Good crazy and freaks in Russian cultural landscape

Шаповалова Т.А., Кокаревич М.Н.

Городские сумасшедшие в российском пейзаже

Статья посвящена проблеме формирования нового образа инаковости, под воздействием которого трансформируется русская культурная идентичность. Авторы предлагают различать две категории городских сумасшедших – «честные сумасшедшие» и «фрики». Образ «честных сумасшедших» восходит к древнерусской традиции юродства и русской смеховой культуре. Образ «фриков» транслирует западноевропейская культура. В статье предложен анализ нарративного и перформативного, этического и эстетического в дискурсе городских сумасшедших.

Ключевые слова: идентичность, дискурс, нарратив, перформанс, Другой, городские сумасшедшие, «честный сумасшедший», «фрик».

Shapovalova T., Kokarevich M.

Good crazy and freaks in Russian cultural landscape

The article is devoted to the problem of forming a new representation of otherness/anotherness, which transforms the Russian cultural identity. Authors distinguish two categories of city madman/urban crazy – «good crazy» and «freaks». The image of «good crazy» is connected with Old Russian tradition of idiotic action (behaving like a jurodivy, foolishness) and the Russian laughter culture. The image of «freak» is broadcast by the European culture. This paper proposes an analysis of the narrative and performative, ethical and aesthetic aspects in the discourse of urban crazy.

Key words: identity, discourse, narrative, performans, otherness/anotherness, city madman/urban crazy, «good crazy», «freak».

Культурное пространство, в отличие абстрактного пространства, - это пространство о-своенное. Для освоения пространства недостаточно его обустроить, необходимо его обжить. Среди стратегий освоения пространства первостепенное значение имеют развертывающиеся в нем социокультурные практики, порождающие специфические тексты культуры, подчас выходящие за границы породивших их эпох и обеспечивающие, тем самым, связь времен. Неслучайно поэтому интерес современных urban studies смещается от построения универсальных урбанистических теорий к выявлению и анализу «оживляющих» городское пространство социокультурных практик [Ричардсон 2010], включая анализ текстопорождающих стратегий – нарратива, перформанса, итерации, дескрипции [Андреева 2007]. По этому поводу О. Запорожец и Е. Лавринец отмечают: «… задача исследователя города состоит в том, чтобы найти баланс между рассмотрением городских феноменов как «продукта» определенных техник регулирования и институциональных практик и восприятием города как случайного ряда красочных пульсирующих образов» [Запорожец 2006]. В рамках urban studies формируется междисциплинарная предметность, объединяющая интерес к топосу/локусу, тексту и субъекту (в аспектах телесности, восприятия и речи). Справедливость требует отдать должное отечественной семиотической школе, положившей начало подобным исследованиям, однако преимущество современности в расширенном методологическом и техническом арсенале средств углубленного изучения данной проблематики, не говоря уже о залежах информации для анализа в сети Internet.

Среди феноменов и практик, соотносимых с городом, в поле зрения урбанистов попадают такие как прогулка, экскурсия, путешествие, городские нарративы (мифы, легенды, слухи и др.), телесные трансформации/перверсии и многое другое, что образует общее проблемное поле и сходятся в точке «identity». В данной статье мы остановимся на анализе отдельных аспектов функционирования сложного и всерьез малоисследованного явления городской жизни – дискурса городских сумасшедших. Сразу оговоримся, что нас интересует дискурс городских сумасшедших исключительно и только в российском культурном контексте, который в этом отношении, как и во многих других, отличается от западноевропейского.

Под определение «городской сумасшедший» подпадают представители двух принципиально различных категорий городских жителей. Представителей первой, менее численной группы, мы условно обозначим как «честных сумасшедших», второй – как «фриков», разумея, что и внутри названных групп имеется большое, но исчислимое разнообразие типажей (в интернет-нарративах встречаются такие типологические определения как «оратор», «поэт», «народный контролер», «призрак коммунизма» и др.). Основное различие между первой и второй группами, полагаемое «целевой аудиторией» городских сумасшедших – нозологическое. Один из вопросов, наиболее остро дискутируемых в интернет (форумах, блогах) зрителями специфических перформансов городских сумасшедших – вопрос об их психическом здоровье.

