Елена Данаева. «Любовь будет вечной » - это современный любовный роман

Любовь будет вечной...

«Любовь будет вечной…» - это современный любовный роман. Искренний роман об искреннем чувстве, способном изменить мир. Это — любовь. Но любовь — розовая... Она появилась внезапно для героини романа и доказала, что любовь, если это действительно она, не имеет пола. Только женщина может любить женщину так, как та этого хочет, играя две роли одновременно: соблазнительницы и предмета желания. Здесь нет пошлости, нет извращенности и нет откровенно «выписанных» эротических сцен. Все очень тонко, изящно и неуловимо. Легкий флер запретного плода и серьезность реалий современной жизни. Героиня романа - молодая девушка из приличной обеспеченной семьи, имея за плечами небольшой жизненный опыт, попадает в автомобильную катастрофу. Ее исходом становится клиническая смерть героини. Пять минут по ту сторону жизни меняют мировоззрение девушки. Она понимает, что проживает чужую судьбу и все, что было в ее жизни до этого – только разминка для главного. Любовь - это, прежде всего активное действие и смелость. Любить - значит участвовать в жизни своей половинки, и не важно, кто она - женщина или мужчина, ведь истинное единение по-настоящему безгрешно. Вы верите, в переселения души? Верите в то, что душа блуждает из тела в тело, в поисках своей истинной второй половинки? Героиня романа «Любовь будет вечной…» поверила. Только она была не готова к тому, что счастье ее заключается в женской оболочке, в женском теле. Какая нелепица!? Сомнения, борьба, переживания и мучительный страх быть не понятой близкими. Все мы - дети своего века: не менее жестокого, чем любой другой, не менее кровавого и развращенного. Однако то самое чувство, которое движет миром, спасет от безумия каждого, кто уверует в него. У нас есть выбор: от того, какой путь мы изберем, напрямую зависит, скажут ли нам важнейшие на свете слова: «Наша любовь будет вечной…».

«Мы знаем, что жизнь наша не в переменах тела, а в том, что живет в этом теле.
А живет в этом теле душа. А душе нет ни начала, ни конца».
Л.Н. Толстой

Пролог
Надрывно подпевала она Мэттью Бэллами, солисту рок - группы «Muse» и слезы слепили ей глаза. Судорожно вцепившись в руль, она гнала машину вперед по ночному Минскому шоссе. Обида и злость, словно хищный волчий оскал, вот-вот готовый сомкнуться на ее шее, с бешеной страстью заставляли изо всех сил нестись вперед. Скорость, адреналин и музыка, именно то, в чем она нуждалась сейчас, чтобы прогнать омерзительное ощущение своего собственного бессилия.

Уже совсем поздно Александр Гольдберг, бывший муж, приехал к ней на квартиру родителей, где она жила, пока они проводили время на даче в Баковке. Его появление вызвало у Виктории неподдельное изумление и беспокойство.
- Саша? Что-нибудь случилось? – испуганно встретила она его у дверей.
- Попрощаться заехал, - признался Гольдберг. - Улетаю в длительную командировку. Бизнес. Дела. Сама понимаешь!
- А-а-а... - равнодушно бросила Вика, запахиваясь в ночной коротенький шелковый халатик. - Ну, прощай!
- Прощай!
- Это очень нежно с твоей стороны, Гольдберг. И романтично: полуночное прощание, - с каменным лицом она приподнялась на цыпочки и чмокнула его в холодный лоб, как покойника. – Ну, все, прощай! Удачи в делах!
И опахнула его теплом, знакомым и - что за дикость после разрыва! - желанным запахом тела, уже разогретого, разнеженного в постели. Помимо воли Александр подхватил ее под локоть, потянул к себе, но Виктория возмущенно высвободилась.
- Что такое, Гольдберг? Руки не распускай! Попрощался? Вот и иди уже. Пора тебе.
- Чаем бы напоила... - сладко немеющими губами, с кривой улыбкой сказал он.
- Чаем? – Вика насторожилась, заметив что-то пугающее в его ухмылке. - Ты не пьян? Ну, бывает же такое, совершенно случайно?
- Слегка, - соврал он. - На улице прекрасная весенняя ночь, воздух под градусом. Наверное, нанюхался и опьянел.
- Ну-ну. И такое бывает. Знаешь, как-то не хочется мне с тобой чаевничать посреди ночи. Не расположена я. Не хочу. Не буду. Это тебе понятно или нет?
- Понятно, Витусь. Тебе даже чаю для меня жалко. И времени. А я, идиот, надеялся, что ты пожалеешь меня, сирого да убогого, одинокого и не кому не нужного...
- Прекрати! – резко перебила его Виктория, оборвав страдальческий монолог. – Только на жалость не дави. Не идет тебе, Саша. Чаю, так чаю. Пожалуйста. Только после него ты уйдешь без разговоров и напоминаний. Это понятно?
- Угу.
Она шагнула к кухонной двери, и в полутемном коридорчике он увидел ее красивые, натренированные на корте икры ног, привыкших к высокому каблуку. И этого хватило, чтобы вообще бросить поводья. Он подхватил ее на руки и понес в комнату. Так бывало у них в давние времена, теперь уже утраченной счастливой жизни, когда они вдвоем возвращались из очередного клуба или ночной тусовки. Вика изо всех сил сопротивлялась, выкручивалась, стонала от бессилия и только больше его раззадоривала. Она всегда спала голой, под халатиком ничего не оказалось, и это окончательно погасило остатки сознания. Все было так привычно - гладкая кожа под ладонями, сильные мышцы живота, запах желанного тела... И одновременно от всего веяло неуловимым очарованием новизны, будто в руках его была не бывшая жена, а чужая, красивая девушка, яркая и энергичная в постели, отчего и совершается это единоборство. Он не видел выражения ее глаз, лишь контуры лица и гримасу нежелания, отторжения происходящего, воспринимал как сладострастную истому.
Она скинула его руку и включила светильник в изголовье.
- Теперь объясни, зачем ты это сделал? – срывающимся голосом спросила она.
- Что - сделал? - щурясь от света, тупо спросил он. – Вика?
- Ну, вот это все - насилие, заламывание рук. Всю эту мерзость, - Виктория с трудом сохраняла спокойствие. - Для самоутверждения?
- Не знаю, - признался Александр и перевернулся на живот, чтобы посмотреть ей в лицо. - Я тебя изнасиловал, Викусь?
- А это можно назвать как-нибудь иначе? - она показала набирающие цвет синяки на сгибах рук, оставленные пальцами.
Он пристыжено промолчал, только сейчас ощутив острое жжение на горле и груди: кожа была расцарапана и следы от ногтей припухли, образовав белые рубцы.
- Зачем ты это сделал? - снова спросила она, еле сдерживая бешенство. - От великого голода? Зачем?
- Почему-то не удержался. Когда в прихожей поцеловала в лоб… – взглянул он в ее глаза и осекся.
- Да я была холодна, как лед, Гольдберг! Не заметил? – Вика уничтожала его взглядом.
- Не заметил.
- Как мерзко! - после паузы бросила она. - Знала бы – ни за что бы не впустила.
- Я пришел попрощаться... - вдруг вспомнил он и уловил в своем тоне отголосок какого-то юношеского порыва.
- Все. Убирайся отсюда! Не хочу видеть тебя. Прощание с телом устроил, артист. Уходи! И запомни, я тебе не вещь.
- Вика... – тихо прошептал он. – Прости! Я знаю, что поступил как последняя сволочь, но у меня есть оправдание.
- Нет у тебя оправдания. Абсолютно. Ты сильнее меня, и прекрасно знаешь, что мне с тобой не справиться. Как же противно-то, господи! Как противно… Ненавижу тебя! Ненавижу! – с надрывом выплевывала слова Вика, глядя ему прямо в лицо.
- Не правда! – грозно сверкая глазами, воскликнул он и с силой схватил ее за плечи, встряхнул как тряпичную куклу. – Врешь! Все ты врешь. Не любила, да! Ты меня никогда не любила, но ненависть - это такое страстное чувство, на которое ты не способна, по крайней мере, по отношению ко мне. А может быть, я чего-то не понял? Или не заметил? А?
- Отпусти, слышишь. Отпусти, мне больно! – выдохнула она, вырываясь из его цепких рук.
- Нет! – сказал он. – Не отпущу. И ты будешь меня слушать, Тори!
- Не смей меня называть так. Как какую-то собачонку, на руках у всех этих… этих… Энджи, Вики, Кристи, Лол и Ирэн. Меня уже тошнит от этого. И я ничего не желаю знать о такой жизни. Быть, как все эти дуры и откликаться на кличку, я не желаю. Я – Виктория! - она с ненавистью смотрела на него.
- А как ты хочешь? – он придавил ее к постели и вкрадчивым тихим голосом продолжал. – Скажи, как ты хочешь, Вика? Что не так? Ты знаешь, я сделаю все для тебя, потому что хочу, чтобы ты была счастлива со мной. Научи меня. Подскажи. Я люблю тебя, и всегда любил, но вот счастливой я тебя так и не сделал, как не старался... - он внезапно отпустил ее и вздохнул. Тяжело толкнув свое тело, Александр лег рядом с ней. - Ты все время обезоруживаешь меня, делаешь слабым, бессильным. Ты как " черная дыра" в космосе, втягиваешь человека, а зачем, и сама не знаешь.
Молчание повисло между ними, и в наступившей тишине Александр слышал, как бешено, стучит его сердце.
- Вика? Ты устала от меня, я знаю. От любви моей, от ревности. От жизни этой бестолковой. Но тебе она нравилось когда-то. Не хочешь больше ночных клубов, тусовок, всей этой швали и кукол этих резиновых, значит, не будет их. Как захочешь, Вика. Только скажи мне одну вещь. Только одну и больше я у тебя ничего не спрошу, – он повернулся к ней, чтобы видеть ее глаза и облокотился на согнутую руку.
- Спрашивай, – разрешила она, предвидя его вопрос. Этот вопрос всегда волновал его больше всех. Он был не оригинален, впрочем, как всегда.
- Ты влюбилась? – еле слышно выдохнул он, пристально глядя ей в глаза.
- Нет. Ни в кого я не влюбилась, Саша. И, наверное, не влюблюсь никогда. Не дает мне Бог такой милости, видно не достойна я этого. Я удовлетворила твое любопытство?
- Да, – довольно кивнул он головой. – Более чем. Спасибо! Вот еще... – словно боясь высказать эту мысль вслух, он затягивал паузу. – Вика, может быть нам стоит...
- Не стоит, Саша, - прервала его на полуслове Виктория. – Извини, но разбитую чашку, как не пытайся склеивать – не склеишь. Она все равно будет разбитой. И потом... - проговорила она, проворно вскакивая с постели и потянувшись за брошенным на пол халатиком, - тебе пора уходить. Правда, Гольдберг, пора и честь знать. Ты уже загащиваешь.
- Что? Ты меня выгоняешь? – он хищно проследил за рукой затянувшей пояс на шелковом халате и сильным рывком притянул Викторию к себе. – Брезгуешь мной. Противен я тебе.
- Прекрати Гольдберг, немедленно, – прошептала она, отбиваясь от его рук. – У меня синяки по всему телу от тебя, хочешь в тюрягу засветить? Я тебе могу это запросто устроить, потом будешь на коленях умолять, ноги будешь мне целовать... – Вика сопротивлялась его напору уже из последних сил.
- Ну, это дело хорошее, - обрадовался Александр. - Ты же помнишь, я даже люблю это дело. И тебе нравится, правда? У тебя между пальчиками самые сокровенные эрогенные зоны.
- Прекрати, мерзавец, - просила Виктория и колотила его без разбора кулаками. – Прекрати, слышишь?
Он бросил ее на диван и увидел ее неприкрытые ноги, вытянутые, удлиненные пальчики. Встал на колени и начал целовать ступни...

