Развитие печати в Австрии

«Истинную историю страны можно найти в ее прессе», – говорит в одном месте Маколей. Если знаменитый английский писатель имел в виду этим сказать только то, что пресса, отражающая, словно фотографический аппарат, весь день жизни страны, является наиболее удобным пособием для ознакомления с бытом, нравами, идеями и взглядами, господствовавшими в данной стране в известный исторический момент, то можно это изречение понимать и в другом еще смысле: а именно в том, что истинную историю страны можно узнать по истории ее прессы, по тем тенденциям, которые в каждый данный момент проникали законодательство о печати, и отношению к ней со стороны тех, от которых зависела ее судьба.

Все главные этапы в эволюции политической мысли, в расширении понимания задач политического управления, все приливы и отливы в процессе медленного завоевания обществом права участвовать в руководительстве своею собственною судьбою, права, которое в течение столетий узурпировалось нередко отдельными лицами или группами общества, – все эти скачки взад и вперед, которыми ознаменовался этот долгий процесс, отражались раньше всего и чувствительнее всего на печати, которая оказывалась в этом отношении удивительно чутким барометром, отмечавшим даже едва заметные колебания в давлении общественной атмосферы.

Печать, по самой природе своей являвшаяся всегда рупором, в который говорило общество, и, подобно рупору, передававшая этот «глас народа» более сильным резонансом, становилась то предметом жесточайших, беспощадных гонений, то объектом ухаживаний и поощрений. Ее то боялись (сам Наполеон, знавший, как известно, толк в военном деле, выразился: четыре враждебные газеты могут нанести более чувствительный урон, чем 100000 солдат в открытом поле), то считали желанным союзником (тому же Наполеону приписывается сделавшаяся ходячею фраза о печати, как о «великой державе»: известно во всяком случае, что по поводу возникновения газеты «Der Rheinische Mercur» он выразил надежду, что она будет пятою в «союзе держав»), то считали в высшей степени вредным и ненужным элементом. И должно было пройти много десятилетий со времени появления печати, раньше чем к ней установилось более ровное отношение, раньше чем за ней признаны были права на существование и в ней увидели то, что она есть, т.е. огромный «учительский организм», читающий миллионам лекции по всем отраслям знания, приобщающий эти миллионы к источникам мысли, занимающийся их гражданским и политическим развитием. Лишь постепенно в прессе начинают видеть важное и необходимое дополнение к тому элементарному образованию, дать которое своему населению европейские государства сочли своей важнейшей обязанностью; начинают понимать, что сотни миллионов, затрачиваемые на это элементарное образование, могли бы считаться непроизводительным расходом, если бы только этой простой грамотностью и ограничивалось воспитание населения, если бы на нее нельзя было смотреть только как на основу, получающую свое дополнение и развитие в возможности приобщить это грамотное население к прибретениям культуры, к завоеваниям человеческой мысли, о которых это население может узнавать главным образом из газет, говорящих с ним о народном хозяйстве, о нормах права, об истории, искусстве, этнографии, успехах естествознания, промышленности, финансах, отвлеченном знании и т.д.

В этом смысле пресса – самый обширный народный университет, могуче содействующий целям самообразования. И именно эта сторона деятельности прессы заставила, вероятно, философа Шлэцера сказать: «Газеты – с чувством глубокого почтения произношу это слово – газеты это есть одно из тех великих культурных средств, благодаря которым мы, европейцы, сделались европейцами».

Потребовалось, однако, много времени, много жертв и терзаний, раньше чем эта мысль, высказанная еще в самом начале прошлого столетия (в 1804 г.), сделалась достоянием общества и тех, которые распоряжались судьбою прессы.

Еще долго после этого прессу продолжали держать в «черном теле», то несколько ослабляя, то еще туже затягивая узду, в которой ее держали, то, позволяя ей гореть ярким светом, то, задувая этот светоч.

В этой атмосфере неуверенности и неожиданностей, строгих кар и насильственных воздействий и пришлось развиваться прессе во всех европейских странах, из коих одни раньше, другие позже усвоили себе истину, высказанную Шлэцером; одни имели мужество, признав эту истину, руководиться ею даже тогда, когда истины, высказываемые прессой, оказывались горькими, другие, не смея отрицать истину шлэцеровского положения, все-таки спешили зажимать ей в подобных случаях рот, предпочитая тьме «низких истин» «нас возвышающий обман».

Положение прессы, отношение законодательства к ней и ее развитие могут, поэтому считаться одним из наиболее безошибочных критериев для определения духовного роста данной страны и ее места среди остальных культурных стран.

С этой точки зрения различные фазисы жизни австрийской прессы и история ее развития представляют много знаменательного и интересного не только для истории прессы, но и для истории Австрии.

Именно в гордой монархии Габсбургов[1], игравшей в течение веков роль самого сильного государственного организма в Европе, появляются первые зачатки сначала непериодической, а потом и периодической печати – в форме «Neue Zeitungen», «Ordinari Zeitungen», «Posttä gliche Mercurius», «Ordentliche Zeitungen aus Wien», «Reichsblä tte», «Wiener Blatte» и т.п. В этом смысле для истории европейской печати вообще не лишено интереса указание на то, что первая привилегия на издание газеты была дана именно в Вене. До недавнего еще времени этой первой газетной привилегией считалась та, которая была выдана в 1603 г. в Антверпене издателю книг Абрагаму Вангелену. Но, как оказывается, еще в 1510 г., т.е. за 63 года до того, такая же привилегия «опубликовывания всех новостей, касающихся империи», была дана в Вене книгопечатнику Гансу Зингринеру.

Точно так же и выходящая периодически газета появляется в монархии Габсбургов раньше, чем в Антверпене. Последний получил свою первую периодическую газету в 1621 г., а еще за 6 лет до того в Вене начали выходить «Ordinari Zeitungen».

Любопытно еще отметить, что вообще старейшая из найденных до сих пор газет, составленная в стихах и носившая название «Hofmä r aus dem Niederland» (в этой «Zeitung», относящейся к 1488 г., рассказаны были приключения захваченного в плен в Брюгге короля Макса I), вышла из печатни Гана Винтербургера в Вене. Следующие две старейшие газеты появились: одна («L'Entré e du roy nostre sire à Romme») в 1492 г. во Франции, другая («Bedenknus kaiserlicher Majestä t», описывающая похороны императора Фридриха III) в 1493 г. в Вене. Если Германия, ссылаясь на появившуюся в 1709 г. в Страсбурге старейшую периодическую газету на немецком языке («Relation alle Fü rnemmen und gedenckwü rdigen Historien»), и может оспаривать у Австрии честь обладания первой периодической газетой, то, во всяком случае, несомненно, что главный толчок для своего развития пресса получила не в Германии, а в Австрии, где можно отметить первые проблески действительного нарождения периодической печати.

Уже в 1615 г. (этот год считается годом рождения австрийской прессы) венскому печатнику Грегору Гельбгару, а вслед за ним в том же году и Матиасу Формике дана привилегия «печатать прибывающие еженедельно ordinä ri und extra ordinari Zeitungen»[2], а в 20-х годах XVII столетия мы видим уже в Вене сразу три периодических органа: «Ordentliche Postzeitungen aus Wien», издававшиеся придворным почтовым ведомством в виде еженедельной газеты и содержавшие сведения о событиях в Вене и Австрии; «Ordinari Zeitungen», появлявшиеся также еженедельно размером в пол-листа и содержавшие исключительно иностранные известия, и «Ordentliche Zeitungen aus Wien», приносившие также еженедельно главным образом придворные известия.