Поиск ответа на вопрос «дурак – или прикидывается?» формирует мощный этический вектор. От ответа на этот вопрос в той или иной степени зависит реакция на явление, как непосредственная, так и отдаленная, пролонгированная. Вариантов ответа больше чем два, и это связано как с размытостью самого понятия «психической нормы» и существованием множества градиентов психического статуса, так и с историческим планом бытования дискурса. Городской сумасшедший может оказаться психически больным или психически здоровым человеком, но также «косящим под дурака» или больным, но не безнадежно дезадаптированным, извлекающим из своего положения определенную выгоду. Насколько аудитория готова проявлять снисходительность и жалость к «честным сумасшедшим», настолько она настроена враждебно по отношению к «косящим под дураков» фрикам, использующим маску анормальности в качестве средства самопиара. Так, «психиатрическая» тема занимает центральное место в обсуждении «гламурной тусовщицы» Светы Яковлевой: «Нужно ли Свету лечить?», «Фейк или нет?», «Вы знаете, кто такая Света Яковлева?» [Света Яковлева 2014]. Этот спор порождает «феномен Светы Яковлевой», ядром которого является не реальная Света (здоровая или нет), а онтологическая провокативность любого Другого, вынуждающего меня, нас, вас отвечать на свой собственный вопрос, – о подлинности «Я»/«Мы». Вопрос опасный, поскольку нам предъявлен образцовый симулякр, квинтэссенция всех возможных псевдоценностей, и если бы не было объявлено во всеуслышание, что это именно симулякр, многие с готовностью бы равнялись на него, как на эталон. Да многие так и делают. Не лучше ли, чтобы его не было вовсе? На наш взгляд, здесь кроется один из источников агрессивного отношения к «фрикам». Впрочем, это же провоцирует злобу к «честным сумасшедшим». Классический пример – из русской литературы, сцена между «невысоким человеком, с виду похожим на мещанина, одетым в чем-то вроде халата, в жилетке и очень походившим издали на бабу» (здесь сошлись главный юродивый и главный юродствующий русской литературы – Башмачкин и Плюшкин) и Родионом Раскольниковым, разрешившаяся обвинительным приговором: «Ты убивец» [Достоевский 1990].

«Честного сумасшедшего» можно просто пожалеть, утопив в жалости к нему сомнения в себе, - он не спросит. Конечно, здесь не только это. В основе толерантного отношения аудитории к «честным сумасшедшим» лежит, помимо общечеловеческого гуманизма и пряток с самими собой, также и культурная память, модель сострадательного и покровительственного отношения к блаженным и юродивым в русской культуре, - важная составляющая русской культурной идентичности. В ряде комментариев к интернет-постам на данную тему мы зафиксировали отсылку к образу Ксении Петербуржской. (Ту же отсылку в контексте широкого апеллирования к целой исследовательской традиции, восходящей к авторитету Д.С. Лихачева, А.М. Панченко и Н.В. Понырко [Лихачев 1984], мы встречаем в специальном эссе Л. Лурье [Лурье 2000]). Часто можно встретить в адрес городских сумасшедших эпитеты «юродивый», «блаженный», высказывания типа «никто не застрахован от болезни», предположение у них скрытой духовной силы: «…я иногда как загружусь этой темой, что начинаю думать, что они знают что-то, что нам недоступно и они не дураки, а просто мы их не понимаем» [из комм. к: Дик 2011]. Городским сумасшедшим приписывают сверхспособности или чудесную целительную силу: «В алом пальто, берете и с огромным красным флагом - вы можете увидеть ее во все советские праздники, истово марширующей в одиночестве по городу. Говорят, она - сталинская детдомовка по фамилии Коллонтай, которая так и не нашла связей с реальностью. Старушка до сих пор живет в славном советском прошлом и всячески его пропагандирует тем, кто решится с ней заговорить. Ходят слухи, что некоторые минчане бросили пить благодаря тому, что увидели на минских улицах эту бабульку с красным флагом» [ZnichKa 2010]. Среди принимаемых россиянами заподноевропейских контекстов, порождающих милиоративную оценку «честных сумасшедших» - кинофильмы «Форрест Гамп» и «Человек дождя». Очевидны истоки различий западноевропейского и российского культурных контекстов – в первом случае они сформированы длительно вызревавшим в протестантизме, рационально полагаемым правом личности на самоопределение, во втором – иррациональной, интуитивной жаждой справедливости для всех, понимаемой как подсудность одной только высшей инстанции.

