Но потом он вспомнил о маме и решил, что она знает, как всё это спасти.

Татьяна Устинова

Неразрезанные страницы

Глядя на эту мрачную картину, Муми-тролль думал о том, как, должно быть, боялась Земля этого приближающегося к ней огненного шара. Он думал о том, как сильно любил все это: лес и море, дождь и ветер, солнце, траву и мох. О том, что жить без всего этого было бы невозможно.

Но потом он вспомнил о маме и решил, что она знает, как всё это спасти.

Туве Янссон. «Комета прилетает»

– Але! – глупо сказал он, как будто в телефон, и помолчал, прислушиваясь. – Але, есть кто живой?..

Дом ничего не ответил, только где-то вдалеке сильно стукнуло, словно с размаху отворилась оконная рама.

Тишина, до этой секунды вполне мирная, вдруг стала угрожающей.

– Але! Извините, пожалуйста, у вас не заперто!

Оглядываясь через плечо на приоткрытую дверь, Владимир Береговой двинулся по темному коридору на свет.

Странное дело. В комнате тоже никого не было, а окно действительно оказалось распахнутым. Из него тянуло холодом и запахом талого снега, и слышно было, как с крыши капает – бодро, по-весеннему!..

И никого. Владимир подошел и прикрыл створку.

…И что теперь делать? Вот друг Столетов втравил в авантюру, спасибо ему!

А домишко ничего себе! Справный такой домишко. Береговой вытащил из заднего кармана джинсов телефон, нажал кнопку и огляделся. Стены как пить дать из карельской березы, а может, напротив, из сибирской лиственницы, он не слишком разбирается в породах дерева, но – здорово красиво!..

Телефон прогудел ему в ухо. Би-ип. Би-ип.

И еще рога! Раз, два, три – он повертел головой, – четыре пары, о как!.. Должно быть, хозяин уважает рогатых и сохатых, едва завидев, сразу всаживает в них заряд с дробью, заваливает, а рога откручивает и присобачивает на стены.

Би-ип. Би-ип.

В камине пылал веселый огонь. Вот чего Береговому всегда не хватало!.. Нет, не камина, какой там камин на восьмом этаже новостройки, где он жил, а настоящего огня! В деревне, куда он ни разу не ездил с тех пор, как заболела мать, первым делом затоплялась печка, и так сразу делалось уютно, тепло, славно! И хотелось сидеть возле этой печки, греть руки, помешивать кривой кочергой трескучие веселые полешки!

– Але, – нетерпеливо сказал ему в ухо телефон голосом лучшего друга Столетова. Голос был приглушенный, словно из-под стола. – Чего тебе? Говори быстрей, я на совещалове!

– Дэн, похоже, тут нет никого!

– Где?!

– Да в доме у этого твоего!.. Куда ты меня послал!..

Окно вдруг опять распахнулось, как будто дернуло сквозняком. От резкого звука Владимир Береговой вздрогнул, уронил прижатую плечом трубку.

Трубка глухо стукнула в ковер и покатилась. Береговой бросился, подобрал ее и опять прижал к уху.

– Слышь, Дэн, я приехал, а тут никого!

– Ну и хрен с ним! В почтовый ящик сунь, и все дела! Самое главное – передать! Считай, ты передал! И не звони, у нас тут та-акое!..

Дэн Столетов работал в журнале «День сегодняшний», и там у них то и дело случалось та-акое…

– Да нет, ты не понял! Ворота открыты, и дом тоже, только нету никого…

Но Столетова в телефоне уже не было. Втравить друга Владимира в авантюру – это он запросто, это он легко. А вот помочь советом – так он на совещалове, и некогда ему!..

Мимо рогов, растопыренных в разные стороны, мимо темных, лаково поблескивающих картин, на которых были изображены мертвые утки, мертвые кролики и мертвые куропатки, кажется, такие картины называются натюрмортами, он вернулся в прихожую, – какая, к черту, прихожая, зал размером с его квартиру! – пристроил пакет на кресло, потом подумал и переложил на комод, поближе к выходу.

Постоял, прислушиваясь, и сказал громко:

– Ну, на всякий случай, до свидания!

Дом ничего не ответил, но Береговому вдруг показалось, будто кто-то наблюдает за ним из темноты – так пристально, что заломило в голове.

Он быстро оглянулся.

Никого.

…Нужно убираться подобру-поздорову! Что-то здесь не так.

Береговой шагнул на крыльцо и как следует прихлопнул за собой дверь – дом будто вздрогнул, – но ощущение, что за ним наблюдают, никуда не делось.

На улице было очень сыро, как бывает только ранней весной, когда снег уже осел и потемнел, но еще не растаял, и кругом журчит и капает, и что-то словно двигается и дышит, оживая, и острый холодный воздух пахнет весной даже по вечерам!..

И темно так, как никогда не бывает зимой, когда ночи морозные, ясные!..

Стоп. Темно не потому, что весна, а потому, что свет не горит.

Когда Береговой шел к дому, вдоль дорожки горели фонари, и он был этому рад. Кругом стояли глубокие лужи, и он то перепрыгивал, то обходил их, благословляя эти самые фонари!

Пока он был в доме, кто-то выключил свет.

…Или он сам погас?

Нужно уезжать. Нужно немедленно уезжать отсюда.

Почти ощупью Береговой спустился с крыльца, наступил в воду, сразу и обильно плеснувшую в ботинок, и двинулся по дорожке к воротам. В ботинке теперь отчетливо чавкало.

Машина осталась у забора, заезжать на участок он, разумеется, не стал, несмотря на то, что ворота стояли настежь, и сквозь причудливое чугунное литье ограды Береговому уже был виден ее полированный бок. Там, за забором, фонари горели синим уличным светом.

Сейчас он дошлепает по лужам до этого света, милого своей привычностью, распахнет дверь, плюхнется на сиденье, приемник запоет, двигатель заурчит и…

И тут Береговой споткнулся, ноги разъехались, он бухнулся коленями и животом в лужу, ткнулся лицом. Мокрый снег моментально набился в рукава и даже в рот!

Отплевываясь, он неуклюже пополз, встал на четвереньки, по-собачьи встряхнулся и замер.

Поперек дорожки лежал человек, о которого он и споткнулся. Прямо перед носом Берегового было лицо, синее от света дальнего фонаря, с черными впадинами глаз и висков.

Человек был абсолютно, непоправимо мертв.

Медленно, словно во сне Береговой дотронулся пальцами до ледяной щеки и отдернул руку.

Какой-то посторонний, монотонный звук протыкал сознание:

– А-а-а… А-а-а…

Звук был отвратительный настолько, что Береговой понял: его немедленно вырвет, если он не прекратится сейчас же, и тут только сообразил, что звук издает его собственное горло. Это он сам тихо и страшно воет на одной ноте:

– А-а-а…

Тут он вскочил, попятился, с ужасом глядя на тело, повернулся и бегом, скользя и чуть не падая, бросился к воротам, к чугунным завитушкам забора, к спасительному свету.

Быстрей, быстрей!.. Бежать, спасаться, как можно быстрее!..

Он добежал почти до ворот и остановился.

Нагнулся, зачерпнул немного грязного снега и поел. Зачерпнул еще и вытер лицо. Щеки моментально заледенели.

Нужно вернуться.

Вернуться и посмотреть… что там.

Посмотреть и как-то помочь.

Береговой и так знал, «что там» и что помочь ничем нельзя, но он должен был вернуться.

Он постоял, изо всех сил стараясь дышать. Ему казалось, что, если дышать ровно, тошнота, залепившая горло, отступит.

Он оглянулся через плечо – тело лежало поперек дорожки темной горкой – и перевел взгляд на свою машину, совсем рядом.

Бежать и спасаться нельзя. Уже поздно бежать и спасаться.

Он повернул назад.

И вся жизнь Владимира Берегового повернула невесть куда в эту самую секунду, но он еще не знал об этом.

Он шел сначала медленно, потом заспешил, подбежал, присел на корточки.

– Как вам помочь? – шепотом спросил он у трупа. – Вы живы?..

И потянул за рукав.

Следом за его движением тело подалось, голова перекатилась – Береговой отпрянул, потерял равновесие и снова плюхнулся в лужу.

Длинные волосы, казавшиеся голубыми, шевельнулись как-то сами по себе. Черная неровная дорожка разделяла их, словно пробор.

