Индия, или «Карашо пожаловать!», или 36 историй о поиске веры 6 страница

10. Когда прошлое наконец уйдет, отпусти его. Теперь спускайся вниз и живи дальше с огромной радостью в сердце.

Первые несколько минут я могла только смеяться. Передо мной раскинулась долина, зонтик манговых деревьев, а волосы трепетали на ветру, как флаг. Я проводила закат, а потом легла на спину и стала смотреть, как в небе зажигаются звезды. Я спела короткую молитву на санскрите, повторяя ее каждый раз, когда на меркнущем небе появлялась новая звезда — словно призывая звезды. Но потом они стали загораться слишком быстро, и я не поспевала со своей песней. А вскоре весь небосвод превратился в сверкающее звездное полотно. И между мной и Богом… не осталось ничего.

Тогда я закрыла глаза и произнесла: «Господи, научи меня всему, что я должна знать о прощении и освобождении».

Я очень долго хотела поговорить с мужем с глазу на глаз, но было ясно, что этого никогда не случится. Я стремилась к разрешению, к мирному договору, заключив который, мы бы оба поняли, что произошло с нашими отношениями, и простили бы друг другу все неприятное в разводе. Но месяцы общения через адвокатов и посредников лишь отдалили нас друг от друга и укрепили это отчуждение, превратив в людей, абсолютно неспособных отпустить друг друга. А ведь именно это было нужно нам обоим, я была в этом совершенно уверена. И еще одно я знала точно: законы равновесия гласят, что невозможно приблизиться к Богу ни на шаг, пока ты цепляешься за остатки чувства вины, столь соблазнительно тянущие тебя назад, Как курение губительно для легких, обида губительна для души; даже одна затяжка приносит вред. Что за польза от молитв, если каждый день предаваться самобичеванию? Не лучше ли сразу прекратить поиски и забыть о Боге, заодно свалив на него вину за жизненные неудачи? И вот тем вечером в ашраме, осознавая, что, скорее всего, больше никогда не смогу поговорить с бывшим мужем лицом к лицу, я спросила Бога: не можем ли мы пообщаться каким-то иным способом? Существует ли другой способ попросить прощения друг у друга?

Я лежала, возвышаясь над всем миром, в полном одиночестве. Я вошла в медитацию и стала ждать, когда Бог скажет мне, что делать. Не знаю, сколько минут или часов прошло, прежде чем я это поняла. Я осознала, что слишком буквально воспринимала ситуацию. Хотела поговорить с мужем? Так что мешает сделать это прямо сейчас? Хотела, чтобы меня простили? Так что мешает простить саму себя? В эту самую минуту. Я представила, сколько людей умирают непрощенными, затаив обиду. Сколько людей, у которых есть сестры, друзья, дети, любимые, исчезнувшие из их жизни, не успев произнести слова милосердия и прощения. Как удается этим людям, пережившим разрыв отношений, вытерпеть болезненное чувство незавершенности? Взяв эту мысль за отправную точку медитации, я нашла ответ: ситуацию можно разрешить самостоятельно, в своей душе. Это не только возможно, но и необходимо.

И тут, к своему изумлению, по-прежнему пребывая в состоянии медитации, я совершила странный поступок Я пригласила бывшего мужа присоединиться ко мне на этой крыше, в Индии. Не будет ли он так любезен встретиться со мной в последний раз? Я стала ждать, когда же он появится. И он действительно появился. Его присутствие вдруг стало абсолютным и осязаемым. Я почти чувствовала его запах.

Я сказала: «Привет, милый».

В тот момент я чуть не расплакалась, но быстро поняла, что это ни к чему. Слезы — часть нашего физического существа, а место, где в тот вечер в Индии встретились две души, не имеет никакого отношения к физическому телу. Те двое, кому было необходимо поговорить друг с другом на крыше, уже даже не были людьми. Это даже нельзя было назвать разговором. Они больше не были бывшим мужем и женой, упрямицей со Среднего Запада и карьеристом-янки, сорокалетним мужчиной и тридцатилетней женщиной, двумя ограниченными людьми, годами спорившими о сексе, деньгах, мебели, — все теперь было неважно. Учитывая цели и место встречи, эти двое были лишь душами, источавшими прохладное голубое свечение и наделенными полным пониманием сущего. Не стесненные телесной оболочкой и сложной историей прошлых отношений, они поднялись над крышей (и даже надо мной) в бесконечной мудрости. Все еще пребывая в состоянии медитации, я увидела, как две прохладно-голубые души слились в едином круге, соединились, а затем снова разделились и воззрились друг на друга во всем своем совершенстве и похожести. Они знали друг о друге все. Они все знали в прошлом и будут знать всегда. Им не нужно было прощать друг друга — они сделали это тогда, когда родились на свет.

