Рождественский вечер

В течение четырех недель ветер завывал сразу со всех сторон, налетая со скоростью 55 – 60 миль в час, при этом с сильным дождем. Термометр показывал только несколько градусов выше нуля. Я находился на мостике. Конечно, никакой защиты, только ледяные стальные переборки. Невозможно хоть немного согреться. Я был привязан к поручням, и кожаный спасательный пояс со стальными пряжками глубоко врезался в ребра. Известно, что в бурном море вахтенного на мостике нередко смывает за борт. На одной подлодке смена поднялась, но никого не нашла. Сила моря, ломающая нас, была ужасной, тем не менее подлодка летела как стрела, с небольшой бортовой качкой, а волны шли через нас, как через волнолом. Вахтенный офицер, стоящий впереди с одним рядовым, предупреждает сигнальщиков на корме о большой волне впереди. Окунувшись, мы хватаемся за что‑ нибудь, чтобы удержаться, и ждем. Это неописуемо. Все становится зеленым, когда тонны морской воды льются на вас. Уши, ноздри и рот забиты, глаза жжет. Непромокаемая одежда, сапоги и куртка бесполезны, потому что, несмотря на все усилия застегнуться и спрятаться, ледяная вода проникает внутрь. Руки не гнутся от холода, но я должен держать бинокль перед глазами, поскольку это дело чести – не пропустить ничего. Надо полностью сосредоточиться, чтобы не пропустить ни корабль, ни самолет.

Минуты перед сменой ползли так медленно, что трудно поверить. Осталось полчаса, четверть часа. Через пять минут первый сменяющий должен подняться наверх. Но он еще не пришел.

Пока первый сменяющийся не спустится вниз, второй сменяющий не должен подниматься наверх. В исключительных случаях только одному человеку, кроме вахтенных, разрешено быть на палубе, так как присутствие лишнего человека может задержать спуск, когда надо быстро погрузиться в экстренном случае. Кроме того, он может отвлечь внимание обоих вахтенных во время смены. Конечно, мы всегда получали какой‑ нибудь сюрприз, стоило только мысленно отвлечься хоть на мгновение. При этом следует отметить, что, если мы были бдительны, ничего не случалось.

Промерзнув до костей, я наконец сменился и спрыгнул вниз, в холодную сырую лодку. Сырость сочилась по переборкам. Если бы мы могли включить отопление! Но это противоречило приказу: мы должны беречь электричество. Запас электричества так же важен, как и топлива, и масла. Как только вы израсходуете запас электроэнергии, радиус действия подлодки сокращается. Приходится примириться и лязгать зубами. Однако мы знали, что следующая встреча с врагом согреет нас гораздо лучше любой отопительной системы.

Конечно, неплохая идея – капля шнапса, но это тоже запрещено. Эта капля может замедлить рефлексы в тот самый момент, когда на счету каждая секунда. В одну секунду мы можем пройти 10 ярдов под водой, и будет весьма существенно, попадет ли бомба на корму или упадет в 10 ярдах позади. Машинная команда должна реагировать как молния, так же и вахтенный, особенно вахтенный офицер. Быстрое выполнение приказа создает хорошую команду подлодки. У вас не часто появляется время на раздумья. Вы можете автоматически отдать правильный приказ, если у вас воспитана самодисциплина, но любые колебания, проявление нервозности или потеря самообладания фактически подписывают вам смертный приговор.

Пальцы мои одеревенели от холода, пришлось просить помощи, чтобы снять промокшую одежду и переодеться. Не то чтобы вся наша одежда была на борту, наши шкафчики просто не вместили бы столько. Можно надеть еще влажную форму, которую надевали в предыдущую вахту. За восемь часов в этой влажной атмосфере одежда просто не успевала высохнуть, При этом одежду даже нельзя повесить на веревку для просушки, как это делают на берегу. Второй вариант – оставить одежду на себе, пока она не высохнет. Конечно, сапоги тоже холодные и влажные от соленой воды и внутри и снаружи, а кожаное снаряжение высыхало только тогда, когда светило солнце и оно не было нужно. Соленая корка покрывала нашу одежду, как иней.

