Глава 17. На следующий день народу в школе было на удивление много, несмотря на конец четверти

На следующий день народу в школе было на удивление много, несмотря на конец четверти. На каждой перемене они кучковались напротив актового зала, там, где между двумя невысокими пальмами в горшках стояла урна для голосования, и с заговорческими лицами опускали в небольшую щёлку свои бланки; казалось, возможность поставить одну жалкую галочку давала им ощущение невероятной власти. Несмотря на то, что победа мне была не нужна, я чувствовала странное волнение каждый раз, когда находилась в радиусе видимости с той самой урной и замечала рядом с ней очередного ученика, складывающего свой буклет в несколько раз и забрасывающего его внутрь. Меня разрывало: с одной стороны, я продолжала следовать своим принципам и надеяться на то, что мало кому в голову придёт проголосовать за нас с Никитой, и мне не придётся выходить на сцену под ослепляющий свет искусственных звёзд и цеплять на голову дурацкую корону, наверняка не пластмассовую, потому что Зоя надеялась, что она будет украшать именно её причёску, а потому заставила папочку вложить в неё немалые средства, а с другой думала о том, что эта победа привнесла бы в мою жизнь что—то, чего в ней никогда не было. Не хотелось говорить об общественном признании, но, возможно, именно в нём и был смысл всех этих голосований?
— Эй, — позвал меня Никита.
Всё это время я стояла у окна на втором этаже и смотрела на то, как дети на смежной со школой игровой площадке покоряют горки и лестницы. Третий урок подходил к концу, но занятия я уже не посещала, потому как сдала всё ещё раньше положенного времени и ходила в школу лишь ради биологии и химии, по которым собиралась сдавать экзамены, и друзей, круг которых в связи с последними событиями перестал включать в себя одну лишь Варю. Никита подошёл ко мне и чмокнул в щёку: не небрежно, как это делала Гришина, когда приветствовала, а любовно, прижимаясь губами к моей коже на долгие секунды.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — отозвался он.
— Как рука?
Никита продемонстрировал мне оттопыренный большой палец в кулаке.
— Слушай, — осторожно начал он. — Ты уверена, что вы с Яном не имеете никакого отношения к тому, что Зою и её семью сейчас допрашивают все существующие правоохранительные органы, а Дима сидит дома, напуганный анонимным звонком, который сказал, что в случае неповиновения доложит его матери о том, что он брал её машину и возил на ней девчонок к ним на дачу?
Я уставилась на свои руки в попытке скрыть улыбку. Ян рассказал мне о звонке в квартиру Лавровых накануне вечером — мы с ним провисели на телефоне больше двух часов, потому что, как оказалось, у него нашлось полным полно подобных историй с прошлого места учёбы, и несмотря на то, что мне так и не удалось выведать у него о причине их переезда и месте работы его отца, мне понравилось говорить с ним. Возможно потому, что мы действительно оказались очень похожи, словно я разговаривала с мужской версией самой себя.
Никита смотрел на меня сбоку, ожидая ответа:
— Понятия не имею, о чём ты, — сказала я, поднимая взгляд на детей за окном.
Девочка в розовом джинсовом комбинезоне стукнула рыжего мальчика пластмассовым ведёрком по голове. Чья—то собака, привязанная к одной из перил, рыла под собой яму в попытке закопать ветку. Ветер поднимал подол юбки женщины, которая раскачивала на качелях своего сына.
Никита всё смотрел на меня. Он молчал, а я не знала, что ещё сказать.
— Не то, чтобы я зол, — через несколько секунд сказал Никита. — Но по шкале от одного до Леонардо Ди Каприо, которому снова не дали Оскар, я, скорее, второй вариант.
Мне пришлось задуматься, как лучше ответить. Конечно, я могла бы извиниться, но я не ощущала себя виноватой, а он бы сразу почувствовал мою неискренность, а мне не хотелось, чтобы он понял, как сильно ошибся, когда поверил в свою ко мне любовь.
— Я пойму, если ты не захочешь больше со мной общаться, — наконец произнесла я.
Я повернулась к Никите всем корпусом. Он прищурил один глаз, покачал головой и ответил тихо, почти шёпотом:
— Даже если ты убьёшь человека, я тебя не оставлю. Я люблю тебя. Поэтому просто помогу расфасовать тело по чёрным пакетам и закопать где—нибудь в сквере.
