Глава IV. Эллинистическая проза

Если эллинистическая литература в целом представляет собой груду развалин, то проза является при этом наиболее пострадавшим ее участком. Сохранились единичные произведения и главным образом такие, которые не ставили себе художественных задач, как например некоторые послания философа Эпикура или исторический труд Полибия (около 201 — 120 гг.). Фрагменты художественных произведений незначительны как по числу, так и по объему, а папирусы в этой области тоже не принесли еще сколько-нибудь значительных дополнений. Эллинистическая проза известна лишь по античным сообщениям и пересказам и по тем отражениям, которые она получила в Риме и у позднейших греческих писателей. Тем не менее нам необходимо хотя бы вкратце охарактеризовать ее на основании имеющихся отрывочных данных, так как она прибавляет к общей картине эллинистической литературы ряд существенных и многозначительных черт, предвещающих будущие пути развития. То новое, что рождалось в эллинистическом обществе, легче находило литературное выражение в более свободных формах прозы, чем в обремененных многовековой традицией и в известной мере закостеневших стиховых жанрах древней Греции.

Красноречие, пышно расцветшее в Афинах IV в., утрачивает теперь свое былое значение. Падение роли полиса отразилось здесь непосредственно. Политическое красноречие большего стиля отзвучало вместе с последними этапами борьбы за полисную независимость. В эллинистических монархиях не было открытой политической борьбы, а призрачная автономия общин с их мелкими очередными вопросами не сулила политическому оратору ни значительных успехов, при равнодушии широких слоев граждан к общественным делам, ни резонанса за пределами общины. Судебное красноречие также вошло в более узкие рамки с тех пор, как судебный процесс потерял свое значение орудия политической борьбы. Оставалось только «торжественное» эпидиктическое красноречие. Оно нашло для себя почву и в монархиях; на основе разработанного Исократом энкомия здесь развился специфический жанр панегирической «царской речи», похвалы в честь монарха-бога, на которого переносится мифологическая схема «спасителя», побеждающего силы тьмы. Такие энкомии получал уже Александр Македонский, а по его следам эллинистические цари, затем римские и византийские императоры, наконец европейские монархи вплоть до XIX в. (ср., например, оды Ломоносова в честь императрицы Елизаветы). Для подлинного красноречия в эллинистическом обществе места не было, и при отсутствии живого содержания ораторы гонялись главным образом за формальными эффектами. Особенно отличались в этом отношении ораторы Малой Азии, и все их направление получило впоследствии от противников кличку азианского. В азианском красноречии древние различали два стиля, «нарядный» и «напыщенный». Характерным признаком первого служит отход от периодической речи, культивировавшейся в школе Исократа, и искание слуховых эффектов в искусном расположении коротеньких фразовых единиц на манер Горгия, но теперь почти целиком ритмизованных; речь становилась совсем похожей на пение. Представители «напыщенного» стиля стремились к взволнованной патетике и высокопарным метафорам; получался своего рода прозаический дифирамб. Здесь нашел свое выражение присущий эллинизму уклон к торжественной позе. Для обоих ответвлений азианизма в равной мере характерны орнаментальная перегруженность речи и стремление максимально повысить действенность каждой части фразы. Азианизм возникает еще в период расцвета эллинистической литературы, в III в. Начинающийся со II в. застой создает в противовес азианизму подражательную ориентацию на классиков аттической прозы — аттикизм; крайние сторонники этого течения ставили своими стилистическими образцами даже не Демосфена и Исократа, а ранних прозаиков Лисия и Фукидида. Но это была мертвая подражательность. Живые традиции аттического красноречия сохранялись только на Родосе, в единственной крупной демократической республике эллинистического времени. Родосская школа занимала среднюю позицию между азианизмом и аттикизмом.