Мы привыкли работать механически, в сырой одежде, которую мы не снимали, потому что в любой момент нас снова могли вызвать на пост. Однако после вахты можно было получить глоток горячего чая, сосиску и прогорклое масло на толстом ломте хлеба. Надо только не забыть срезать сначала плесень и приберечь, что осталось, для хлебного супа когда‑ нибудь позже. На самом деле мы не так уж бережливы и не должны особенно экономить. Но могут возникнуть обстоятельства, когда мы должны будем довольствоваться очень малым в течение неопределенно долгого времени. Я знаю случай, когда из‑ за глубинных бомб все двигатели подлодки вышли из строя, и она вернулась на базу, опоздав на четыре месяца, под парусами. Команда корабля вынуждена была есть даже кожаную обувь.

Итак, мы улеглись спать, полностью одетые, в кожаных куртках и ботинках, загородив огромным зеленым вонючим меховым пальто ледяные переборки. Никогда раньше я не сталкивался так близко с проблемой ревматизма, даже не думал о нем, пока не окончились еще три операции. Наш общий опыт кое‑ что значит. Но есть дела несравненно более важные: десант в Эль‑ Аламейн и Марокко, в Алжире, изменил наши перспективы, а положение под Сталинградом было просто угрожающим. Если вся страна борется за существование, что значат неприятности одного отдельного человека?

– Следующую вахту стоять в плаще. Шторм еще продолжается, ветер с северо‑ запада с сильным дождем. Надеть всю самую теплую одежду, что есть. – Предупреждение за 20 минут.

Следующая вахта будет тянуться как знакомое четырехчасовое испытание в бесконечной дикости атлантической зимы. Мы часто несли вахту парами в спасательных костюмах, постаравшись закрыть люк так, чтобы только переговорная труба связывала нас с миром внизу. Но не воображайте, что спасательный костюм в самом деле водонепроницаемый. Он, конечно, может быть таким там, где его шьют. На самом деле вода неизменно просачивается сквозь него, по материал настолько плотный, что она не выливается. Она просто поднимается по ногам все выше и выше, иногда до пупка. Мы делаем небольшие отверстия в подошвах, что немного улучшает положение. Тем не менее на вахте мы становимся основательно раздраженными, проклинаем войну, весь мир, человека, который изобрел субмарины, и все остальное, включая себя. И еще шторм, который продолжает свирепствовать.

В конце 1940 года у нас, вероятно, была только одна подлодка во всей Атлантике. К 1941 году их стало 20, теперь, к Рождеству 1942‑ го, их гораздо больше. Однако какой контраст между огромным успехом тех малочисленных субмарин и тем, которого все субмарины, сложенные вместе, могут достичь сейчас. Почему? Ответ, конечно, один. Это радар. Изменения произошли в подводной войне, когда противник изобрел и ввел в эксплуатацию принцип, уже известный немецкой науке. Он оборудовал свои противолодочные силы чрезвычайно эффективными установками обнаружения. Радар – это сокращение от английского «аппарат радиообнаружения и определения дальности», В нескольких словах: устройство состоит из коротковолнового передатчика, чей луч отражается как в зеркале, когда встречает твердый предмет. Когда отраженный луч попадает в приемник, разница во времени позволяет рассчитать расстояние до предмета. Направление может быть определено из положения передающей антенны в момент отражения.

Британские охотники и самолеты больше не зависели от наблюдателей. Теперь они могли заметить нас, как только мы поднимались на поверхность, при любой погоде, в дождь, в туман, даже в полной темноте. Наши шансы на атаку становились все меньше, а потери значительно возрастали. Возможно, командование сначала недооценивало возможности радара, но, к счастью, после первой серии неудач они стали снабжать нас контрустройствами, которые в какой‑ то мере предупреждали нас о присутствии врага и его попытках обнаружить нас. Это была антенна в квадратной рамке, на деревянном столбе, прикрепленная к перилам на боевой рубке и связанная с нашим гидрофоном толстым резиновым кабелем. Мы называли его «Fu. M. B.» – приемник поиска радара.