И самый факт появления этих газет именно в Вене, да и характер этих первых периодических газет вполне объясняются той ролью, которую тогда играла в политической жизни Европы Вена, бывшая самой блестящей европейской столицей, местом частых съездов коронованных особ и европейской аристократии, решавших здесь судьбы Европы, городом с богатым бюргерством, стоявшим близко к общественным событиям того времени.

Но это блестящее (для того времени) начало мало соответствовало дальнейшему развитию печати в Австрии, где более чем в других странах, ощущалось отсутствие главного условия, необходимого для такого развития: почвы для самодеятельности и самостоятельности.

Австрийская печать, как в самом начале своего появления, так и много времени спустя, была насаждением придворного ведомства и официальных сфер, которые считали поэтому себя вправе распоряжаться этим своим детищем по своему усмотрению, то баловали ее и поощряли привилегиями, то сурово наказывали. Газете свыше предначертано было, о чем писать и как писать, чего касаться и чего не касаться. Независимых от этих придворных влияний проявлений жизни Австрия того времени и совсем не знала: ни тех начатков парламентаризма, которые были живы в некоторых других странах, ни начатков городского самоуправления, ни публичных заседаний земских чинов, ни гласного суда. И подобно тому, как австрийское население вообще приучено было во всем полагаться на милость и гнев высшего начальства и жить под постоянной опекой, так и печать австрийская с самого начала своего существования приучилась «кормиться из рук» своих благодетелей. Грозы, разразившиеся над ней в виде немилости благодетелей и цензурных кар, были для нее, поэтому тем страшнее и способны были совершенно заглушить ее слабый голос. Но поэтому же и в те благоприятные для печати промежутки, когда начальство по тем или иным соображениям к ней «благоволило», не могла появиться сознательная, сильная печать, у которой хватило бы силы устоять перед набегавшей через некоторое время бурей.

В течение долгого времени в Австрии существовала, поэтому только та печать, которую взрастило правительство, проявлявшее особые заботы об этом в начале XVIII в.

Газетным предпринимателям тогда делались весьма щедрые посулы, и в 1703 г. фирма Гелена в Вене начинает издавать газету: «Posttä glicher Mercurius», выходивший правильно применительно к «почтовым дням», которых тогда было два в неделю, вследствие чего и газета выходила два раза в неделю.

В том же году владелец придворной типографии Шенветтер начинает издавать газету «Wienerischer Diarium», которая в 1724 г. получает характер официального органа и переименовывается в 1789 г. в «Wiener Zeitung», под каковым названием она существует до сих пор в качестве официального органа венского правительства.

Правительством же основаны и многие провинциальные органы, как «Linzer Zeitung», «Innsbrucker Zeitung», «Laibacher Zeitung», «Prager Zeitung», «Osservatore Triestino», «Grazer Zeitung» и др.

Но, само собой разумеется, что этими официальными органами, в которых проводились только взгляды и желания правительства, далеко не все круги общества могли удовлетвориться. На подмогу им поэтому появились уже довольно скоро главным образом «рукописные газеты», получившие довольно сильное развитие. Но еще более сильное развитие получили журналы, которые могли выбирать менее опасные в цензурном отношении формы для проведения в общество взглядов и понятий, считавшихся вредными с точки зрения политической и еще более духовной цензуры того времени.

Уже в 1727 г. начинает издаваться журнал «Das Merkwü rdige Wien», введший в круг обсуждения «достопримечательностей» самые разнообразные стороны жизни и пропагандировавший в этих обсуждениях философские взгляды современников и научные выводы того времени.

Эту же цель преследовали журналы: «Wienerische gelehrte Nachrichten», «Oesterreichischer gelehrte Anzeiger», издававшийся Франк-масонской ложею журнал «Работы в области физики». Особенно большие услуги в этом направлении оказала «Realzeitung der Wissenschaften, Kü nste und Commerzien», которая помещала на своих столбцах работы выдающихся ученых по всем областям знания и практической жизни.

В более популярной форме преследовали ту же цель распространения просвещенных взглядов и здравых понятий различные беллетристические журналы, как «Spectator» (в 1752 г.), «Der Mann ohne Vorurtheil», «Die Welt» и другие, в которых выдающийся публицист того времени, Зонненфельз, уже повел борьбу против привилегий аристократии, против отношений феодалов к закрепощенному крестьянству, против цеховых стеснений; в этих еженедельниках уже начали раздаваться требования освобождения крестьян, в них же популяризировались новые взгляды на искусство, мораль, общественные отношения. Но если и эти периодические издания, не касавшиеся самых жгучих вопросов, оказывались в конфликтах с цензурой, то для газет, которые желали бы касаться интересовавших многих политических вопросов, совсем не было места в это время. Ответ на эти запросы можно было найти, как уже упомянуто, только в «рукописных газетах», которые имели достаточно широкий круг читателей и продолжали существовать, несмотря на строгие наказания, постигавшие издателей этих газет, и высокие награды, которые обещаны были «вместе с сокрытием имен» доносчикам, наводившим администрацию на след этих газет.

Существование этого суррогата политической печати, знаменующее на самом деле отсутствие действительной политической печати, было все, в чем могла проявиться политическая мысль.

Так продолжалось до наступления эпохи «просвещенного абсолютизма», явившегося новой эрой и для прессы. В 1781 г. появился знаменитый патент о цензуре императора Иосифа II[3], некоторые узаконения которого, относящиеся к первому периоду его царствования и впоследствии отмененные, и теперь еще являются лишь pia desideria[4] для австрийской печати.

«Критики, если это только не грубые памфлеты, не могут быть запрещаемы, кого бы они ни касались, начиная с главы государства и кончая последним подданным, ибо всякий, желающий знать правду, может только радоваться, узнавая ее этим путем», – говорилось в этом патенте. «Целые сочинения и периодические издания не могут быть запрещаемы из-за отдельных признаваемых неудобными мест». «...Газеты... должны подвергаться советом только краткому просмотру и снабжаться разрешением на печатание».

Конфискация газеты подлежала обжалованию, и если конфискация газеты признавалась высшей инстанцией недостаточно обоснованной, то цензор, распорядившийся конфисковать газету, присуждался к возмещению убытков, нанесенных этой конфискацией издателю.

Прежние цензурные комитеты в отдельных областях были уничтожены, и дела о цензуре (книг по преимуществу) подчинены центральным учреждениям, получившим точные инструкции относительно пределов принадлежащей им власти.

Через 6 лет новым декретом разрешено печатать книги без предварительной цензуры и признано право свободного распространения произведений печати; право, впоследствии отмененное вместе с другими правами и до сих пор не восстановленное, несмотря на все домогательства австрийской печати.

Результат этих веяний не заставил себя долго ждать. Уже в 1782 г. появляется в Вене первая ежедневная газета («Auszug Aller Europä ischen Zeitungen»); в 1786 r. две таких газеты, из коих одна, выходившая даже два раза ежедневно («Wiener Frü h- und Abend-Blatt»), обещает ежедневно давать извлечения из 22 главных европейских газет того времени, издававшихся уже во Франкфурте, Аугсбурге и других городах.

Не менее 90 газет было основано в течение 9 лет после появления этого знаменитого патента в Австрии, в которой вдруг появилось 50 политических газет и множество журналов и газет без политической окраски.

Но эта «эра ликований» продолжалась недолго. Из Франции начали доноситься известия, заставившие насторожиться остальные европейские правительства. Право «свободной критики», в которой императорский рескрипт 1781 г. видел еще такое ценное пособие для общественного развития, начинает казаться чрезвычайно опасным оружием, которое необходимо изъять из рук, пользовавшихся им. Это право начинает постепенно ограничиваться, причем правительство ссылается на злоупотребление печатным словом. Некоторая доля справедливости была, нужно сознаться, в этих ссылках, так как внезапно освобожденная от оков австрийская печать, может быть, и не умела правильно пользоваться ею в первый момент.