Когда за ним захлопнулась дверь, Виктория обхватила себя руками, рывком поднялась с кровати и побежала бегом в ванную. Ей так хотелось смыть с себя его запах, его пот, его прикосновения и поцелуи. Она долго стояла под душем и плакала. Она плакала от бессилия и злости, до того омерзительно было у нее на душе, что хотелось выть. Так, как воет одинокий волк, не чувствующий холода, на огромную луну в ночном небе – надрывно выворачивая душу наизнанку. Хотелось бежать, куда глаза глядят, и прижаться к родному, нежному. «Мама, мамочка. Мне так плохо сейчас!»
Вика быстро собралась и села в машину. Свою машину она ненавидела, потому что это был его подарок. «Audi A8 4.2 FSI quattro - спортивный седан класса люкс, вся элегантность и респектабельность полностью отражаются в нем…» - приторная сладость рекламы намертво склеивала мозг и заставляла вожделеть. Очередная игрушка взрослого мальчика, который тешит свое непомерно раздутое самолюбие. Мощный зверь, но не любимый. В ближайшее время Виктория избавится от нее - это не ее машина, это не ее мечта, это недвусмысленное напоминание о кастовой принадлежности. Какое счастье, что она больше не принадлежит ему и их ничего не связывает, кроме воспоминаний. Она избавится и от них. Очень скоро.

И вот, под мощный рев ударных группы «Muse» и завывание Мэттью Бэллами, Виктория неслась подальше от терзающих ее мыслей, и с горечью, сквозь слезы, пела:

«... И сейчас мне нечего терять,
И у тебя есть время выбирать.
Я скажу без тени страха,
Что моя любовь будет вечной,
И мы умрём, мы умрём вместе!
Ложь…Я никогда не буду лгать,
Потому что наша любовь будет вечной!...»

Слезы ручейками стекали по щекам, и она быстрыми движениями стирала их тыльной стороной ладони. Скорость, адреналин и музыка.... На какой-то миг, словно вынырнув из-под земли, ее ослепил свет фар встречной машины. Виктория, ослепнув от яркого света и растерявшись от неожиданности, на мгновение потеряла контроль.
- Боже! Нет!
Она резко вывернула руль, но доли секунды, отделявшие ее от столкновения, были безвозвратно потеряны. Мощный, сильный удар обрушился прямо на нее. Виктория почувствовала, как ее тело, изогнувшись от ударной волны, стало тряпичным и непослушным. «Не может быть! Неужели это все?» - вспышкой пронеслась ее последняя мысль, и она провалилась в темноту, наполненную звенящей тишиной.

Глава 1.
Виктория чувствовала, как она движется с большой скоростью сквозь длинный темный туннель, и постепенно привыкала к своему новому парящему состоянию. Она стремительно летела вперед, туда, где маячил ослепительно яркий свет. Вдруг она услышала:
- Сюда! Иди сюда! – приглушенный голос звал ее.
Вика не хотела откликаться на него, но этот мягкий голос гипнотизировал ее. От него было невозможно оторваться.
– Иди за мной! Иди сюда! – снова настаивал голос и продолжал звать Викторию за собой.
- Кто здесь? – хрипло выдохнула Вика и удивилась, как по-вороньи грубо прозвучали ее слова. - Оставьте меня в покое. Я умерла. Не хочу никуда идти, мне так спокойно, отстаньте от меня. Идите, приставайте к кому-нибудь другому, наверное, не одна я такая... мертвая сегодня.
- Мне нужна только ты, – продолжал терзать ее голос. – И ты не умерла, ведь я же еще жива!
- О, нет! Нет! Только не это. Я спятила, чокнулась, я сошла с ума. У меня голоса в голове. Ну, почему мне так не повезло, чтобы раз и все? Теперь до конца дней мне находиться в психушке и мучаться... - расстроилась Виктория, смиряясь с печальной неизбежностью. - Если мне так не повезло, значит, нет справедливости на свете. Или я получила по заслугам? Не может быть, чтобы я была такая плохая, это все неправда. Так не должно быть! – громко кричала она и чувствовала, как страшное разочарование раздирают ее на части.
- Ты не сошла с ума. И ты не умерла, Виктория. Я еще не готова оставить твое тело: у меня есть главная не выполненная цель, ради которой я живу в тебе. Тебя и меня еще не ждут. Еще не наше время! – голос становился требовательнее. – Я - твоя душа, Виктория. Я не оставлю тебя. Ничего не бойся, слышишь? Это не страшно, поверь мне. Так бывает. Правда не со всеми, но бывает. Кратковременная смерть. Клиническая. Не бойся! Это обратимый этап умирания, переходный период между жизнью и смертью. У нас есть пять минут и поэтому мне нужно торопиться. Это предел, Вика. Позднее нет смысла возвращаться в тебя. Позднее, ты мне больше будешь не нужна….
Виктория со страхом слушала свою душу и удивительнее всего, она поверила ей. Она вспомнила слепящий свет фар встречной машины, удар и мертвую тишину. Да. Это правда. Клиническая смерть. Надо поторапливаться. Пять минут...
- Хорошо. Что мне делать? - с нервозностью в голосе спросила Вика.
- Ничего. Абсолютно ничего. Не сопротивляйся мне. Просто иди за мной, смотри и запоминай. Я не всегда жила только в тебе, но ты первая к кому я смогла обратиться вот так, прямо. До поры до времени не хотелось пугать тебя своим присутствием, но теперь этот момент пришел. Это счастливый случай, Вика! Я жила в ней, вот она, смотри...
Виктория устремилась через густой вязкий туман, клубящийся повсюду, навстречу зову души, терзаемая страхом опоздать и никогда не вернуться в свое, такое уютное и привычное, тело.
Она увидела неясные размытые силуэты построек древней античной архитектуры. Какие-то дворцы и величественные арки пролетали мимо нее, словно смазанные кистью нетерпеливого художника. Будто он с упоением рисовал, а потом разозлился на свое неудачное творение и размазал его сырой акварельной кистью...