— Я плохой человек, — сказала я. — Я не должна тебе нравиться.
— В первую очередь, ты — мой человек. А прилагательное можешь выбрать любое, какое в голову взбредёт: плохой, странный, закрытый, добрый, красивый, забавный, умный, с красивыми глазами и милой улыбкой...
— Это не прилагательные уже! — оборвала я Никиту, рассмеявшись.
Он пожал плечами. Я снова опустила глаза, но теперь уже из—за смущения. Прозвенел звонок с урока, и словно по команде все двери кабинетов распахнулись, выпуская школьников в коридор. И эти сиреневые стены вокруг вдруг показались мне такими родными: даже шум сливающихся воедино голосов и дети, норовящие сбить меня с ног, открылись мне в новом, совершенно другом, свете. Никита Макаров стоял рядом, прижимаясь своим плечом к моему. Сёма с Яном, показавшиеся в начале коридора, вышагивали в нашу сторону, о чём—то бурно споря. Моя Варя пообещала прийти сегодня ко мне с ночёвкой. На улице светило солнце. Часом ранее классный руководитель сказала, что меня ждёт чудесное будущее, если я продолжу также прокладывать себе дорогу собственными знаниями, а не чужими неудачами, как это привыкли делать другие. И всё неожиданно стало так хорошо и так ясно, что впервые за всё время я действительно жалела о том, что школьные дни на исходе.
Через несколько секунд до меня донеслись отрывки разговора парней, и я прислушалась. Казалось бы, ничего особенного — дурацкие споры о том, чья же игровая стратегия в " Революции" лучше, но я даже не стала просить их заткнуться, а наоборот присоединилась к их дискуссии, вставляя невпопад те маломальские понятия из игры, которые смогла запомнить со слов Никиты. И они подыгрывали мне, словно я говорила всё правильно, хотя это было совершенно не так.

В воскресенье, за день до последнего звонка, мне наконец позвонила мама. Около десяти минут она рассыпалась в извинениях, что было не просто долго, а мучительно бесконечно для меня. Я не перебивала, но и не вслушивалась в её слова, которые она повторяла раз за разом: " Италия... Деньги... Удача... Раз в жизни...". Она извинялась передо мной, но при этом говорила только о себе.
— Ну, — сказала она, когда мы пришли к тому, что я её прощаю. — Как дела?
— Нормально.
— Как школа?
— Всё сдала. Одни пятёрки. Золотая медаль.
Я говорила именно то, что она хотела услышать — ей не было дела до того, что я сгрызла все ногти до мяса от волнения перед завтрашним днём, приводящего меня в ужас, что у меня появился молодой человек и новые друзья.
— Горжусь тобой, принцесса!
Я слышала, что она улыбалась на том конце провода, но это не грело мне душу, потому что я знала, она радовалась не за мои успехи, а за свои амбиции лучшей мамочки в мире, вырастившей такое гениальное чадо.
— Спасибо.
И мама снова пустилась в рассказы о своей замечательной жизни с Марком в Италии, и я держалась из последних сил, чтобы не предложить ей остаться там на постоянное место жительства. Меня спас стук в дверь.
— Мне нужно идти, — я перебила её на полуслове. — Кто—то пришёл.
— Ты же не открываешь двери незнакомым людям? — уточнила она, словно мне было десять лет.
— Пока, мам, — ответила я, а затем добавила больше для приличия, чем искренне: — Целую.
И тут же нажала на отбой, не дождавшись ответного прощания, потому что посмотреть, кто за дверью, мне было гораздо интереснее, чем слушать о том, какая я неблагодарная дочь, ведь не могу уделить на разговор с матерью хотя бы двадцать минут. Каково было моё облегчение, когда на пороге оказался Никита. С его волос крупными каплями падала вода, а серая ветровка насквозь промокла, и я вспомнила, что чуть раньше слышала гром за окном.
— Что ты тут делаешь? — спросила я, впуская его внутрь.
Никитин взгляд скользнул по мне, и я вспомнила, что выгляжу далеко не лучшим образом: в старых лосинах, ткань которых в некоторых местах протёрлась до полупрозрачного состояния, футболке с пятном от кофе на груди и волосами, собранными в пучок, я выглядела как бездомный хип—хоп танцор.