Своим прекрасным танцем они словно говорили: «Не вмешивайся, Лиз. Ты сыграла свою роль в этих отношениях. Теперь мы сами решим, что делать. А ты живи дальше».

Прошло немало времени, я наконец открыла глаза… и поняла, что все прошло. Не только мое супружество и развод, но и чувство незавершенности, унылая пустота и меланхолия… все прошло. Я чувствовала себя свободной. Позвольте уточнить: я вовсе не хочу сказать, что с тех пор больше никогда в жизни не вспоминала о бывшем муже и не испытывала при этом никаких эмоций. Но благодаря ритуалу на крыше в моей душе появилось особое место, куда можно было бы отправить эти мысли и чувства, когда они возникнут в будущем, — а они будут возникать всегда. Зато теперь, когда это случится, я отправлю мысли сюда, на эту крышу моей памяти, под опеку двух душ, светящихся прохладным голубым светом, которые все понимают и будут понимать всегда.

Для этого и существуют ритуалы. Люди проводят религиозные церемонии, чтобы создать безопасное место для хранения самых сложных чувств, будь то счастье или горе, чтобы не пришлось вечно таскать переживания с собой, как тяжкий груз. Нам всем нужно место для хранения эмоций. Я верю, что, если в культуре или религиозной традиции отсутствует ритуал, необходимый человеку, можно изобрести собственную церемонию и своими силами наладить поврежденную эмоциональную систему, как сделал мой изобретательный и щедрый поэт-водопроводчик. Главное — провести «домашнюю» церемонию искренне, и тогда Божья милость обеспечена. Ведь именно для этого нам нужен Бог.

Я встала и выполнила стойку на руках на крыше моей гуру, празднуя свое освобождение. Я чувствовала ладонями пыльную плитку. Я чувствовала свою силу и равновесие. Легкий ночной ветерок овевал мои босые ступни. Бесплотная душа, излучающая прохладно-голубое сияние, не способна сделать стойку на руках, однако человеческому существу такое под силу. У нас есть руки, и если мы захотим, то можем опереться на них. В этом наше преимущество, прелесть пребывания в смертном теле. Именно поэтому мы нужны Богу. Ведь Ему нравится чувствовать мир нашими ладонями.

Сегодня уехал Ричард из Техаса. Улетел домой, в Остин. Я проводила его в аэропорт, и нам обоим было грустно. Мы долго стояли на тротуаре, прежде чем он зашел в терминал.

— Что же я буду делать без моей Лиз Гилберт? Даже не над кем поиздеваться будет, — вздохнул Ричард. А потом сказал: — Тебе ашрам пошел на пользу. Ты выглядишь совсем иначе, чем несколько месяцев назад, — как будто сбросила часть уныния, что вечно таскала за собой.

— Я сейчас очень счастлива, Ричард.

— Ну тогда запомни: все твои несчастья будут поджидать тебя у выхода, а вот брать их с собой или нет — дело твое.

— Я не стану их брать.

— Вот и умница.

— Ты мне очень помог, — призналась я. — Ты мой ангел с волосатыми руками и грязью под ногтями.

— Мои бедные ногти так и не пришли в себя после Вьетнама.

— Могло быть и хуже.

— А для многих ребят и было хуже. Хорошо хоть ноги при мне. Нет уж, сестричка, в этой жизни мне досталось непыльное воплощение… Да и тебе — никогда об этом не забывай. Может, в следующей жизни станешь одной из тех индианок, что ворочают булыжники у дороги, — тогда поймешь, что жизнь не сахар. Так что цени, что имеешь. Учись благодарности, дольше проживешь. И знаешь что, Хомяк? Сделай одолжение, начни жить по-настоящему.

— Я уже живу.