Послеполуденный зной тяжко придавил город. Все живое попряталось в тень, в прохладу храмов и колоннад, в темноту закрытых ставнями жилищ. Лишь изредка стучали колеса лениво ползущей повозки или копыта потной лошади, с уже спешившимся в укрытие всадником, гулко постукивали о камни около привязи, от нетерпения и изматывающей все живое жары.

Бледное лицо, зеленые глаза и каштановые волосы - совсем необыкновенный для афинянки облик... Перед ней стояла среднего роста девушка, только что искупавшаяся в огромной бассейне, наполненном голубой, прозрачной водой. Вода еще стекала по ее гладкому телу, струилась с массы мокрых рыжевато-коричневых волос. Прекрасная купальщица склонила голову набок, отжимая рукой вьющиеся пряди. Она была так юна и хороша собой, что Виктория невольно ею залюбовалась. Глаза девушки-афинянки были как растаявшие изумруды, они светились изнутри счастьем и любовью. Она поспешно накинула на тело белый тончайший ионийский хитон и оглянулась, заслышав шаги. Молодой воин, одетый по походному и вооруженный, быстро вошел и остановился, ослепленный переходом от полумрака комнат к свету купальни.
- Птоломей! Отчего так долго? – ласково и нетерпеливо воскликнула афинянка. – И отчего такой наряд? – она быстрым встревоженным взглядом пробежала по его снаряжению. – Что случилось?
- Тесея! - Птоломей, глядя на нее, не мог сосредоточиться на разговоре. Он раза два нетерпеливо передернул плечами. – Мне приказано покинуть город. Я не могу не ехать. У царевича плохие дела - новая ссора с отцом. Он вместе с матерью бежит в Эпир. Боюсь, жизнь его под угрозой. Александр не покинет мать, которая рвется к власти... – обреченно проговорил он.
- Ты оставишь меня одну, Птоломей? - прошептала Тесея.
- Ты упрекаешь меня? – с вызовом спросил он, надменно изогнув бровь.
- Разве я упрекаю тебя? – тихо продолжала она.
- Нет, но это и плохо, - Птолемей улыбнулся неуверенно и печально. – Я не смогу забрать тебя с собой, Тесея. На дорогах опасно...
- Опасно? В Афинах становится все больше народа. Люди озлобляются от тесноты, шума, крика, вечной нехватки то воды, то пищи. В эту жару все глядят на встречных, как на врагов. Скоро красивой женщине нельзя будет появиться в Акрополе по вечерам. В Афинах становится опаснее, чем на дорогах, Птоломей! – сказала она, гневно глядя на него.
- В этом согласен с тобой. Тесно в Афинах, да и во всей Аттике. Говорят, собралось пятьсот тысяч человек...
- Святая мать Деметра! Во всей Спарте не больше полутораста тысяч. В таком множестве люди мешают друг другу и озлобляются. Видят роскошь, красоту и завидуют.
- Не одна теснота, Тесея. Последствия прежних войн и особенно прошлогодней. Наш красавец царевич, он теперь царь македонский и, по существу, владыка Эллады. Он уже показал волчьи зубы, да славится Аполлон Ликейский! – почтительно проговорил Птоломей.
- Да хранят его Боги! – ответила Тесея и впилась в него испытывающим взглядом. - Царица Олимпиада может поступать, как ей захочется, на то она и царица, не бывает бывших цариц, Птоломей. А царь Филипп? Он пойдет за ней следом. И ты хорошо знаешь Филиппа и его намерения. Не страшно тебе оставлять меня одну?
Слишком долгая пауза возникла между ними. Молчание становилось невыносимым. Тесея, вдруг улыбнулась и лукаво посмотрела на своего возлюбленного, пряча за умелую игру свою боль.
– Вижу, что не страшно. А мне и нечего бояться. Я известная гетера на все Афины, мой дом богат, роскошен, он хорошо охраняется и у меня преданные слуги. Как только ты покинешь город, ко мне тут же кинутся уважаемые и богатые мужи Афин, в надежде, что я одарю своим предпочтением одного из них. А я буду выбирать среди них только самого богатого и достойного. Я очень разборчива. Ты же знаешь мою щепетильность? А еще, Птоломей, ты же знаешь, что в Афинах есть специальная доска — Керамик, где мужчины пишут гетерам предложения о свидании. Тебе я ответила однажды. Я уже давно никому не отвечала... – тихим голосом сказала она.
- Замолчи! – хрипло остановил ее Птоломей. – Замолчи, Тесея! А ты знаешь, что ты значишь для меня? То, что произошло между нами – это дар Богов. Ни какие деньги, ни какие сокровища мира не способны затмить то чувство, что я испытываю к тебе… – он приблизился ней и посмотрел в ее зеленые глаза. – Я воин, Тесея, и мое слово надежно и честь не запятнана. Я оставляю тебя в Афинах, но твое сердце я забираю с собой. Слышишь? – он схватил ее за плечи, и с силой притянул к себе. – Я буду присылать в каждом караване тебе свои военные трофеи и рабов, как своей спутнице, как супруге, чтобы ты не в чем не нуждалась. Слышишь меня, Тесея? Не смей даже думать о выборе нового покровителя после моего отъезда или я... – он не успел договорить. Тесея ловким движением вырвалась из его рук и отбежала от него на край бассейна.
- У тебя уже есть супруга, Птоломей, или ты так давно не бывал в ее покоях, что память изменила тебе?
- Замолчи, Тесея! – он шагнул к ней, но проворная афинянка быстрыми скачками унеслась от него в глубь купальни, призывно смеясь и вызывая у него приступ бешенства.
- Ты не хочешь забрать меня с собой, потому что едешь с женой, Птоломей! – ее голос был полон горечи. – Ты стыдишься меня и не хочешь прилюдно унижать жену моим присутствием. Так и должно быть. Только так. Ты сильный духом мужчина, Птоломей, раз пришел ко мне сказать об этом. Любой на твоем месте просто бы уехал.
- Нет! Замолчи, Тесея! – крикнул он и двинулся ей навстречу, но она, словно не замечая его злость и закипающее бешенство, смеялась и убегала от него.
- Уезжай, Птоломей! Ты все правильно решил. Мне ничего не надо от тебя: ни рабов, ни трофеев. Я буду тосковать по тебе и плакать по ночам, потому что мое сердце и моя душа навсегда принадлежат тебе, они только твои. Так сказали мне Боги. Но мое тело? Оно принадлежит только мне. Я не могу скучать и не буду. Сегодня я устрою пир! Я надену изумрудный, прозрачный хитон, который ты привез мне из Персии, мягкие складки на плечах закреплю пятью серебряными булавками, которые ты привез мне из Индии. Помнишь серый химатион с каймой из зеленых нарциссов? Я надену его, и он будет окутывать меня от пояса до щиколоток, как когда-то твои руки окутывали меня. Я буду усладой для глаз. Я буду развлекать гостей беседой, песнями и танцами. Я буду хороша и соблазнительна в своем горе. Экая странность... Когда мне особенно плохо, я хорошею на глазах, – она старалась выглядеть легкомысленной, но что-то в ее голосе и в выражении глаз заставляло Птоломея не верить ей. - Уезжай, Птоломей. Значит, нам пришла пора расстаться. Прощай!
- Нет! – крикнул раздираемый ревностью Птоломей. Одним прыжком он оказался рядом с ней.
- Перестань мучить меня, Тесея, прошу, перестань! Мне тяжело расставаться с тобой, - он схватил ее сильными руками и крепко прижал к себе. – Я не смогу долго быть без тебя, ты нужна мне всегда... – он зарылся лицом в ее влажные, спутанные волосы и вдохнул их легкий аромат. – Ты принадлежишь мне, ты только моя, Тесея. Твое сердце, твоя душа и твое тело.... – шептал он и его горячие губы, словно прикосновение пламени, оставляли жаркий след на виске и щеке, которые он осыпал поцелуями, жадно подбираясь к ее губам.
- Нет! – с силой оттолкнула его Тесея. От неожиданности, от ее силы и напора, Птоломей пошатнувшись, сделал несколько шагов назад. – Я не хочу оставаться со вкусом твоего поцелуя на губах. Уходи, Птоломей! – выдохнула она. – Слишком долгое прощание. Ты – воин и долг призывает тебя, так следуй ему. А меня оставь. У меня свое предназначение и я буду следовать ему.
Разгоряченный ее близостью и разозленный ею до безумия, Птоломей, едва услышав слова о ее предназначении, молниеносно выхватил висящий в ножнах острый македонский кинжал, и с силой вонзил его в самое сердце Тесеи. От мощного удара она упала на спину, и ее белоснежный хитон окрасился ярко-алой кровью. Она, с широко раскрытыми, удивленными глазами, посмотрела на торчащую рукоять и неясная улыбка, словно судорога, пробежала по ее лицу.
- Да. Так лучше. Богиня Кера указала мне мой путь...
Птоломей медленно осел возле нее. Он дико смотрел на свои трясущиеся руки и не верил тому, что сотворил.
- Не может быть? Тесея! Я не хотел... – его горло пересохло, и голос хрипел и срывался. - Я не этого хотел…
Черный Танатос, крылатый юноша - Бог, с погашенным факелом в руке и железным сердцем, уже летел навстречу спешащей к нему Тесеи из своего печального обиталища, расположенного на краю света....