Во всяком случае верно, что привычная ходить «на помочах» австрийская печать оказалась не совсем способной двигаться самостоятельно на первых порах и не создала ничего крупного, породив в то же время множество эфемерных и легкомысленных изданий.

Однако на основании этого опыта трудно было бы сказать что-нибудь определенное о жизнеспособности австрийской печати, так как продолжался этот опыт слишком недолго.

Уже в 1790 г. появляется императорский декрет, определяющий, что «все, способное нарушить покой, вызвать заблуждение, разъединение, раскол, ослабить чувство повиновения к монарху, вызвать менее ревностное отношение к гражданским и религиозным обязанностям, всякие книги и сочинения подобного содержания... должны быть скорее запрещаемы, чем разрешаемы. Сообразно с этими основными положениями должны быть впредь запрещаемы все сочинения, подвергающие критике или порицанию правительственные распоряжения... отнюдь не должны быть разрешаемы книги, непочтительно говорящие о церкви, ее служителях и религиозных учреждениях».

Декретом придворной канцелярии (1792 г.) вновь восстановлена цензура в ее прежних формах, после чего следует один за другим множество декретов, все более и более ограничивающих область вопросов, которых может касаться печать. К 1795 г. этих запретительных распоряжений накопилось так много, что правительство сочло нужным издать особый «Указатель запрещенного», который мог бы служить путеводной нитью в лабиринте запрещенных вопросов. Но запрещения продолжали и после этого сыпаться, как из рога изобилия.

Общий тон отношения к печати в то время лучше всего характеризуется мотивами, сопровождающими один из декретов того же императора Иосифа, который так недавно еще видел в печати возможность приходить в соприкосновение с правдой, которую нередко стараются скрыть. Мотивы эти приведены в декрете, повелевающем обложить газеты налогом в размере полу-крейцера на каждый экземпляр газеты, и гласят, что мера эта принимается для того, «чтобы поумерить писак (die Scribler), наплодивших со времени объявления свободы печати столько бессмыслиц и нелепого вздора...».

Ввиду такого отношения к печати все меры, способные нанести ей ущерб, считались теперь допустимыми, газетам не только запрещено было новым декретом в 1803 г. избегать даже упоминаний о правительственных действиях без особого на то разрешения или приглашения, но им старались нанести материальный ущерб; этой цели должно было служить запрещение владельцам кофеен держать газеты (кофейни уже в то время были в Вене главными читальнями), равно как и вышеупомянутый налог на газеты. Кроме того, частные газеты лишены были права печатать объявления.

Не трудно себе представить, как все эти меры отразились на и без того чахлой прессе того времени. Даже те немногие газеты, которые увидели свет в период применения «просвещенного абсолютизма», начали быстро хиреть. Только пара-другая степенных ежемесячников могли еще кое-как существовать.

Беспечальное житье вели исключительно издания и изданьица, ушедшие всецело в болтовню и сплетню на тему о театре, артистах и артистках, легко прохаживавшиеся насчет искусства и литературы. Эти газеты, развлекавшие и забавлявшие, главным же образом отвлекавшие внимание от общественной и политической жизни, были в особом фаворе, и лукавый, мрачный Меттерних[5] впоследствии на примере этих понижавших духовный уровень читателей изданий поучал своих коллег, германских министров, как нужно взяться за дело, чтобы умеючи держать население в стороне от насущных для него вопросов политической и общественной жизни.

С этим злом, корни которого нужно искать в этой умышленной деморализации населения, серьезной части австрийской прессы пришлось потом вести долгую борьбу, борьбу, которая до сих пор еще не увенчалась успехом, так как нездоровое любопытство, стремление разнюхивать тайны закулисной жизни, будуаров и альковов, и интересоваться только этим, сделались второй натурой австрийцев, характер которых систематически растлевала нездоровая, деморализованная пресса эпохи «гонений на печать».

Роль общественно-политических газет исполняли в течение всего этого времени официальные органы Вены и главных областных городов (род казенных «губернских ведомостей»), которые старались искупить скуку своего содержания и привлекать к себе читателей, недоверие которых к казенной лирике и официальному пафосу ни для кого не было тайной, неофициальными литературными прибавлениями, которые являлись самой интересной частью этих газет и сделались даже любимым чтением для многих.

Политическое любопытство населения опять должны были удовлетворять рукописные газеты.

Лишь жестокий разгром при Ваграме[6], заставивший правительство искать сближения и более тесного общения с народом, вызвал снова благоволение к загнанной и поруганной прессе, в которой опять увидели незаменимого посредника между правительством и народом.

В истории австрийской печати 1810 год отмечен поэтому весьма лестным для прессы рескриптом.

«Ни один луч света, откуда бы он ни исходил, – говорится в этом декрете, – не должен впредь оставаться незамеченным в монархии; сочинения (на этот раз говорится уже о Schriften, а не о Scribler'ax[7]), занимающиеся вопросами государственного управления вообще, равно как и отдельными отраслями его, вскрывающие ошибки и неудачи, указывающие улучшения и намечающие пути для достижения государством выгод, освещающие события прошлого, не должны быть запрещаемы «без достаточного на то основания», даже если основные взгляды и мнения автора не совпадают с взглядами и мнениями администрации».

«Без достаточных на то оснований». Это один из тех коварных оборотов, которыми уснащаются почти всегда самые лучшие австрийские законопроекты и которыми сводится «на нет» все прекраснодушие, вложенное в эти благие намерения.

И в данном случае оговорка «без достаточных на то оснований» открывала широкие двери административному произволу, тем более что вслед за этим благолепным декретом, всенародно опубликованным, полетели негласные предписания в соответствующие учреждения с напоминаниями о необходимости зорко следить за печатью.

Но как бы то ни было, печать могла все-таки легче вздохнуть.

Оставить прессу без опеки правительство и теперь не думало; оно, наоборот, имело в виду воспользоваться печатью для оказывания давления на общественное мнение. Но оно сознавало уже, что для этого необходимо, чтобы печать имела, по крайней мере, вид свободной и независимой, так как в противном случае население будет относиться к ней с вполне понятным недоверием.

И тот же самый Меттерних, который относился с величайшим презрением к общественному мнению и его выразителю, прессе, старается теперь создать с виду независимый, на самом же деле инспирируемый правительством, орган.

Дело это Меттерних поручает своему фактотуму, известному тогда публицисту фон Генцу, который был правой рукой Меттерниха, составлял для него его знаменитые exposé s и памятные записки европейским кабинетам и т.п. При содействии фон Генца и основывается в 1810 г. газета «Oesterreichischer Beobachter», первая в Вене в настоящем смысле слова крупная политическая газета под редакторством Фридриха Шлегеля, имевшего своими сотрудниками известных ученых и писателей.

Около этого времени возникают в Вене и другие газетные предприятия; даже в провинции публицистика делает первые серьезные шаги.

Мы уже говорили, что очень долгое время провинции пришлось довольствоваться почти исключительно официальными органами, основанными правительством в столицах разных областей. Нужно еще указать на те особенности этой провинциальной прессы, которые были вызваны исключительными условиями Австрии, в состав которой вошло несколько народностей, т.е. на национальный характер этой провинциальной прессы.