Злая ирония в адрес «честных сумасшедших», тем более, активные действия по их изоляции, их избиение или убийство получают прямое осуждение у аудитории. Важно отметить, что о негативной реакции части аудитории мы узнаем как правило от той ее части, что настроена доброжелательно: «Жил в Партизанске дурачок, и была у него своя идея - жениться. Приставал он ко всем симпатичным девушкам: давай жениться. Никому зла не причинял. Однажды шел он по обочине дороги, проезжавший мимо грузовик задел его специально бортом. Погиб дурачок». [Сакай 2000]; «…у парня с выкрашенными в белый цвет волосами не было передних зубов, которые ему повыбивали за принадлежность к сексуальным меньшинствам другие парковые завсегдатаи. Был он вечно пьяным, позитивным и безобидным, даже трогательным. Потом Мадоныч пропал из людных мест, а позже стало известно, что его убили. Утопили в собственной ванной, а перед этим долго издевались. Убийц не нашли, а, может, и не искали - кому нужны убийцы сироты-гея, которого собственные, вполне обеспеченные, родители, пока были живы, били и сдавали в дурдом, чтобы «вылечить» от гомосексуальности» [ZnichKa 2010]. В интернет довольно редко можно встретить откровенно агрессивные выпады в адрес «честных сумасшедших», и нам вовсе не встречались экстремистские повествования от первого лица об актах насилия над ними.

Дискурс городских сумасшедших служит серьезным поводом для формирования ответного дискурса «целевой аудитории», задействуя ее фоновые знания в областях отечественной истории и культуры. Обмен информацией по данной теме на соответствующих форумах часто оборачивается любительскими или профессиональными (чаще журналистскими) микроисторическими изысканиями, в которых часто прослеживаются ностальгические нотки. Объясняется это тем, что за каждым ярким образом городского сумасшедшего стоит конкретная story, отсылающая к тому или иному периоду отечественной истории (в силу зачастую солидного возраста персонажа или в силу историко-политической окрашенности его нарратива/перформанса, что также случается нередко). Личная история «честного сумасшедшего» всегда актуализирует личную историю зрителя, задавая определенное историческое обрамление актуального события (встречи с городским сумасшедшим). Далее, в ответной личной истории зрителя чаще всего акцентированы моменты, связанные с усвоением модели толерантного поведения, отсылающие к образу какого-нибудь другого городского сумасшедшего, знакомого с детства, обитавшего в определенном ареале городского пространства и т.д. Наконец, в процессе обмена подобными воспоминаниями участники обсуждений формируют общую историю и общую идентичность не менее эффективно, чем участники специальных интернет-проектов историко-культурной направленности.

Несмотря на наличие в образах городских сумасшедших общих черт, позволяющих, в принципе, осуществить их условную типологизацию, участники интернет-обсуждений часто высказывают мнение, что образы городских сумасшедших уникальны и придают неповторимость облику их родного города: «Такое возможно только в некоторых городах, Минск - особенный... и как раз - " такой")))» [ZnichKa 2010]). Это справедливо, когда в образе городского сумасшедшего прослеживается выраженный «местный колорит», как, например, в «национал-патриотическом прикиде» одесского Гетьмана [_shamil_ 2009] и т.п. В оценках петербуржцев зачастую образ родного города в целом напрямую ассоциируется с «сумасшествием вообще» во всем его феноменальном и репрезентативном разнообразии: «Незримый бренд Петербурга — городская шиза. Она живет в произведениях русских классиков, артхаусных фильмах, современных молодежных трендах. Ей в той или иной степени больны все городские сталкеры» [Астафьева 2013].

Приведенные примеры демонстрируют различные формы сопричастности дискурса городских сумасшедших формированию городской идентичности. В первом случае подразумевается, что уникальный образ городского сумасшедшего содержит и передает особенный колорит города, и, как таковой, претендует на роль «гения места», тем более что городские сумасшедшие, помимо отмечаемой многими сезонной активности, демонстрируют пристрастность в выборе мест дислокации. В подавляющем большинстве случаев ими становятся центральный проспект/улица/площадь, городской парк/сад, вообще места регулярного или временного скопления людей (общественные организации и учебные заведения, наземный и подземный транспорт, рынки, вокзалы, места проведения массовых праздников и т.п.). Во втором случае сказывается как историческая уникальность «умышленного города» Санкт-Петербурга, так и общая для европейских столиц (и европейской культуры) тенденция легализации и пропаганды анормальности, в результате чего свойство анормальности метафорически распространяется на всех горожан. В ряде примеров нами также зафиксирована значимость различения «городских сумасшедших» и «деревенских дурачков», а также сумасшедших «столичных» и «провинциальных» [Беликов 2008], из чего возникает сложная система идентичности, сочетающая социальный и географический факторы.