Виктория была потрясена. Она видела и чувствовала все происходящее настолько реально и ясно, что даже ощутила ветер на своем лице от нетерпеливых крыльев бессердечного Бога смерти. Его дуновение словно опалило ее и заставило очнуться.
- За этот безумный поступок он был проклят, и его душа должна была вечно скитаться по свету, переселяясь из тела в тело, до тех пор пока не встретит погубленную душу и не воссоединиться с ней... – услышала Вика знакомый голос. - Наши души должны встретиться, Виктория! В этой жизни мы должны найти друг друга, я знаю... Я устала его ждать... И ты поможешь мне в этом... – голос становился все глуше. – А теперь, иди! Иди... Время на исходе... – еле слышно, как будто издалека, донеслось до Виктории.

Глава 2.
Она умирала в тот момент, когда ее физические страдания достигли предела. Сознание покинуло ее. При этом она все же слышала, как говорят врачи, слышала неприятный шум, громкий звон и какое-то навязчивое жужжание. Неприятные звуки… Она легко перешагнула невидимую границу и просочилась в другой мир. Ничего не держало ее здесь. Она оглянулась и увидела себя, распростертую на операционном столе, на расстоянии, как посторонний зритель. Это тело ничего не значило для нее, оно держало ее, как якорь, ограничивало, как клетка, но теперь она свободна! Ей стало спокойно и хорошо. Но в тот момент, когда она почувствовала небывалую свободу, что-то взбунтовалось в ней. Ее душа. Это она не давала покоя и освобождения. Виктория почувствовала нарастающее неприятие и с тоской оглянулась назад. Нет! Оказывается, это уязвимое тело еще нужно, еще не все сделано и не все задачи выполнены. Никто ее не ждет, оказывается, и не примет в царство умиротворения, пока возложенная миссия не будет выполнена. Еще не время... «Но я не хочу идти обратно! Не хочу!» - противилась она. Виктория испытала эмоциональный шок, когда увидела себя или то, что от нее осталось, летящей сквозь длинный темный туннель обратно, навстречу бездыханному телу и услышала голос: «А теперь, иди! Иди... Время на исходе...» - вот она и пришла. Вика медленно открывала глаза.
- Наконец-то, красавица! – с вздохом облегчения проговорил пожилой врач-реаниматолог, наклоняясь над ней. – Ну, и заставила ты нас попотеть! С возвращением тебя!
Вокруг нее были люди в белых халатах. Они деловито суетились над ней, снимали показания с приборов, и удовлетворительно кивали головой, когда результат их радовал.
-... пульс выравнивается... кожа порозовела... зрачок реагирует на свет... температура ниже нормы, но идет восстановление... электроэнцефалограмма в норме.... – говорили они о ее состоянии. Она теперь уже и сама знала, что будет жить - она вернулась.

Позже, когда Виктория была переведена из реанимации в обычную палату, она узнала от лечащего доктора, что находилась в состоянии клинической смерти довольно длительное время — почти пять минут. По настоянию перепуганных родителей, она прошла в больнице тщательное обследование, так как врачи опасались, что из-за долгого кислородного голодания в ее мозге могли возникнуть необратимые патологические изменения. Однако современная аппаратура не выявила никаких нарушений.