Искусство красноречия поддерживалось потребностями школы, так как реторическое обучение составляло одну из важнейших сторон в системе античного образования; представитель общественной верхушки по-прежнему должен был уметь выступить на суде, произнести речь на торжестве или в каком-нибудь собрании Но самое красноречие по существу вырождалось при этом в школьную декламацию, зачастую на фантастические, оторванные от жизни темы. Учащиеся упражнялись в составлении речей, которые должен был бы произнести мифологический герой в той или иной ситуации или которые надлежало бы произнести на суде по поводу совершенно невероятного юридического казуса, разрешавшегося к тому же по столь же невероятным, нарочито выдуманным для данного случая законам. К реторическому преподаванию эллинистического времени восходят многие типы упражнений, укрепившихся и в позднейшей школьной практике, вроде пересказа басен, переложения стихов в прозу, рассуждении на отвлеченные темы, с тем лишь отличием от позднейшего обучения, что в античности основной упор делался не на письменную, а на устную речь. В рассматриваемый период окончательно определяется состав реторики, как дисциплины. Реторическая теория складывается из пяти разделов. Первый трактует о «нахождении» материала для речи, указывая типичные мысли, точки зрения, «общие места», которыми надлежит пользоваться в разных жанрах речей. Второй — о «расположении» найденного материала в целях наибольшего впечатления на слушателя. Третий — учение о стиле. Здесь разбирались вопросы достоинств и недостатков стиля, способы «украшения» речи тропами и фигурами, излагалось учение о трех основных стилях, «высоком», «среднем» и «низком» Четвертый раздел составляли мнемонические правила для запоминания подготовленной речи, а пятый был посвящен способу ораторского произнесения речи; очень характерно для античного красноречия, что этот последний раздел был озаглавлен тем же термином, который потреблялся для актерского исполнения роли С наибольшей подробностью были разработаны первый раздел, имевший общеобразовательное значение, и третий — о стиле. Некоторые части античной стилистической теории, например классификация тропов и фигур, сохранили известное значение до настоящего времени и, при всей своей формалистичности, еще не заменены чем-либо более совершенным.

С уменьшением удельного веса красноречия важнейшей областью художественной прозы оказывалась историография. Историографическая продукция эллинистического времени чрезвычайно велика; основная масса и здесь падает на III в. Небывалое расширение границ известного грекам мира, походы Александра Македонского, поразившие современников широтой замыслов и баснословными успехами, длительная и сложная борьба между его преемниками, — все это представляло привлекательный материал для исторического повествования. Цари и полководцы стали к тому же сами заботиться о том, чтобы их деятельность была зафиксирована в исторических трудах. Александр возил с собой целый штат писателей; так же поступил и Ганнибал, отправляясь в поход против Рима. Благоприятствовал развитию историографии и ученый интерес к старине. Появляются труды как по всеобщей истории, так и по истории отдельных. народов и местностей, географические и культурно-исторические описания различных стран, биографии деятелей. Однако в идеологии эллинистического общества уже не было предпосылок для глубокого. проникновения в смысл исторических событий, и оно к этому вовсе не стремилось. Единственные авторы, которые пытаются осмыслить. исторический процесс, это — упомянутый уже Полибий и крупнейший философ позднего эллинизма Посидоний (около 135 — 51 гг.), но и тот и другой принадлежат времени римского господства в Греции и живут в политической атмосфере римской республики.

У эллинистических историков господствует либо учено-антикварный уклон, либо стремление к увлекательному изложению. Задача художественного повествования — изобразить власть Тихи в ходе событий, в возвышении и падении знаменитых людей, потрясти ужасными или чувствительными сценами, поразить воображение достопримечательностями далеких стран. Реторическая историография, созданная школой Исократа, старалась заинтересовать читателя искусством стиля, описаниями, речами, морализирующими афоризмами; другое направление тяготело больше в сторону поэтических приемов повествования, ставя во главу угла наглядность и драматизм рассказа, изукрашенного многочисленными деталями. И в том и в другом случае историческая правдивость отступала перед художественными заданиями, и известная доля вымысла считалась вполне дозволенной. Само собой разумеется, что действительность искажалась и в угоду политическим целям, для прославления одних деятелей и очернения других. Эта историографическая практика была санкционирована и теоретиками художественной литературы; они определяли историю как жанр, смежный с эпидиктическим красноречием и с поэзией, как «поэтическое произведение в прозе». Новеллистический элемент, изгнанный из истории Фукидидом, возвращается в нее, но уже не в наивной фольклорной форме, а в виде драматически напряженной повести в одеянии нового реторического стиля.

В античности повествовательная проза впервые получила литературное развитие на историческом или полуисторическом материале (как то: родословные, путешествия, новеллы об исторических лицах), и все это составляло «историю». Псевдо-«история» становится оболочкой для новых видов повествовательной прозы, развивающейся в IV в. (например «Киропедия» Ксенофонта), а затем и в эллинистическое время. Эта область очень мало известна, и мы укажем лишь некоторые более отчетливо выделяющиеся жанры.