В рецепции образов городских сумасшедших сегодня наметился заметный сдвиг в сторону смешения категорий «честных сумасшедших» и «фриков». Другая тенденция состоит в экстраполяции понятия «городской сумасшедший» на дискриминируемые социальные группы секс-меньшинств, бомжей и др.: «В сутолоке дней найти их в толпе довольно сложно. Период активности — во время столичных праздников: пива, мороженого или меда. Юноши ходят на каблуках, в майках и колготах. Бомонд угорает» [punk 2008]. Эти тенденции обнаруживают генетивную связь и тесно взаимодействуют как в российском, так и европейском культурных контекстах. Честные сумасшедшие являют собой для российских граждан как бы островки уходящей эпохи, связывая настоящее с прошлым, не только советским, но и древнерусским, обращая к истории русского юродства, скоморошества, даже диссидентства и вообще всякого угнетаемого властью инакомыслия. В порождаемых дискурсом городских сумасшедших нарративах как закономерность прослеживается попытка реконструкции их личной истории, содержащей два обязательных периода – «до» и «после» некоей (иногда реальной, иногда – домысливаемой) точки – гибели близких, любовной трагедии, авто(авиа-, ж/д и др.)катастрофы, помешательства на почве интенсивных научных изысканий или художественного творчества и т.п. Помимо этого, личная история может содержать точные биографические сведения – имя, дату рождения и смерти, семейное положение, род занятий, обстоятельства смерти/гибели и похорон и др.

Наличие вызывающей сопереживание личной истории часто позволяет отличить «честного сумасшедшего» от «просто фрика», хотя их идентификация затрудняется современной модой на анормальность. Если в отношении к «честным сумасшедшим» преобладают терпимость и сочувствие, то в отношении фриков реакции аудитории колеблются от равнодушия, восхищенного или негодующего удивления и интереса до нескрываемой агрессии. В восприятии честных сумасшедших преобладает актуализация религиозного содержания культурной памяти, в восприятии фриков – фобия западноевропейской культурной интервенции. Эти различия обусловлены тем, что инаковость в первом случае оценивается как «своя», а во втором – как «чужая». Сопереживание юродивым и блаженным, как отмечают многие исследователи, связано с особенностями взаимоотношений народа и власти в русской культуре. Но также и тем, что коллективное начало в ней ставилось выше индивидуального, - юродивые и блаженные не только пророчествовали, но и изобличали общественные пороки, несли бремя «внешнего органа совести», коллективной совести. Если нечто подобное и прослеживается в нарративах современных фриков, то не является главным в рецепции их образов. Скорее, российские дискуссии о фриках вращаются вокруг темы нарциссизма [Платонова 2014]. Есть у «честных сумасшедших» и «фриков» и общее – функция преодоления дискоммуникации.

На основании этих наблюдений можно сделать предположение о том, что «честные сумасшедшие» и «фрики» репрезентируют различные грани инаковости, соотношение которых в современной российской культуре нельзя определить как смена с последующим вытеснением, поскольку в восприятии их образов сохраняют актуальность важнейшие составляющие русской культурной идентичности – отношение к вере (от веры или неверия в подлинность Другого (юродивого, блаженного) до приятия/неприятия христианских ценностей и норм), отношение к власти, отношение к социально незащищенным категориям нищих, больных, угнетаемых и преследуемых и др. Считать или нет, что фрики «расширяют» дискурс городских сумасшедших за счет соотнесения с новыми социокультурными реалиями – вопрос спорный, требующий специального исследования, при котором важно не упустить из вида, что в палитре русских образов инаковости, по крайней мере, с XIX в., зафиксирован образ эксцентрической личности – «чудака», «оригинала» [Пыляев 1990].

