль лежит в дрейфе за неимением лоцмана, мисс. Я могу пройти по мелям Нэнтакета в самую темную ночь, когда задраены все небесные люки, но в этом плавании я могу налететь на буруны. Мне и так уж чуть не пришлось отбиваться от одной честной компании.

— Если дело только за этим, следуй за мной, — вскричала пылкая Кэтрин, — и я, минуя часовых, выведу тебя на тропинку к морю!

До сих пор у Диллона еще была надежда, что его отобьет стража, но, услышав это предложение, он почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Он поднял опущенную от стыда и страха голову и медленно, словно на нем были кандалы, приблизился к Сесилии.

— Не отдавайте… не отдавайте меня, мисс Сесилия, во власть этого свирепого человека! — дрожащим голосом закричал он. — Ваш почтенный дядюшка одобрил мое предприятие и даже поддержал меня. Ведь это обычная военная хитрость.

— Мой дядя не мог одобрить низости, — холодно возразила Сесилия.

— Он одобрил, клянусь…

— Лжец! — перебил его грозный голос рулевого. Диллон затрепетал при звуках этого страшного голоса, которые проникли в самую глубину его души, но, представив себе ночной мрак, береговые скалы и бурное море, представив себе весь ужас того, что ему суждено испытать, если он останется в руках грозного врага, он собрал все силы и продолжал свои мольбы:

— Выслушайте меня в последний раз, мисс Говард! Умоляю вас, выслушайте меня! Я ваш родственник, ваш соотечественник! Неужели вы отдадите меня во власть этого безжалостного разъяренного дикаря, который пронзит меня своим… О господи! Если бы вы только видели то, что я видел на «Быстром»! Выслушайте меня, мисс Говард! Во имя любви к нашему создателю, заступитесь за меня! Мистер Гриффит будет освобожден…

— Лжец! — снова перебил его рулевой.

— Что он обещает? — спросила Сесилия, снова взглянув на жалкого пленника.

— То, что не будет исполнено, — ответила Кэтрин. — Следуй за мной, честный Том, я, по крайней мере, буду верна своему слову.

— Как вы жестоки и упрямы, мисс Плауден!.. Добрая, милая мисс Элис, не откажите молвить слово в мою защиту! Ваше сердце не окаменело от страха за любимого человека, подвергающегося мнимым опасностям…

— Нет, не взывайте ко мне! — ответила Элис, потупив взор. — Не думаю, что жизнь ваша под угрозой. Но я помолюсь всемогущему, чтобы он сжалился над вами.

— Вперед! — скомандовал Том, схватив беспомощного Диллона за шиворот и скорее таща, чем ведя его в коридор. — Если ты, негодяй, издашь хоть один звук, пусть даже в четверть того, какой издает молодой тюлень, впервые глотнув воздуха, ты опять увидишь то, что видел на «Быстром»! Мой гарпун остер, а старая рука еще не разучилась его метать!

После этой угрозы не стало слышно даже тяжелого, прерывистого дыхания пленника. Увлекаемый своим провожатым, он углубился по следам Кэтрин в таинственные лабиринты здания. Еще несколько минут — и они через небольшую дверь выбрались на свежий воздух. Мисс Плауден, не замедляя шага, повела рулевого через парк к калитке (это была совсем не та калитка, через которую он раньше вступил на луг), и, указав на тропинку, еле видимую в увядшей траве, голосом, в котором слышна была ее забота о безопасности Тома, пожелала ему счастливого пути и скрылась во мраке, как воздушное видение.

Теперь, когда дорога была свободна, Тома не нужно было подгонять. Сунув пистолеты за пояс и взяв поудобнее свой гарпун, он с такой скоростью двинулся по полям вперед, что его спутник едва за ним поспевал. Раз или два Диллон порывался заговорить, но грозное «Молчать!» заставляло его сомкнуть уста. Наконец, заметив, что они приближаются к утесам, он сделал последнюю попытку обрести свободу, предложив Коффину большую взятку. Рулевой ничего не ответил, но, когда пленник начал было втайне надеяться, что предложение его будет принято, он вдруг почувствовал, как холодное острие гарпуна пронзило его одежду и даже оцарапало кожу.

— Лжец! — повторил Том. — Еще одно слово — и я проткну тебя насквозь!

С этой минуты Диллон стал молчалив, как могила.

Так и не встретив отряда, который был послан на поиски Барнстейбла, они подошли к краю утесов неподалеку от того места, где недавно совершили высадку. Старый моряк на миг остановился над обрывом и опытным взглядом окинул расстилавшееся перед ним широкое водное пространство. Море уже не дремало, оно волновалось и катило к подножию скал сердитые волны, разбивая их гребни и высоко вскидывая белую пену. Окинув взором весь восточный горизонт, рулевой глухо простонал, а потом, с силой ударив рукояткой гарпуна о землю, пошел дальше по самому краю утесов, бормоча страшные проклятия, которые его спутник со страху не преминул принять на свой счет. Ему казалось, что разгневанный и возбужденный старый моряк с нарочитой отчаянностью шагает над самой пропастью, невзирая на ночной мрак и порывы ветра, который время от времени с яростью набрасывался на них. Беспомощный Диллон был уверен, что жизнь его на волоске. Но, по-видимому, у рулевого были свои причины для такого кажущегося безрассудства. Когда они прошли примерно половину расстояния между местом, где высадился Барнстейбл, и тем, где он договорился встретиться со своим рулевым, в минуту затишья между порывами ветра до них смутно донеслись голоса, и рулевой сразу замер на месте. Некоторое время он напряженно прислушивался и, по-видимому, принял решение. Он повернулся к Диллону и заговорил. И, хотя он произносил слова шепотом, голос его был тверд и решителен:

— Одно слово — и ты умрешь! Мы начинаем спускаться. Тебе придется делать это так, как делают моряки: ложись на брюхо и ползи. Спускайся, приказываю я тебе, не то я сброшу тебя в море, как собаку!