В Праге, где уже в начале XVI в. появлялись всевозможные непериодические «Neue Zeitungen» и «Relationen» на немецком языке, мы видим в XVII в. чешскую газету «Prañ ké PoÓ tovské Noviny», издававшуюся в 50-х годах этого века (первые следы этой газеты затерялись) на основании специальной привилегии, выданной Седльчанскому и перешедшей потом к фон Доброславину. Другой старейшей пражской газетой считается немецкая «Prager Zeitung», первые номера которой относятся к 1744 г., когда она называлась еще «Prager Postzeitung» (предполагают, что газета эта начала издаваться значительно раньше вместе с вышеупомянутой чешской).

Лишь в 1789 г. появляется вторая газета на чешском языке под названием «Wlastenské Noviny». Из заметных газет на чешском языке (до 1848 г.) следует еще указать на издававшиеся в Вене Громадкою «Widenské Noviny» и «Prañ ké Posel» в Праге.

Более сильное развитие получила итальянская печать; язык этот пользовался фавором при дворе и в высшей аристократии, и среди первых венских газет мы видим уже итальянскую газету «II corriere ordinaro», начавшую выходить в 1671 г. (два раза в неделю). Впоследствии в Вене же издавалась «Foglietto di Vienna».

Из издававшихся на польском языке газет (до 1848 г.) можно отметить «Goniec Krakowski» и «Kurjer Krakowski», равно как и издававшийся во Львове портным Кульчицким «Dziennik m\d paryskiech», который умел под этим невинным флагом говорить не только о литературных, но о политических злобах дня.

На русинском языке до 1848 г. никаких политических газет не было.

Зато в Вене издавалось несколько газет на сербском («Novine Srbske») и на греческом языках, отстаивающих национальные интересы этих народностей.

Эти зародыши публицистики, которые, может быть, оказались бы в состоянии пустить глубокие корни и дать всходы, не получили, однако, дальнейшего развития.

Успокоившись после разгрома 1810 г., правительство опять начало зажимать рот печати и всячески донимать ее. Налог на газеты (штемпель) был поднят до 1, 2 и 3 крейцеров с каждого экземпляра газеты; запрещениям не было конца. Кое-как могли еще существовать литературные и профессиональные журналы, не касавшиеся прямо политических тем, но говорившие на эти темы «эзоповским языком» и этим не дававшие окончательно заглохнуть интересу к вопросам общественности.

Вольготно жилось в это время только таким изданиям, как «Theater-Zeitung» Бейерле и «Humorist» Сафира, пошлым и бесцеремонным, потакавшим низменным вожделениям улицы. Политическим газетам пришлось совершенно почти исчезнуть с австрийского горизонта. В 1829 г. Австрия могла уже иметь около 50 политических газет, расходившихся в количестве 31/2 миллиона экземпляров ежегодно, согласно официальным данным (не считая официальных органов).

Через 50 лет, в 1897 г., в Австрии было, благодаря заботливым попечениям цензуры, всего только 79 периодических изданий, из коих лишь 19 политических, да и из этих 19 политических органов 12 были официальными органами, как утверждает историк австрийской печати Е. Ценкер. По другим же указаниям (Винклер), все эти 19 политических органов носили официальный характер, и разве только два из них – «Oesterreichischer Beobachter» и «Journal des oesterreichischen Lloyd» в Триесте, замаскировавши свою зависимость от правительства, могли казаться независимыми органами.

В этом немощном и изуродованном виде австрийская печать доплелась до 1848 г., давшего Австрии вместе с новыми устоями политической и общественной жизни и новую печать.

«Если бы мы писали наши анналы фигурными изображениями, – говорит автор одного очерка, посвященного австрийской прессе, Г. Рихтер, – то иллюстрацией к положению домартовской прессы в Австрии могла бы служить фигура журналиста, брошенного со скованными руками и ногами в каземат крепости».

«Венская журналистика домартовского периода и та же журналистика в 1848 году – вещи столь же различные, сколь механическая игрушка и орган с сотнями шумящих и играющих валиков, сколь искусственно запруженный мельничный пруд и дикий горный поток», – говорит Ценкер.

А в другом месте этот же писатель замечает: «Если под прессой понимать не просто лист бумаги с напечатанными известиями, а орган общественного мнения, как мы привыкли понимать, то действительно датой рождения австрийской прессы должно считать, несмотря на ее древнее прошлое, всего только март 1848 года».

С этим мнением вполне согласны и все другие историки австрийской прессы (Winckler, Helfen и другие), ведущие летопись современной печати в Австрии от 1848 г., несмотря даже на то, что свобода, дарованная печати в 1848 г., еще в том же году была и отменена.

Но, подобно тому, как и весь государственный строй Австрии, несмотря на все вспышки реакции после 1848 г., вспышки, иногда горевшие очень долго зловещим светом, не мог уже вернуться к до-мартовскому режиму, а продолжал развиваться в направлении, данном толчком 1848 г., так и печать австрийская, несмотря на все невзгоды, которые ей пришлось испытать после 1848 г., не могла уже быть окончательно стерта с лица земли, и поваленная наземь сегодня, поднималась с удвоенной силой завтра.

Уже задолго до бурных событий 1848 г. в Австрии поднимался громкий ропот по поводу стеснений печати, лишавших возможности гласно и всесторонне обсуждать выдвинутые жизнью на очередь вопросы. Среди всех классов общества, в том числе и среди высшей аристократии, было немало лиц, предостерегавших правительство и напоминавших ему, что именно в автократической стране печать является наиболее удобным мостом для сношений между правительством и населением; что гонения на печать именно и вызывают широкое распространение запрещенной литературы; что идеи и программы, пропагандируемые этими запрещенными изданиями, остаются без возражений со стороны людей, практически участвующих в общественной жизни; что поэтому в интересах же государственного порядка необходимо допустить свободное обсуждение общественных вопросов.

Но правительство, напуганное событиями во Франции, не хотело слышать ни о каких реформах, видело даже в самых умеренных, с необходимостью вытекавших из окружающих условий требованиях реформ предтечу революции. Официальным органам поручено было освещать европейские события таким образом, чтобы для всякого ясно было, какое счастье быть австрийским подданным и не знать бурь, пронесшихся над другими странами.

И официозы так усердствовали в этом направлении, что правительство само начинало верить в эти фальсифицированные реляции, неизменно гласившие, что в Австрии «все благополучно». Зато те, которые понимали и чувствовали, что далеко не «все благополучно», тем настойчивее домогались предоставления печати права освещать общественные явления не только с этой односторонней точки зрения. И чем более свирепствовал Меттерних, душивший всякое проявление свободной мысли внутри самой Австрии и окруживший ее кордоном, за который не пропускались ни Берне, ни Гейне, ни Гервег, ни издававшаяся в то время в Германии «всемирная история» или «энциклопедический словарь», тем громче становилось требование: свобода печати! Это требование повторяется в целом ряде петиций, обращенных к монарху; в резолюциях, принимавшихся в различных областных сеймах; оно выставляется, как первое и главное, в день 13 марта, которым начинается движение 1848 г. в Австрии.

Уже в 1845 г. группа венских журналистов обращается к императору с петицией в этом смысле, под которой подписались 29 известных писателей, в том числе такие представители высшей аристократии, как граф Ауерсперг, князь Шварценберг, граф Коллоредо, которых трудно было заподозрить в увлечении крайними идеалами.

В 1847 г. с подобной же петицией обращаются «земские чины» Богемии, указывающие, что «свободное, серьезное и достойное обсуждение всех вопросов внутренней жизни страны... несомненно становится все более настоятельной необходимостью; несомненно также, что это – единственный и самый верный путь для того, чтобы приучить население к ясному и самостоятельному суждению, которое вместе с доверием, поселяемым таким порядком вещей, составит самый сильный оплот против неосновательной и клеветнической критики».

