![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
ГЛАВА 8. На следующее утро Сазерленд повез Карен и Китти в Тель-Авив
На следующее утро Сазерленд повез Карен и Китти в Тель-Авив. Китти поехала под предлогом срочных покупок и взяла девушку с собой будто бы для того, чтобы показать ей город. Они добрались к обеду и остановились в гостинице на улице Гаяркон у самой набережной. После обеда Сазерленд распрощался с ними и ушел. В полдень магазины закрыты, поэтому Китти и Карен побродили немного по песчаному пляжу у гостиницы, а заодно искупались. В три часа Китти вызвала такси, и они поехали в Яффу. Ей сказали, что там можно недорого купить прекрасные арабские и персидские изделия из бронзы. Китти хотела украсить свой коттедж. Таксист привез их в самый центр блошиного базара. Лавки здесь помещались прямо в бойницах крепостной стены времен крестоносцев. У входа в одну из них дремал грузный мужчина в красной феске, опущенной на глаза. Китти и Карен принялись рассматривать лавку. Крошечное помещение было сплошь увешано утварью, урнами, подносами, подсвечниками, тазами. Пол не подметали по меньшей мере десять лет. Толстый араб, почуяв покупателей, тут же проснулся и галантным жестом пригласил их в лавку. Он сбросил с ящиков какой-то товар, предложил женщинам сесть, а сам выбежал и послал старшего сына за кофе для почетных гостей. Вскоре кофе был подан. Китти и Карен вежливо отпили по глотку и обменялись любезными улыбками с хозяином. Сын, с виду туповатый малый, глазел на них с порога. У входа собрались зеваки. Беседы не получилось, и язык пришлось заменить жестами, хотя Карен свободно говорила по-датски, французски, немецки, английски и на иврите, а Китти знала испанский и немного греческий. Торговец ничего не понимал, кроме родного арабского. Он снова послал сына — на этот раз за базарным переводчиком, и через несколько минут тот явился. Язык переводчика отдаленно напоминал английский, и торг начался. Китти и Карен осмотрели, сдувая пыль, несколько инкрустированных изделий, покрытых вековым слоем грязи, — лучшим свидетельством их подлинности. Порывшись в лавке с истинно женской основательностью минут сорок, они перебрали и перещупали все, что там было, и отобрали пару ваз, три изящных арабских кофейника с удлиненными горлышками и огромный персидский поднос, сплошь покрытый гравировкой. Китти спросила о цене, поставив условие, чтобы весь товар был начищен и доставлен в гостиницу. Кучка зевак у входа подошла ближе, а хозяин и переводчик оживленно заговорили между собой. Наконец переводчик повернулся к покупательницам и, вздыхая, сказал: — Его сердце совсем разбито. Расстаться с этими сокровищами! Подносу — он клянется Аллахом — триста лет. — А сколько надо заплатить, чтобы снова склеить разбитое сердце? — спросила Китти. — Только для вас, для вашей дочки, такой прекрасной, мистер Аким делал специально скидку. Берите все, тогда шестнадцать фунт стерлинг. — Это даром, — шепнула Китти спутнице. — Но если ты заплатишь, не торгуясь, — возмутилась Карен, — то испортишь ему настроение. — Надо немедленно брать и смываться, — ответила Китти шепотом. — За один этот таз в Штатах пришлось бы заплатить триста, а то и четыреста долларов. — Китти, пожалуйста! — взмолилась Карен. Она решительно выступила вперед, и улыбка мгновенно исчезла с лица Акима. — Девять фунтов, и ни гроша больше, — твердо заявила она. Переводчик передал контрпредложение хозяину. Мистер Аким изобразил оскорбление до глубины души и начал плакаться. Он не может, не имеет права, у него семья. Снова подвело его доброе сердце, только из-за него он назвал такую небольшую цену. Вещи, отобранные дамами, — настоящие антикварные ценности. Дамы это прекрасно знают. Он клянется своей честью, честью отца, бородой пророка. Тринадцать фунтов. — Двенадцать, но окончательно. Аким чуть не зарыдал. Это себе в