Пустыня

Ослик и не представлял, что вокруг может быть столько плоской земли, сплошь покрытой маками и тюльпанами. И вроде бы все цветы одинаковые. Да не тут-то было! В каждом что-то своё, особенное.

Одни пахли чуть краснее, другие - понежнее и желтей, третьи - позеленей, четвёртые, пятые... Он так наразглядывался и нанюхался, что собственная голова показалась ему рыжей пчелой, махавшей ушами над весенней землёй. Даже начал потихоньку жужжать.

А уж как скакал, прыгал и веселился среди рыжей лисьей братии!

Все лисы наперебой рассказывали о его подвигах, присочиняя такое, чего, конечно, и в помине не было.

Будто бы он, отважный Шухлик, сражался с грозным Маймуном-Таловчи на кривых саблях, а потом так ловко лягнул копытом, что теперь их бывший хозяин - ну вылитый носорог!

" А как успел надеть - вот смеху-то - шаровары хозяйки Чиён! А на голову медный тазик! Прохожие на улицах шарахались от непонятного существа в шёлковых шароварах и в медном, сверкавшем, как солнце, тазике с ушами.

Лисы хохотали, тявкали, повизгивали, вспоминая побег, катались по земле средь цветов, и обмахивались из последних сил пушистыми хвостами, как веерами. Все вместе они напоминали шумный цыганский табор.

И рыжий ослик всем телом чувствовал, как в нём оживает и крепнет имя, данное мамой, - Шухлик. Даже ранка на загривке не так уж саднила. Хотелось зна- комиться, озорничать и шутить со всеми встречными. Рассказывать всем подряд о побеге и о том, какой он геройский ослик.

Однако встречных было маловато. Ну, поговорил с черепахой старушкой Тошбакой, да она даже голову из панциря не высунула.

Жаворонок Жур слишком высоко в небе висел, не докричишься! А сорока тётка Загизгон сама без умолку тараторила, ничего слушать не хотела. Стрекоза Нинанчи замерла на минутку, выпучив глаза, и полетела прочь - что ей до каких-то завиральных сказок!

Лисы тем временем помаленьку разбредались кто куда - каждая по своим делам. Улыбнувшись Шухлику, махнув на прощание хвостом, растворялись среди маков и тюльпанов, будто и не было их.

Последним откланялся лис Тулки.

- Ты уж прости, приятель, но где-то совсем рядом, чую, моя лисонька Кореи. Приходи на свадьбу! - И, задирая нос, принюхиваясь, понёсся к закатному уже солнцу. Даже адрес не успел записать, где свадьба будет.

Ослик Шухлик остался совсем один. Хотя и не сразу это понял. Некоторое время веселье и задор ещё бодрствовали, подгоняли, и он скакал по ровной душистой земле, размахивая хвостом с кисточкой, - сам не зная куда.

Надвигался вечер. Солнце, красное, как тысячи тысяч тюльпанов и маков, улеглось на землю. А вот уже только половина виднеется, будто нарядный, праздничный шатёр, в котором много весёлых друзей, музыка, пляски. Ах, как хотелось ослику оказаться в этом шатре!

Он так спешил, что едва не расшибся о высокий чёрный столб. Такой одинокий посреди земли, как сам ослик. Правда, от столба всё же тянулись куда-то провода, на которых клювом к заходящему солнцу сидели птицы.

Похоже, боялись, что это последний день уходит. Не вытерпел скворец Майна, сорвался с провода - полетел солнце догонять. А от него лишь маленький кирпичный бугорок остался. Ох, не догнать скворцу

солнце!

Грустно сидят птицы на проводах, провожая сегодняшнее солнце. Хорошо оно светило. Что-то завтра будет? Так думал и ослик Шухлик, прижавшись боком к столбу, чувствуя в нём тепло и какую-то гулкую древесную жизнь.

Солнце скрылось вдруг, внезапно, и над землёй расползлась непроглядная темень, точно чёрный столб распахнулся широко, обняв всё вокруг.

Весенняя пустыня, конечно, далеко не та чёрная яма, в которую ослик Шухлик проваливался ночами во дворе Маймуна-Таловчи. Однако и здесь было очень одиноко и безрадостно. Лисы где-то празднуют освобождение.

Тулки нашёл свою любимую Кореи. А Шухлик, кроме столба, никого не нашёл. Так они и проспали вместе до рассвета. Столб мерно гудел, а ослик временами то ли икал, то ли всхлипывал.

Солнце взошло никак не хуже вчерашнего. Кому-то оно могло показаться даже лучше. Например, ослик, открыв глаза, радостно вскрикнул, чего с ним давно не бывало. Совсем неподалёку паслось стадо серо-жёлтых носатых антилоп-сайгаков. Шухлик, приветственно иакая, бросился к ним, как к близким родственникам.