Это не черная дорожка, медленно подумал Береговой. Это красная кровь. Она течет из головы, и волосы намокли от крови.

Лицо совсем молодое, безмятежное, как будто довольное чем-то. Разве у трупов бывают… довольные лица?!

– Помогите, – проскулил Владимир Береговой, начальник IT-отдела издательства «Алфавит», заехавший по просьбе друга Дэна Столетова в незнакомый дом, чтобы передать журналы, и оказавшийся один на один с трупом молодой женщины. – Помогите…

Помочь было некому.

И он решил, что тело нужно непременно перенести в дом.

Перенести в дом, вызвать ментов и «Скорую», – и может быть, может быть, еще как-то удастся ее спасти?!

Несколько раз примерившись, он кое-как взгромоздил на руки тело девушки, очень тяжелое и очень холодное. Голова откинулась, свесились голубые волосы, залитые черной кровью, открылась неожиданно тонкая шейка, и Береговому показалось, что голова сейчас оторвется. Он перехватил тело и понес, очень медленно и осторожно, то и дело сглатывая тошноту и стараясь не смотреть.

Однажды в Завидове он нашел под крыльцом мертвую лягушку. Тогда он совсем маленький был. Лягушка лежала на спине, растопырив мертвые лапки, и у нее было точно такое же белое отвратительно вытянутое горло.

Он взобрался на крыльцо и ударил ногой в дверь.

– Эй! Откройте! Помогите мне!

Никто не отозвался, и он ударил еще раз, а потом еще, и потом уже стал колотить не переставая.

Он колотил и точно знал, что никто не откроет. В доме с рогами и картинами, на которых были мертвые кролики и куропатки, никого нет.

Береговой повернулся боком, нашаривая ручку. Голова трупа глухо стукнулась в дверь, перевалилась на другую сторону, уткнулась в его куртку, и он чуть не уронил свою ношу.

Кое-как извернувшись, он надавил локтем, ударил ногой, дверь распахнулась, и Владимир втащил тело в прихожую, где давеча оставил журналы, и приткнул его на светлый диван. Голова свесилась, и он поправил ее, изо всех сил стараясь не смотреть.

– Помогите, – очень тихо попросил он неизвестно кого. – Помогите мне!

Нужно вызвать врачей и этих… которые занимаются такими вещами. Он позабыл, как их называют.

Надо как-то получше устроить тело на диване – вдруг оно еще живое?.. Шансов почти нет, но все-таки вдруг?.. Доктор Николай Давыдович, лечивший мать, говорил, что убить человека не так-то просто! Может, и эта девушка… еще пока не умерла?!

Береговой шарил по своим карманам, выворачивая и почти раздирая подкладку, искал телефон.

Аптечка. Нужно принести из машины аптечку и перевязать его… ее. Он взглянул мельком, продолжая ожесточенно шарить по карманам. Никаких ран не увидел, но волосы были в крови, ему показалось, что крови стало больше.

Телефон все никак не находился.

– Я сейчас, – сказал Береговой трупу. – Я только до машины и обратно. Ты… потерпи немножко.

Выбежав на крыльцо, он испытал облегчение.

Странное дело, мир не перевернулся, жил прежней весенней бодрой жизнью. Капала вода с крыши, горел фонарь на улице, мокрый снег обрушился по водосточной трубе, прогрохотал совсем рядом с ним.

Если мир устоял, может, все не так страшно?.. Может, еще и обойдется?..

Он добежал до машины, зачем-то распахнул водительскую дверь, выругался и полез в багажник. Одной рукой он раскапывал аптечку, а другой все шарил по карманам в поисках телефона, но тот как в воду канул.

На дорожке Береговой опять поскользнулся, замахал руками, выронил аптечку, подобрал и влетел в дом.

Дыхание остановилось, и сердце, кажется, остановилось тоже.

В прихожей, размером с его московскую квартиру, все было по-прежнему. Вот рога на стенах. Вот комод со стопкой журналов, которые он привез. Вот белый диван.

Только на диване никого нет.

Как в кошмаре Береговой подошел поближе. И нагнулся. И заглянул за диван.

Тело исчезло.

Диван был абсолютно пуст и чист.

Владимир провел рукой по обивке – влажная. Значит, тело здесь все-таки лежало, и оно не было видением или галлюцинацией!

И тут Владимир Береговой, начальник IT-отдела процветающего издательства «Алфавит», заехавший по просьбе друга в незнакомый дом, чтобы передать журналы, понял, что этот исчезнувший труп и есть самое худшее, что только могло с ним случиться.

Он закрыл и открыл глаза. Странная штука, он как будто надеялся, что труп вернется на место.

Но он не вернулся.

Береговой постоял еще секунду, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, дошагал до своей машины – водительская дверь так и стояла настежь, – сел и запустил мотор.

Ему было холодно, и он на полную мощность включил отопитель, который сразу бодро загудел.

Береговой развернулся, вырулил и двинул по поселковой улице – очень аккуратно. Мысль о том, что мир по-прежнему существует, не рухнул и не лежит в руинах, не отпускала его.

Вон кто-то заезжает в ворота. А там за забором горят веселые огоньки и бегает большая собака. А по проулку прогрохотал грузовичок с затейливой надписью «Доставка воды».

Береговой выехал на освещенное многополосное шоссе.

В голове было пусто, просторно и холодно.

Что-то все время мешало ему, тыкалось в живот и ребра, и он в конце концов сообразил, что на коленях у него лежит аптечка.

Аптечка на коленях – непорядок. Нужно переложить.

Он принял вправо, приткнулся к обочине, включил аварийку и выбрался из машины.

Аптечка должна быть в багажнике, откуда он ее и достал.

Он обошел свою машину и распахнул багажник.

Аптечка вывалилась из рук и ускакала на проезжую часть.

Береговой стоял над распахнутым багажником и рассматривал скрюченный труп.

Труп мужчины в темном костюме и лакированных ботинках. Брючина задралась почти до колена, и была видна белая, сильно оцарапанная нога.

Знаменитая писательница Маня Поливанова – псевдоним Марина Покровская – только что поругалась с издателем, вернее, издательшей, и ей срочно требовались утешения и кофе со сливками и сахаром.

Анна Иосифовна, генеральная директриса издательства «Алфавит», обожавшая своих писателей и носившаяся с ними, как с малыми детьми, или как с писаной торбой, присочинила Маня, любившая сравнения, на этот раз была строга, если не сказать – резка и неумолима.

Так, что даже обращалась к Мане на «вы» – худшее из наказаний!..

В лифте Поливанова втиснулась в самый угол и почти с головой нырнула в портфель, изрядно потрепанный и очень любимый, словно собираясь в нем отсидеться, чтоб никто из сотрудников не видел ее удрученной физиономии и глаз, красных, как у кролика.

Вот еще только разреветься не хватает!

– Здрасти, Марина Алексеевна!

– Манечка, привет!..

В лифт впорхнула стайка редакторш отдела женской литературы, видимо, возвращавшихся с обеда. Они были сытенькие, раскрасневшиеся, а одна везла плюшки, завернутые в салфеточку. В лифте сразу запахло домашней сдобой, и от этого Мане стало совсем невмоготу.

Домой хочу. Я хочу домой, на диван. Рыдать и убиваться над своей загубленной жизнью. А здесь меня никто не любит, никто не жалеет, и даже Анна Иосифовна называет на «вы»!..

Слезища капнула в портфель, и Маня шмыгнула носом.

– Марина Алексеевна, вас Екатерина Петровна искала…

– Знаю я, – грубо перебила Маня, и редакторши удивленно притихли.

Писательница Покровская всегда была весела и расположена к людям, и в кулуарах ее называли «душа Тряпичкин».

Выйдя из лифта, Маня двинула было в сторону «Чили» – так в издательстве «Алфавит» именовалось уютное и просторное помещение, в восточном вкусе, на первом этаже, где можно было поговорить, прочитать не слишком обременительные бумаги, где настоящий турок варил настоящий кофе, стояли удобные диваны и необыкновенные низкие столы, сделанные умельцем-краснодеревщиком на заказ. Анна Иосифовна обожала все «настоящее» и «подлинное» и никогда на это самое «подлинное и настоящее» не жалела денег.

Маня собралась туда в расчете на темный угол и кофе со сливками, но поняла, что в данный момент терпеть не может свое издательство, и «Чили» терпеть не может, особенно претенциозность этого названия, кажется произошедшего от модного словечка «chill-out». Никто толком не знает, что оно означает, но – красиво, черт побери!..