Но этот еще недоработанный имел недостатки, и главный из них заключался в том, что рамка 40x50 сантиметров должна была переноситься при каждой тревоге, иначе мы могли потерять ее или, что еще хуже, она могла запутаться в кабеле, который проходил в люк боевой рубки.

Был рождественский вечер 1942 года. Мы надеялись, что, возможно, проплывем несколько часов под водой, послушаем пластинки. На ужин тоже предполагалось что‑ то особенное – клубника со взбитыми сливками. Нам особенно нравилось это блюдо, и мы решили, что будем есть его только по особым случаям. В качестве сюрприза наше машинное отделение нарядило рождественскую елку с ветками и иголками из дерева и цветной бумаги. Вата была снегом, а маленькие лампочки от карманных фонарей в белых обертках успешно заменяли свечи. Я был на вахте с 8 до 12 утром и ночью, иными словами, «до полудня» и «на первой». Пока я стоял «на первой», я думал, как будут гореть огоньки на рождественской елке у нас дома, как моя семья соберется вокруг подарков с Дедом Морозом, об изображениях святых, которые ребенком я любил украшать. Но я должен был выбросить все это из головы – мысли слишком отвлекали от дела. Вокруг меня сплошная темнота и огромные волны, разбивающиеся о рубку. Все мы здесь промокли до костей, а впереди еще два часа до смены. Мы оставили бинокли в рубке, там они будут и сухие, и под рукой, если покажется что‑ то подозрительное. Внезапно впереди вырисовалось что‑ то неясное. Но тогда всегда «что‑ то вырисовывалось». Каждая волна была для нас «объектом впереди». На мой тревожный крик вахтенный вгляделся в том же направлении.

– Мои стекла.

– Объект впереди, – подтвердил стоявший рядом. – Становится больше!

Теперь, с биноклем, и я мог видеть достаточно четко. Американский эсминец. Срочное погружение! Сорвав наши стальные спасательные пояса, мы инстинктивно скатились в люк, вниз. В спешке я ударился об антенну «Fu. M. B.», не заботясь о ее сохранности.

Эсминец, стоявший почти над нами, должен был нас заметить. Благодарение Богу за тяжелые волны, которые делали невозможным прицельный огонь.

– Погружение!

Приказ был отдан, хотя я еще оставался на палубе. Мы привыкли так делать, несмотря на указание, что приказ нельзя отдавать, пока люк не закрыт. Но сейчас каждая секунда на счету. Вода полилась в баки, а эсминец только в тысяче ярдов от нас. Я повис в люке, но, кажется, ничто не могло заставить его закрыться. Морская волна уже 'начала заливаться внутрь. Соль щипала глаза, пока я пытался выяснить, что случилось.

– Закрыть клапаны! Продуть баки! Люк заело!

Голова кружилась. Неужели нам всем крышка? Почему не действует эта проклятая штука? В любой момент эсминец, оказавшийся здесь, мог протаранить нас. Очевидно, нашу подлодку засек его радар.

Наконец я высвободился из люка и снова был на мостике. Командир со мной. Никто не говорил ни слова, мы бешено старались найти причину, почему этот проклятый люк заело. И нашли! Кабель антенны попал в люк, хотя сама антенна была внизу.

Эсминец уже лежал как раз поперек нашего носа. Мы были до смешного близки к нему. Настолько близки, что могли видеть, как кто‑ то курит на мостике, могли слышать звуки рождественского праздника. Люди на эсминце настолько явно не заботились о своей безопасности, что мы решили не погружаться. Наша судьба была в их руках, но теперь казалось, что роли поменялись. Мы приготовились к надводной атаке.

– Аппарат номер 1 готов – огонь!

Стрелять подобным образом в разъяренном море было рискованной аферой. Вполне могло случиться, что эсминец будет как раз на вершине волны, и торпеда пройдет ниже его. Мы с нетерпением ждали. Возможно, магнитный взрыватель не сработает или торпеда потеряет свою цель. Время взрыва давно прошло. Да. Мы промахнулись.

– Аппарат номер 2 готов – огонь!