В свои двадцать лет она заново начинала жить. Новая жизнь давалась ей нелегко. Из-за аварии и длительного пребывания в клинике Вика пропустила все зачеты, опоздала на сессию, и самое страшное, не попала в группу учебной стажировки в Канаде, о которой грезила весь учебный год. Можно было бы и поднапрячься, упросить отца посодействовать, но почему-то теперь все это стало не главным для нее. Она решила взять академический отпуск и родители не стали препятствовать ей. Здоровье и душевное равновесие, прежде всего. Она училась на четвертом курсе МГУ, на факультете высшей школы перевода по специальности «Перевод и переводоведение». У нее с детства была тяга и способность к языкам. Ей доставляло удовольствие переводить сложные тексты, специальную литературу, даже техническую, она обожала синхронный перевод. Много времени Вика тратила на перевод новинок современной художественной литературы и зарабатывала на этом. Она бралась за все, что помогало ей совершенствовать свои навыки и знания. Это упрямство и целеустремленность достались от прадеда и деда, потомственных военных, дослужившихся до генеральских чинов. Отец Вики, генерал армии Марголин Владимир Львович, своим упорством и бульдожьей хваткой, не уронил высокую планку, поднятую военными предками. Он был строг, упрям, требователен, но справедлив. Свою единственную дочь воспитывал, как воспитывались все дочери в семьях военных. Любил ее, обожал, но спуску не давал, был придирчив, пристрастен, и больше всего не терпел лень, слабость и никчемность. Виктория с детства уяснила, что носить фамилию Марголины – это честь, которая ко многому обязывает, но не дает при этом особенного права на льготы. Поэтому, имея влиятельных родителей, и все положенные при этом составляющие жизни обеспеченных людей, приобретенные и доставшееся по наследству, Вика любила всего добиваться сама. Она не брезговала совершенствовать свои языковые знания, получая при этом вознаграждение за свой труд. Так ее научили, что прежде чем получить что-то, надо доказать свою состоятельность.
Генеральская дача в Баковке на Минке, куда она так спешила в день аварии к родителям, тоже досталась в наследство Марголиным. Она была старая, но неоднократно претерпевала ремонт и модернизацию, и выглядела свежо, современно и комфортно. На этой даче Вика сейчас и находилась.
Июнь перевалил за середину. Нежная, сочная зелень листвы и свежей пряной травы радовала глаз. Солнце изредка ласкало землю, политую обильным дождем, но не сильно баловало людей своим присутствием. Подмосковная природа, свежий воздух, густой сосновый бор, живописные пейзажи, по истине райский уголок! Когда-то эта земля принадлежала владениям Троице-Сергиева монастыря и Баковка всегда считалась благодатным местом. Но Виктория не замечала вокруг этого великолепия. Она как будто очень долго не могла проснуться и чего-то ждала. Ожидание затягивалось.
- Витуся! - детским смешным прозвищем мама позвала ее с веранды. - Вита! Иди чай пить.
Виктория быстро побежала по лестнице, спускаясь на первый этаж, на веранду.
- Ч- а -а –а –ю! – плюхаясь на мягкий диванчик и вдыхая запах свежезаваренного чая с земляникой, пропела Вика. – А вкусненькое? Где вкусненькое? – быстро пробежала глазами по пустому столу, удивилась она.
- Да все, что пожелаешь, родная, – сказала мама и открыла дверцу буфета. Она стала доставать плетенку с печеньем, какие-то кексы в коробочках и прочие сладости. - Давненько мы с тобой не чаевничали… - с затаенной печалью проговорила мама.
- Прости, мама. Я так тебя люблю! Ты у меня самая замечательная... и папа тоже. Мне с вами очень повезло. Вот только я вас последнее время мало радую, – Вика с нежностью посмотрела на маму. Ее мама была настоящей генеральской женой. «Генерал в юбке», так иронично называл свою жену Владимир Львович. Марголина Илана Александровна обладала стальным внутренним стержнем и недюжинной хваткой, но так искусно маскировала свои умения, что ее муж не догадывался о ее скрытых талантах. А если и догадывался, то не подавал виду. На ее плечах держалось все в их семье. Она несла этот груз легко и непринужденно, по крайней мере, со стороны выглядело именно так. Виктория с мамой были очень похожи. Не только внешнее, но внутреннее сходство замечалось, при более длительном общении с ними. «Просто я чуточку дольше живу и чуть лучше знаю жизнь. Молодость – это такая болезнь, которая со временем проходит. Но, кто не был глуп, тот не был молод. Так что, совершай глупости, дочь. Мама тебе всегда поможет…» И вот теперь, Вика чувствовала, что пришло время попросить у мамы помощи.
- Мама? – неуверенно начала Вика, осторожно принимая из маминых рук чашку горячего чая. – Спасибо, мама! Я не знаю, как начать… – замялась Виктория, но через секунду продолжала. – После всего, что со мной произошло, мама, я очень изменилась и стала другой. Мне даже кажется, что я не просто повзрослела, а стала древней, как черепаха Тортилла. И все, что меня волновало раньше, сейчас стало совершенно не важным. И еще я поняла одну вещь: неважно в какого Бога ты веришь или не веришь, каких церковных канонов придерживаешься, веришь ли в ангелов, в демонов и в переселение душ - наша душа бессмертна. Она расплачивается за все поступки смертного тела. Когда у человека перестает биться сердце - душа без сожаления покидает его. Но только, если он прожил свою жизнь и выполнил свое предназначение на земле. Только тогда… Я поняла, что проживаю чью-то чужую жизнь, не свою. Мне кажется, что она утекает, как песок сквозь пальцы. Слишком часто, в последнее время, мне приходилось заталкивать свою неудовлетворенность в самый дальний угол души и слушать только разум. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но я себя отлично понимаю.
Вика опустила глаза, под пристальным взглядом матери.
- В этом теле я хочу прожить совсем другую жизнь. И хочу найти родную душу. Вот как у вас с папой - жить каждый миг, каждую секунду: любить, гореть, плакать, страдать, падать и подниматься, но только чтобы рядом был человек, ради которого бьется сердце. Ради которого ты пришла в этот мир. Тогда на все хватит сил, потому что он рядом. Дети, рожденные в любви – это счастье. Но, они вырастают и уходят от родителей. Вот тогда и начинается самое страшное. Два, когда-то близких человека теряют точку опоры и понимают, что ничего их больше не связывает. Я не хочу такого. Жизнь – это гораздо больше, чем выполнение только детородных и родительских функций. Я хочу, чтобы не только они были смыслом моей жизни и играли роль связующего звена в моей семье. Я хочу быть счастлива и тогда, когда дети вырастут и уйдут. Я хочу слишком много, мама? Скажи мне.
Она выпила глоток чая, как вознаграждение за длинную речь, и ждала маминых слов.
- Нет. Твое желание не чрезмерно. Вита, я тебя прекрасно понимаю. Я давно замечаю, что с тобой происходит что-то не ладное. Только почему ты так долго молчала, родная? - Илана Александровна нежно посмотрела на дочь. – Мы с папой тебя любим и желаем всего только самого лучшего, - она подошла к дочери и обняла ее за плечи. – Все пройдет и это тоже пройдет. Ты только в начале пути, и если ты точно знаешь, чего хочешь, и будешь продолжать идти к своей цели, то обязательно все получится.
- Правда?
- Можешь мне поверить, - усмехнулась мама. – Тебе сейчас не легко. Пережить свою собственную смерть и снова вернуться к жизни, Вита, это сложно. Я беседовала с твоим врачом о подобных случаях, да и специально искала в литературе, поэтому могу с уверенностью сказать - люди, пережившие клиническую смерть, умереть не боятся. И жить не боятся, - Илана Александровна легко поцеловала дочь в висок, - И ты ничего не бойся, Вита. Живи и будь счастлива. Живи, как тебе хочется. У меня есть один грех перед тобой... – она виновато склонила голову на плечо дочери. - Не нужно было замужества твоего. Но, бес меня попутал. Моя вина – это я настояла. Думала, стерпится – слюбится, а оно вон как вышло. Ведь прожили-то вы всего ничего. Кто бы мог подумать, что все так сложится. Вы друг друга практически с детства знали, росли на наших глазах. И семья у них очень приличная. Но, как вышло - так вышло. Прости меня, Вика!
- Перестань, мама. Гольдберг, как компьютерный робот: ставит перед собой цель, просчитывает все ходы, выбирает единственно верный, и прет напролом, не отвлекаясь на мелочи. Я была его целью. Праматерью еврейского народа была Рахиль, и родословная наша определяется по женской линии. Все мы это знаем. Только расчет... А любовь? Где она, мама?
- Но он любит тебя, и всегда будет любить, – горько вздохнула Илана Александровна. – Но, ты... Ты наша единственная дочь, наше сокровище, наша радость и мы с папой хотим видеть тебя счастливой, Вика. Вот что я тебе скажу: живи своим сердцем и не переживай о нашем законе. Наши внучки и внуки таки будут еврейчиками! А Саша - сильный мальчик, он справится с этим. Должен справиться. Вот так я считаю! – она улыбнулась и крепко обняла дочь. – Сердце выберет и будет тебе счастье, Витуся. Слушай только его. Открой его для любви, и она обязательно придет. Только слишком широко руки не разбрасывай, а то воспользуется кто-нибудь моментом, и распнет тебя на кресте твоей доверчивости.
- Мама, спасибо тебе. Я так боялась разочаровать вас с папой, а теперь... – Вика радостно кинулась маме на шею. - А теперь мне не страшно!
- Глупышка, ты моя! Живи и радуйся жизни, и не бойся ничего. - Илана Александровна налила себе свежего чаю и с наслаждением стала пить. – Надо тебе съездить отдохнуть. Куда ты хочешь? Италия, Испания... Выбирай! Новые впечатления, как там у вас: небо, солнце, море, пляж?
- Нет. Не хочу. Были мы уже там и с вами, и с Гольдбергом. Не хочу возвращаться туда одна. Может быть позднее и с другим человеком, с кем мне будет интересно увидеть все новыми глазами. Не настаивай, мама, прошу тебя, – Вика опустила глаза. – А уехать мне действительно хочется. Совершенно одной. Куда-нибудь в глушь.
- Вита, так это не проблема. Тетя Соня Ртищева? Ты, что, забыла про нее? Она давно тебя зовет к себе в гости. Настоящая глушь, хотя не так и далеко от Москвы.
- Мама, конечно! – радостно крикнула Вика. – Как я могла забыть о ней! Маленький городок... Как же... Черновецк. Вспомнила! Мы там часто бывали летом, пока я была маленькая, мне так нравилось там.
- Вот и славно, Витка. Пойду, позвоню Соне. А о папе не переживай! Я со всеми договорюсь минут через двадцать... - Илана Александровна деловито посмотрела на настенные часы, - ну, может быть тридцать. Соня любит поговорить.