убыток! Но что он может сделать, он всего-навсего нищий араб. Двенадцать с половиной. — По рукам. Едва сделка состоялась, все снова заулыбались — и в лавке, и у дверей. Стороны долго трясли друг другу руки, Аким цветисто благословлял женщин, а также их потомство до седьмого колена. Китти оставила Акиму адрес гостиницы и велела доставить тщательно вычищенные покупки в гостиницу, где с ним рассчитаются. Дав на чай переводчику и тупице-сыну, Китти и Карен вышли из лавки. Они шатались по блошиному базару и не переставали изумляться, как ухитряются вместить эти крошечные лавчонки столько товара, а заодно — столько грязи. Когда они дошли до угла, мужчина с внешностью сабры подошел к Карен, пошептался с ней на иврите и тут же скрылся. — Кто это? — Не знаю. Он по одежде определил, что я еврейка. Хотел знать, не англичанка ли ты. Я ему сказала, кто ты, и он посоветовал нам немедленно вернуться в Тель-Авив. Тут заваривается какая-то каша. Китти окинула взглядом улицу, но мужчины и след простыл. — Наверное, из маккавеев, — сказала Карен. — Тогда уходим. Китти успокоилась, только когда Яффа осталась позади. Они подошли к углу улицы Алленби и бульвара Ротшильда. Вдоль улицы шли ряды новых магазинов, а бульвар, нарядный и широкий, был застроен ультрасовременными трехэтажными домами и утопал в зелени. Здесь все так разительно отличалось от Яффы. Машины и автобусы шли сплошным потоком, пешеходы торопились, как во всех больших городах. — Просто дух захватывает! — сказала Карен. — Я ужасно рада, что поехала с тобой. Трудно даже представить, что все, кого видишь: шоферы, официанты, продавцы, — евреи. Они построили настоящий большой город. Еврейский город. Вряд ли ты понимаешь, что это значит — город, в котором все принадлежит евреям. Китти обиделась: — У нас в Америке живет много евреев, и они счастливы, как все настоящие американцы. — Да, но это все-таки не то, что еврейское государство. Необходимо знать, что на свете есть уголок, где ты нужен, местечко, которое принадлежит лично тебе. Китти порылась в сумке и достала клочок бумаги. — Вот адрес. Где бы это могло быть? Карен посмотрела на бумажку. — Через два квартала! Когда ты наконец научишься понимать иврит? — Боюсь, никогда, — ответила Китти, затем быстро добавила: — Вчера чуть не вывихнула себе челюсть, когда пыталась сказать несколько слов. Они нашли дом. Это оказался магазин готовой одежды. — Что нам здесь нужно? — спросила Карен. — Я собираюсь обновить твой гардероб. Это подарок от Сазерленда и от меня. Карен остановилась как вкопанная. — Я не могу, — сказала она. — Но почему, дорогая? — А чем плоха одежда, которая на мне? — Она хороша для Ган-Дафны… — Никакой другой мне не надо, — упорствовала Карен. Еще одна Иордана, подумала Китти. — Карен, не забывай: ты молодая девушка. Никаких принципов ты не предашь, если иной раз наденешь приличное платье. — А я горжусь тем, что… — Да будет тебе! — решительно оборвала ее Китти. — Ты с каждым днем все больше напоминаешь сабру. Когда ты куда-нибудь едешь со мной, пожалуйста, одевайся так, чтобы мы с Сазерлендом могли тобой гордиться. Китти рассердилась, в ее голосе послышалась непреклонность. Карен прикусила язык и пошла на попятную. Она покосилась на разодетые манекены в витрине и последний раз попыталась возразить: — Это нечестно по отношению к остальным девочкам. — А мы спрячем эти платья под винтовками, если тебе так хочется. Несколько минут спустя Карен уже вертелась перед зеркалом, как истая женщина, и была, честно говоря, рада, что Китти проявила настойчивость. Так приятно чувствовать на себе эти вещи и смотреться в зеркало! Когда она одевалась так нарядно? В Дании, пожалуй, но это было так давно! Китти тоже радовалась, видя, как Карен у нее на глазах превращается в изящную девушку. Затем они обошли всю улицу Алленби, заходили в магазины, покупая то одно, то