Красивости в духе Анны Иосифовны в данный момент Маню бесили.

Не пойдет она ни в какое «Чили», сядет в машину и уедет домой. И больше в издательство ни ногой до тех пор, пока…

– Маня, я тебя ищу! Ты же давно приехала и пропала!

– Я не пропала, – буркнула Поливанова.

Екатерина Митрофанова, заместитель генеральной директрисы, второе лицо в королевстве под названием «Алфавит», профессионал и знаток издательского дела, подхватила писательницу под руку.

Маня терпеть не могла ходить «под ручку». Она сразу чувствовала себя слишком большой и неповоротливой, как танк, к броне которого прицепилась бабочка.

Она вытащила руку и сказала, что уезжает.

– Как?! – поразилась Митрофанова. – Нам поговорить надо! А пальто твое где?

Да. Пальто осталось в приемной Анны Иосифовны на шестом этаже.

Ну и черт с ним!.. Не пойдет она за пальто!

– Маня, что ты такая злая? С Алексом поругалась?

– Я не злая.

– Пойдем кофейку попьем.

– Мне некогда.

– Вы поссорились, да? С Алексом?

– Я ни с кем не ссорилась, – отчеканила Поливанова. – Отстань от меня.

Митрофанова помедлила секунду, а потом снова твердо взяла ее под локоть.

– Мне нужно тебе кое-что сказать. Насчет твоей книжки.

На этот раз Маня руку вырвала.

– Мне уже Анна все сказала! И что я рукопись задерживаю, и что людей подвожу, и что я ленивая, как тюлень! Ты еще добавить хочешь?

– Анна Иосифовна не могла сказать, что ты тюлень.

Маня промолчала. Про тюленя она на самом деле придумала. Директриса ничего такого не говорила, конечно.

Она уже раскаивалась в том, что грубила, и покорно вошла следом за Митрофановой в уютное, тихое и чинное помещение, где почти никого не было в этот послеобеденный час.

– Нам два кофе. Один по-турецки, а второй обычный, со сливками и сахаром.

Знакомый парень-турок, варивший здесь кофе, улыбнулся Поливановой с удовольствием. У них были приятельские отношения. Впрочем, у нее со всеми приятельские отношения!..

– А чего ты хочешь?.. – тихим официальным голосом начала Митрофанова, когда они уселись. – Чтобы она тебя хвалила? Ты же рукописи месяцами не сдаешь! А у нас план к чертям собачьим летит!

– В гробу я видала ваш план.

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно! Как я могу писать, если мне не пишется?! Ну как?! Я ни слова из себя выжать не могу! Вот сажусь за компьютер, открываю страницу, пишу-пишу, пишу-пишу, а потом оказывается, что написала ровно три предложения и ни одно никуда не годится!

– А как ты раньше писала?

– Не знаю, – отрезала Поливанова. – Как-то писала. По-моему, очень плохо.

– Ну да, – согласилась Митрофанова. – Куда уж хуже!.. Тиражи за сколько миллионов перевалили?..

Турок принес на латунном подносе кофе, ловко поставил и улыбнулся понурой Мане. Она даже не заметила.

– Алекс что говорит?

Маня отхлебнула, обожглась и задышала ртом.

– А что он должен говорить?

– Ну, он же видит, наверное, что у тебя кризис жанра?..

– Я не знаю, что он там видит, а чего не видит. Ему не до меня.

– В каком смысле?

– Во всех. – Маня глубоко вздохнула и посмотрела на Митрофанову несчастными глазами.

Она одна кругом виновата. Перед всеми. И перед Алексом тоже.

– Маня, вы на самом деле поссорились?

– Мы не ссорились. Ему просто нет до меня дела. У него… своя книжка и своя жизнь. И отстань от меня, Митрофанова, ты же все знаешь!

Екатерина Петровна сделала аккуратный глоток и пожала плечами. И поправила идеально белый манжет с запонкой, выглядывавший из рукава идеально скроенного пиджака.

– Ну, а чего ты хотела? – спросила она негромко. – Жить с гением – это, знаешь ли, непросто.

– Спасибо, что сказала, а то я без тебя не знала. Ладно, Кать, я пошла. Увидимся, когда роман напишу.

– Это значит через год?

Маня поднялась и посмотрела на нее сверху.

– Может, через два. Как пойдет.

– А он… где?

Маня не стала делать вид, что не поняла.

– Во Франции он.

– Давно?

– Да уж месяца два. У него дела в его драгоценном французском издательстве. Драгоценное французское издательство жаждет заключить с ним очередной контракт. Драгоценное издательство собирается уладить все прошлые недоразумения. Кланяйтесь драгоценной Марье Ивановне.

– А у нас Береговой сегодня на работу не вышел, – сообщила ни с того ни с сего Митрофанова. – Пропал, и телефон не отвечает.

– Найдется, – сказала писательница Покровская равнодушно.

– Да не можем его найти!

– Чай, он не иголка в стоге сена! Большой мальчик, метр девяносто, не меньше.

– Я к тебе сегодня вечером приеду, – пригрозила Митрофанова. – И мы поговорим.

– Я тебя на порог не пущу, – отрезала Покровская и улыбнулась. – Кать, ты не обижайся на меня, но мне действительно сейчас как-то… ну, совсем хреново.

Так и не забрав пальто, наступая туфлями в глубокие лужи, Маня добралась до машины, долго и бестолково тыкалась, выруливая, – она плохо водила и знала об этом, – и решила, что домой ни за что не поедет.

А поедет в книжный магазин «Москва».

Писательница Марина Покровская любила книжные магазины, а «Москву» особенно. Еще с той поры, когда там висели плакаты: «Производить продажу литературы повышенного спроса в магазинах только в порядке общей очереди не более чем по одному экземпляру каждого названия одному покупателю», приказ Госкомиздата СССР № 522».

Тогда она приходила сюда с дедом, выстаивала длиннющие очереди за Александром Дюма и Гансом Христианом Андерсеном – по одному экземпляру в руки! Дед был обыкновенным инженером, «спецраспределители» ему не полагались, вот и приходилось выстаивать, да еще иногда по ночам ездить «отмечаться», это если в магазин поступало что-то совсем недоступное, вроде полного собрания сочинений Джона Голсуорси, продававшегося только «по подписке». Маленькая Маня готова была на все, что угодно, ведь дома ее ждало невиданное удовольствие – дед ей читал!..

Они приносили книжки, завернутые в коричневую плотную бумагу. Острые углы этой бронебойной бумаги царапались, били по коленкам. Маленькая Маня всегда сама несла добытые книжки в цветастой капроновой сумочке, пошитой бабушкой из кофты, вышедшей по старости из употребления. Дома они ставили чайник, разворачивали книжки – как дивно и упоительно они пахли тогда!.. Маня, сопя, забиралась на диван и рассматривала картинки, если они были. Чайник закипал, и они с дедом пили чай с пряниками, предвкушая удовольствие. И этот чай – неизвестно почему! – казался ей продолжением книжного магазина «Москва» и началом какой-то новой истории, которая вот-вот случится. И история случалась!..

Дед читал на разные голоса. Ганс-Чурбан говорил одним голосом, его бабушка совершенно другим. Солдат из «Огнива» был грубоватым простаком, принцесса из сказки про волшебный горшочек убогой дурочкой, а свинопас в дедовом исполнении оказывался романтичным философом.

Таким образом были прочитаны Марк Твен, О’Генри и Памела Треверс. И Джеймс Барри, и Харпер Ли, и все остальные.

Потом Маня стала читать сама, это уже когда дело дошло до Каверина, Германа и Джека Лондона.

А там уж рукой подать до Хемингуэя, Ремарка и Дика Френсиса, которых она добывала сама все в том же магазине «Москва» – деду не по силам стали километровые очереди.

А потом Маня заделалась авторшей детективных романов – вот как ей повезло! – и огромный книжный магазин на Тверской стал для нее… своим.

Каждый раз, объезжая громадный сталинский дом с огромными витринами, уставленными книгами и картинами, чтобы втиснуться в узкий двор и как-нибудь приткнуть машину, Маня истово мечтала вернуть деда.

Ну, вот взять и вернуть.

Хоть на часок. Всего только на один!..