Глава 3.
Виктория любила путешествовать, но совершенно не переносила дискомфорт, связанный с дорожными перемещениями, особенно в поездах. Навязчивые, шумные соседи, ненужные никому задушевные разговоры, запахи чужих несвежих носков и прочая дорожная романтика, раздражали ее неимоверно. Даже в купе повышенной комфортности, никакого комфорта Вика не испытывала. Она искренне завидовала людям, которые могли спокойно расслабиться и спать на верхней полке, просыпаться утром отдохнувшими и посвежевшими. Она же после каждой ночи, проведенной в поезде, чувствовала себя разбитой, больной и злобной. В душе, в который раз, она ругала и корила себя за сибаритство и за раздражение к случайным попутчикам, но искоренить в себе это так и не смогла. «Неженка! Нетерпимая и избалованная...» - снова обругала она себя, и желая расстаться комильфо, лучезарно улыбнулась напоследок своим соседям по купе. Она пожелала им всего доброго самым очаровательным тоном, чем повергла их в кратковременный молчаливый шок: за всю дорогу они услышали от нее несколько фраз, сказанных индифферентным тоном.
Поезд уже подъезжал к перрону Черновецкого железнодорожного вокзала, небольшого старинного строения, окрашенного в популярные цвета: белый и салатовый, которым красят все вокзалы и вокзальчики в глубине России. Виктория, давно готовая покинуть поезд, с объемным чемоданом и пухлой дорожной сумкой, поспешно пробиралась к выходу. Она с радостью выгрузилась на перрон и судорожно поискала глазами тетушку.
- Вита! – услышала она знакомый голос и повернулась на него.- Витуся, привет! С приездом, дорогая!
Вика увидела кричащую тетю Соню. Ее тетушка совершенно не изменилась: шоколадные глаза искрились от радости на загорелом лице, а ее энергичность и напористость, с какой она продвигалась по многолюдному перрону навстречу Виктории, проступали в каждом ее движении.
- Вита! – выдохнула тетушка и заключила свою племянницу в крепкие объятия. – Наконец-то ты здесь. Как доехала? Впрочем, зря я спросила об этом, – заливисто захохотала тетушка, вспомнив о Викиной нелюбви к поездам. – Ну, ничего, – она выпустила Вику из цепких рук, и отойдя на пару шагов, с пристрастием оглядела ее с ног до головы. - Хороша! Дивно хороша, просто непозволительно хороша!
- Тетя? – улыбнулась Вика, оглушенная ее жизнерадостностью и энергичностью. - Я тоже очень рада тебя видеть! – и поцеловала тетушку в душистую щеку. – Спасибо на добром слове. Да и тебе, теть Сонь, грех жаловаться. Выглядишь замечательно.
- Витка, нам с тобой вообще грех жаловаться. Женщины у нас в роду, как чистокровные арабские кобылицы - самые красивые и самые выносливые! Порода… Я очень рада твоему приезду. Не представляешь, как! – искренне сказала тетушка. – Ладно, дорогуша. Где твой багаж? Это все? – странно оглядев чемодан и одинокую дорожную сумку, произнесла она. – Ты меня удивляешь, Вита. Так скромно ты уже лет с пятнадцати не путешествуешь.
- О, да! – усмехнулась Виктория. – Но, как оказалось, нужно так мало всего, чтобы быть довольной и счастливой.
- Ты что ли повзрослела, Вита? – наигранно удивленно сказала тетя, но, вспомнив о страшной аварии в которую попала Виктория, быстро осеклась и уже совершенно другим тоном добавила, – Впрочем, душ или купание в реке, а также легкий завтрак после дорожных приключений думаю, будет не излишен?
- О, тетя Соня, это было бы классно! – широко открыв глаза и улыбнувшись от предстоящей перспективы, пропела Вика.
- Тогда, что же мы тут еще делаем? Едем во Владимировку! – и она по-хозяйски подхватила Викину объемную сумку и уверенно понеслась с ней к машине. Виктория, по щенячьи задорно, схватила за ручку чемодан и шустро покатила его по асфальту черновецкого перрона, в сторону вокзальной парковки. «Какая же она необыкновенная! – думала Вика о своей энергичной тетке. – Как замечательно, что я приехала именно к ней. Мне здесь будет хорошо, я чувствую это».
На парковке их ждал черный «Ниссан Патрол», доставшийся тете Соне, как печальное наследие от покойного мужа, Ртищева Георгия Вольфовича. Погрузив в него вещи и удобно усевшись: Вика на заднее сидение, а тетка – за руль, сыто урча и предчувствуя путь домой, сверкающий «Патрол» уверенно понесся во Владимировку, сто километров для него – это разминка, а не езда.
Приученная с детства к жесткой военной дисциплине папой, наученная емкими мамиными наставлениями, Виктория четко уяснила, что если тебя куда-то везут в машине по заранее оговоренному маршруту, то надо: получать удовольствие от этого процесса молча, не делать резких движений руками и всем туловищем, и не при каких обстоятельствах резко не вскрикивать и не пугать водителя возгласами. Иначе поездка может быть немедленно прекращена, и решение сидящего за рулем водителя обжалованию не подлежит. Тетю Соню и маму воспитывали точно так же, как и Вику, и поэтому поездка родственниц проходила молча, под легкое сопровождение радио «Европа-плюс». Пока они выезжали из города, с населением триста сорок тысяч человек, где нет таких сумасшедших пробок, как в Москве и расстояние от вокзала до выезда из города пролетает незаметно, Вика думала о своей тетушке. София Александровна Ртищева, урожденная Малкина, была родной старшей сестрой Викиной маме. Сложилось так, что в пятьдесят лет она овдовела. Муж ее, Георгий Вольфович, очень долгий период времени занимал ответственный пост на большом, известном на всю Россию и за рубежом, Черновецком металлургическом комбинате. И вот однажды сердце его не выдержало и остановилось навсегда. Виктория до сих пор помнит его похороны: столько людей прощалось с ним, они искренне плакали и горевали. Не смотря на грозный и жесткий характер, Георгия Вольфовича любили за человечность, трудолюбие и знание своего дела. Много сил, здоровья и нервов он потратил на то, чтобы северную сталь знали и ценили. В то время на тетю Соню было страшно смотреть, она вся почернела, постарела и выглядела такой потерянной и осиротевшей, что мама украдкой вытирала слезы, глядя на свою старшую сестру. Бог не дал ей и Георгию Вольфовичу детей. Они любили всех племянников и племянниц до умопомрачения. Казалось, что лучших родителей, чем они сложно представить, но их пара так и остались бездетной парой. Мама и Виктория остались тогда после похорон с безутешной тетей Соней. Поддержка близких и особенно стальной несгибаемый внутренний стержень, который присутствовал у всех Малкиных и их строгое воспитание, помогли тетушке стойко справиться со своим горем. Она смирилась с потерей, пришла в себя и постепенно становилась прежней энергичной, жизнерадостной и деятельной Соней Ртищевой, которую все знали, помнили и любили. И вот теперь, когда прошло уже пять лет после смерти ее мужа, она вышла на пенсию, жила одна и старалась прожить свой отпущенный Богом срок, так как ей нравилось: позитивно, активно и деятельно. Летом она любила жить в загородном двухэтажном доме во Владимировке, что на реке Малахе. Вот туда они собственно и ехали. Их путь лежал по оживленной трассе. То и дело по дороге им попадались маленькие деревеньки, которых так много на северо-западе России. Своеобразные, колоритные, не очень, небогатые и просто бедные. Какие-то дряхлые домишки, выплывающие из густой придорожной травы - брошенные на умирание, словно полуразрушенные избушки Бабы-Яги. И леса, леса, леса…
А леса здесь и, правда, были, как в сказке. Они ехали по трассе, окаймленной густым смешанным лесом, но когда тетя Соня свернула с главной дороги на Малахинскую отворотку, они нырнули в светлый сосновый бор. Вика нигде не видела таких сосен, как здесь. Крепкие, огромные, ровные, все, как на подбор - настоящие корабельные сосны. Она опустила стекло, и ее в одну секунду опьянил свежий воздух. Какая красота! Она продолжала любоваться ими, мысленно сравнивая с богатырями из сказки Пушкина: «... Все красавцы молодые, великаны удалые! Все равны, как на подбор. С ними дядька Черномор...» Вместо дядьки Черномора присутствовала тетка Софья. «Что ж, уже не плохо. Могло быть и хуже...» - Виктория не удержавшись, хмыкнула, представив тетю Соню в облачении Черномора, и тут же пристыжено замолчала.
- Вита? - строго спросили из-за руля.
- Все нормально, тетушка.
- Угу, - кратко ответила всегда обычно разговорчивая тетушка.
«Посеешь привычку – пожнешь характер», - так, кажется, всегда говорил папа. «Как бы не высадили меня среди этих сосен. У тети Сони и с привычками все железно, и с характером» - опять легкомысленно подумала Виктория, но на сей раз, воздержалась от смешков.
Какие живописные места на Северо-западе России! Как она могла забыть о такой красоте, своей родной и такой близкой, бессмысленно валяясь, как тающая медуза, на песчаном пляже Тенерифе или Портофино. Она ничего не имела против отдыха за границей, но чтобы затосковать по родному и знакомому, надо до тошноты исколесить полмира, и уже устать от заграничной глянцевости, приглаженности и ухоженности, так говорила ее мама. А может быть, она устала от другого? И позывы к тошноте объяснялись другими причинами? Само по себе место отдыха редко может вызвать негативную окраску, скорее всего, впечатление о нем прочно ассоциируется с тем человеком, который в тот момент находился рядом. Наверное, потому, что рядом с ней был не тот человек, поэтому ее прошлая жизнь и некоторые ее события вызывают у нее стойкое отторжение. Вике захотелось перечеркнуть свое прошлое и забыть его, как страшный сон. Не было. Ничего не было. Это была не она, а другая девочка Тори, которой уже больше нет, она умерла. Все иллюзии и грехи унеслись в невесомом облачке, которое отлетело из сомкнутых губ умирающей. Теперь есть Виктория Владимировна Марголина, двадцати лет, живущая по зову сердца и души. Она начинает жизнь с чистого листа, она молода, хороша собой и сам черт ей не брат. Так, кажется, говорят, когда человек настроен очень решительно и преград для него не существует?