— Нет, я о другом. Найди человека, которого могла бы полюбить. Выжди столько, сколько нужно, чтобы залечить раны, но потом все же впусти кого-нибудь в свое сердце. Не превращай свою жизнь в памятник Дэвиду или бывшему мужу.

— Не буду, — ответила я. И вдруг поняла, что это правда — не буду. Давняя боль от потерянной любви и прошлых ошибок словно растворилась перед глазами, исчезла благодаря пресловутой целительной силе времени, терпению и Божьей милости.

И тут Ричард снова заговорил, мгновенно вернув мои мысли к более примитивным жизненным реалиям.

— Знаешь, говорят, секс — лучший способ избавиться от головной боли.

Я рассмеялась.

— Ну все, Ричард, с меня хватит. Теперь можешь возвращаться в свой Техас!

— Пожалуй, я так и сделаю, — ответил он, окидывая взглядом пустынную аэропортовскую стоянку. — Что за польза торчать тут без дела?

На обратном пути в ашрам, проводив Ричарда в аэропорт, я решила, что чересчур много болтаю. По правде говоря, я всю жизнь была болтушкой, но за время своего пребывания в ашраме разболталась окончательно. Мне осталось жить здесь еще два месяца, и я не хочу профукать свой уникальный шанс духовно развиваться, променяв его на беспрерывное светское общение и болтовню. Я с удивлением выяснила, что даже здесь, на противоположном конце света, в возвышенной обстановке ашрама, я все равно умудрилась создать вокруг себя атмосферу коктейльной вечеринки. И я постоянно болтаю не только с Ричардом — хотя основной треп, конечно, с ним. Всегда находится кто-нибудь покалякать. Я даже поймала себя на том, что назначаю встречи знакомым (заметьте, все это происходит в ашраме!), а иногда и говорю что-то типа: «Прости, я не смогу сегодня с тобой пообедать, так как обещала Сакши посидеть с ней. Может, перенесем на следующий вторник?»

Та же история преследует меня всю жизнь. В этом вся я. Но в последнее время мне пришло в голову, что моя общительность может тормозить духовное развитие. Недаром молчание и уединение считаются общепринятыми духовными практиками. Умение сдерживать речь — один из способов препятствовать растрачиванию энергии, которая в данном случае льется из ротового отверстия, изматывая говорящего и наполняя мир нагромождением слов, а не безмятежностью, покоем и блаженством. Свамиджи, учитель нашей гуру, был большим поборником тишины в ашраме и горячо рекомендовал ее в качестве духовной практики. Он называл молчание единственной истинной религией. Поэтому просто нелепо, что я так много болтаю именно здесь, в одном из немногих мест в мире, где должна — и может — царить тишина.

И вот я решила покончить со своим статусом светской дивы ашрама. Никакого больше трепа, сплетен, шуточек. Пора покончить со стремлением вечно быть в центре внимания и тянуть разговор на себя. Выписывать словесные па за плату и комплименты. Пора меняться. Отныне, со дня отъезда Ричарда, я стану совершенной тихоней. Это будет сложно, но не невозможно, так как молчаливость в ашраме весьма уважаемое качество. Все живущие здесь будут готовы меня поддержать, истолковав мое решение как дисциплинированный поступок во имя духовного совершенствования. В нашем книжном магазине даже продают маленькие значки, которые можно цеплять на себя: «Я соблюдаю обет молчания».

Надо купить таких штуки четыре.

По пути в ашрам позволяю себе предаться фантазиям о том, какой теперь стану молчуньей. Я буду говорить так мало, что прославлюсь на весь ашрам. Обо мне будут говорить: «Та молчаливая девушка». Я буду послушно придерживаться расписания, в одиночестве принимать пищу, ежедневно часами медитировать и оттирать полы в храме, не издавая ни звука. Единственным способом общаться с окружающими станет благостная улыбка, свидетельствующая о безмятежности и добродетельности моего самодостаточного внутреннего мира. Люди начнут обо мне говорить. Им станет любопытно: что это за молчаливая девушка в глубине храма, которая вечно трет полы, опустившись на колени? Она никогда не разговаривает. Такая таинственная и непонятная. Даже трудно представить, какой у нее голос. Когда она идет по тропинке в саду, даже ее шаги не слышны. Она двигается бесшумно, как ветер. Наверное, эта девушка пребывает в состоянии постоянного медитативного единства с Богом. Никогда еще не приходилось видеть более спокойного человека…