Но сайгаки не поднимали голов, продолжая щипать траву. Навстречу вышел один, с самым длинным, " удто маленький хобот, и очень морщинистым носом, напоминавшим засохшую дыню. Это был вожак по имени Окуйрук.

- Что за вопли? - строго нацелил он острые кривые рожки. - Мы с вами знакомы?

Ослик опешил, не зная, что отвечать.

- Из-звините. Я т-тут один, - бормотал, заикаясь. - Рас-растерялся.

Окуйрук покрутил носом и ещё сильнее сморщил его - то ли собираясь чихнуть, то ли от глубокого презрения.

- М-мы т-тут тоже од-дни, - передразнил. - Раз терялись, два терялись, три терялись, а потом нашлись.

Только не хватало нам какого-то больного ишака в компанию! Катись от нас подальше, убогий заика, пока рогами не схлопотал!

Ослик Шухлик даже присел от таких речей, и уши у него присели, и даже отдельно - хвост. Поглядел он вслед гордому вожаку сайгаков, на всё их носатое, жующее траву племя, а потом побрёл, как говорится, нога за ногу, куда одна приведёт другую.

Опять разболелась ранка на холке, и похрустывала спина, будто вновь взгромоздили корзины с камнями. Голова кружилась, и солнце казалось теперь тёмным и лохматым, как дикая птица-падалыцик.

" Никому я, видно, не нужен. Даже мама меня такого ненужного вряд ли узнает, - думал ослик. - Да и как вернусь я домой, если бывший хозяин Дурды уже получил за меня велосипед, соловья в клетке и съел, наверное, весь изюм. Сразу отведёт обратно к Маймуну-Та-ловчи! Нет уж, лучше околею здесь одинокий. И высушит ветер мои белые косточки".

Пару раз его преследовали шакалы, и один, самый настырный по имени Чиябури, изловчился укусить за хвост. Но вскоре даже шакалы плюнули на одинокого тощего осла, за которым и охотиться-то скучно.

Коротка весна в пустыне. Быстро увядают тюльпаны и маки. Остаётся сухая трава, саксаул, горькая полынь, кусты верблюжьей колючки да ажурные шары перекати-поля. Каждый скажет, что пустыня от слова " пусто".

А что такое " пусто"? Да это прос-то - ничего! Трудно вообразить " ничего". Хотя можно изловчиться и представить: - это когда ни хорошо, ни плохо, а так себе. То есть именно - ничего.

За время скитаний по пустыне рыжий ослик свыкся со своими болячками, с одиночеством и чувствовал себя, в общем-то, ничего. Или, можно сказать, - пустынно.

Глаза его плохо видели, будто затянутые паутиной. Но чего особенного разглядывать в пустыне, когда уже ничего не ищешь и никого не ждёшь?

Некоторые редкие знакомые при встрече спрашивали: " Как дела? Как самочувствие, приятель? "

Он неизменно кивал головой, отвечая: " Ничего! Спасибо, ничего! " И брёл дальше, возвращаясь на ночь к своему чёрному столбу. Прислонялся к нему боком и засыпал, слушая до рассвета непонятный гул. И просыпаться ему было лень. Не хотелось просыпаться.

Рыжий ослик на всё махнул копытом, как тот рыночный медведь в верёвочном наморднике.

" Ай-йяй, что-то у меня не получилось в этой жизни, - шептал он безучастному столбу. - Да ничего, ещё как-нибудь немного проживу, протяну, как ты провода тянешь".

Это самое " ничего", эта пустота день за днём поглощали рыжего ослика, как волны размывают песчаный берег. Уже мало чего осталось от того Шухлика, который жил с мамой в родном дворе, который освободил лис и вырвался на свободу.

- Пустыня убивает его! - щебетал жаворонок Жур, видевший ослика почти каждый день.

- Несчастный! - стрекотала сорока Загизгон. - Когда я встретила его первый раз, он слова мне не дал вымолвить! А теперь так молчалив! Так молчалив, как рыжий тупой камень!

- Он выглядит даже хуже, чем на дворе у Маймуна Таловчи, - говорил лис Тулки своей любимой Корси. - Больной! Совсем-совсем больной! Бетоб - иначе не скажешь. Вот какое теперь у него имя - Бетоб. И я ума не приложу, что с ним делать!

Весь этот " миш-миш", то есть слухи и молва дошли наконец до старушки черепахи Тошбаки.

- Знаю одно средство, - прошамкала она, не высовываясь из панциря. - Отведу беднягу Бетоба в Багишамал - сад северного ветерка. А там уж будь что будет! Надеюсь, жив ещё славный дайди Диван-биби.