Такие же резолюции принимает и нижнеавстрийский сейм «земских чинов».

В ответ на все эти петиции устанавливается декретом от 14 января 1848 г. новый закон о цензуре, коим учреждается обер-дирекция цензуры и верховная цензорская коллегия. Эта последняя, в которую входят представители высшей администрации (по ведомству полиции, министерства двора и министерства юстиции), облекается полномочиями высшей инстанции, разбирающей жалобы на постановления низшей инстанции.

Но даже эта ничтожная уступка сейчас же ограничивается дополнительными постановлениями, в силу которых не принимаются во внимание такие жалобы, которые касаются 1) статей, предназначенных для журналов, ежедневных газет и летучих листков не чисто научного характера, 2) или отдельных мест и выражений, не пропущенных цензурой, 3) или когда не представлено достаточно веских доводов в пользу желательности опубликования запрещенного.

Немногие, как из этого видно, могли воспользоваться этой милостью законодателя. Вслед за опубликованием этого закона, венские книгоиздатели и обращаются поэтому немедленно к императору с новой петицией, на этот раз составленной в форме: «Отче наш». К этой петиции снова присоединяются венские журналисты и писатели.

6 марта того же года с петицией, в которой на первом плане выставлено требование свободы печати, обращается к «земским чинам» венский «ремесленный ферейн»; 11 марта подают «земским чинам» подобного же рода массовую петицию венские бюргеры, покрывшие эту петицию множеством подписей; в этот же день петиция в этом смысле подается депутацией от имени студентов эрцгерцогу Людвигу.

Этот же вопрос решили поставить на очередь и созванные на 13 марта на обычную сессию в Вене «земские чины». Адрес этот составлен в самых глубоких верноподданнических выражениях и указывает на пример императора Иосифа II, который «разрешил открытое, свободное обсуждение всех, в том числе и государственных, отношений, откровенные заявления относительно им самим созданных учреждений, критику его законов, даже порицание его правительственной системы, так как признавал основной принцип, согласно которому вечная истина выходит победительницей из всякой борьбы, что доброе, несмотря даже на ядовитейшие нападки, не может быть надолго подавлено»... «Ваше величество! – продолжает адрес, – это более свободное развитие прессы не ослабило любви и привязанности австрийцев к вашему царствующему дому и к государству... Даже времена тяжелых испытаний и несчастий, постигших страну, не поколебали этой верности и преданности. Ваше величество! ваши австрийцы – верный, испытанный в верности народ, достойный вашей любви, достойный также вашего доверия. Тем болезненнее должны они ощущать, тем глубже должно их оскорблять, что они не вполне осчастливлены таким доверием. Мы, верноподданные «чины» вашего величества, из практики знающие желания вашего народа, знакомые с нуждами этого народа, среди которого мы живем, разделяющие его интересы, осмеливаемся откровенно повергнуть к стопам трона заявление, что в распоряжениях ваших правительственных органов относительно тщательного контроля над всяким проявлением деятельности, хотя бы касающимся содействия общеполезным учреждениям, в неослабном надзоре за их жизнью, в узких границах, отмежеванных свободе движения, и раньше всего в запрещении живого духовного общения посредством стеснительной цензурной системы, – в этом ваши подданные видят проявление недоверия, которому никогда не должно было бы быть места между вашим троном и сердцами вашего народа... Более высокая культура нашего времени сблизила отдельные сословия, которые раньше были отделены друг от друга, сделала богатых более чувствительными к нужде бедных, привела к тому, что место грубой силы начинает занимать власть разума, и все вопросы, разрешавшиеся раньше силой оружия, начинают получать мирное решение.

«Но способность к восприятию такого участливого отношения и укрепление этих чувств существенно зависят от возможности свободно пропагандировать их словом и печатью... Ваше величество! Мы не отрицаем, что при такой свободе возможны злоупотребления... Но предвечные законы природы необходимо таковы, что в самом зле скрыто и исцеление, что злое побеждается благим... Если при современном положении дел обсуждение общественных вопросов, возможное только в запрещенной прессе, сопровождается чрезмерными нападками, то это извращение, а не необходимое следствие свободы печати, извращение, возможное лишь тогда, когда разумная и умудренная опытом часть населения, истинные друзья отечества, лишены возможности принимать участие в борьбе словом и пером...

«Всемилостивейший император! Ваши верноподчиненные «чины» позволяют себе выразить откровенное заявление, заявление, основанное на опыте десятилетий, разделяемое государственными деятелями и писателями, спокойными учеными и непредубежденными бюргерами, – а именно, что цензурная система задерживает свободное развитие духовной деятельности, ограничивает проявление любви к отечеству, уничтожает возможность основательного обсуждения важнейших интересов; и к тому же эта система нисколько не приводит к намеченной цели, т.е. к устранению возможности злоупотреблений неблагонамеренной прессой... Ни одно государственное учреждение не лишено в такой мере возможности установить границы между законностью и произволом; ни одно не предоставлено в такой мере влиянию личных взглядов, ни одно не вынуждено так часто наносить ущерб благому, при всем желании устранять лишь злое, как институт цензуры; ни одно не осуждено на столь незначительный успех при преследовании своих целей, как именно цензура, несмотря на обширные меры, предоставленные в ее распоряжение. Ибо факт, что запрещенные сочинения всюду печатаются, всеми читаются и неудержимо распространяются... Давно уже дознано, что запрещение книг не оказывает морального давления на население, что нарушение этого запрещения совершается с совершенно спокойной совестью... Ваше величество! Трудности, возникающие при желании удержать цензурную систему или дать ей целесообразную организацию, увеличиваются с каждым моментом... Никогда не оказалось еще возможным сильное развитие умственной и духовной жизни там, где переменчивые влияния вызывают то более свободное, то более крутое натягивание поводьев, при помощи которых желают направлять печать... Окруженные странами, давно уже руководствующимися другими принципами, мы должны признать, что наша система цензуры не имеет более под собой почвы, что необходимо отказаться от предварительной цензуры печати и передать проступки последней ведению общего уголовного законодательства... Это не просто теоретические рассуждения. Могущественное островное королевство уже столетия не знает цензуры, и ни в одной стране верность и почтение к королю и уважение к закону не столь сильны, как в Великобритании... Большинство союзных германских государств давно уже отказалось от узкоограничительных мер против прессы, и нигде спокойствие не было нарушено, нигде любовь к монарху не была ослаблена, нигде не пострадал государственный кредит, не пострадало благосостояние народа...

«Да благоугодно будет вашему величеству присоединить к другим своим благотворным начинаниям и почтительнейше испрашиваемое нами сегодня... Оно откроет новый период духовной культуры нашего дорогого отечества...»

Адрес этот, в подлиннике значительно более пространный, должен был подвергнуться обсуждению «сословных представителей» 13 марта. Но события этого дня помешали совещанию добраться до этого пункта, ибо заседание было прервано ворвавшейся во двор здания, где заседали «сословные представители», толпой, которая громко излагала свои требования реформ, во главе требований стояло: «отмена цензуры», т.е. тот самый пункт, который значился в числе очередных этого дня заседания «сословных представителей»...

Последовали известные уже из истории события 13 и 14 марта, закончившиеся сделанным в этот день всенародно заявлением: «Его величество соблаговолили сделать постановление об отмене цензуры и об опубликовании в самом непродолжительном времени закона о печати». Радость по поводу этого манифеста была так велика, что на первых порах не обратили даже внимания на отсутствие в этом манифесте выражения «свобода печати».

Это слово было только на знамени, которым ликовавший народ украсил памятник императора Иосифа.