другое пока наконец, нагруженные свертками, добрались до площади Мограби. Усталые, они присели к столику ближайшего кафе. Карен ела мороженое, не сводя широко раскрытых глаз с улицы и торопливых прохожих. — Это самый прекрасный день, сколько я себя помню. Как жаль, что с нами нет Дова и Ари. Какая она прелесть, подумала Китти. Она так добра, что всегда помнит о других. Карен задумалась, выковыривая из стаканчика остатки мороженого. — Я частенько думаю, что нам с тобой досталась пара кислых лимонов. — Нам с тобой? — Ну, как же… ты и Ари, я и Дов. — Я не знаю, откуда ты взяла, будто между мной и мистером Бен Канааном что-то есть. Ты глубоко ошибаешься. — Так почему же вчера ты чуть не свернула себе шею, осматривая каждый грузовик? Кого же ты там высматривала, если не Ари Бен Канаана? — рассмеялась Карен. Китти усмехнулась и отпила глоток кофе, чтобы скрыть смущение. Карен вытерла губы и пожала плечами: — Да хоть кого спроси, все знают, что ты к нему неравнодушна. Китти строго посмотрела на нее: — Послушай-ка, мисс Всезнайка… — Попробуй только отрицать. Я тогда возьму и закричу об этом во весь голос на иврите. Китти вскинула руки: — Сдаюсь. Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что женщине, которой перевалило за тридцать, тоже может нравиться мужчина. Да, Ари мне нравится, но это решительно ничего не значит. Я должна разочаровать твое романтическое воображение: ничего серьезного между нами нет. Карен смотрела на Китти, и ее взгляд говорил, что она не верит ни единому слову. Девушка вздохнула, придвинулась поближе, взяла Китти за руку, словно собиралась поделиться с ней Бог весть какой тайной, и серьезно сказала: — Ты очень нужна Ари, я это знаю. Китти похлопала Карен по руке и поправила локон, выбившийся у нее из-под ленты. — Хотела бы я снова быть шестнадцатилетней девочкой и чтобы все стало мне таким простым и ясным. Нет, милая, Ари Бен Канаан — супермен, которому никто не нужен и который полагается только на себя с того самого дня, когда отец сунул ему в руки воловий кнут. Его кровь состоит из малюсеньких частиц стали и льда, а сердце у него — обыкновенный насос вроде двигателя вон того автобуса. Ему неведомы простейшие человеческие чувства. Она замолчала, неподвижно глядя куда-то поверх головы Карен. — Но все-таки ты его любишь. — Да, — вздохнула Китти, — я его люблю, и то, что ты сказала, — правда. Нам с тобой досталась пара кислых лимонов. Ну, а теперь вернемся в гостиницу. Я хочу, чтобы ты успела переодеться и нарядиться как принцесса. У нас с Брюсом есть для тебя сюрприз. Когда Сазерленд явился на ужин, Карен действительно выглядела как принцесса. Сюрприз заключался в том, что они отправились в национальный театр «Габима» на «Лебединое озеро». Там играл оркестр Палестинской филармонии. Весь спектакль Карен просидела, наклонившись вперед, на краешке стула, не сводя глаз с балерины, плывущей по сцене. Божественная красота балета произвела на девушку потрясающее впечатление. Господи, как же это прекрасно! — думала она, уже почти забывшая, что на свете существует балет. Какое счастье, что у нее есть Китти! Сцена утопала в синем свете, гремел финал, отважный Зигфрид побеждал злого Ротбарта, а лебеди превращались в красавиц. Слезы радости текли по лицу девушки. Китти следила больше за Карен, чем за балетом. Она чувствовала, что разбудила в ее сердце что-то потаенное. Карен вспоминала, что на свете есть вещи не менее важные, чем зеленые поля Галилеи. Китти решила поддерживать это чувство в душе Карен во что бы то ни стало. Как бы евреи ни завладели ее сердцем, а все-таки оставалось и такое, на что их власть никогда не распространится. Завтра Карен увидится с отцом, и ее жизнь изменится. Китти многого добилась за этот день. Они вернулись в гостиницу поздно. Карен светилась от счастья. Рывком открыв тяжелую входную дверь, она, танцуя, прошла