Он бы увидел, своими глазами увидел, что именно в этом легендарном и необыкновенном магазине продаются ее книжки. Вот Пастернак, вот Марсель Пруст, вот Стивен Кинг, а вот и Марина Покровская – здесь, в уголке! Словно она такая же, как они, словно она на самом деле имеет право продаваться в этом магазине!..

Маня провела бы его по залам, уставленным тысячами потрясающих, интересных книг, она показала бы ему все полки – бери, сколько хочешь!.. Какое там «по экземпляру в одни руки»! Она надарила бы ему альбомов – дед всю жизнь любил живопись и собирал альбомы, хотя их было трудно, почти невозможно достать!..

Она познакомила бы его с Мариной.

Марина Леденева была директором книжного магазина «Москва» и дружила с Маней.

Вот дед удивился бы, узнав, что внучка дружит с директором этого магазина! Дед просто наверняка был бы горд, и Маня бы тоже немного погордилась собой, а ей как раз сейчас этого очень не хватало!..

Знакомый охранник пропустил ее внутрь, она проскакала по узкой лестничке и повернула налево, к кабинету директора.

– Маня, – удивилась Марина, не ожидавшая такого сюрприза. – Вот ты молодец, что заехала!.. А почему голая? Где пальто?

Марина Леденева всегда все замечала.

Громадный письменный стол, занимавший большую часть директорских покоев, был завален бумагами, книгами, дисками, папками и записными книжками. На стене висела смешная очкастая обезьяна, уткнувшая морду в объемистый распахнутый том – светильник, привезенный Леденевой из какого-то далекого далека. Поливанова обезьяну обожала и всегда с ней здоровалась.

Она поздоровалась с обезьяной, кинула в кресло портфель и втиснулась рядом, очень неудобно.

Марина наблюдала за ней, отложив работу в сторону, а потом взялась за телефон.

– Ты обедала?

Маня помотала головой:

– Да я не хочу!

Марина велела в трубку, чтобы «чего-нибудь принесли».

– Что с тобой?..

С Мариной Леденевой имело смысл разговаривать только честно и прямо – или уж совсем не разговаривать, и Маня выложила ей всю горькую правду своей сегодняшней жизни.

– …И, ты понимаешь, я ничего, ничего не могу поделать! Ну не идет у меня работа! И я знаю, что всех подвожу и что я идиотка, но ведь я не виновата! Я стараюсь. Правда стараюсь! Знаешь, самый ужасный вопрос, который всегда задают журналисты, – это «как вы начали писать и где вы берете сюжеты»! Так вот, я теперь не знаю ни как писать, ни где брать сюжеты!..

Она причитала, Леденева молча слушала, рассматривала писательницу голубыми глазищами в густых темных ресницах, и не понять было, о чем она думает.

Помощница Рита внесла подносик с кофейными чашками, пепельницей и бутербродами. Маня схватила бутерброд прямо с подноса, откусила, и Рита улыбнулась ей, как маленькой.

– Я приезжаю в издательство, – продолжала Маня с набитым ртом. Рита тихонько прикрыла за собой дверь. – Меня там отчитывают, как будто я… не знаю что… преступление совершила, и Анна мне говорит, если так будет продолжаться, то лучше вообще перестать писать!.. Зачем, говорит, это нужно, если читатели не могут дождаться очередной книжки, а мы ничего не смеем им обещать! И у нас убытки. И у вас убытки – она меня стала на «вы» называть, представляешь?!

– Ты так сердишься, потому что знаешь, что она права.

Маня заглотнула кусок бутерброда, как удав, и уставилась на Марину.

– Ну, конечно, – и та кивнула, чтоб Маня точно поняла, что не ослышалась. – Издательство – это такое же производство, как любое другое. Что я тебе объясняю, ты же не первый год работаешь! У них свои интересы, и они должны их соблюдать. Пишется тебе или не пишется – это, по большому счету, не их вопрос.

– Мурзик, – жалобно сказала Поливанова. Только ей разрешалось называть могущественную Марину Леденеву этим дурацким, глупейшим, идиотским именем! – Мурзик, и ты туда же?!

– Я не туда же! – с досадой возразила Леденева. – Я всегда говорю то, что думаю, ты прекрасно это знаешь!.. И я тебе говорю – ты не права и зря обижаешься. Собственно, ты и обижаешься именно потому, что не права. Ты должна сказать Анне: романа нет и не будет, а не кормить ее обещаниями, что завтра его напишешь! Ты же завтра ничего не напишешь?..

Маня Поливанова покачала головой. Глаза у нее налились слезами.

– Я теперь вообще не знаю, как писать. Я разучилась. Не могу.

– А ты… почему разучилась? Ты же раньше умела вроде!..

– Тебе смешно, а мне…

– Из-за Алекса?

С Мариной Леденевой имело смысл говорить только честно. Или уж не говорить вообще.

– Ну да, – призналась Маня Поливанова. – Он же на самом деле… писатель. А я кустарь и ремесленник!.. И я его люблю, Мурзик!.. Я с ним живу. И он пишет, и я пишу, понимаешь?! Только у него получаются шедевры, а у меня все больше какая-то ахинея. У него результат, и у меня результат!.. А я так не могу. Лучше совсем не писать, чем так позориться.

– А он тебе что говорит?

Маня шмыгнула носом, и Марина протянула ей коробку с салфетками. Маня выхватила одну и утерлась.

– Ничего он не говорит. Его моя писанина не интересует. Он и не читал никогда!

– Ты тоже его не читай. Чего зря расстраиваться!

Писательница Поливанова затихла, поморгала красными от слез кроличьими глазами, а потом осведомилась осторожно:

– Ты шутишь? Ты же шутишь, да?..

Марина пожала плечами. Голубые глазищи смотрели серьезно и, пожалуй, с сочувствием.

– Я не шучу. Если тебе мешает то, что он пишет лучше тебя, хотя я не знаю, как можно сравнивать такую… разную литературу, тогда не читай его. Ты делай свое дело, как делала его последние десять лет, или сколько ты там пишешь?.. И все встанет на свои места.

– Но ему нужно, чтоб я читала! – закричала Поливанова. – Ему важно мое мнение и важно, чтоб я знала его текст, он даже иногда советуется со мной!

– Ты решила стать Софьей Андреевной? Женой великого писателя, надеждой, опорой, переписчицей и матерью его детей?

И обе замолчали.

Маня, ссутулив плечи, смотрела в пустую кофейную чашку, а Марина в компьютерный монитор, на экране которого болталась какая-то таблица.

– Пойдем, по магазину пройдемся, – предложила вдруг Марина. – Книжки посмотрим. Ты что-то правда не в себе.

Поливанова пожала плечами. Ей было все равно.

Узкими коридорами они выбрались в торговый зал, полный народу, шумный, залитый ярким электрическим светом. Здесь толпились, проталкивались к полкам, читали, составив на пол сумки и пакеты, выкликали продавцов, когда не могли найти нужную книгу, повторяли в телефон: «Скажи еще раз, как называется? Как?! «Огнедышащая бездна»?! А, «Бездонный огонь»!

Маня брела следом за Мариной сквозь толпу, то и дело без надобности поправляя на носу очки.

…Не хочет она быть Софьей Андреевной, что за чепуха! Какая из нее Софья Андреевна, жена величайшего гения всех времен и народов Льва Николаевича Толстого, мастера изображать «картины народной жизни»?! И Алекс вовсе не Толстой, хотя, конечно, знаменитый писатель, и, по большому счету, его ничего не интересует, кроме работы, и Маня как-то незаметно для себя стала как будто частью его работы, «первым читателем», «восторженным почитателем», слава богу, переписчицей еще не стала – выходит, права Марина?! Да нет, этого быть не может! Алекс ни в чем не виноват. Она одна во всем виновата. Таланта у нее никакого нет, была работоспособность, да и та вся вышла, и Алекс тут ни при чем, – выходит, не права Марина!.. Но только раньше, до Алекса, у нее была собственная жизнь и собственная работа, которая с его появлением потеряла всякий смысл – разве можно писать плохо, когда рядом человек, который умеет писать хорошо, так хорошо, что захватывает дух?! И в том, что она, Маня Поливанова, живет нынче жизнью Александра Шан-Гирея, нет и не может быть ничего плохого и разрушительного для нее!

…Или может?..

– Чего тебе хочется? – озабоченно спросила рядом Леденева. – Детективчиков? Или, может, любовных историй? Или новых философских течений? Течения не советую. Там все больше про то, что жизнь дерьмо, человек по сути своей насекомое, и скорей бы наступил конец света.