Вика ехала в машине тети Сони по узкой, асфальтированной дороге, с бесконечными поворотами на равнинной местности. От утомительного петляния ей уже стало казаться, что они поднимаются по горному серпантину все выше и выше.
- Вот они российские дороги – семь загибов на версту! – пошутила тетя Соня, нарушая не писаные правила перевозки пассажиров в личном автотранспорте, принятые в семье Малкиных – Марголиных. – Сейчас уже приедем, недалеко осталось, Вика.
- Угу, - кратко ответила ей, вымуштрованная родителями племянница.
И правда, лес постепенно начал редеть и вдалеке Вика разглядела очертания знакомого мощного кирпичного забора. Тетя Соня привычным движением свернула с асфальта на грунтовку и, еще совсем чуть-чуть прогнав «Патрол», привезла Викторию в свои лесные владения.
- Все! Приехали! Вот он наш берендеевский теремок. Помнишь его? Это ты так его называла в детстве, начитавшись «Снегурочки». Прошу! – сказала тетушка и проворно выпорхнула из машины. Вика последовала за ней. Страшный, ужасающий лай, словно раскаты грома, разносился по лесу из-за забора. Виктория с опаской посмотрела на тетку.
- Сейчас, сейчас! Мой хороший мальчик! Сейчас уже мама обнимет тебя! – ласково приговаривала тетя Соня, открывая огромные ворота. – Витка, сейчас я познакомлю тебя с Прохором.
- С кем? – удивилась Вика, предчувствуя по громкости и силе лая, что за огромная собачина, может сидеть за этим забором и ждать, когда ей приведут лакомство.
- Не боись! Прошенька хороший, умный песик! Я вас с ним сейчас познакомлю. Обожди пока тут, а когда я тебя позову, иди. Ага?
- Тетя Соня! – застонала Вика.
- А ну, перестань! Он чудный пес. Просто прелесть! – прелесть за забором продолжала злобствовать и страшно лаять. Тетя Соня, распахнув настежь ворота, скрылась за ними. – Ой, ты моя умница! Мой красавчик! Хороший пес, хороший! Прошенька... Умница! – послышалось ее воркование, и наступила внезапная тишина, только радостное повизгивание и звяканье цепи доносилось оттуда. – Вита, иди уже, знакомиться будем!
Вика с легким замиранием сердца двинулась во двор. Огромных размеров пес, косматый и злобный, сидел на цепи и глухо рычал на ее приближение. Тетя Соня держала его за ошейник.
- Иди, иди, не бойся! Ему надо тебя понюхать.
- Что ему меня надо? – пролепетала Вика и замерла на месте.
- Познакомиться ему с тобой надо, Вита! Иди уже. Я его держу, не бойся! – смело проговорила тетка, как будто она была не худощавой слабой женщиной, а по крайней мере, Арнольдом Шварценеггером, на пике формы. Вика решительно шагнула к чудовищу по имени Прошенька и остолбенела.
- Проша, это Вита. Она наша, она своя. Нюхай Виту, нюхай, Проша. Она хорошая, она своя! – приговаривала тетя Соня, все еще крепко держа ошейник. – Хороший мальчик, хороший песик…– гладила она его по большой косматой голове. – Погладь его, Вита, погладь. Ну, же! Да не бойся ты его. Собак не надо бояться, они чувствуют страх и не любят его. Запах страха – это значит чужой. А свои любят! Погладь его. Вот! Молодец! Еще погладь. Вот! Молодец! Похвали его, Вита, и погладь! – истязала ее любящая тетка.
- Проша, умница! – неуверенно проговорила Виктория и уже без страха погладила собаку по голове. – Ты хороший, ты умный. Я своя, я тети Сонина. Проша, молодец! – гладила его Вика и приговаривала.
- Вот и познакомились. Молодцы! Стой тут, пока. Я машину в гараж загоню, – скомандовала тетка.
- Я с тобой! – следом припустила за ней Вика, испугавшись перспективы остаться один на один с косматым Прохором.
- Не тронет он тебя. Слышишь, молчит, значит, признал за свою. Ладно, пошли. Поможешь вещи и продукты из багажника носить. Хороший у меня сторож?
- Замечательный! – улыбнулась Вика. – Это кавказец?
- Да. Прошенька кавказская овчарка, чистокровный с родословной... - тетушка села на своего любимого конька и остановить ее было уже невозможно. Пока они с Викой выгружали вещи и пакеты с продуктами, тетя Соня рассказала ей все о родичах Прохора до седьмого колена.
На огромной застекленной веранде, увитой разноцветными клематисами, Викторию поджидал еще один жилец берендеевского терема.
- Ой, какое чудо! – восхищенно воскликнула Виктория, увидев изумительной красоты и ухоженности персидского кота шоколадного цвета, независимо восседающего на деревянных ступеньках лестницы на второй этаж. – Тетя, как зовут это сокровище? Кис-кис-кис... – нежно позвала его Вика и медленно направилась к нему.
- Это мой Пушистик. Пушок, стало быть. Иди сюда, радость моя! – ласково позвала тетя Соня своего питомца и призывно раскрыла руки ему навстречу. Пушок, радостно задрав в приветствии пушистый хвост, побежал к хозяйке и проворно вскочил ей на руки. – Вот мы какие! – как величайшую драгоценность демонстрировала тетушка Виктории своего раскормленного кота. Вика осторожно погладила его по голове и почесала за ушком.
- Красавчик! Пушок! – нежно приговаривала она и гладила по вдавленной мордочке. Пушок охотно позволял ей себя ласкать и не сопротивлялся незнакомым рукам.
- Как у вас все быстро сладилось, – ревниво проговорила тетя Соня, тиская своего разомлевшего на руках Пушка, и усмехнулась. - Удивительно, но персидские коты более нежны и любвеобильны к хозяину, чем кошки. Значит, Витка, он тебя полюбил с первого взгляда. Изменщик коварный. Смотри у меня! - строго выговорила она коту и отпустила его на пол. – Ну, вот. Теперь ты со всеми домочадцами познакомилась и думаю, поладишь с ними. Моя скотинка привередливая и капризная, но если уж полюбит, то навсегда. У тебя, Витуська, поклонников сегодня прибавилось! – радостно посмотрела она на племянницу. – Все здесь осталось, как и прежде. Разве, что цветов стало больше и кустарников, ну ты их потом посмотришь. Все ты здесь знаешь, все тебе знакомо, где что есть, наверное, не забыла? Роскошных апартаментов я тебе предоставить не могу, но и на захудалую гостиницу наш терем не тянет.
- Те-е-е-е-тя! – с нежностью протянула Виктория и обняла тетушку. – У тебя замечательно! Я только сейчас поняла, как же здесь хорошо. Лучше и придумать невозможно. Лучше и не надо! У тебя, как в раю или даже лучше, – она с чувством чмокнула тетку в щеку. – Все я знаю. Моя комната на втором этаже, душ из цистерны - у бани, за дальним цветником, где беседка моя любимая. Помнишь, как я там обожала играть? Интересно, а там сохранились мои девчачьи секретики? – у Вики загорелись глаза.
- Вот и проверишь, стрекоза ты моя! – с наигранной ворчливостью сказала тетушка. – А теперь давай, иди обустраивайся, а я пока займусь праздничным завтраком.
- Праздничным? – удивилась Вика.
- Да. Именно праздничным! У меня сегодня праздник. Ко мне ты приехала! – радостно сообщила тетя Соня. – Деликатесов и разносолов не обещаю, но вкусно, сытно и полезно кормить тебя буду, а то вон какая худая, кожа да кости, смотреть страшно. Или сейчас модно так, быть полуживой-полудохлой? Так вот, что я тебе скажу, Витуся, запомни, что тебе тетя Соня говорит: мужики не собаки – на кости не бросаются.
- Те-е-е-е-тя! – со смехом в голосе простонала Виктория. – Я тебя просто обожаю! – она громко засмеялась. Легко подхватив свой чемодан и сумку, она стала подниматься по лестнице на второй этаж - обустраиваться.