Расстояние 400 метров. Мы не можем подойти ближе: 300 метров – опасный предел. Если мы подойдем ближе, то со всей взрывчаткой, какая есть на борту. мы будем в опасности от взрывной волны собственной торпеды. Много лодок погибли именно так.

Внезапные вспышки красного, синего, желтого, зеленого… Огромный водяной смерч обрушился на нас. Через минуту или две темная тень впереди исчезла. Более того, не было ни спасательной лодки, ни плота, ни малейшего признака жизни. Корабль утонул бесследно, и было бессмысленно искать живых, Имея с ними равные шансы, мы также могли попасть на дно. В этот раз судьба решила послать их. Вот так мы и провели рождественский вечер.

Мы крейсировали еще некоторое время, патрулируя заданный район, но запасы топлива подходили к концу. Мы уже мечтали о возвращении в гавань и в воображении рисовали базу. Но надежды наши рухнули. Радист принял зашифрованное сообщение. Существуют три типа радиосообщений; код, шифр и командирский шифр. Проще говоря, кодированные сообщения расшифровываются специальным аппаратом, их докладывают командиру и вносят в вахтенный журнал обычным языком. Вахтенный журнал должен подписывать командир каждые два часа. Если в приходящем сообщении первое слово при расшифровке «шифр», остальные не могут быть расшифрованы. Для этого нужна специальная установка на аппарате, которая хранится у командира и офицера‑ связиста. Если же следующее слово текста «командир», то только сам командир может расшифровать его, используя для этого еще одну установку, которая хранится только у него.

Эта радиограмма пришла от командующего подводным флотом. В ней указывался курс, скорость и прочие важные вещи. В конце добавлено: «Важные танкеры. Атакуйте».

Командир обсудил положение с офицерами. У нас оставалось очень мало топлива. На самом деле его хватило бы только на возвращение в гавань и определенно недостаточно для нападения на танкер. Но когда мы послали сообщение командующему, ответ пришел через 20 минут: «Атакуй и топи. Я никогда не предаю свои лодки. Дениц».

Следовательно, надо. Возможно, к нам вышлют заправочное судно, что означает еще восемь недель в море в эту мерзкую погоду, которая и не собирается улучшаться. Наша резиновая одежда превратилась в лохмотья, износившись при постоянных тревогах. «Мы умрем от ревматизма, – говорили мы друг другу. – На нас не понадобится даже тратить бомб». Мы и на самом деле работали в этом ужасе до кровавого пота. Адмирал Дениц знал, что некоторые наши замечания иногда непечатны, но выхода все равно не было.

После получения пеленгов с других подлодок, уже бывших в контакте с конвоем, мы увидели его и атаковали. Я держу на прицеле один из самых больших кораблей. Рука на кнопке пуска. Столб пламени поднимается вслед за ужасным взрывом. Нас на мостике бросило друг на друга. Еще два корабля в фокусе.

– Огонь! Огонь!

Все было делом секунд. Нас обстреляли из пушек.

– Странно! – заметил командир.

Но тут мы поняли причину. Внезапно стало светло как днем, в небе вспыхнула осветительная ракета. Два корабля горели. Там, где другие подлодки поражали свои цели, раздавались еще взрывы. Срочное погружение! Нас видно, и в этом нет ничего удивительного при таком близком расстоянии и таком фантастически ярком свете. Множество пушек нацеливается на нас. Красные, зеленые, желтые и синие линии трассирующих пуль со свистом летят вокруг рубки. Попали и в саму лодку. Нас распластало по палубе и бросило вниз, в люк. Слава богу, стреляли слишком высоко. Мы пришли в себя только на 125 футах. Корабль с боеприпасами взорвался, когда мы, побитые и обожженные, находились только в 500 ярдах от него. Затем пошли глубинные бомбы, но к ним мы привыкли, да и продолжалось это всего шесть часов. Затем последовал приказ подниматься и установить контакт с конвоем. Но при всем нашем желании этого мы не могли, у нас осталось только четыре тонны топлива. Если заправочный корабль не подойдет, нам придется поставить паруса.

Мы увидели явно большой корабль, но руки наши были связаны. Несколько часов на полной скорости, и баки опустеют. Мы послали сигнал в надежде, что его найдет другая подлодка.