Наутро я стояла на коленях в храме и драила мраморный пол, излучая (как мне казалось) священную ауру безмолвия. И тут в храм зашел индийский мальчик, сообщивший, что меня немедленно ждут в офисе сева. Сева на санскрите — духовная практика бескорыстного служения (как, например, мытье храмовых полов). Администраторы офиса сева распределяют всю работу в ашраме. Я отправилась туда; мне было очень любопытно, зачем меня вызвали. Милая девушка спросила: — Вы — Элизабет Гилберт?

Я улыбнулась с самой благостной теплотой, на которую была способна, и кивнула. Безмолвно.

А она сообщила, что меня назначили на другую работу. По особой просьбе администрации я больше не буду мыть полы вместе с остальными. Мне нашли другое задание.

И как же называлась моя новая должность? А ну-ка, оцените: дежурная по приему гостей.

Это явно был очередной прикол Свамиджи.

Значит, захотела стать «молчаливой девушкой из храма»? Вот тебе…

В ашраме такое случается сплошь и рядом. Стоит только принять важнейшее грандиознейшее решение по поводу того, что ты должна делать и кем стать, как возникают обстоятельства, благодаря которым сразу понимаешь, насколько плохо разбираешься в себе. Уж не знаю, сколько раз Свамиджи произносил эти слова при жизни и сколько раз наша гуру повторяла их после его смерти, но, видимо, этого было недостаточно, чтобы полностью усвоить их смысл:

«Бог живет в тебе. Бог и есть ты».

Бог и есть ты.

Если свести всю философию нашей йогической традиции к одной священной истине, эта строка станет ее точным отражением. Бог живет в тебе, Бог — это ты, такая, какая есть. Ему неинтересно смотреть, как ты пытаешься изображать из себя кого-то другого, кто, по твоему мнению, соответствует идиотским представлениям о том, как должна выглядеть и вести себя высокодуховная личность. Всем нам почему-то кажется, что, чтобы стать просветленными, необходимо внести массивные, драматические изменения в свою личность, отречься от собственной индивидуальности. Это классический пример того, что на Востоке называют ложным мнением. Свамиджи говорил, что недовольные собой каждый день находят что-то новое, что им хотелось бы изменить, однако обычно это приводит не к умиротворению, а к депрессии. Всю жизнь он учил, что аскетизм и самоотречение — ложные цели, к которым не следует стремиться. Чтобы познать Бога, нужно отречься лишь от одного — ощущения собственной разделенности с Богом. Или оставаться тем, кто ты есть, не выходя за рамки своей природы.

И какова же моя природа? Мне нравится учиться в ашраме, но что касается моей мечты о том, чтобы бесшумно парить в его стенах с нежной неземной улыбкой, двигаясь к просветлению, — она откуда взялась? Не иначе как с телевизионного экрана. Но реальность такова, какой бы грустной она ни была: мне никогда не стать этим неземным созданием. Меня всегда очаровывали воздушные девушки-виденья. Мне всегда хотелось быть молчуньей. Наверное, потому, что я не такая. Именно поэтому мне кажется, что темные густые волосы — это красиво: потому что у меня их нет и не будет. Но настает время, когда приходится смириться с тем, что имеешь: если бы Богу захотелось создать меня застенчивой барышней с густыми темными волосами, Он бы так и сделал — но не сделал же. В таком случае благоразумно принять себя такой, какая я есть, целиком и полностью.

Как писал древний пифагорийский философ Секстус, «мудрец всегда похож на самого себя».

Все это вовсе не значит, что я не способна служить Господу. Что Его любовь не может снизойти на меня и усмирить меня. Что от меня человечеству нет никакого проку. Это не значит, что я не могу развиваться как человек, культивировать в себе добродетель и проводить ежедневную работу, стараясь уменьшить число моих пороков. Пусть мне никогда не стать той, что стоит, скромно прислонившись к стене, это вовсе не означает, что я не способна серьезно подумать о своей привычке к болтливости и кое-что изменить к лучшему — работая изнутри. Ну да, поболтать я люблю, и, может, мне не следует так много ругаться, или смеяться по поводу и без повода, или постоянно говорить о себе? А вот и вовсе радикальное изменение — научиться не встревать, когда говорят другие. Привычку прерывать собеседника можно истолковать как угодно, но все же ей есть единственное объяснение: я прерываю вас, потому что считаю, что мои слова важнее того, что говорите вы. А из этого проистекает единственный вывод: я считаю себя важнее остальных. Вот с чем нужно бороться.