Маня пожала плечами и наугад вытащила с полки какую-то толстую книгу.

– Марина Николаевна, – к ним протолкнулся охранник с витым шнуром передатчика, заправленным за ухо. Вид у него был озабоченный. – Мы его взяли. Милицию, тьфу, полицию вызывать?..

Маня бросила листать книгу и насторожилась. Все же до последнего времени, еще до того, как заделаться Софьей Андреевной, она была неплохим детективным автором, и всякие такие штучки – шнуры передатчиков, пистолетная кобура и выражения типа «мы его взяли» – приводили ее в восторг.

– Где взяли? – совершенно хладнокровно спросила Леденева.

– В антикварном отделе. С поличным.

– А кого взяли-то? – сунулась Поливанова.

– Ведите его ко мне в кабинет. Полицию вызывайте.

– Нет, а кого взяли-то?!

– Может, ты пока книжки посмотришь? – предложила Леденева ласково. Голубые глаза под стать фамилии были совершенно ледяными.

Алекс, промелькнуло в голове у Мани, никогда не написал бы такой глупости, как «ледяные глаза», придумал бы что-нибудь поумнее!..

– Нет, ты скажи мне, что случилось!

Марина ловко и очень быстро пробиралась сквозь толпу, время от времени оглядываясь на Маню, которая тащилась за ней, как приклеенная.

– У нас в последнее время много воруют, – говорила она тихо, и Маня подставляла ухо, чтоб расслышать. – И только дорогие книги. У нас же открытая выкладка!.. Мы все никак не могли поймать, а убытки уже за сто тысяч перевалили.

– Ничего себе!

– Его долго выслеживали и сегодня, видимо, выследили.

– А можно мне… посмотреть? Мне для работы очень нужно!

Марина усмехнулась.

– Смотри, конечно, только это все не слишком интересно, я тебе точно говорю! Но если для работы…

Какие-то люди поднимались из цокольного этажа, где – Маня знала! – был антикварный отдел. Довольно плотная группа, все мужчины. Посередине невразумительный дяденька в лыжной шапочке и толстом шарфе, несмотря на то что в магазине по весеннему времени было жарко, а по бокам равнодушные парни в пиджаках.

Должно быть, это он и есть, догадалась авторша детективных романов про шапочку с шарфом. Это у него такая маскировка, чтобы не привлекать внимания! Ничего себе, на сто тысяч наворовал!.. Сколько же нужно украсть книг?! Впрочем, в антикварном отделе были книги и по десять, и по пятнадцать тысяч и даже…

Додумать Маня Поливанова не успела.

Человек в лыжной шапочке поднял голову и посмотрел на нее, как будто оценивая. Маня моргнула.

Марина придержала ее за рукав, чтобы пропустить процессию к служебному входу, и дальше случилось непонятное.

Очень быстрым, незаметным, каким-то вихляющим движением человек нагнулся, толкнул охранника, в электрическом свете блеснуло что-то длинное и узкое, как будто полоска, охранник закашлялся и с грохотом повалился на ближайший стеллаж. Маня Поливанова тоже почему-то не устояла на ногах, должно быть, охранник ее задел. Она стала валиться, замахала руками, но что-то сильно дернуло ее за воротник, так что затрещало даже в ушах.

Люди, обернувшиеся на шум, замерли, как на стоп-кадре.

– В сторону! В сторону все! Порежу! Порежу ее!

Очки слетели у нее с носа, картинка поехала и расплылась, и бок проткнула боль. Такая сильная, что мгновенно затошнило и стало нечем дышать. Маня попыталась вдохнуть, открыла рот, но горло сузилось, закрылось, воздух не проходил.

Ее тянуло куда-то, и приходилось переставлять ноги, чтобы успевать за тем, что ее так тянуло, и горлу было все больнее, и она захлебывалась болью и очень хотела вдохнуть воздух.

И тут все кончилось.

Оказалось, что она стоит на коленях на асфальте прямо посреди улицы Тверской у витрины книжного магазина «Москва», и высыпавшие из магазина люди обступают ее со всех сторон, и она никого не узнает.

– Ты жива? Маня, ты жива?!

Ну, слава богу. Это Марина Леденева, значит, все в порядке.

– Я жива, – неуверенно сказала Маня и встала на четвереньки. Тошнило ее ужасно. – Все хорошо. А что случилось-то?..

Екатерина Митрофанова в десятый раз нажала на кнопку вызова, и телефон в десятый раз вежливо объяснил ей, что «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Вот упрямая овца! Все-таки выключила телефон!..

Под конец дня Митрофанову вызвала Анна Иосифовна и озабоченным добрым, почти докторским голосом объяснила, что «дальше так продолжаться не может и с этим нужно что-то делать»!

«Это» – что не может продолжаться и с чем нужно что-то делать – суть писательница Покровская, которая уже на два месяца задерживает рукопись.

– Я была с ней сегодня довольна резка, – сказала генеральная директриса тоном задумчивого раскаяния. – Но я не знаю, что делать, Катюша. Нам придется совместно подумать, как ликвидировать этот кризис. Он сейчас решительно не ко времени. Покровская читаема, востребована, издательство не может позволить себе упускать такие прибыли. Я хотела просить тебя, Катюша, поговорить с ней по душам и выяснить, что именно мешает ей работать. Мы сделаем все для того, чтобы… разрешить ее проблемы и помочь ей выбраться.

Катюша – Екатерина Петровна Митрофанова – обещала все выяснить и доложить директрисе завтра же. И точно знала, что та утром первым делом потребует отчет о проделанной над Поливановой работе, а никакого отчета не будет! Поливанова куда-то провалилась, и нет никакой возможности «помочь ей преодолеть кризис»!..

Решив на какое-то время отложить приставания к «абоненту», аппарат которого все равно выключен, Екатерина Митрофанова сосредоточенно переоделась в джинсы и маечку и принялась бодро и деловито складывать в сумку спортивный костюм и кроссовки. Совсем недавно она окончательно и бесповоротно решила, что «следует заняться собой».

…Глаза б мои не глядели на этот костюм и кроссовки.

Нет, нет, так нельзя думать. Нужно думать вот как: к весне надо привести себя в порядок. Я современная молодая женщина, и мне просто необходим курс фитнеса. Отступать некуда, абонемент куплен, тренер по имени Артем – как пить дать, идиот, все тренеры по фитнесу идиоты, – ждет ее к восьми. Через две недели я похудею, руки и ноги перестанут походить на студень, а станут похожими…

…Чтоб ему провалиться, этому тренажерному залу вместе с тренером Артемом! Вот было бы счастье – прийти к спортклубу, а он провалился, и нет его, и не нужно проделывать всю эту глупость! Приседать, держа спину очень прямо, сводить и разводить колени «с усилием», качаться, как маятник, на какой-то специальной пыточной доске, заложив руки за голову, и отжиматься от черной клеенчатой лавки!

Да нет же, не так! Во всем мире принято заниматься собой и своим здоровьем! Мы живем исключительно для того, чтоб в сорок лет выглядеть на восемнадцать, а в восемьдесят на сорок. Занятия спортом – это не только здоровье, это показатель преуспевания, «правильности» жизни, а уж она-то, Екатерина Митрофанова, живет исключительно правильно!

…Господи, как я не хочу туда тащиться. Я есть хочу, спать хочу, и мне бы бумаги от Кантровича почитать, что он там в очередной раз напутал?! Из отдела маркетинга бумаги вернули с ехидной резолюцией, стало быть, совершенно точно напутал!

Нет, нет, нужно отбросить все мысли о работе и на занятия идти с радостным предвкушением! Что ж именно там предвкушать?.. Тягание железа? Приседания «с утяжелением»? Обливание соленым потом? А, вот что! Предвкушать следует волшебное превращение студня, из которого состоят сейчас ее мышцы, в стальные канаты.

И рраз!.. Мах ногой влево. И два!.. Мах ногой вправо! И трри!.. Носок тянуть, тянуть носок!..

Может, черт с ними, с канатами, может, пока без них как-нибудь?..

Екатерина Митрофанова сделала карьеру, многого добилась и вообще практически стала образцовой женщиной начала двадцать первого века исключительно благодаря собственной силе воли – ей так казалось. Вот воля у нее как раз и есть стальной канат!