Таково, например, псевдопутешествие, фантастический рассказ о чудесных странах на краю света. С фольклорной формой этого жанра мы уже встречались; она лежит в основе странствий Одиссея. В эллинистической литературе мнимое путешествие становится оболочкой для утопии, картины идеального общества. Если проект идеального государства у Платона представляет собой, по словам Маркса, «афинскую идеализацию египетского кастового строя», то Эвгемер рассказывает в своей «Священной записи» (начало III в.) о кастовом строе острова Панхеи, на который автор якобы попал во время плавания по Индийскому океану. В Панхее три касты: 1) жрецы вместе с представителями искусства и техники, 2) земледельцы, 3) воины и пастухи. Господство принадлежит касте жрецов, которая уравнительно распределяет между населением продукты труда земледельцев и пастухов, забирая на каждого из своих членов двойную долю продукта. Однако утопия не является для Эвгемера самоцелью. Важнейшая достопримечательность Панхеи — «священная запись» на золотой колонне, составленная некогда царем острова Зевсом. Эвгемер развертывает в повествовательной форме теорию о происхождении религии и мифологии. Он полагает, что традиционные боги — великие люди прошлого, цари, творцы цивилизации; они провозглашали себя богами и вводили культ самих себя, для того чтобы люди охотнее следовали их заветам. В обстановке начавшегося обоготворения эллинистических царей теория Эвгемера была в достаточной;. мере актуальной. Она шла навстречу как рационализму образованного общества, так и монархической пропаганде, рисовавшей царей «благодетелями человечества». Далеко отходит от обычного типа античной утопии Ямбул, эллинистический писатель неизвестного времени, автор путешествия на «острова солнца». В его обществе нет ни каст, ни царей, ни жрецов, ни семьи, ни собственности, ни государства, ни общественного разделения труда. Все трудятся, попеременно выполняя всяческие полезные общественные работы. Ямбул рисует, таким; образом, коллектив первобытно-коммунистического типа, но с высокой духовной культурой. В описаниях диковинной природы островов сказочное перемешивается со смутными сведениями об экваториальных странах и с наивными попытками естественного объяснения, чудес. Несмотря на явную фантастичность рассказов, находились легковерные люди, которые принимали их всерьез; благодаря этому утопии Эвгемера и Ямбула дошли до нас в пересказе историка Диодора (I в. до н. э.).

Взгляды Эвгемера на богов вызывали интерес и в более позднее время, и христианские писатели нередко ссылались на них, полемизируя против античной религии.

Стремление к естественному истолкованию мифов породило и другой вид повествования, историзованную мифологическую хронику, в которой сказочные мотивировки и чудеса заменялись Национальным ходом событий. Такие сказания как Троянская война или поход аргонавтов перерабатывались в псевдоисторические повести, будто бы основанные на древних документах. Каноническая форма мифа, например гомеровская, объявлялась при этом «более поздней» и искаженной. Большое внимание уделялось в хрониках героиням мифа и любовным мотивам. В то время как традиционные мифы греческой религии подвергались систематической рационализации, низовые религиозные течения создают почву для расцвета ареталогии, рассказа о «мощи» и чудесных деяниях какого-нибудь бога-«целителя» и его пророков. Это тот вид повествования, из которого впоследствии вышла «евангельская» и «житийная» литература христианства. В ареталогиях греческие элементы скрещивались с восточными, особенно с египетскими и индусскими. Образованное эллинистическое общество относилось к этому жанру с презрением и насмешкой, и самый термин приобрел значение «небылицы», но в эпоху упадка эллинизма ареталогия стала получать широкое распространение.

В перечисленных видах повествовательной прозы не находит еще достаточного выражения одна из основных тенденций эллинистического времени — повышенный интерес к интимным переживаниям частной жизни, к любовной тематике, к картинам быта. Из старых жанров для этой цели могла быть использована лишь новелла, историческая и бытовая. Действительно, новелла, которая в течение веков оставалась «низовой» и попадала в серьезную литературу лишь эпизодически, как один из элементов исторического предания, теперь становится самостоятельным литературным жанром. Как и в ареталогии, в эллинистических новеллах заметны многообразные связи с повествовательным искусством Востока. В позднейшей литературе мы находим многочисленные следы эллинистических новелл. Одна из самых известных — новелла об Антиохе, сыне царя Селевка. Царевич был влюблен в свою мачеху Стратонику. Сознавая преступность своей любви, он старался превозмочь ее и начал чахнуть. Знаменитый врач Эрасистрат догадался о скрытой причине недуга. Чтобы определить, в кого царевич был влюблен, он заставил всех домашних по очереди заходить в комнату больного, и, когда зашла Стратоника, волнение Антиоха обнаружило предмет его страсти. Эрасистрат сообщил царю, «что сын его безнадежно влюблен в замужнюю женщину, и назвал при этом свою собственную жену. Селевк стал просить его не губить юношу, уступить ему жену, и прибавил, что он сам охотно отказался.бы от своей жены для спасения сына. Тогда врач открыл ему истину, и Селевк отдал сыну жену и царство. Эта новелла о «благородных» чувствах оформлена как исторический рассказ; бытовые персонажи предпочитались для комической новеллы, в которой действовали глупые мужья, сварливые или неверные жены, хитрые любовники, плуты и т. п.