Изменения пошли бы мне на пользу. Но даже если разумно ограничить мою болтливость, мне все равно в жизни не прослыть тихоней. Какой бы заманчивой ни казалась перспектива и как бы я ни билась. Ведь, если не лукавить, с кем мы имеем дело? Когда девушка из центра сева распределила меня на новую работу — дежурной по приему гостей — она сказала:

— Для этой должности у нас есть особое прозвище. Мы называем ее «девочка-припевочка», — потому что человек, который занимается этой работой, должен быть всегда общительным, жизнерадостным и непрерывно улыбаться.

Ну что на это ответить?

Я лишь протянула руку для рукопожатия, молча попрощалась со всеми своими наивными старыми заблуждениями и проговорила:

— Мисс, вы нашли как раз такого человека.

A гости, дежурной по приему которых меня назначили, будут съезжаться на ритриты, проходящие в ашраме этой весной. На каждый из ритритов — они длятся от недели до десяти дней — съезжаются около ста учеников со всего света, чтобы усовершенствовать практику медитации. Моя роль заключается в том, чтобы помогать гостям во время их проживания в ашраме. Большую часть ритрита участники проводят в молчании. Некоторым из них предстоит впервые применить эту технику, а подобный опыт может быть весьма напряженным. И если что-то пойдет не так, я буду единственным человеком во всем ашраме, с кем им позволено разговаривать.

Выходит, мне официально поручили быть отдушиной для всех, кому вздумается поболтать!

Я должна буду выслушивать проблемы участников ритрита и пытаться их решить. Кому-то, возможно, понадобится найти другого соседа по комнате, потому что нынешний храпит. Или обратиться к врачу из-за проблем с пищеварением — что типично для Индии, — и мне надо будет постараться это устроить. Я должна знать всех по имени, знать, откуда они родом. Мне предстоит ходить повсюду с папочкой, делать заметки и следить, как у кого дела. Привет, я Джули Маккой, [28] ваш проводник в мире йоги!

И что бы вы думали — мне даже выдадут пейджер!

Начинается ритрит, и мне сразу становится ясно, что я просто создана для этой работы. Вот я сижу за столом со значком «Привет, меня зовут…», а люди приезжают из самых разных стран. Есть опытные ученики, а есть и те, кто в Индии впервые. В десять утра температура уже зашкалила за сорок градусов — а большинство гостей всю ночь летели в экономклассе. Некоторые вваливаются в ашрам с таким видом, будто только что очнулись в багажнике машины и понятия не имеют, что они тут делают. На этот ритрит их привело стремление к просветлению, но они об этом давно уже забыли — еще тогда, когда их багаж потерялся в Куала-Лумпуре. Им хочется пить, но они не знают, можно ли пить воду. Хочется есть, но они не знают, когда обед и где столовая. Они одеты совсем неправильно — в синтетических майках, походных ботинках на тропической жаре. И даже не знают, есть ли здесь хоть кто-то, кто говорит по-русски. А я немного знаю русский.

Я могу им помочь. Я просто создана для этого. Мои особые датчики, которыми я обзавелась за жизнь и при помощи которых научилась улавливать человеческие чувства; моя интуиция, сформировавшаяся в детстве, когда я была сверхчувствительным ребенком; мое умение слушать, выработанное за время работы участливым барменом и любопытным репортером; искусство заботиться о людях, постигнутое за годы супружеских и любовных отношений, — все эти навыки накапливались годами, чтобы я наконец смогла помочь этим добрым людям в том непростом деле, на какое они решились. Люди приезжают из Мексики, с Филиппин, из Африки, Дании, Детройта. Это похоже на кадры из фильма «Близкие контакты третьего вида», когда Ричарда Дрейфуса и прочих искателей притянуло в самый центр Вайоминга по причинам, им совершенно непонятным, — а притягивало их на самом деле прибытие космического корабля. Храбрость этих людей поражает меня. Они на несколько недель оставили свои семьи, свои жизни, чтобы принести обет молчания вместе с сотней незнакомцев в Индии. Немногие на такое способны.