На этом канате она приволокла себя в фитнес-центр и мрачно и сосредоточенно натянула спортивный костюм – ничего, ничего, вскоре это тело станет как у Дэми Мур в фильме «Солдат Джейн»! – и отправилась на поиски тренера Артема.

Кругом грохотало, звенело, бухало, в многочисленных зеркалах отражались многочисленные тела, находящиеся на пути от состояния студня к состоянию солдата Джейн. Музыка была соответствующая – грохочущая, упорная, бухающая.

И ррраз!.. И два!.. И тррри!.. Приседаем, приседаем, не отвлекаемся! Сейчас еще только второй подход, а у вас восемь!

Тренер Артем оказался тренершей Анжелой.

– Артема нету, – приплясывая на месте от избытка энергии, объявила почти голая Анжела, рассматривая Митрофанову, упрятанную по горло в унылый спортивный костюм. – Вы сегодня первый день, да? Я вами займусь! Пойдемте!

Вот чего Митрофановой совсем не хотелось, так это чтоб ею «занялась» Анжела!..

– Сколько у вас лишнего веса? Взвешиваетесь регулярно?! – спрашивала Анжела, стремительно пролетая по тренажерному залу.

Ее идеальный бюст, обтянутый идеальным спортивным топом, отражался во всех зеркалах. Она жевала, не останавливаясь ни на секунду. От нее пахло «мятной свежестью» и потом, приглушенным дезодорантом.

– Ну, на первый взгляд от трех до пяти килограммов, да?.. Или даже больше! Я вас сейчас взвешу. Конечно, целлюлит, и запущенный, да? Рост какой у вас? Вы нацелены на результат или просто на поддержание тонуса? Это разные программы! Когда-нибудь тренировались? Тогда, может, вам лучше начать с йоги или пилатеса? Хотя там сильные группы, вам туда нельзя, не справитесь. Вам лучше «Бодрость и здоровье». У вас рабочий пульс какой?

– Триста тридцать в лежачем положении, – объявила Митрофанова, не в силах оторвать взгляд от идеального Анжелиного зада в черном лакированном трико.

Собственной митрофановской заднице до эдакого совершенства не дотянуть никогда.

– Такого пульса не бывает, – обиделась Анжела и открыла дверь в комнатку с надписью «Спортивный врач». – Раздевайтесь и быстренько на весы!

Она взмахнула блестящими волосами, собранными в «конский хвост», уселась за стол, подрыгала длиннющими идеальными ногами, придвинула к себе какие-то перегнутые листы и высунула язык – приготовилась писать.

– Имя, фамилия, дата рождения, рост, хронические заболевания, диабет, гипертония, инфаркты, инсульты…

– Страдаю эпилептическими припадками, – призналась Митрофанова, взгромождаясь на весы. Стрелка возмущенно дрогнула и пошла вправо.

– Что, правда?! – Анжела перепугалась, бросила писать и даже язык спрятала.

– Чистая правда, – подтвердила Митрофанова, гипнотизируя стрелку. – С малых лет. Однажды в семилетнем возрасте чуть не зарезалась ножом. В Угличе дело было. Но моя нянька Мария Нагая успела вовремя, и припадок удалось остановить.

– А как же… А она что, совсем голая была?

– Кто? – от злости не поняла Митрофанова.

– Ну, ваша нянька. Мария эта самая?

– Голая, – призналась Митрофанова. – Обобрали ее, бедную, как липку.

– Кого?

Митрофанова слезла с весов. Нужно было как-то заканчивать представление.

– Анжелочка, – сказала она сладко-сладко, – эпилептических припадков, слава богу, у меня никогда не было. Мария Нагая – мать царевича Дмитрия, который вроде бы погиб во время как раз такого припадка. Это было в семнадцатом веке. Не волнуйтесь. Нагая – это такая фамилия, а не отсутствие одежды. Вес семьдесят семь кило. Рост метр семьдесят пять.

– Выходит, у вас лишних двенадцать килограммов! – возликовала Анжела. Обретя почву под ногами, она снова высунула язык, старательно вывела в графе цифру и полюбовалась на нее. – Сейчас я померяю окружность бедер, груди, живота, рук и ног, а потом мы нарисуем проблемные зоны.

– Где… нарисуем?

– Вот прямо на них, на зонах. Да вы не бойтесь, это специальный маркер, он смывается! Не сразу, правда, но сойдет. И на тренировке мы будем делать упор именно на них. Ну, руки у вас совсем плохие, вы видите, да? По норме положено сорок три, а у вас почти пятьдесят. Хотя руки исправить трудно, но мы будем стараться! Мы же будем стараться? Ой, я не спросила, как вас зовут.

– Екатерина Петровна, – процедила Митрофанова.

– Вы домохозяйка, да? С ногами проще, щиколотки в норме, колени… да уж… но вы не расстраивайтесь, сейчас ни у кого коленей нету, но вам короткое лучше не носить, потому что, конечно…

Митрофанова решила, что с нее хватит.

Она перехватила руку с маркером, занесенным над ее коленкой.

– Анжела, – сказала она таким голосом, каким говорила на совещаниях. – Этого достаточно. Вы сделали все, что могли. Спасибо вам. Теперь я хотела бы пройти в зал, потренироваться и уехать домой. Вы можете это как-то устроить?

Фитнес-тренерша перепуганно кивнула.

Ну ее. И припадки у нее, и пульс какой-то странный, и нянька у нее нагая ходила. Может, чокнутая? Охранников надо предупредить, Борюсю, чтоб присматривал. Мало ли их, ненормальных!.. А сейчас весна, обострение…

Приведенная к беговой дорожке Митрофанова влезла на нее, как на эшафот, Анжела запустила какую-то программу – «вы не волнуйтесь, это самая-пресамая легкая!». И Митрофанова грузно побежала.

Телеса сотрясались. Двенадцать килограммов лишнего веса, шутка ли!..

Примерно через пять минут, когда она уже обливалась потом и с трудом дышала и в боку противно закололо, у нее появился сосед.

Он был в белоснежных шортах и серой майке с мокрыми разводами на спине, на лбу какая-то повязка, видимо, чтоб пот не заливал глаза.

– Здравствуйте, – очень приветливо поздоровалась Анжела.

Сосед кивнул в ее сторону, а улыбнулся Митрофановой. И она улыбнулась в ответ.

Ну и подумаешь, двенадцать лишних килограммов, и с носа капает, как будто она приняла душ и забыла вытереться! Ничего такого! Она бежит вполне грациозно, и румянец ей к лицу!..

Тем не менее с беговой дорожки она все же решила сойти и чуть не упала, ноги как-то сами собой продолжали бежать.

– Куда же?! – вслед ей заволновалась Анжела. – У вас еще три, нет, три с половиной минуты! Нужно добежать!..

– В следующий раз, – пробормотала Митрофанова.

И посмотрела в спину соседа, который не обращал на них с Анжелой никакого внимания, делал свою работу, и все. Он был на кого-то похож, и Митрофанова некоторое время пыталась вспомнить, на кого именно, да так и не смогла, ибо воспоследовали наклоны, махи ногами – и ррраз! и два! и три! носок тянуть, тянуть! А еще приседания и вот эта ненавистная маета на специальной доске с закинутыми за голову руками.

Чувствуя усталость и дрожь во всем теле, как будто внутренности превратились в тот самый пресловутый студень и теперь противно тряслись при каждом движении, Митрофанова вяло приняла душ и оделась в пропахшей чужими телами крохотной раздевалке со шкафчиками. Шкафчики располагались в два ряда, и деловитая спортсменка, заполучившая отделение как раз под митрофановским, то и дело толкала ее задом, обтянутым крепкими, эластичными трусами.

Как хороша жизнь, уныло думала Митрофанова, выбравшись на улицу под дождь, в смог большого города. Теперь, после тренировки, мне все кажется прекрасным – и дождь, и лужи, и выхлоп, который изо всех сил втягивают мои расправившиеся легкие, жаждущие кислорода!.. И, главное, я стала чуточку ближе к Дэми Мур в роли солдата Джейн. Правда, вид у нее там на редкость дикий, и на женщину она уж точно не похожа, но…

Зазвонил телефон, должно быть, наконец-то объявилась опальная писательница Поливанова!

Катя выхватила трубку из кармана и уставилась на номер.

Нет, не Поливанова. Номер был совсем незнакомый.

– Але, але! – закричали в трубке, как только она нажала кнопку. – Але, вы меня слышите, але!..