Чтобы успокоить ропот, поднявшийся, как только был замечен этот интересный пропуск, правительство на следующий день, 15 марта, опубликовало новый императорский патент, гласивший: «Нашим заявлением об отмене цензуры свобода печати гарантирована в той же мере, в какой она существует во всех странах, где признана свобода печати». Это опять-таки был не закон, которым можно было бы руководствоваться, а только указание на отсутствие закона. Правительство, по-видимому, рассчитывало, что при выработке законных норм для печати удастся свести «на нет» это составленное в общих выражениях обещание.

Действительно, уже 11 апреля, когда правительство полагало, что население достаточно успокоилось, появляются временные правила о печати, предписывающие такие формы применения принципа «свободы печати», при которых никаких следов «свободы» больше не оставалось.

Население ни за что не хотело признать этих правил; к министру внутренних дел снова была отправлена депутация с протестом против этих правил, и министр обещал, что правила эти, применяться не будут.

Правда, официально эти правила не были опубликованы административными учреждениями. Зато в официальной части официальной «Wiener Zeitung» было опубликовано распоряжение министра юстиции о порядке применения этих правил.

Теперь уже решительно никто не знал, где начинается и где кончается закон. Даже официальная «Wiener Zeitung» не знала, чего держаться; и, напечатав на своих столбцах мнение своего сотрудника, согласно которому «закон этот, раз опубликованный и не отмененный, должен считаться в силе», редакция этой газеты сопровождает это рассуждение замечанием: «При всем уважении к мнениям нашего сотрудника, мы, как журналисты, охотнее соглашаемся с неоднократно повторенным министром внутренних дел заявлением, что закон этот, как не опубликованный официально через административные органы, не имеет обязательной силы».

Со своей стороны, группа наиболее известных журналистов выпустила воззвание, в котором предлагала «вступить фактически во владение свободой печати», чтобы положить конец теоретическим спорам на эту тему.

Этот хаос, порожденный главным образом неискренним поведением правительства и его колебаниями, вызвал множество нежелательных явлений в жизни прессы этого периода, с которыми потом пришлось вступить в борьбу вышедшим, наконец, 18 мая того же года узаконениям о печати, введшим гласное судопроизводство с участием присяжных по делам о печати, отменявшим обязательный для издателей газеты залог, разрешившим свободную продажу газет и вообще проникнутым тем прогрессивным духом, которым отличались тогда законы о печати и в остальных европейских странах.

Новая эра, наступившая для печати, ознаменовалась раньше всего появлением множества газет и журналов и совершенным изменением тона уже существовавших газет.

227 новых газет возникло в тот год в одной только Вене. Появилась целая плеяда новых журналистов, занявших места известных писателей домартовского периода, из коих одни сами сознавали, насколько они дискредитировали себя отсутствием убеждений, и поспешили предать себя временно забвению; другие стараются, по крайней мере, заменить старую оболочку новой, более подходящей к обстоятельствам, как, например, пустозвон Бейерле, перекрестивший свою сплетническую «Theater-Zeitung» в «Wiener Courrier»; или беззастенчивый сатирик, Сафир, переименовавший своего «Humorist'a» в «Politischer Horizont»; и «Wanderer», превратившийся в «Demokrat'a».

Особенно любопытна была эволюция, которую приходилось в это время проделывать официальной «Wiener Zeitung». Еще 29 февраля ее депеши из Парижа гласили: «Париж совершенно спокоен»; хотя в это время там уже вспыхнула революция. «Мы вполне согласны с истиной и подробно ознакомили наших читателей с положением дел в Париже», – уверяла она невозмутимо и в течение следующих дней.

Это было в начале марта. В середине марта эта же газета по поводу императорского декрета о цензуре уже пишет, что величие этой императорской милости могут соизмерить лишь «те, которые сами чувствовали тяжесть этого кошмара, который с такой силой давил на собственный ум и собственное перо и от которого мы теперь, к счастью, уже освобождены». И она спешит задним числом ознакомить своих читателей с истинным характером последних событий в Париже.

В той же «Wiener Zeitung» появляются в течение марта полные огня статьи в пользу широкой свободы печати, введения представительных учреждений, организации «национальной гвардии» из граждан, освобождения крестьян, эмансипации евреев; и мы видели уже, как храбро она советовала толковать временные правила о печати в том смысле, что стране предоставлена свобода печати.

На цензуру, конфликтов с которой он прежде так боялся, теперь обрушивается со всей силой своего сарказма Сафир; либеральничает Бейерле; распинаются за право и свободу благоразумно избегавшие еще недавно разговоров на эту тему «Wiener Zeitschrift» и «Wanderer».

Но руководство общественным мнением не могло оставаться в такой момент в этих руках, которые еще недавно «прикладывались» к чему-то совершенно иному. Трудно было продолжать вливать «вино новое в меха старые». И руководительство довольно скоро окончательно перешло к явившимся сменить стариков новым органам: «Constitutionelle Donauzeitung», «Allgemeine oesterreichische Zeitung», «Der Freimü thige», «G'radaus» («Вперед»), «Radical», a позже «Ostdeutsche Post», «Die Presse» и множество других, сыгравших такую видную роль в этот год «бури и натиска».

В Богемии в это время вырастает около 40 газет на чешском языке, среди которых наибольшее влияние выпадает на долю газеты «Narodni Noviny», редактируемой выдающимся публицистом Карлом Гавличком, который играл видную роль в панславистском движении и в созванном тогда в Праге всеславянском конгрессе.

Этим же духом чешского национализма и панславизма были проникнуты даже ультрарадикальные и демократические чешские газеты, как «Več erni List», «Slovanské Lipy», «Obč anské Noviny» и другие, разделявшие взгляды и теории жившего тогда в Праге и ведшего с ними переговоры Бакунина.

Национальный же характер носили и возникшие тогда в Галиции польские газеты – «Dziennik Narodowy», «Postę p», «Kurjer Lwowsky», «Rada Narodowa», «Polska» и другие, отстаивавшие в то же время необходимость введения конституционных учреждений в Австрии и переустройства ее на национально-автономистских началах.

Получают свою первую газету на родном языке в этом году и русины («Dnewnyk russkij»).

К словинской «Novice» прибавлется в Люблянах новая газета «Slovenija», отстаивающая национальное объединение словинцев.

Сильное развитие получает итальянская печать («II libero Triestino», «II Constituzionale» и др.), причем итальянская печать в Далмации[8] берет на себя защиту славянских интересов и дает место для пропаганды идеи создания самостоятельной «Великой Иллирии».

Известное оживление замечается и в немецкой провинциальной печати...

Эта юная, сейчас только народившаяся, не имевшая, можно сказать, никаких традиций печать сразу очутилась перед целой сетью сложнейших вопросов государственного быта, возникших сразу, поставленных жизнью на разрешение вдруг и все вместе. Нужно было выяснить положение, которое должна занять Австрия в союзе германских государств, в который она еще входила, занять позицию в вопросе о Венгрии.

Еще сложнее были вопросы внутренней политики, требовавшие к тому же более неотложного, немедленного решения: вопросы конституционного устройства страны, реформы административного управления, судебные реформы, способов гарантирования прав граждан, признания свободы вероисповедений и равноправности всех религий; все вопросы, не искусственно придуманные, а поставленные на очередь самим фактом созыва учредительного собрания, а вслед за этим и парламента; вопросы, спор о которых не мог поэтому носить чисто академического характера; а к этим вопросам не замедлили присоединиться неотделимые от них вопросы социального характера: об освобождении крестьян, об улучшении положения ремесленников и рабочих.