— Пощади, пощади! — умолял его Диллон. — Мне трудно сделать это даже днем, а сейчас я непременно погибну.

— Спускайся! — приказал Том. — Или…

Диллон больше не противился и начал спускаться, дрожа от страха, ибо под ним был отвесный склон. Тотчас же начал спускаться и рулевой, причем сделал он это так поспешно, что столкнул Диллона с выступа утеса, и тело бедняги повисло в воздухе над угрюмым прибоем, грохотавшим внизу. Невольный крик вырвался из груди Диллона, когда он почувствовал, что повис в воздухе, и этот крик прозвучал во мраке, как зловещий вопль духа бурь.

— Еще разинешь рот — и я обрублю буксир, негодяй! — решительно сказал моряк. — Тогда ты канешь в вечность.

Теперь шаги и голоса были отчетливо слышны, а затем на краю обрыва, прямо над ними, показался отряд вооруженных людей.

— Это был голос человека, — сказал один из них. — Так кричат люди в беде.

— Быть не может, чтобы это были те, кого мы ищем, — возразил сержант Дрилл. — Ни один пароль, который мне когда-либо довелось услышать, не звучит так, как этот крик.

— Говорят, такие крики часто можно услышать во время шторма на нашем берегу, — произнес кто-то с гораздо меньшей уверенностью. — Это голоса утонувших моряков.

В ответ послышался негромкий смех, а затем две-три шутки насчет суеверия их товарища. Но, по-видимому, слова его все же произвели впечатление даже на тех, кто не верил в чудеса, ибо после нескольких таких же замечаний весь отряд быстрым шагом удалился с утесов. Рулевой все это время стоял неподвижно, как служившая ему опорой скала, удерживая груз не только собственного тела, но и тела Диллона. Когда солдаты ушли, он высунул голову над обрывом, чтобы разведать обстановку, а затем подняв своего почти бесчувственного пленника, благополучно поставил его на выступ скалы, куда затем ступил и сам. Он не стал тратить время на объяснения, но Диллон почувствовал, как его снова с прежней скоростью толкают вперед. Через несколько минут они достигли расселины, по которой Том спустился со смелостью моряка, таща пленника за собой. Вскоре они уже стояли на берегу. У самых ног их играли волны, с плеском набегая на песок и разбиваясь в пену. Склонившись так низко, что гребни волн очутились на одном уровне с горизонтом, рулевой разглядел качавшуюся за линией прибоя темную шлюпку.

— Эй, ариэльцы! — крикнул Том настолько громко, что крепчавший ветер донес его голос до слуха уходивших солдат.

Но эти звуки показались им сверхъестественными и только заставили их ускорить шаг.

— Кто зовет? — раздался знакомый голос Барнстейбла.

— Бывший ваш учитель и нынешний ваш слуга, — ответил рулевой паролем собственного изобретения.

— Это он! — обрадовался лейтенант. — Травите канат, ребята, травите!.. Входи в прибой, Том!

Том поднял Диллона на руки. Перебросив его через плечо, как пробковый пояс, он вошел в полосу пены, на гребне которой качалась шлюпка, и, прежде чем у пленника хватило времени протестовать или просить, он снова очутился рядом с Барнстейблом.

— Кто это? — спросил лейтенант. — Это не Гриффит?

— Быстрее выбирайте канат и снимайте с якоря! — потребовал возбужденный рулевой. — Если любите «Ариэль», ребята, гребите изо всех сил, не жалея рук!

Барнстейбл знал своего рулевого и не задавал ему вопросов, пока вельбот не миновал буруны. Шлюпка то поднималась на пологие вершины валов, то опускалась в борозды между ними, но неизменно разрезала их носом, как ножом, с удивительной скоростью направляясь к бухте, где стояла на якоре шхуна. И тогда рулевой сам в немногих и горьких словах поведал командиру о предательстве Диллона и об угрожающей шхуне опасности.

— Солдат не так легко собрать в ночную пору, — заключил Том, — а из тех разговоров, что мне довелось услышать, я понял, что нарочному придется сделать порядочный крюк и обогнуть бухту. Если бы не этот проклятый норд-ост, мы бы успели> порядком опередить их. Но сейчас судьба наша в руках провидения! Гребите, ребята, гребите! Нынче все зависит от вашей гребли.

Барнстейбл в глубоком молчании выслушал этот неожиданный рассказ, который для Диллона прозвучал погребальным звоном, а затем, стиснув зубы, вполголоса произнес обращаясь к пленнику:

— Подлец! Кто посмеет упрекнуть меня, если я брошу тебя в море на съедение рыбам?! Но если шхуне суждено будет лечь на дно морское, то и у тебя не будет иной могилы!