Римское общество и культура последнего века республики

Со второй половины II в. до н. э. Рим вступает в полосу острой социальной борьбы, а затем и гражданских войн. Восстания рабов (136 и 104 гг.), движение в пользу передела государственной земли, руководимое Гракхами (133 и 121 гг.), позорный провал аристократического военного командования в конце II в., «союзническая война» (91 — 88 гг.), доставившая италикам права римского гражданства, гражданская война (87 — 82 гг.) и аристократическая диктатура Суллы (82 — 79 гг.), огромное восстание рабов под руководством Спартака (73 — 71 гг.), «заговор Катилины» (63 г.), союз трех деятелей («триумвират») — Помпея, Цезаря и Красса для установления фактической диктатуры (60 г.), гражданская война между Цезарем и Помпеем и диктатура Цезаря (49 — 44 гг.), новая гражданская война после убийства Цезаря и борьба между его преемниками Антонием и Октавианом — таковы наиболее выдающиеся моменты социальной борьбы II и I вв., приведшей к крушению республиканского строя в Риме в установлению римской империи (30 г. до н. э.).

Полисная форма римского государственного устройства оказывалась в противоречии с потребностями огромного рабовладельческого государства, нуждавшегося в более широкой социальной базе, чем совокупность «римских граждан», и с полным разложением полисных отношений внутри самого Рима. Рост крупного поместного хозяйства имел своим последствием обезземеление мелкого крестьянства, которое не могло конкурировать с рабовладельческим землевладением. Неудача проектов передела государственной земли, предложенных Гракхами с целью восстановления крестьянского землевладения, знаменовала поражение старых взглядов на полисную собственность: государственная земля в пределах Италии была объявлена частной собственностью своих владельцев.

Расслоение в среде римского рабовладельческого общества достигло весьма значительных размеров. Рабовладельческая верхушка, сенаторское сословие, представляла собой типичную олигархию. Она монополизировала руководящие политические должности, которые открывали вместе с тем широкую возможность присвоения военной добычи и ограбления провинций. Уже во II в. в ее рядах наступило моральное разложение. Распадаясь на ряд мелких, враждующих между собой группировок и клик, верхушка эта была солидарна в одном — в стремлении отмежеваться от менее «знатных» представителей своего класса и не пускать в свою среду «новых людей». Между сенатским «нобилитетом» и вторым цензовым сословием «всадниками» имелись существенные разногласия. Задачей оппозиции было поэтому ослабить значение сената и перенести центр тяжести политической жизни в народное собрание. Образовались две партии, сенатская («оптиматы») и «народная» («популяры); но интересы оппозиционных слоев были разноречивы, и коалиции, возникавшие между ними, имели временный характер.

На другом полюсе рабовладельческого класса находился так называемый «пролетариат», т. е. непроизводительные обезземеленные слои, которые жили раздачами и подачками нобилей, отдавали им свои голоса на выборах, поставляли человеческий материал для наемных армий или для банд на службе у аристократии. Эти деклассированные массы требовали своей, хотя бы и небольшой доли в доходах, извлекаемых из эксплуатации рабов и провинциального населения.

Как указывает Маркс, «...в древнем Риме классовая борьба происходила лишь внутри привилегированного меньшинства, между свободными богачами и свободными бедняками, в. то время как огромная производительная масса населения, рабы, служила лишь пассивным пьедесталом для этих борцов». И положение римского общества было тем более сложным, что «пьедестал» время от времени начинал сильно шататься.

Для обогащения верхушки и содержания непроизводительного населения требовались новые завоевания. Разложение римской республики протекало на фоне лихорадочной экспансии, захвата эллинистических государств Азии и продвижения на север, в Галлию и Германию. Старую крестьянскую армию пришлось заменить теперь профессиональной армией наемников, которая легко становилась орудием в руках полководцев, щедро вознаграждавших своих солдат военной добычей, деньгами и землей. Аристократия вынуждена была мириться с тем, что полководцы набирали собственную армию, получали полномочия на ряд лет и становились самостоятельными властителями. Республиканский строй одно время еще держался на соперничестве между полководцами, но в конце концов должен был уступить место военной диктатуре.

Широкий промежуточный пласт между верхушкой римского общества и его деклассированными низами, некогда бывший опорой римского могущества, по мере развертывания гражданских войн отходил от активной политической борьбы. Эта социальная группа не ожидала для себя значительных выгод от победы той или иной из борющихся сторон и рисковала своим небольшим достатком при слишком активной поддержке той стороны, которая оказалась бы побежденной Известный политический консерватизм, обращенность к прошлому и страх перед будущим, неизжитое доверие к традиционному, освященному веками государственному строю сочетались здесь с равнодушием к актуальным политическим спорам; индифферентизм этот становится особенно заметным в последние десятилетия республики.