Уже в этот момент известный в то время публицист, фон Штифт, поднимает вопрос о введении прогрессивно-подоходного налога. Радикалы «Constitution», в которой работали наиболее выдающиеся журналисты – Гефнер, Ландштейнер, Бергер (впоследствии министр), Штифт, выставляют в своем заголовке, считаясь с запросами времени, лозунг: «Свобода и работа!»

Целый ряд возникших чисто рабочих органов («Arbeiter-Zeitung», «Wiener Arbeiter-Courier», «Concordia» и т.д.) ставит, ввиду открывшейся безработицы, вопрос о «праве на труд» и организации общественных работ.

Прибавьте к этому, что все эти вопросы приходится разрешать, так сказать, в пороховом дыму, под гул вспыхнувшей революции и отголоски грозных приготовлений к усмирению ее.

Можно ли после этого удивляться, что некоторые газеты при этом рядили вкривь и вкось, смешивали нужное с ненужным, вели дебаты слишком возбужденно и возбуждающе, как на это потом указывалось?

Скорее можно удивляться, наоборот, тому, что даже в момент такого осложнения политико-общественных отношений нашлись органы и публицисты с столь ясными взглядами и чутьем, что они тогда уже сумели наметить на много лет вперед ligne de conduite[9], которой должна держаться Австрия к своей политике.

Тогда уже «Presse», в противоположность «Ostdeutsche Post», толкавшей австрийскую политику на путь пангерманизма, доказывала, что Австрия должна выйти из состава Германского союза и устремить все свое внимание на Балканский полуостров, т.е. тот путь, который она признала для себя единственным лишь после ряда катастроф, превративших этот добровольный выход Австрии, как ей рекомендовалось, в насильственный.

Тогда же некоторым газетам (особенно «Der Freimü thige») удалось привлечь всеобщее внимание к крестьянской реформе и так громко говорить о ней, что одним из первых дел парламента было принятие предложения депутата-журналиста Кудлиха об окончательном раскрепощении крестьян, предложения, оставшегося главным памятником деятельности недолго успевшего поработать и вскоре разогнанного парламента.

«Медовый месяц» печати на этот раз продолжался совсем не долго; «свобода прессы» просуществовала так мало, что никаких заключений из этого прерванного вскоре опыта выводить нельзя было.

13 марта 1848 г. пресса в Австрии была объявлена свободной, 23 октября Вена лежала уже у ног взявшего ее штурмом князя Виндшигреца, который объявил город на военном положении и, в качестве диктатора, запретил все венские газеты, кроме одной – официальной «Wiener Zeitung», да и ей позволено помещать только официальные сообщения.

Через некоторое время сочтено было возможным позволить печати «дышать» с особого каждый раз на то разрешения коменданта Вены. Но для серьезной печати в находившейся на положении осадного города Вене не было места. Ее, словно помелом, вымело на время, «и полезли из щелей мошки да букашки».

Опять наступило время, благоприятное для «Ванькиной литературы», и Ваньки не замедлили воспользоваться этим. Сафир благополучно перелицевал свой «Politischer Horizont» в домартовского «Humorist'a», «Wanderer», превратившийся в «Democrat'a», снова принял свое прежнее наименование.

Наступила тишина, тишина кладбища.

Только в провинции кое-где продолжала шевелиться печать. Но вскоре осадное положение было распространено на всю Галицию и Буковину (Прага еще ранее была объявлена на таком положении); кроме того, предписано было ограничить свободу продажи газет, требовать представления на просмотр обязательных экземпляров газеты и т.п.

Печать затихла и в провинции.

В день годовщины манифеста о «свободе печати», 14 марта 1849 г. изданы новые законы о печати, коими издатели газет обязывались представлять залог, установлен снова род цензуры, которой должны были посылаться обязательные экземпляры выходящего номера газеты, устанавливались новые понятия о проступках и преступлениях печати.

В этом запретительно-ограничительном духе развивалось законодательство о печати вплоть до новой военной катастрофы 1859 г.

Законом, изданным в 1851 г., вводится система «предостережений», которая снова вполне восстановила прежний административный произвол. Получившая предостережение газета могла, при извлечении на себя снова гнева администрации, быть приостановлена на 3 месяца. А между тем определенных, установленных мотивов, которыми должна была бы руководствоваться администрация для объявления предостережения, не существовало.

Вскоре была окончательно отменена конституция, а вместе с этим последовали и новые ограничения печати, и судопроизводство по делам о печати было изъято из ведения присяжного суда.

В 1852 г. вводится новая категория преступлений – внушение ненависти и презрения, кодифицированная в знаменитом «Hass- und Verachtungsparagraph»[10]. B 1857 и в 1858 гг. снова вводится газетный штемпель и, кроме того, налог с каждого напечатанного в газете объявления поднимается с 10 до 15 крейцеров.

Печать, таким образом, ожесточенно били «и дубьем, и рублем», и не трудно себе представить, как ей жилось в это время. Достаточно сказать, что в это время даже такие газеты, как «Lloyd», считавшаяся в 1848 г. ультрареакционной, или «Ostdeutsche Post» Куранды, считавшаяся подозрительно умеренной, теперь попали в число опасных и то и дело приостанавливались выходом. Основанной Цангом газете «Presse» пришлось перекочевать в Брюнн.

Даже такие бесхарактерные и полушутовские издания, как «Hans lö rgerl» и сафировский «Humorist», интересовавшийся только литературными и театральными скандалами, подвергались преследованиям, запрещениям; и журналисты самых противоположных направлений, ведшие друг с другом ожесточенную борьбу, нередко оказывались добрыми соседями по тюремной келье.

Все, что мечтало о быстрой карьере, неустанно изощрялось в придумывании новых путей для печати; с церковных кафедр велась систематическая пропаганда против печати.

Благонамеренными считались лишь те, которые могли доказать, что они не читают, в руках не держат либеральных газет, не посещают кофеен и общественных мест, в которых получаются эти газеты. Лицам, состоящим на государственной службе, строжайше запрещено было принимать участие в газетах...

И все-таки печать продолжала неустанно и неудержимо развиваться даже при этих столь неблагоприятных условиях, развиваться и в смысле углубления своего содержания, и в смысле совершенствования газетной техники, превращаясь все более из газетных листков в крупные и солидные органы печати.

Бросая теперь ретроспективный взгляд на этот мрачный период, иной Нестор венской печати, пожалуй, даже не без основания скажет, что тогдашняя печать более достойно выполняла свое назначение и имела более высокое представление об этом назначении, чем многие и очень многие представители прессы настоящего. «Годы мученичества», которые ей пришлось пережить, наложили на нее вместе с печатью страдания и печать особого благородства. Она чувствовала сама свою духовную близость с читателем, который ей сочувствует, принимает близко к сердцу ее страдания, но в то же время смотрит на нее вопрошающе, недоумевающе, с несходящим с уст вопросом: «Что же делать?»

И с этим читателем она сама не могла говорить в том беззаботно-фривольном тоне легкого, ни к чему не обязывающего балагурства или в тоне полного самодовольства и «je m'en foutte»'изма[11], в котором очень часто позволяют себе говорить с читателем многие нынешние газеты.

Как бы отвечая запросам этого читателя, тогдашняя печать мужественно борется за высшие идеалы гуманизма и прогресса, не дает заглохнуть речам на тему об этих идеалах, будит политическую мысль, воспитывает население в духе гражданственности, является в это время, когда никаких представительных учреждений не было, единственным выразителем общественного мнения, единственным защитником народных прав и борцом за эти права.

И читатель чувствует это и привязывается все больше к своей прессе. Число газет и журналов под влиянием репрессивных мер сильно редеет: из 388 журналов к концу этого периода остается только 172, из 306 политических газет – только 59.