Я сразу полюбила всех наших гостей — автоматически и безусловно. Я полюбила даже тех, кто впоследствии стал настоящей занозой. Их неврозы мне знакомы; я понимаю, что они просто ужасно напуганы тем, с чем им предстоит столкнуться в ходе семидневного соблюдения обета молчания и медитации. Я полюбила даже того индийца, который в бешенстве пришел ко мне и доложил: в его комнате стоит десятисантиметровая статуэтка индийского бога Ганеши без ноги! Индиец в ярости, ему кажется, что это ужасное предзнаменование, и он хочет, чтобы статуэтку немедленно убрали, и желательно, чтобы это сделал брамин и после провел «традиционно приличествующую» церемонию очищения. Я успокаиваю гостя, выслушиваю его гневные тирады и посылаю свою подружку Талей в его комнату — избавиться от статуэтки, пока сам парень на обеде. На следующий день передаю ему записку, в которой высказываю надежду, что теперь, когда сломанную статуэтку убрали, он чувствует себя лучше, и напоминаю, что, если возникнет любая проблема, я всегда к его услугам. В благодарность он одаривает меня сияющей довольной улыбкой. Все дело в том, что индиец боится. Француженка, с которой чуть не случился приступ паники — так она распереживалась из-за своей аллергии на пшеницу, — тоже боится, только и всего. Аргентинец, требующий особой аудиенции всего преподавательского состава центра хатха-йоги, чтобы его проинструктировали, как правильно сидеть во время медитации, чтобы не болела лодыжка, — он тоже боится. Все они боятся. Им предстоит принести обет молчания, погрузиться в собственный ум и душу. Даже для опытного медитирующего нет территории более неизведанной. Там может произойти все что угодно. Ритрит проводит замечательная женщина, пожилая монахиня лет пятидесяти пяти, каждый жест и слово которой — само воплощение участия. Но они все равно боятся, потому что даже эта добрая монахиня не сможет сопровождать их туда, куда им предстоит отправиться. Этого не может никто.

В начале ритрита мне пришло письмо от друга из Америки. Он снимает фильмы о дикой природе для «Нэшнл джеографик». В письме говорилось, что он только что побывал в нью-йоркском отеле «Уолдорф-Астория» на званом приеме в честь Клуба путешественников.[29] Было просто потрясающе находиться среди этих невероятно храбрых людей, не раз рисковавших жизнью, будучи первопроходцами самых далеких и опасных горных хребтов, каньонов, рек, океанских глубин, ледяных полей и вулканов планеты. За годы сражений с акулами, обморожениями и прочими напастями многие недосчитались носов, пальцев на руках и ногах.

«Ты никогда не видела столько мужественных людей, собравшихся в одном месте одновременно», — писал мой друг. А я подумала: «Это ты ничего не видел, Майк».

Тема ритрита и его цель — турийя, неуловимое четвертое состояние человеческого сознания. Йоги считают, что в обычной человеческой жизни мы перемещаемся между тремя уровнями сознания — бодрствование, сновидение и глубокий сон без сновидений. Но есть и четвертое состояние. В нем присутствуют три остальных, оно является всеобъемлющим уровнем осознанности, объединяющим три других состояния. Это сознание в чистом виде, разумная осознанность, благодаря которой человек, например, способен помнить свои сны, проснувшись поутру. Вы сами не присутствовали при этом, вы спали, но кто-то наблюдал за сновидениями, пока вас не было, — кто же был этим свидетелем? И кто тот, кто вечно стоит за пределами активности ума, наблюдая за мыслями? Не кто иной, как Бог, считают йоги. Если человек сможет переместиться в состояние сознания «наблюдателя», — он всегда будет находиться в присутствии Бога. Этой постоянной осознанности и переживания божественного присутствия можно достичь лишь на четвертом уровне человеческого сознания, который называется турийя.