Митрофанова пожала плечами, как будто крикливый абонент мог ее видеть.

– Я вас слышу.

– Екатерина Митрофановна, это вы?!

– Меня зовут Митрофанова Екатерина Петровна! – Что за болван на ее голову, когда она только что потренировалась как следует и легкие у нее расправились, а руки и ноги налились невиданной силой! – Представьтесь, пожалуйста!

– Екатерина Митрофановна, это Дэн, друг Володьки! Помните меня? Столетов моя фамилия, я работаю в журнале «День сегодняшний», нас Береговой знакомил, а потом вы мне интервью организовали с этим знаменитым писателем! Алексом Шан-Гиреем! Помните?..

– Помню. – Дэн Столетов был высоченный, лохматый, на вид дурачок последний, а материалы писал дай бог каждому. – Здравствуйте, Денис.

– Здрасти, Екатерина Митрофановна. Володьку в милицию забрали.

В третий раз Митрофановна, что ты будешь делать!

– Меня зовут Екатерина Петровна.

– Вы меня слышите?! Але! Але!!! Володьку в милицию забрали.

– Какого еще Володьку?! – возмутилась Митрофанова, уже смутно понимая – по его растерянности, по тому, как он кричал в телефон, по бесконечно повторяющемуся «але!», – что на самом деле случилось нечто неприятное, опасное, и это опасное и неприятное имеет к ней отношение.

– Володьку Берегового забрали в милицию, то есть в полицию!

– За дебош в ночном клубе?

– За убийство, – тихо и отчетливо выговорил журналист Столетов. – Вы где? Я сейчас подъеду!

Она дошла почти до дома, когда рядом с ней с визгом притормозила машина – прямо американское кино, хорошо хоть не про солдата Джейн!..

Пассажирская дверь распахнулась, и Дэн Столетов, перегнувшись через сиденье, велел ей садиться:

– Вы же сказали, что дома! Я звонил, звонил, а там никто не открывает!

– Откуда я знала, что вы так быстро доедете?! – огрызнулась Митрофанова, втискиваясь в салон. – Я думала, успею.

– Дайте сюда сумку.

Он взял у нее баул и, не глядя, швырнул на заднее сиденье. И стал разворачиваться.

– Позвольте, куда мы едем?!

– Как – куда?! – Он оглянулся через плечо и вырулил в другую сторону. – В этот самый… в убойный отдел!

– Прямо сейчас?!

– А когда?

– Дэн, я понимаю, что вы переживаете за друга, но нас сейчас туда, во-первых, никто не пустит, а во-вторых, мне бы хотелось понять, что случилось.

«Мне бы хотелось понять» – это что-то из лексикона Анны Иосифовны.

– Мне бы тоже, – сказал Дэн Столетов. – Если нас не пустят, мы будем… прорываться! Вы понимаете или нет, что человек в тюряге?!

– Я вообще ничего не понимаю.

– Я его попросил заехать к одному перцу. Ну, по дороге. Хотя там, конечно, не совсем по дороге, но в его стороне, по Ленинградке. А перец этот меня достал! Пришлите журналы да пришлите журналы, как будто он их не видал никогда! Даже не сам перец, а его пресс-секретарь. Она сначала мне все толковала, что сама заедет, а потом сказала, чтоб мы привезли, ну, в смысле, курьерская служба!

Митрофанова ничего не понимала, но слушала, не перебивая.

Свет встречных фар летел в лобовое стекло, лицо Дэна появлялось, а потом как будто пропадало, и казалось, что он то ли корчится, то ли гримасничает.

– А у нас эту курьерскую службу можно до морковкиного заговенья ждать, все вперед на месяц расписано! Вот я и попросил Володьку, чтоб завез. Он поехал, разумеется. Он даже мне звонил оттуда, представляете? Я его почти не слушал, у нас совещалово было и очередной разбор полетов. Он сказал, что там вроде нет никого. А потом у себя в багажнике трупак этого перца нашел. И сам в милицию его привез. Или куда там? В полицию он привез трупак, вот как.

Митрофанова выдохнула.

Нужно звонить Анне Иосифовне, вот самое главное. Нужно звонить генеральной директрисе и сказать, что у них беда. Слава богу, не в издательстве. Слава богу, просто бестолковый сотрудник влип в неприятную историю.

Может, имеет смысл его задним числом уволить, чтобы к «Алфавиту» не было никаких претензий?

Но эту мысль Митрофанова отвергла. Несколько месяцев назад она уже пыталась уволить Владимира Берегового, и вышла из этого целая история, довольно некрасивая, и Анна Иосифовна тогда заставила ее извиняться и возвращать его обратно.

Катя покосилась на Дэна и вытащила телефон.

Сейчас звонить или подождать? Пожалуй, нужно подождать. При нем звонить не стоит.

– Вы мне толком объясните.

– Да я вам объясняю!

– Как вы объясняете, ничего не понятно!

– Да говорю же! – Дэн выкрутил руль. – Я брал интервью у…

– У одного перца, – подсказала Митрофанова. – У кого именно?

– Он с телевидения, Сергей Балашов его зовут.

Митрофановой стало дурно. Так, что она закашлялась, стала шарить по двери и сильно клониться вправо.

– Вы что? Хотите выйти?!

– От… открой… ок… окно! Ок-но отк-рой!

Стекло поехало вниз, и она почти вывалилась наружу. Холодом обдало голову, заломило виски и зубы, но вернулась способность дышать.

– Вам чего? Плохо, что ли?!

Сглатывая горькую, сухую и твердую, как поролон, слюну, Митрофанова села прямо, но окно не закрыла. Ветер летел в лицо, приходилось прикрывать глаза.

– Убили Сергея Балашова?!

Дэн искоса взглянул на нее и кивнул.

– Береговой убил Балашова?!

– Дура! – гаркнул он. – Не убивал он никого! Я же тебе говорю, он его трупак в багажнике своем нашел!

– Этого не может быть, – пролепетала Митрофанова. – Этого просто не может быть.

– А ты чего? Поклонница, что ли?..

Сергей Балашов был знаменитым телевизионным ведущим, красавцем и умницей, создавшим себя из ничего, как феникс из пепла, впрочем, феникс, кажется, не создавал, а, наоборот, возрождался!.. Но и Балашов – да, да! – много раз воз-рождался после того, как программы закрывали, а его самого снимали с работы. Он любимец нации, лучший ведущий, символ телевидения, его нельзя… убить!

…Или можно?..

– Вода есть? Я бы попила.

– Нет воды. Сейчас тормозну у палатки, купим.

– Палаток тоже нет, – сказала Митрофанова отрешенно. – Все позакрыли. Не может быть, чтоб Балашова убили.

– Убили. А Володьку взяли как бы с поличным, когда он им труп привез.

– Да нет, ну чушь, чушь! – закричала Митрофанова и опять задышала в окно. – Этого быть не может! Как Береговой мог убить Балашова?! Где Береговой и где Балашов?!

– Не убивал Володька его! Точно не убивал! Он приехал, а там никого, говорю же! Он оставил журналы и уехал, а потом в своей тачке его нашел!..

– Ты мне надоел, – отчеканила Митрофанова. – Я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь. Приди в себя и говори нормально, ну!..

Дэн пошевелил губами, должно быть, выругался беззвучно и заговорил очень громко, как будто Митрофанова была тугоухой:

– Я брал у него интервью.

– У Балашова?

– Ё-мое. У Балашова. Он дотошный такой, мама не горюй. Сто раз все согласовывали, подписывали, с пресс-секретарем созванивались. Интервью вышло. Звонит этот самый пресс-секретарь, вернее, секретарша, у него секретарь дама, конечно, и говорит, что Сергей очень хочет получить журналы, а возможности купить у него нету, потому как он по киоскам не ходит и по заправкам не ездит. Короче, негде ему купить! И раз позвонила, и два, и десять, а я все ее завтраками кормлю – мол, привезем, доставим, пятое-двадцатое! А курьер не едет! У нас в редакции, как и везде, самые главные люди – курьеры и водители! Как они скажут, так все и будет! Ну, вот курьерская служба говорит – мы не поедем, мы загруженные, у нас работы полно, а поселок этот семь верст до небес и все лесом, вот я и попросил Володьку! Ну, он каждый день по Ленинградке ездит! Чтобы заехал и завез. Ему там и крюк не слишком большой.