Но оставшиеся и пережившие гонения газеты пускают тем более прочные корни, и число их читателей быстро растет. В 1848 г. из Вены отправлялось всего 1189934 газеты в течение года; в 1851 г. венская почта экспедировала 10262814 газет; в 1855 г. – свыше 15000000.

В очерке, посвященном истории развития прессы в Австрии, необходимо хоть вкратце упомянуть о некоторых из органов того времени.

Мы уже упоминали несколько раз имя Игнаца Куранды в связи с его «Ostdeutsche Post».

Этот пользовавшийся огромной популярностью журналист сыграл очень видную роль в истории австрийской публицистики. В домар-товской Австрии он не находил приложения своим публицистическим стремлениям и выехал из пределов Австрии, чтобы жить то в Германии, то во Франции, то в Бельгии. Здесь (в Брюсселе) он и основал свой журнал «Die Grenzboten» («Пограничные известия») в 1841 г., чтобы перенести их потом в Лейпциг, где его журнал сделался заграничным органом для тех австрийских публицистов и общественных деятелей, которые хотели сказать больше, чем им позволяла тяжелая меттерниховская цензура.

В этом органе опубликовывала свои статьи оппозиция в лице ланд-маршала пражского сейма князя Ламберта, барона Добльгофа, будущего министра, графа Вурмбранта, фон Штифта; сюда посылала свои статьи высшая бюрократия, желавшая указать на необходимость тех или иных реформ. В этом же журнале помещала свои произведения «молодая Австрия», поэты Мейсснер, Горн, Гартман и другие.

Куранда, бывший близким другом писателей того времени, Ле-нау, Грилльпарцера, и говоривший о себе сам: «Я – только честный, откровенный парень, но ни в каком случае не революционер и даже радикалом не хочу прослыть», сумел и журналу своему придать такую же физиономию. Он старался даже таких публицистов, как Гервег, Лаубе, впадавших в несколько радикальный тон, пускать пореже на страницы журнала.

Может быть, именно поэтому зеленые тетрадки «Grenzboten», говорившие то, что приятно было слышать огромному контингенту читателей, не забегавших слишком далеко вперед в своих желаниях и чаяниях, и пользовались такой любовью в Австрии. Когда через некоторое время цензура запретила пропуск этого журнала в Австрию, читатели его измышляли тысячи средств для контрабандного провоза этих книжек, и они начали расходиться, может быть, еще в большем количестве, чем до запрещения. Из этих «зеленых» тетрадей население Австрии уже задолго до того, как сделалось возможным публичное обсуждение общественных дел, узнавало о дебатах, происходивших в закрытых заседаниях областных сеймов, так как Куранда, благодаря своим влиятельным друзьям и сторонникам, был поставлен в возможность печатать точные отчеты об этих дебатах, в которых уже подняты были вопросы о введении обязательного обучения в народных школах, об отмене последних остатков крепостничества и т.п. Как только в Вене вспыхнула революция, Куранда прибыл сюда, чтобы основать здесь свою «Ostdeutsche Post», к которой он привлек лучшие силы и создал целую школу журналистов[12].

Вторым отцом современной австрийской журналистики считается Эрнест фон Шварцер, удивительно деятельная и энергичная натура. Он перебывал и живописцем вывесок, и пивоваром, и агрономом; в то же время он был знатоком классических языков и вообще человек широкого образования и в то же время практик, успевший объездить Англию, Францию, Швейцарию и присмотреться к жизни этих стран.

В 1848 г. он был избран депутатом и вошел в министерство Добльгофа в качестве первого министра общественных работ. Организация общественных работ для доставления занятий нуждающимся в работе окончилась в этот бурный год полной неудачей, и это обстоятельство подало повод к различным и самым противоположным характеристикам деятельности Шварцера. Во всяком случае как журналист он имел крупные заслуги перед австрийской прессой.

Покинув вскоре кабинет Добльгофа, Шварцер сделался редактором «Allgemeine Oesterreichische Zeitung», а через несколько времени основал собственную газету «Donau» с замечательным научно-литературным отделом, в котором работали известнейшие ученые и писатели. Памятником деятельности Шварцера, которому неоднократно приходилось оставлять редакционный стол для тюрьмы, осталась важная в техническом отношении реформа газетного дела. До него телеграф доставлял известия только официальным учреждениям; Шварцер же заставил телеграф обслуживать в этом отношении и газеты.

Но наиболее интересным порождением этого времени была газета «Die Presse», основанная Августом Цангом. Эта была первая в Австрии газета в стиле больших европейских органов, сделавшаяся типом австрийских газет. Цанг был не столько журналист, сколько предпринимательский гений в области издательства. До 1848 г. он жил в Париже, где после нескольких лет служения в австрийской армии, в качестве офицера, открыл «венскую хлебопекарню» и распространял венские булочки, чем нажил большое состояние (один из образчиков его предпринимательской деятельности). В Париже он познакомился с Жирарденом, который своей газетой «La Presse» тогда произвел целый переворот в газетно-издательском деле. Цанг внимательно присматривался к деятельности Жирардена, и, когда в Вене оказалась удобная почва для газетного издательства, он поспешил в родной город и основал свою «Presse» (3 июля 1848 г.). Он верил, что газета, помимо своих литературных достоинств, должна раньше всего блистать своей чисто газетной стороной жизни, т.е. доставлением самых разнообразных и разносторонних, но интересных сведений и известий, и притом сведений свежих, полученных в наикратчайший срок.

В то время как другие журналисты этого периода были энтузиасты своего дела в смысле идейном, видели в газете средство для борьбы за свои идеалы, но оставались дилетантами в смысле газетных профессионалистов, пренебрегали формой и печатали известия, давно уже бывшие общим достоянием, Цанг, будучи дилетантом или даже ин-дифферентистом в области идейной журналистики, был энтузиастом газетного «делечества».

Он первый дал за ничтожную плату объемистую газету, организовал доставку газеты на дом, обзавелся корреспондентами и т.п. Благодаря этой технической организации, выигрывали еще больше в своем значении и литературные достоинства этого органа. Об этой стороне дела Цанг тоже позаботился. Считаясь с духом времени, Цанг поместил в подзаголовке своей газеты изречение: «Gleiches Recht fü r Alle»[13], пригласив в число сотрудников пользовавшихся тогда известностью журналистов, как Иероним Лорм, Ландштейнер, Бауерншмидт, Ла-кенбахер и др.

В жгучих вопросах того времени газета его держалась умеряющего тона, отвергавшего ненужные сентиментальности, отстаивала умеренный либерализм, призывала к культурной работе, чуть ли не первая, например, заговорила о муниципальном хозяйстве и т.п. Если не в бурный 1848 г., то позже несколько, когда установилось более спокойное отношение, газета эта, по-видимому, оказалась наиболее удовлетворяющей вкусам большой публики. Впоследствии она была самым распространенным и влиятельным органом, вокруг которого создалась современная школа австрийских журналистов со всем хорошим и дурным, ее характеризующим.

Из недр этой редакции вышла после раскола и та группа, которая основала наиболее распространенную и известную в Австрии и всюду за границей газету: «Neue Freie Presse».

Провинция в течение 1850-х годов большой продуктивности в области газетного дела не проявляла.

В Богемии было основано, чтобы вскоре исчезнуть, несколько газет. Роль руководящего органа постепенно переходит там к газете «Bohemia», отстаивающей немецкие интересы в той форме, которую дала им программа немецко-либеральной партии.

Чешская публицистика ограничивалась в это время почти исключительно официальными и официозными органами.

В по