В обстановке распада присных отношений и крушения республиканского строя идеологическая жизнь Рима усложнилась. Культурная борьба вокруг вопроса об эллинизации отошла в прошлое. Противоречие между традиционной идеологией и изменившимися социальными отношениями отчетливо вскрылось во время Гракхов. Законопроект Тиберия Гракха о переделе земли, юридически безупречный и вполне соответствовавший древнеримским правовым представлениям, вызвал возмущение собственников как «несправедливый». Отношения собственности не укладывались уже в старые идеологические рамки. У идеологов рабовладельческой верхушки мы находим теперь резкое противопоставление «писаного права» и «справедливости», или естественного права, и нормы «естественного права» обосновываются греческими учениями. Дуализм «гражданского права» и «права народов» отныне исчезает: эллинистические правовые принципы, лежавшие в основе «права народов», проникают во внутриримские отношения и приводят к новой переработке римского права («преторское право») в соответствии с потребностями развитого рабовладельческого общества. Архаический «формализм» древнеримского миросозерцания окончательно преодолевается.

В этом процессе следует особо отметить значение двух отраслей греческой идеологии, сделавшихся источниками новых умственных течений в римском обществе. Это — греческая философия и греческая реторика.

В первой половине II в. дисциплины эти представлялись еще опасными новшествами. Так, в 161 г. философы и преподаватели реторики были изгнаны из Рима. Когда в 155 г. в Рим приехали в качестве послов руководители афинских философских школ и выступали с публичными чтениями, старик Катон принял меры к тому. чтобы сенат поскорее выслушал этих послов и не затягивал их пребывания в Риме. Наступившее вскоре разложение традиционной морали в государстве и семье повысило, однако, интерес к греческим философским учениям; романофильски настроенная верхушка греческого общества шла навстречу этому интересу и приспособляла свои теории к потребностям римского нобилитета. Греческий историк Полибий (около 201 — 120 гг.), проживший ряд лет (167 — 150 гг.) в Риме в качестве заложника и близкий к Сципиону Младшему, стал первым теоретиком римского мирового господства. Он объяснял успехи Рима совершенством римского государственного строя, в котором, якобы, смешаны надлежащим образом все три формы правления (монархия, аристократия и демократия), устанавливавшиеся государствоведческой теорией греков. Согласно Полибию, простые, не смешанные, формы правления неизбежно вырождаются, переходят одна в другую и находятся в постоянном, строго детерминированном круговороте, а смешанная форма, осуществленная в Риме, создает идеальное государственное равновесие и является незыблемо прочной. В этом учении римский нобилитет получил теоретическое обоснование того традиционного государственного устройства, на страже которого он стоял. В кругу Сципиона Младшего устанавливалась связь греческой науки и философии с идеологическими запросами римской знати. Пригодная для этой цели философская система была создана Панэтием (около 180 — 110 гг.), основателем так называемой «средней Стои». В этой эклектической философии, представлявшей собой объединение стоицизма с теориями Платона и Аристотеля, суровая мораль древней Стои была смягчена. Место «совершенного» мудреца заняли «стремящиеся» к мудрости и добродетели аристократы духа. Резко индивидуалистическая концепция «самодовлеющей» личности и тяга к созерцательности устранены из этой философии. Панэтий исходит из понимания человека как индивида, который связан с мировым целым и от «природы» обладает социальным инстинктом; «добродетель» проявляется в деятельной жизни, направленной на общее благо. Приспособленный для Рима вариант эллинистической философии отличается, таким образом, положительным, оптимистическим жизнеощущением и не заключает в себе элементов усталой отрешенности от мира; последователи Панэтия находили в его системе научное обоснование тех гражданских «доблестей», которые считались традиционно присущими римскому аристократу. В римской державе, охватывающей весь известный грекам культурный мир, воплощен идеал мирового, космополитического государства. Экспансия Рима находит оправдание в том, что единое мировое государство осуществляет божественное единство разума на земле. Служить своей деятельностью такому государству, жертвовать собой ради него — нравственная обязанность, но власть имущие, к которым обращено учение Панэтия, должны сознавать также свои обязанности по отношению к низшим, щадить побежденных, иметь сочувствие к рабам, должны проникнуться стремлением к мудрости и добродетели. Умственное и нравственное развитие, которого требует эта система, римляне называли «человечностью», humanitas.

Круг Сципиона Младшего, испуганный обезземелением крестьянства, ростом торговопростовщичеокого капитала и моральным разложением аристократии, находил в этой философии теоретическое обоснование своей политики. Вместе с тем, указывая индивиду на связи, объединяющие его с божественным мировым целым, стоик сводил в систему этого целого индивидуальную природу, наравне с общечеловеческой, как проявление мирового разума. Личность получала у Панэтия свои права. Одним из элементов «справедливости» является «пользование общим как общим, собственным как собственным». Отсюда делался и непосредственный практический вывод о неприкосновенности частной собственности, и греческий философ услужливо снабжал своих римских заказчиков теоретическими аргументами против аграрных законопроектов Гракхов. Учение Панэтия, продиктованное запросами римских оптиматов, стало их философией и нашло популяризатора в лице последнего видного идеолога сенатской партии Цицерона.