Как понять, что достиг состояния турийя? В этом состоянии человек постоянно пребывает в блаженстве, его не тревожат колеблющиеся настроения ума, не пугает время, не тяготит утрата. «Беспримесный, чистый, свободный, безмятежный, неподвижный, растворивший собственное Я, не имеющий конца, неумирающий, неизменный, вечный, не имеющий начала, независимый, он пребывает в собственном величии» — так описывают достигшего турийя Упанишады, древний йогический текст. Великие святые, великие гуру, великие пророки истории — все они пребывали в турийя постоянно. Что же до остальных, мы тоже переживали это состояние, хоть и на короткое время. Большинство людей, пусть даже всего на две минуты в жизни, в тот или иной момент испытывали это необъяснимое и случайное ощущение полного счастья, никак не связанное с происходящим в окружающем мире. Минутой ранее ты просто Джо, влекущий однообразное существование, и вдруг — что такое? — вроде бы ничего не изменилось, но все твое существо прониклось благодатью, раскрылось в изумлении, наполнилось блаженством. Все — безо всякой на то причины — вдруг стало совершенным.

Разумеется, у большинства из нас это состояние исчезает так же быстро, как и появилось. Будто нам показывают наше внутреннее совершенство как приманку, а потом мы мгновенно возвращаемся к реальности, плюхаемся оземь, где уже поджидают прежние страхи и желания. Столетиями люди пытались ухватиться за это состояние блаженного совершенства, используя всевозможные внешние средства — наркотики, секс, власть, адреналин, накопление красивых предметов… но удержать его не удавалось. Мы ищем счастье повсюду, как нищий из притчи Толстого, всю жизнь просидевший на горшке с золотом, вымаливая копейки у прохожих и не догадываясь, что богатство — вот оно, под носом. Богатство человека — его духовное совершенство — сокрыто внутри каждого из нас. Но чтобы им воспользоваться, необходимо успокоить вечную суету ума, отказаться от желаний своего Я и погрузиться в тишину сердца. Путь туда укажет кундалини шакти — абсолютная божественная энергия.

Вот для чего все приезжают сюда.

Написав это предложение впервые, я имела в виду «вот для чего эти сто человек со всего мира приехали на ритрит в индийский ашрам». Однако йогические святые и философы согласились бы с более широким смыслом первоначальной фразы: «Вот для чего все приезжают сюда». Мистики считают, что поиск высшего блаженства и является целью человеческой жизни. Мы появляемся на свет именно для этого, и все страдания и боль земной жизни имеют смысл именно поэтому, чтобы дать нам шанс испытать чувство бесконечной любви. Обретя божественную сущность, сможет ли человек ее удержать? Если сможет — его ждет блаженство.

В течение всего ритрита я сидела в глубине храма и наблюдала за тем, как участники медитируют в полутьме и абсолютной тишине. Моя работа — заботиться об их удобстве, внимательно следить за любыми возникающими проблемами и требованиями. На время ритрита ученики приносят обет молчания, и я вижу, как с каждым днем они все глубже погружаются в тишину, окутывающую весь ашрам. Из уважения к участникам ритрита и мы ходим почти что на цыпочках, даже обедаем в тишине. Прежняя разговорчивость исчезла без следа. Даже я притихла. В ашраме стоит тишина, как посреди ночи, полное отсутствие звуков, когда кажется, что время остановилось, — обычно такое испытываешь в три утра, находясь в полном одиночестве, а сейчас тишина висит в воздухе средь бела дня, и все в ашраме это чувствуют.

Я не знаю, о чем думают сто человек во время медитации, не знаю, что они чувствуют, но мне прекрасно известно, что они стремятся пережить, — и я ловлю себя на мысли, что постоянно молюсь о них, обращаясь к Богу со странной просьбой: пожалуйста, награди этих людей теми дарами, что, возможно, приготовлены для меня. У меня нет намерения входить в медитацию одновременно с участниками ритрита; я должна присматривать за ними, а не заботиться о собственном духовном прогрессе. Но каждый день меня словно подхватывает волна их общего религиозного стремления — говорят, грифы умеют взлетать на потоке раскаленного воздуха, исходящего от земли, поднимаясь из-за этого намного выше, чем смогли бы силой собственных крыльев. Вот и неудивительно, наверное, что подобное происходит со мной именно сейчас. Однажды в четверг после обеда в храме — за выполнением своих обязанностей дежурной, со значком на груди и все такое — я неожиданно натыкаюсь на портал Вселенной, и меня переносит в самый центр ладони Бога.