Огромный успех выпал на долю сборника любовных новелл, составленного Аристидом из Милета (вероятно, в конце II в. до н. э.); название этого, до нас не дошедшего, сборника «Милетские рассказы» стало нарицательным именем для всего жанра.

Новелла, короткая и динамичная, не давала достаточного простора для описания субъективных переживаний героев. Очень знаменательно поэтому, что около 100г. до н. э. античная художественная теория начинает фиксировать наличие нового вида повествования, в котором «вместе с событиями познаются речи и настроения действующих лиц». Специального названия жанр не получает, но противополагается прочим как «повествование («история») о лицах», в отличие от «повествования о вещах». По словам Цицерона, этому виду повествования свойственна «развлекательность», что и достигается «переменчивостью событий и разнообразием настроений, серьезностью и легкомыслием, надеждой и страхом, подозрением и тоской, лицемерием, заблуждением и состраданием, поворотами судьбы неожиданными несчастьями и внезапной радостью, благополучным исходом дела». Оставшийся безыменным в античности, жанр этот получил название в Средние века; это — роман. Эллинистическая эпоха создала роман, в первую очередь любовный роман в псевдоисторической оболочке, по схеме влюбленных или супругов, разлученных и гонимых капризом «случая», но ищущих и в конечном итоге находящих друг друга (ср. о «Елене» Эврипида). Поскольку, однако, все полностью сохранившиеся романы принадлежат более позднему времени, мы будем рассматривать жанр романа при изложении греческой литературы римского периода.

Философский диалог культивируется главным образом в школе Аристотеля. Эпикурейцы и стоики предпочитают связное деловое изложение, не слишком заботясь о красоте слога. Следы старых традиций «дидактической» литературы сохраняются в том, что трактат нередко получает форму «послания», адресованного какому-нибудь лицу. Наиболее продуктивными в создании новых жанров философской прозы оказываются киники, отрицатели основных устоев и привычных ценностей античного общества. Обращаясь со своей проповедью преимущественно к низам, они искали общедоступных форм изложения. Киники создают диатрибу («беседу»), популярную лекцию на философские, главным образом моральные, темы. В живой, образной, не лишенной театральности форме, пересыпая свои рассуждения поговорками, анекдотами, цитатами из поэтов, ежеминутно вступая в диалог с воображаемым оппонентом, лектор вел беседу о «самодовлении» или «свободе от аффектов», о «богатстве и бедности», «корыстолюбии» или «превратностях судьбы». Диатриба была рассчитана на устную подачу, отличалась простотой и грубоватостью, но не гнушалась и модных приемов реторики. Мастером жанра считался Бион Борисфенит (Борисфен — греческое наименование Днепра), первый греческий писатель, родившийся на территории СССР (начало III в. до н. э.); он не ограничивался устными беседами и издавал свои произведения. Даже противники, язвившие над тем, что Бион «облек философию в пестрое одеяние гетеры», признавали силу и остроумие его диатриб. Жанр диатрибы впоследствии лег в основу христианской проповеди. Моралисты-киники прибегали и к чисто художественным формам, даже стиховым (ямбография, пародия) для осмеяния того, что им казалось пороком и ложным мнением; творчество их имело резко выраженный сатирический уклон. Некоторые излюбленные образы киников прочно вошли в последующую литературу Европы, например фигура последнего ассирийского царя Сарданапала, как представителя пышного и изнеженного образа жизни. Своеобразную форму сатиры создал.киник Менипп из Гадар (начало III в.), по происхождению сириец. Он составлял философско-сатирические диалоги с фантастическим повествовательным обрамлением, вроде полета на небо или нисхождения в преисподнюю, изображал «рождение» ненавистного киникам Эпикура, сочинял иронические «послания богов». Показ ничтожества земных благ, сатира на религию, полемика с враждебными философскими школами — таково содержание творчества Мениппа, поскольку оно поддается определению по ничтожным обрывкам и отражениям у более поздних писателей. Проза перемежалась у Мениппа со стихами; сочетание это часто встречается и в фольклоре европейских. народов и у восточных сказителей, но для античной литературы, строго отделявшей поэтические жанры от прозаических, оно казалось непривычным и получило наименование «мениппова» жанра. Всю совокупность философских жанров, созданных киниками, античная художественная теория относила к разряду «серьезно-смешного», т. е. объединяющего оба эти элемента. Эта область литературы получила дальнейшее развитие у римских сатириков и у позднегреческого «Вольтера античности» — Лукиана.

ГЛАВА V.ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА РИМСКОЙ ИМПЕРИИ