по вестибюлю. Английские офицеры у стойки изумленно подняли брови. Китти отправила ее наверх и велела готовиться ко сну, а сама подошла с Сазерлендом к бару, чтобы выпить по рюмке. — Вы уже сказали ей про отца? — Нет еще. — Хотите, я пойду с вами? — Нет, я лучше сама. — Хорошо. — Только неплохо будет, если вы потом придете. — Я буду здесь. Китти поднялась с табурета и поцеловала Сазерленда в щеку. — Спокойной ночи, Брюс. Карен все еще танцевала, когда в номер вошла Китти. — Помнишь Одетту в последней сцене? — спросила девушка. — Поздно уже, и ты устала, как негр на плантации. — Ах, какой чудесный день! — вздохнула Карен, опускаясь на постель. Китти прошла в ванную, переоделась на ночь. Она слышала, как Карен напевает мелодии балета. — Господи! — зашептала Китти. — За что же ей такое наказание? Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Потом она лежала в темноте с широко раскрытыми глазами. Вдруг Карен встала, подошла к кровати Китти, опустилась на колени и положила голову ей на грудь. — Я очень, очень тебя люблю, — прошептала она. — Родную мать, и то не могла бы любить больше. Китти отвернулась и погладила девушку по волосам. — Иди спать, — сказала она, сдерживая слезы. — Завтра будет утомительный день. Китти лежала без сна, курила сигарету за сигаретой, вставала, ходила по комнате. Каждый раз, когда она смотрела на спящую девушку, у нее сжималось сердце. Было далеко за полночь, а она все сидела у окна, прислушиваясь к шуму прибоя и глядя на Яффу, еле видную за поворотом. Лишь под утро Китти погрузилась в беспокойный сон. Она проснулась усталая, с тяжелым сердцем и синевой вокруг глаз. Попыталась начать тяжелый неизбежный разговор, но не могла решиться. Они молча завтракали на террасе. — А где генерал? — спросила Карен. — У него какие-то дела. Придет попозже. — Какие у нас планы на сегодня? — О, всякие. — Китти… это связано с моим отцом, верно? Китти опустила глаза. — Я все время догадывалась. — Я не собиралась тебя обманывать, дорогая. Я… — Что… расскажи мне все… Что с ним?.. — Он очень, очень болен. Карен стала кусать ногти, ее губы задрожали. — Я должна его видеть. — Девочка, он не узнает тебя. Карен выпрямилась и посмотрела в сторону моря. — Я так долго ждала этого дня. — Карен, не надо… — Каждую ночь с тех пор, как началась война, уже больше двух лет, я видела один и тот же сон. Лежу, бывало, в постели и стараюсь представить, что мы с ним встретились. Я знала совершенно точно, как он выглядит, что мы скажем друг другу. В лагерях и все эти месяцы на Кипре я каждую ночь видела это… отец и я. Понимаешь? Я все время знала, что он жив и что мы с ним увидимся. — Карен, подожди! Все будет совсем не так, как в твоем сне. Девушка задрожала, ее ладони взмокли. Она вскочила: — Веди меня к нему! Китти крепко стиснула ее руку: — Ты должна приготовиться к ужасному. — Пожалуйста, Китти… пойдем. — Знай, что бы ни случилось, что бы тебе ни пришлось там увидеть, я с тобой. Я буду с тобой, Карен. Помни! — Я буду помнить. И вот Карен и Китти сидят перед доктором. — Вашего отца пытали в гестапо, — сказал он Карен. — В начале войны они хотели заставить его работать на них и прибегали к самым жестоким мерам. И все же им пришлось отказаться от своего плана. Он просто не мог работать на фашистов, хотя и подвергал этим вашу мать и братьев смертельной опасности. — Я вспоминаю, — сказала Карен. — Как-то вдруг не стало писем. Я все приставала к Ааге, не случилось ли что с родными. — Его отправили в Терезиенштадт, это в Чехословакии, а мать и братья… — О них мне все известно. — Его отправили в Терезиенштадт в надежде, что он передумает. Только после войны ваш отец узнал, что случилось с женой и сыновьями. Его мучила совесть, он винил себя в том, что задержался в Германии, из-за чего ваша мать и братья попали в западню. Когда он узнал про их судьбу, его ум