— Проходил мимо, вижу — в окнах свет горит, думаю, дай, загляну.
Губы Никиты растянулись в улыбке. Я покачала головой.
— Проходил мимо? В такую погоду? — уточнила я.
Он не нашёл, что ответить, и я молча помогла ему стянуть куртку. С кроссовками он справился сам.
— Чай будешь? — спросила я, кивая в сторону кухни.
Никита заиграл бровями, будто получил непристойное предложение. Я толкнула его в бок.
— Я серьёзно, извращенец!
— Буду, буду, — рассмеялся Никита и быстро чмокнул меня в висок.
Мы разместились на кухонном диванчике так, что между нами оказался его угол. Я налила себе зелёный чай с ароматом клубники, а Никите сбагрила чёрный с манго — мне он жутко не нравился, но мама покупала его коробками, по какой—то причине считая, что он — мой любимый. Я потянулась за пультом, но Никита перехватил его, не позволяя включить телевизор. Я взглянула на него; Макаров выглядел так, словно хотел поговорить, но не знал, как начать.
— Ну что ещё? — воскликнула я, когда он в очередной раз тяжело выдохнул в кружку.
— Зоиного отца арестовали, — наконец сказал он.
Я удивлённо приподняла брови.
— Об этом что, в газете писали? Откуда такое серьёзное заявление и такая подозрительная уверенность?
— Это не смешно, — Никита взял из вазы шоколадную конфету и принялся крутить её в руке. — Вы с Яном семью разрушили.
Я покачала головой. Затем сделала глоток чая и снова покачала. Я не была уверена, кого пыталась убедить: его или себя.
— Женя сказал, что ему дадут один год колонии поселения с конфискацией имущества.
Я передёрнула плечами, пытаясь осознать полученную информацию. Выдохнула. Прочистила горло и, собравшись, притворно воскликнула:
— Это не так уж и плохо!
Никита, явно удивлённый моим безразличием, слегка напрягся. Он пытался вызвать у меня чувство стыда и, возможно, заставить раскаяться, но немного опоздал: несколько дней назад я уже убедила себя в том, что всё делаю правильно. Поэтому я стойко выдержала непроницаемый взгляд Никиты, а затем продолжила, приняв решение поменять тактику:
— Они построили против нас заговор, — начала я. — Они решили, что вместо того, чтобы поговорить, будет лучше выбить из меня или тебя всё желание участвовать в конкурсе. Они могли убить тебя.
— Ты преувеличиваешь.
— Ладно, хорошо. Они могли сильно тебя покалечить. Они заслужили это.
Если бы Никита был чуть твёрже характером и чуть меньше любил меня, он бы встал и ушёл: я заметила, как он привстал, но тут же плюхнулся обратно. Конфета в его руке превратилась в мягкую массу. Я скользнула взглядом по его лицу. Небольшая тонкая алая ранка пересекала густую низко посаженную бровь, от ссадин на скуле уже не осталось и следа. Единственное, что всё ещё продолжало напоминать о несчастном случае — поддерживающая повязка ярко—синего цвета.
— Я специально соврала тебе, — после короткой паузы продолжила я. — Потому что знала — будешь злиться. Но я не могла не отомстить, понимаешь? — Никита сдвинул брови к переносице — ему явно не понравилось услышанное. — Ты можешь плевать на собственное здоровье и собственную безопасность, но это не значит, что мне тоже будет всё равно. Именно поэтому я обратилась к Яну... Знала, что он поддержит. — Я поёрзала на диване, придвинувшись поближе к Никите, и протянула ему руку — но он не взял её, как делал это раньше. — Они сделали тебе больно... Я не могла поступить иначе.
Никита опустил взгляд в кружку. Спустя ещё мгновение прильнул к ней губами и сделал глоток, затем ещё один. Чай был ещё горячим, но Никита даже не поморщился. Когда пауза показалась мне совсем затянувшейся, я поднялась, схватив со стола свою чашку, и встала у раковины, принимаясь тщательно отмывать её от несуществующей грязи в попытке скрыть внезапно появившуюся обиду. Мне казалось, что он обязан был понять истинную причину моего беспокойства, должен был разглядеть за теми словами, которые я сказала, те, которые так и не слетели с моих губ. Мне хотелось, чтобы он спросил меня, люблю ли я его, а я бы ответила, что не признаю любовь единственной существующей мерой измерения чувств, а затем добавила бы, что беспокоюсь о нём, хочу, чтобы он был здоров и счастлив, и ненавижу себя за то, что все одиннадцать лет проходила мимо, словно он был обычной трещиной в стене.