Здесь мы подходим вплотную ко второму важному вектору дискурса городских сумасшедших – вектору эстетическому. В нарративах аудитории обсуждение эстетических аспектов занимает место столь же значимое, как и этических. Дискурс городских сумасшедших всегда перформативен. Он взламывает границы повседневных хронотопов, преодолевая их локальность посредством инкорпорации в них своих собственных, предельно интенсивных, хронотопов, что, в свою очередь, запускает ответную экспрессию. Перформансы городских сумасшедших апеллируют, по крайней мере, к четырем из пяти модальностей восприятия – акустической, визуальной, обонятельной и осязательной. (Пятая модальность, табуированная, остается вне и над реальным событием – чудо «поцелуя прокаженного», или «поцелуя прокаженному» у
Х.-Л. Борхеса и Ф. Мориака).

В нарративах аудитории встретим обсуждение не только содержания вербального послания городских сумасшедших – оно может быть, а может и не быть, а если есть – то сжатое до лозунга или сущей невнятицы и значительно реже - развернутое и цветистое, как у «народного поэта». Первое, чем обращают на себя внимание городские сумасшедшие – визуальное послание, складывающееся из специфического костюма, особенной манеры держаться или даже свернутое до характерного жеста, как у городского сумасшедшего с Главпочтамта на Мясницкой: «По виду вылитый городской сумасшедший: кое-как одетый трясущийся старикашка, идущий как будто с какой-то конкретной целью, но наверняка никакой цели у него нет, есть лишь обстоятельность господина Зоммера. Городское путешествие как призвание. Об этом писали еще ситуационисты (психогеография). На почте сумасшедший сидел за столом, где обычно располагались марочники – коллекционеры, отправляющие сами себе тысячи писем, чтобы обеспечить марке след печати, необходимое условие ее попадания в мир филателистов. Так вот, сумасшедший сидел за этим столом в отсутствие марочников, и крутил перед собой пальцем, который время от времени облизывал. Иногда, когда я встречал его на подходе к Китай-городу, он так же крутил перед собой пальцем. Это очень важная деталь. Признаюсь, его влажный палец меня всегда смущал. Сущая нелепость… я не понимал, что именно не так. А теперь вдруг осознал. Это палец из пьесы «Венчание», ключевого произведения польского авангардиста Витольда Гомбровича. Палец, вторгающийся в ваши планы, расстраивающий коронацию, венчание, придворный бал. Палец, которым пьяница низводит мир до бессвязного бормотания, лихорадочного копошения. Нужно остерегаться сумасшедших, пока у них есть руки, кисти, пальцы. Пока у них есть рты, языки, которыми можно облизывать пальцы» [Климов 2015].

Отличием городских сумасшедших и предметом обсуждения аудитории часто становится экспансия их телесности, и речь не только об эксгибиционистской демонстрации статей (мужчинами, и, в более изящной стилистике стриптиза – женщинами) или почти всегда отмечаемых внешних дефектах/полноте/худобе, но и – о вторжении в личное пространство дисциплинированных граждан нежданным прикосновением, запахом нечистоты или алкоголя: «ЕДРЁНА МАТЬ (ЗЕЛЕНАЯ БАБА, ЗЕЛЕНАЯ ГЛЫБА, БЕЛОСНЕЖКА) – персонаж уличной жизни города Омска кон. 80х нач. 90х гг., «городская сумасшедшая». < …> Её поведение отличалось откровенным эпатажем, Е.М., не стесняясь, бранилась в публичных местах, для достижения своих целей использовала физиологическое отвращение, которое она вызывала» [Словарь мифологии Омска 2010].

Спонтанный ответ аудитории на перформансы городских сумасшедших обнаруживает связь с эстетическими категориями «прекрасного – безобразного», «низменного», «комического», «ужасного». Как варианту встречи с Другим, дискурсу городских сумасшедших в метанарративе отвечает эстетика «гармонии – хаоса», «трагического», «трогательного», а порой и «возвышенного». Именно этого рода метанарратив воссоздал в 1994 году Кама Гинкас в гениальном спектакле «К.И. из «Преступления»» с Оксаной Мысиной в главной роли [Строева 1994]. В свернутом виде этот метанарратив предчувствуется и в локальных нарративах. Под сенью этого трагического и возвышенного метанарратива развертывается пространство судьбы Сергея Калмыкова [Жил-был художник один 2010] и, в чем-то, Аркадия Кутилова [Словарь мифологии Омска 2010; Великосельский 2001], а, может, и Анатолия Зверева, и гениальности вообще как таковой. Было бы кому это прочувствовать, был бы зритель.