– И Береговой повез Балашову журналы. Домой.

Дэн хмыкнул и покрутил лохматой башкой.

– Вы так говорите, как будто он в Ватикан поехал, к папе римскому!

– Это почти одно и то же.

– Да ла-адно!..

Митрофанова вздохнула.

Сергей Балашов убит?! Быть такого не может! Ну не может такого быть! Она как раз собиралась после своего идиотского фитнеса посмотреть его программу! Он обещал рассказать нечто такое про любовь Аллы Пугачевой и Максима Галкина, а Митрофанова, несмотря на то что была исключительно деловой и умной, тем не менее все же женщиной, обожавшей сплетни и истории про любовь. А Сергей Балашов умел их рассказать, как никто другой!

– Что было дальше?

– Вот тут я точно не знаю, – признался Дэн горестно. – Но он мне звонил.

– Балашов или папа римский?

– Молодец! – похвалил Дэн. – На лету рубишь! Володька мне позвонил и сказал, что он вроде в доме, а там нету никого, пусто. Ну, я ему в том смысле, чтоб оставил журналы и двигал оттуда. А потом он опять позвонил и сказал, что у него в багажнике труп, и он везет его в милицию, тьфу, черт, в полицию!..

Они помолчали. Снег пошел, острый, крупитчатый, «дворники» заерзали по стеклу. Митрофанова закрыла окно.

– Слушай, Дэн. Ехать сейчас в отделение не имеет никакого смысла. Отвези меня домой, а утром посмотрим.

– Куда мы утром посмотрим?!

– Если Владимир Береговой ни в чем не виноват, его, конечно же, отпустят, – твердо сказала Митрофанова. – Во всем разберутся и отпустят. Может, не сразу, конечно, но…

– Это же громкое убийство, – перебил Дэн. – Сейчас в это дело влезет какая-нибудь прокуратура, и какой-нибудь очередной крутой перец возьмет его под личный контроль!

– И очень хорошо.

– Да что хорошего-то?! И расследовать ничего не надо, Береговой наверняка там везде наследил, как последний сукин сын, и в доме, и на трупе! Он же, зуб даю, его трогал! Ну, когда багажник открыл и увидел, что там… там лежит что-то! Кто станет разбираться, если тут такая удача свалилась – есть на кого убийство повесить!

– Пусть так, – согласилась Митрофанова. – А мы тут при чем?

– Кто – мы?

– Я и издательство «Алфавит»! Анну Иосифовну удар хватит, если она узнает, что наше издательство, пусть даже каким-то боком, связано с таким ужасным делом.

– Удар, значит, – повторил Дэн. – Вас всех немедленно хватит удар.

– Я даже не знаю, когда ей сказать, – озабоченно продолжала Митрофанова. – То ли сейчас, то ли до утра подождать, пусть уж хоть эту ночь поспит спокойно, потому что потом начнется!..

– Володьку надо спасать! Ты что?! Не понимаешь?!

– Я понимаю, что мы влипли в историю, – выговорила Митрофанова. – И нам нужно как-то выбраться из нее с наименьшими потерями.

Она думала так совершенно искренне. Она современная деловая женщина, которая не хочет лишних проблем. И что тут такого?..

Она была уверена, что все очень понятно и логично объяснила журналисту Столетову, и шарахнулась от него, когда он вдруг заорал в темноте и тесноте машины:

– А раз так, пошли вы все к чертовой матери!

Он затормозил у обочины, и сзади ему засигналили густо, сердито и на разные голоса, и сказал Митрофановой совершенно спокойно:

– Выметайся.

Она молча смотрела на него.

– Выметайся, я сказал. Барахло свое не забудь.

– А что, по-твоему? Я должна вмешиваться во всю эту дикость?! И втянуть Анну Иосифовну?! И вообще, что я могу? От меня ничего не зависит!

– И не зависит, и никому ты ничего не должна. Давай. Пока. Хорошего тебе вечера.

Митрофанова поняла, что он не шутит, посидела еще секунду, а потом выбралась из машины. Ее баул вылетел следом и шлепнулся в лужу, взметнув небольшое грязно-белое цунами, плеснувшее волной на ее ботинки.

– И тебе советую – не лезь ты в это дело, – громко, перекрикивая уличный шум, сказала Митрофанова в сторону открытой двери. – Ты все равно помочь ничем не сможешь, а только…

Дверь захлопнулась, и машина, взревев мотором, унеслась по мокрому шоссе, кое-где присыпанному жестким мартовским снежком.

– Дурак!

Она подобрала свою сумку, глупо поотряхивала ее, взвалила на плечо и пошла в обратную сторону.

Нет, интересно, а чего он ждал, этот ненормальный?! Что она кинется сейчас спасать Берегового, по своей чрезвычайной глупости влипшего в очередную неприятную историю?!

Да и как она может его спасти? Никак не может! У нее нет ни друзей в Генеральной прокуратуре, ни знакомых в следственном комитете, или кто занимается такими делами?! И Берегового она едва знает! Нет, конечно, формально IT-отдел находится в ее подчинении, и несколько месяцев назад она на самом деле Берегового почти уволила, а потом взяла обратно, но это не означает, что сейчас она позволит втянуть себя в какие-то совсем темные и криминальные дела!

Сергей Балашов убит, ну надо же!.. В это невозможно поверить, он ведь даже не до конца… человек! Он телевизионный бог, красивый, умный, насмешливый, образованный! Мужчина, с которым каждая женщина в этой стране уж точно провела часок-другой, даже такая самостоятельная и деловая, как Митрофанова, – он в телевизоре, она на диване! – что уж говорить о менее деловых и самостоятельных, которые проводили с ним каждый вечер!

Он был профессионал из профессионалов, он умел вытаскивать из людей правду так, что они подчас сами ничего не замечали. Он умел так ловко их препарировать, что из всенародных кумиров и любимцев вдруг вылезали самые обыкновенные гопники и шпана, ничего не понимающая, кроме «бабла и бухла», а обыкновенные люди внезапно становились героями!..

Как в принципе можно убить человека, который не до конца человек?! Который, по большому счету, все-таки персонаж?! И его наверняка как следует охраняли!

И при чем тут Береговой?.. Самый обыкновенный парень на рядовой должности, говорят, у него мать больная…

А еще однажды Митрофанова оказалась у него в квартире с Маней Поливановой и Алексом Шан-Гиреем. Там, в этой квартире, было пусто и как-то залихватски молодо, что ли!.. Там был один-единственный стул, дорогущий компьютер, на полу матрас, из еды сетка с мандаринами и мешок сухих супов, а на окнах синяя строительная пленка, которую он почему-то не сдирал. Окна выходили на бесконечную, до горизонта, стройку и пустырь, и квартира эта решительно не походила на только что отстроенный Тадж-Махал и совсем не тянула на «хоромы и палаты», но очень ему подходила, у него и не могло быть никакой другой!..

Нет, интересно, а что она, Митрофанова, должна делать?! Вот сейчас, поздним мартовским вечером?! Добиваться свидания с заключенным? Выяснять обстоятельства и фамилию следователя?! Зачем этот самый Столетов к ней приехал?! На что он рассчитывал?! На какую-такую помощь?!

Митрофанова поправила на плече сумку, поскользнулась и чуть не упала.

…И еще завез ее куда-то к черту на рога! Впрочем, не к черту и не на рога, а как раз в центр, но вернуться отсюда на ее тихую улицу не просто и не близко.

…И еще бросил одну в темноте на дороге!

Впрочем, можно ведь пойти и не домой! И если не домой, то тут совсем недалеко. До поворота рукой подать, а там немного вверх, к Бульварному кольцу и в переулок.

Заодно можно будет обсудить смерть Балашова, если этот полоумный Столетов ничего не напутал, конечно.

Ну?.. Да или нет?..

В ту самую секунду, кода Митрофанова повернула в другую сторону, ее жизнь тоже повернула невесть куда, только она еще об этом не знала.

Первым делом Поливанова похвасталась, что ее сегодня чуть не прибили до смерти на глазах у изумленной публики в книжном магазине «Москва».

Глаза у нее блестели.

– Представляешь, Кать, этот книжный жулик выхватил нож – ну, правда, мне потом рассказали про нож, я сама не разглядела ничего! – ударил меня в бок…

– Ножом?!

– Типун тебе на язык, – отозвалась легкомысленная авторша детективных романов и махнула на Митро