" Я смотрю на тебя — и я дома", — сказала бы я.
" Я ненавижу всех, но ненавидеть тебя я просто не могу себе позволить", — сказала бы я.
" Я чувствую, что могу перейти море, когда ты стоишь рядом и держишь меня за руку", — сказала бы я.
" И если это и есть та самая хвалёная любовь", — воскликнула бы я, — " То да, я люблю тебя! Я, чёрт возьми, тебя люблю...".
Если бы он спросил, я бы не побоялась сказать всё это.
Но он не спросил. Вместо этого Никита подошёл ко мне, поставил свою кружку в раковину и стоял рядом, облокотившись бедром о кухонную тумбу, всё то время, пока я мыла посуду.
— Я бы сделала то же самое, если бы у меня был шанс всё исправить, — произнесла я, выключая воду.
— Я знаю, — отозвался Никита. — Прости меня.
Я тихонько застонала — он извинялся передо мной за то, что я повела себя неправильно.
— Если бы они избили тебя, — зачем—то добавил он. — Я поступил бы также.
На мгновение я задумалась, представив, как Никита с Яном вламываются в дом Димы Лаврова и избивают его его же спортивными трофеями.
— Нет, — я покачала головой. — Ты слишком невинен для этого.
— Всегда есть возможность того, что я не такой, каким пытаюсь казаться.
Я развернулась к Никите и наклонилась к его лицу так близко, что мы начали дышать одним воздухом, и томным голосом, которым обычно разговаривают шикарные женщины в голливудских фильмах, зашептала:
— Ты можешь обманывать себя, но меня тебе не обмануть.
Губы Никиты растянулись в улыбке. Я успела подметить большую веснушку во внутреннем уголке его правого глаза, прежде чем он поцеловал меня. Дождь за окном громко барабанил по подоконнику. Где—то вдалеке ударил разряд грома. Ладонь Никитиной здоровой руки легла на мою талию в то место, где просто другу трогать уже не положено. Моё сердце пропустило несколько ударов, когда он на мгновение оторвался от моих губ, чтобы оставить поцелуи на подбородке и скуле.
— Давай не пойдём никуда, — прошептала я с закрытыми глазами.
— Ммм?
— Завтра, — пояснила я. — Никакого последнего звонка, никаких одноклассников, никаких учителей, никаких глупых танцев и идиотских прощальных речей. Только ты, я, сладкий попкорн, марафон " Звёздных войн" и " Революция".
Никита не отвечал, и я открыла глаза. Он отстранился, фокусируя взгляд на моём лице.
— А как же выборы? — спросил он. — И мои звёзды? Я же так долго над ними работал... Для тебя, между прочим.
Я не могла понять по его тону, нравится ли ему моё предложение или нет.
— Я их уже видела, а другие всё равно не оценят, поверь мне, — понизила голос я. — И мне всё равно, выиграем мы или нет. Я хочу, чтобы корона досталась Кате и Стасу. Они заслужили это.
— А мы? Мы не заслужили? — не унимался Никита.
— Нет, — честно ответила я, а затем уточнила, поймав на себе его вопросительный взгляд: — Пока нет. Подожди ещё хотя бы пару лет, и тогда, когда мы съедим вместе не один пуд соли, уже посмотрим.
Никита продолжал молчать. Я вздохнула и устало потёрла глаза.
— Если ты хочешь, мы пойдём, я не навязываюсь. Только скажи уже что—нибудь связное, а то твоё лицо вводит меня в заблуждение!
Никита вдруг расслабился: его плечи опустились, уголки губ дёрнулись в лёгкой улыбке, один глаз прищурился.
— Нет, — отозвался он. — Не хочу. Просто задумался о перспективе провести с тобой ещё несколько лет.
— И? — поинтересовалась я.
— И она меня радует.