Глава 4.
И зажили они вчетвером: тетя Соня, Вика, Прохор и Пушок.
После обильного и действительно очень вкусного, праздничного завтрака, а по времени, скорее всего - обеда, тетя Соня и Виктория сидели на открытой мансарде, и пили ароматный кофе.
- Раз в неделю будем ездить в город за продуктами. Молоко, сливки, сметанка только деревенские, свеженькие, мне их из деревни Васильевна привозит или я сама у нее забираю. Тоже самое касается и овощей. Хлеб, пироги и всякие плюшки - рогушки я пеку только сама, у меня и хлебопечка есть, полезнейшая вещь, скажу тебе, Вита... – рассказывала тетя Соня о загородной летней жизни во всех подробностях и деталях. Виктория ее внимательно выслушивала и удивлялась тому, как ей легко и непринужденно со своей словоохотливой теткой. И не надоела же еще она ей, что удивительно!
- А далеко Владимировка? - спросила Вика.
- Рядом. Будешь гулять, увидишь – тропинка натоптанная и наезженная. Можно пешком за полчаса дойти, а можно на «Рысенке» съездить, так еще быстрее выйдет.
- На ком? – не поняла Виктория.
- На мотовездеходе или по модному, по вашему, на квадроцикле, - терпеливо, словно, ребенку втолковывала тетушка непонятливой племяннице. – «Рысь-2», не слышала что ли? Есть такой квадрациклик, я его любовно «Рысенком» зову.
- Квадроциклы, это понятно. Знаем, знаем, проходили. Ты хочешь сказать, что у тебя он есть, что ли? – продолжала удивляться Виктория своей тетке.
- Конечно. Полезнейшая вещь, скажу тебе, Вита... – начала она было свой очередной хвалебный монолог, но Вика прервала ее веселым смехом. – Что? Могу я узнать, что тебя так развеселило, Витка? Я, что, похожа на клоуна? – возмутилась тетя Соня.
- Нет. Люблю я тебя! – искренне ответила ей Вика. – Вот и все. Ты меня не перестаешь удивлять, тетушка!
- Она всех вечно удивляла, такая уж она была! – весело парировала тетя Соня. – Золотце ты мое, ненаглядное. Я ведь тебя тоже люблю, Витуська. Запомни это, родная. Я, конечно, старая, болтливая и надоедливая, но во всем моем бесконечном болботании, есть большая толика здравого смысла и жизненной опытности. Я хочу, чтобы ты таки разглядела это и не отмахивалась от него, а слушала и запоминала. Ничего плохого я тебе никогда не пожелаю. Нет у меня своих детей, но тебя я люблю как родную. Ты же знаешь, я была против вашей свадьбы с этим мальчиком, сердцем чувствовала, что не нужен он тебе и на свадьбу не приехала. Никто меня не послушал, и вот оно как все вышло.
- Тетя, – тихо прошептала Виктория, - Не надо, пожалуйста, об этом.
- Я не буду больше вспоминать все это, родная, не беспокойся. Просто, знай, что иногда меня полезно и послушаться. Вот я к чему, Витусь. Не обижайся на меня, ладно?
- Что ты! Конечно, не буду, - примирительно улыбнулась Виктория, и перевела разговор в другое русло. – А кроме Владимировки, здесь есть еще деревни?
- Нет. Деревень нет. Но зато здесь есть одна усадьба, совсем рядом, на той стороне реки, через просеку.
- Усадьба?
- Да, именно усадьба, иначе и не назовешь. Этакая добротная, богатая, по-хозяйски ухоженная и крепкая. Ты понимаешь, о чем я? О том, что хозяин – молодец, крепко на ногах стоит и все, чем владеет, в надлежащем виде держит. Старых владельцев я очень хорошо знала, так себе хозяева были, скажу тебе между прочим, но три года назад продали они ее таки, недостроенную, нынешнему владельцу, он-то ее до ума и довел. Молодец, мужик!
- Ты с ним знакома, теть Сонь? – заинтересовалась Вика.
- А как же? Он мой сосед, я должна все про него знать. Живем практически в лесу каждое лето, уединенно, помощи мне ждать неоткуда, кроме, как от соседушки. Я ведь женщина не молодая, больная, одинокая, всякое может быть.
- Ой, перестань, теть Сонь, я тебя умоляю! – засмеялась над ней Вика.
- Ну, да, – поправила себя тетка и уверенно продолжала. – Это я, что-то лишку маханула. Что уж и говорить, ничего себе я еще, правда, Вита? Все еще очень даже ничего, ну не персик, но покусать таки найдется за что, пусть и не очень все первой свежести?
- Прекрати меня смешить, слышишь! Я тебя прошу. Тетя, тебе надо вместо Жванецкого или Задорного выступать, я думаю, что ты будешь, не менее популярна, чем они.
- Ой, что мне Мойша, я сама себе Клара Новикова, не меньше. Ну и вот. Возвращаясь таки к соседям. Воронов Николай Егорович, ну очень приличный мужчина. Чувствуется в нем порода! – с достоинством проговорила тетушка Соня наивысшую похвалу из своих уст. – По всем статям вышел.
- Так таки и по всем? Ты меня смущаешь, теть Соня, неужели проверяла? – изумилась Вика, зная о строгом теткином воспитании в семье деда.
- Виктория, умоляю тебя. Соблазн велик, но я его таки победила. О чем ты? Тут и проверять ничего не надо, ежу понятно, что там все очень-очень хорошо. Довольная, спокойная, улыбчивая жена и двое прекрасных, здоровых детей, что еще надо чтобы это понять. С мужчиной в его возрасте все полном порядке.
- А сколько ему лет, теть Сонь? - спросила Вика, удивляясь тетушкиной железной логике.
- В лоб об этом я его, конечно, не спрашивала, но если учесть, что их сыну в этом году исполнилось двадцать восемь лет, а их дочь – тебе ровесница, ей, стало быть, двадцать, то он где-то моего возраста, ну может быть плюс-минус пару-тройку лет. Да, думаю, ему лет пятьдесят три-пятьдесят пять, где-то так... – Виктория мысленно занялась математическими подсчетами, но тетка оборвала ее вычисления, емким замечанием:
- Умоляю тебя, не считай и не высчитывай! Ты можешь меня спросить, почему они так поздно родили первенца? Я тебе скажу на это, что жена у него младше его лет на пять, это раз. Вряд ли бы он был таким успешным и состоятельным, если бы вовремя не получил высшее образование, не побоюсь даже предположить, что и не одно, и не продвинулся по служебной лестнице в свое время, это два. И такие умные, расчетливые и практичные люди, как они, не рожают детей рано. Даже в то время. Тем более в то. Это три. Ну и конечно, они оба, и муж, и жена, из очень приличных семей...
- А это ты как узнала, теть Сонь? – уже с полным отсутствием скепсиса, а наоборот, с восхищением и доверием, спросила Виктория, зная что подразумевается под словом «приличная семья» в еврейском понимании значения этих слов.
- Это совсем просто. Воронов Николай Егорович, очень-очень таки приличный бизнесмен. Не Абрамович конечно, но в прессе его имя частенько мелькает. Его сын, как это и принято во всех приличных семьях, его правая рука. Сложно себе представить, чтобы все это возникло из ничего... Ведь даже Абрамович не имел бы свой бизнес, если бы не поддержка и своевременная помощь его еврейских дядюшек, – сказала, улыбаясь, тетя Соня, и поставила, пустую кофейную изящную чашечку на блюдце. – Вот так, Витка. Все очень и очень просто. А ты разве не слышала про Воронова Н. Е.? – удивленно приподняла бровь тетка и уставилась на Викторию.
- Нет. А почему я должна он нем слышать, теть Сонь? - также удивленно приподняла бровь Вика.
- Но, он же москвич и насколько я знаю, имеет бизнес с Гольдбергами. Уж не знаю что именно, но они знакомы и сотрудничают в чем-то...
- Что? Москвичи? С Гольдбергами? Это черт знает что такое! Стоило ехать сюда, чтобы встретиться с москвичами? Бог с ними с Гольдбергами, они как чума, как зараза вездесущи и неистребимы. Но, москвичи, здесь - это невозможное, возмутительное безобразие! – дала волю своим эмоциям Виктория.
- А, что ты хочешь, дорогая? Сами по себе москвичи – это еще полбеды, а действительно состоятельные москвичи - они вообще хуже чумы, это бич божий! Они же лезут везде со своими деньгами, как тараканы на кухне у плохой хозяйки, и скупают все, что еще не успели скупить свои местные. Это деловой подход, я понимаю, но все мало-мальски приличные земли на северо-западе куплены именно москвичами. И что же ты хочешь? Вита, дорогая, это жизнь. Либо ты ее имеешь, либо она имеет тебя, третьего не дано. Что тебя возмущает? Ты сама москвичка и дочь своих родителей. Успокойся, расслабься и дыши полной грудью, – успокаивала она свою племянницу.
- С чего бы ей взяться вдруг, полной груди, и откуда? Буду дышать тем, что есть, - обиженно проговорила Виктория и злобно посмотрела на тетку. Какое-то время они пристально смотрели друг на друга, а потом тетя Соня не выдержала первая и засмеялась. Виктория, понимая всю глупость своих обид, засмеялась тоже. Так они и смеялись друг над другом, каждый над собой и просто так, потому что им было весело. Когда смеяться уже не было сил, они примирительно посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись похожими улыбками.
- Да, занятно нам с тобой будет, Витуська, проводить вместе лето, – задумчиво сказала тетушка Соня и поправила выбившуюся прядь каштановых волос, незаметно выскользнувшую из прически во время смеха.
- Да, занятно, – также задумчиво проговорила Виктория, поправляя темно-каштановую челку, - Если мы и дальше будем вести беседы в таком вот аспекте и до конца лета не поубиваем друг друга, это будет классно!
- Я таки это и имела в виду, дорогуша. Ну, даст Бог, даст Бог! – и они снова засмеялись.
- Прости, меня, теть Сонь, пожалуйста. Я не знаю, что со мной происходит в последнее время. Я, как будто, я и одновременно, не я совсем. Что-то меня мучает и раздирает на части. Все вроде бы так, как и должно было бы быть, и одновременно не так. Не знаю. Я сама в себе запуталась. Так что, прости меня, и не обижайся, пожалуйста, ладно? – тетушка молча кивнула головой и продолжала слушать Викторию. – Я знаю, что со мной сейчас трудно находиться рядом, но с тобой мне спокойно и хорошо, - грустно вздохнула Вика и посмотрела на тетушку потухшими глазами.
- Любовь! – кратко высказалась тетя Соня.
-