помрачился. — Но ведь он поправится? Доктор посмотрел на Китти. — У него депрессия, крайняя меланхолия. — А что это означает? — Карен, твой отец вряд ли поправится. — Я вам не верю! — закричала девушка. — Я хочу видеть его. — Вы его помните? — Очень мало. — Сохраните лучше о нем воспоминание, какое у вас есть, не советую смотреть на него теперь. — Она должна его увидеть, доктор, во что бы то ни стало, — сказала Китти. Доктор повел их вниз по коридору и остановился перед дверью. Сопровождавшая их сестра отомкнула замок. Доктор оставил дверь открытой. Карен вошла в помещение, напоминающее келью. В комнате стояли стул, этажерка и кровать. Она оглянулась вокруг и застыла на месте. Кто-то сидел в углу на полу, босой и непричесанный, прислонившись спиной к стене, обхватив руками колени и тупо глядя на стену. Китти шагнула к этому человеку. Он был небрит, лицо в рубцах. Внезапно Карен почувствовала облегчение. Это недоразумение, подумала она. Какой-то посторонний несчастный человек. Это не отец. Он просто не может им быть. Ошибка! Она с трудом подавила желание выскочить вон и закричать: неужели вы не видите, как ошибаетесь, это недоразумение! В углу сидит не Иоганн Клемент, не ее отец. Отец живет где-то в другом месте и ждет встречи с ней. Карен остановилась перед больным, пристально посмотрела в его потухшие глаза. Она почти ничего не помнила, но это был не тот человек, о встрече с которым она мечтала. Там был камин и запах трубочного табака. Там был большой добродушный бульдог, которого звали Максимилиан. В комнате рядом плакал ребенок. «Мириам, сходи посмотри, что с Гансом. Я читаю девочке сказку, а он мешает». Карен Хансен-Клемент опустилась на колени перед неподвижным калекой. В доме бабушки в Бонне пахло свежеиспеченным пирожным. Она всегда пекла его, готовясь встречать родных в воскресенье. Несчастный продолжал смотреть на стену, словно был один в комнате. «Ты только посмотри, какие смешные обезьяны! Кёльнский зоопарк лучший в мире. Когда же снова карнавал?» Она пристально разглядывала его от босых ног до рубцов на лбу. Ничего… ничего похожего. «Жидовка! Жидовка!» — это орет ей вслед толпа, и она с разбитым в кровь лицом бежит домой. «Будет, Карен, не плачь! Папа не даст тебя в обиду». Карен дотронулась до его щеки. — Папочка? — сказала она. Человек не шевельнулся, даже не заметил ее. Притихшие дети в поезде; говорят, что их везут в Данию, но ей безразлично — очень устала. «До свидания, папочка. Возьми мою куклу, она будет смотреть за тобой». Она стоит в тамбуре, не сводя глаз с отца, а он становится все меньше. — Папочка! — закричала Карен. — Это я, Карен, твоя дочь. Я уже большая, папочка. Неужели ты меня не помнишь? Врач крепко держал Китти, которая стояла в дверях, дрожа всем телом. — Пустите меня! Я ей помогу, — умоляла Китти. — Оставьте ее, — ответил врач. А Карен наконец вспомнила. — Да, да! Это мой отец! Это мой папа. Папочка! — рыдала она, обнимая его за шею. — Пожалуйста, скажи мне что-нибудь. Поговори со мной! Я умоляю! Человек, который когда-то был Иоганном Клементом, заморгал глазами. На лице появилось выражение любопытства — он почувствовал, что его обнимают. Какой-то проблеск появился в его глазах, словно в нем кто-то пытался пробить окружающий мрак, — но лишь на мгновение, потом взгляд снова потух. — Папа! — закричала Карен. — Папочка! Только эхо оттолкнулось от стен пустой комнаты. Сильные руки врача оторвали Карен от отца. Ее осторожно вывели из комнаты, дверь снова заперли, и она навсегда рассталась с Иоганном Клементом. Девушка разрыдалась в объятиях Китти. — Он меня даже не узнал. Боже, Боже… да что же это такое? Почему он меня не узнал? Боже, ответь… ответь! — Все хорошо, дитя мое, теперь все хорошо. Китти с тобой. — Не оставляй меня, Китти, никогда не оставляй! — Нет-нет, деточка… Китти никогда тебя не оставит, никогда!
|