Анализ нарративов, инспирируемых дискурсом городских сумасшедших, приводит нас к выводу о масштабности дискуссиии, охватывающей такие проблемы современности, как проблема психического и нравственного здоровья нации, роль традиции и межпоколенной коммуникации в формировании модели толерантного отношения к социально незащищенным категориям граждан, проблема роли искусства (в особенности street art, «интерактивного» искусства) и роли творческой личности в обеспечении культурного разнообразия и широкой социальной вовлеченности в процесс культуротворчества, проблема поиска путей преодоления дискоммуникации и др. Остроту этим проблемам придает формирование новой инаковости. Мода на фриков, от тиражирования их образов в кино и изобразительном искусстве до клубов и party в стиле city madman, достигает вершины абсурда в «феномене Светы Яковлевой» и ставит философов и теоретиков культуры перед необходимостью сущностного осмысления нового лика инаковости, его соотношения с русской и западноевропейской культурными традициями, его роли в формировании новой идентичности, определения черты, за которой праздник/карнавал взрывает реальность повседневной жизни, уничтожая то в ней, без чего не может быть уже вообще никакой реальности.

Список литературы:

1. Ричардсон 2010. Ричардсон Т. По следам «городского» форума // Антропологический форум. 2010. №13 online. C.173-182. – URL: https://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/013online/13_online_richardson.pdf.

2. Андреева 2007. Андреева В.А. Литературный нарратив: текст и дискурс // Известия российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. 2007. Т.9. № 46. С.61-71. – URL: https://cyberleninka.ru/article/n/literaturnyy-narrativ-tekst-i-diskurs.

3. Запорожец 2006. Запорожец О., Лавринец Е. Прятки, городки и другие исследовательские игры. (Urban Stadies: в поисках точки опоры) // Communitas. 2006. №1. С.5-20. – URL: https://psychogeo.spb.ru/page_111.html.

4. Света Яковлева 2014. Света Яковлева|OFFICIAL FUN GROUP|. – URL: https://vk.com/sveta.yakovleva.

5. Достоевский 1990. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. – М., Худ. лит., 1990.

6. Лихачев 1984. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. – Л., Наука, 1984.

7. Лурье 2000. Лурье Л. Безумный Петербург. – URL: https://www.vernost.ru/jurodivye /Opinions/opinion11.htm.

8. Дик 2011. Дик С. Городские сумасшедшие. – URL: https://onreal.livejournal.com/19025.html.

9. ZnichKa 2010. ZnichKa. Городские сумасшедшие и чудаки Минска. – URL:: https://znichka.com/post125101986/.

10. Сакай 2000. Сакай Е. Юродивые. – URL: https://www.vernost.ru/jurodivye /Opinions/opinion3.htm.

11. _shamil_ 2009. _shamil_ Городские сумасшедшие. – URL: https://users.livejournal.com/_shamil_/.

12. Астафьева 2013. Астафьева Н. Петербург как плавильный котел для фриков и одаренной шизы. (Беседа с Александром Секацким). – URL: https://www.mr7.ru/articles/83778/.

13. Беликов 2008. Беликов С. Кто такие городские сумасшедшие. – URL: https://www.mk.ru/editions/daily/article/2008/05/21/39807-kto-takie-gorodskie-sumas shedshie.html.

14. punk 2008. 50 причин любить Москву. Причина 37. Городские сумасшедшие. – URL: https://www.kchetverg.ru/forum/index.php? topic=568.0.

16. Платонова 2014. Платонова И. Архетипы века нарциссизма. – URL: https://maxpark.com/community/6572/content/2886227.

17. Пыляев 1990. Пыляев М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. Очерки. – М., Интербук, 1990.

18. Климов 2015. Климов В. Палец городского сумасшедшего. – URL: https://apklimov.livejournal.com/278713.html.

19. Словарь мифологии Омска 2010. Словарь мифологии Омска. – URL: https://vk.com/topic-16422680_22341498.

20. Строева 1994. Строева М. Поминки по себе. – URL: https://moscowtyz.ru/marianna-stroeva-pominki-po-sebe.

21. Жил-был художник один. Жил-был художник один. (Сергей Иванович Калмыков) / Три портрета. Жизнь и судьба творца в психиатрическом интерьере. – М., Новые возможности, 2010. С.22-49. – URL: https://nvm.org.ru/triportreta.pdf.

22. Великосельский 2001. Великосельский Г. Опознан, но не востребован. (Аркадий Кутилов). – Арион. 2001. №4. – URL: https://magazines.russ.ru/arion/2001/4/kut.html.