В I в. знакомство с философией сделалось в кругах римской знати уже признаком хорошего тона; молодые люди нередко заканчивали свое образование поездкой в Афины для занятий в философских школах. Но по существу философия оставалась уделом немногих. То умственное развитие, которого требовала новая культура, достигалось риторическим обучением. Риторика стала актуальной в Риме в обеих своих функциях — и как теория красноречия и как популярное изъяснение основ этики рабовладельческого общества. В связи с наступившим обострением социальной борьбы чрезвычайно повысилась роль народного собрания и судов, а тем самым и политическое значение ораторской речи. Отход от традиционных норм «писаного права» требовал умения рассуждать на суде о справедливом и несправедливом, разбираться в мотивах человеческого поведения. Риторическая школа обучала искусству говорить на всевозможные темы — от теоретических проблем философии и естествознания до конкретных вопросов текущей судебной практики. Риторическое обучение стало поэтому необходимой составной частью аристократического образования. Оно проходило на греческих образцах; лишь затем приступали к упражнениям в составлении речей по-латыни. Такая двуязычность делала риторику доступной лишь сравнительно узкому кругу. В противовес этой аристократической традиции «народная» партия выдвинула «латинских реторов», основывавших свое обучение исключительно на латинских образцах. Какое политическое значение придавалось риторике как воспитательной системе и орудию влияния на массы, видно из того, что нобилитет в 92 г. предпринял гонение против «латинских риторов; оно осталось, однако, безрезультатным.

Памятником движения «латинских риторов» является так называемая «Риторика к Гереннию», трактат неизвестного автора из партии популяров, составленный вскоре после 89 г. Это — первое подробное изложение эллинистическо-римской риторической системы, дошедшее до нас. Ошибочно приписанный Цицерону, трактат этот сохранился в числе его произведений.

Вслед за философией и риторикой в Риме начинает развиваться наука. По образцу эллинистической филологии создается римская филология, издаются и комментируются древние тексты. Особенно продуктивной была ученая деятельность Марка Теренция. Вappона (116 — 27), автора огромного числа трактатов по языку, литературе и древностям Рима. Сведения о ранней римской литературе, которые мы встречаем у позднейших авторов, восходят главным образом к Варрону; ему же мы обязаны фиксацией литературного наследия Плавта (стр. 292). На основе стоической философии: приобретает научный характер и римская юриспруденция.

Рим в I в. до н. э. уже стоит на уровне современной ему греческой культуры и даже влияет на нее, предъявляя ей свои запросы. Возникающее единство эллинистическо-римской культуры очень заметно в области художественного вкуса. С конца II в. Рим — один из центров эллинистического искусства. В искусстве Рима получают отражение самые различные эллинистические стили — сначала грандиозно-патетический стиль Пергама и Родоса, а затем строгая, несколько суровая чистота линий аттической школы и изящная легкость александрийского искусства.

Разнообразие и борьбу стилей мы находим и в сфере литературы. Ее развитие в рассматриваемый период характеризуется тремя основными моментами.

1) Литература перестает быть инородным ростком, робко выступающим с чужеземной тематикой. Она актуализируется, и художественное слово становится орудием политической борьбы. Соответственно меняется социальный облик римского писателя: это — уже римляне, очень часто видные политические деятели. В среде римской знати, прошедшей через реторическую школу, начинает развиваться даже известная склонность к литературному дилетанству.

2) Преобладают прозаические жанры, и литературная борьба ведется главным образом вокруг вопросов прозаического стиля. Первый век до н. э. — период расцвета римской прозы; в это время создается классический литературный язык Рима, так называемая «золотая» латынь.

3) Развитие римской литературы ведет к дальнейшему сближению с литературой эллинизма, сперва с различными ответвлениями эллинистической прозы, а в последние десятилетия республики и с александрийской поэзией.

С точки зрения традиционной периодизации римской литературы (стр. 276), рассматриваемый нами отрезок времени захватывает конец «архаического» периода и начало «золотого века». Памятники, относящиеся к концу «архаического» периода, дошли только в фрагментах; с наступлением «золотого века» мы имеем уже многочисленные цельные произведения почти всех видных римских писателей.

Литература на рубеже II и I вв. до н. э.

Литературный перелом, которым ознаменован конец II в., обнаруживается прежде всего в актуализации тематики. Политическая злободневность становится темой литературного изложения, и в Риме появляется публицистика. Римские государственные деятели перестают удовлетворяться той литературной продукцией, которую поставляли для них выходцы из другой среды, и сами берутся за перо. Они выступают с памфлетами, с политическими отчетами в виде мемуаров или автобиографий; входит в обычай публикация речей. Гай Гракх излагает программу реформ в форме «послания», Сулла составляет историю своей жизни. Обострившаяся социальная борьба в корне меняет, таким образом, отношение верхушки общества к литературному труду. Быстро растет историография, в которой публицистические задания переплетаются с художественными. Привычный в античной историографии прием введения «речей» открывал широкие публицистические возможности, и римские историки свободно переносили в прошлое политические лозунги своего времени. Вместе с тем история в античных условиях была не столько наукой, сколько одним из видов художественного повествования, и допускала известную долю вымысла в целях занимательности изложения. Первые два века республики, о которых сохранилось мало точных сведений, представляли особенно благодарную почву для рассказа, расцвеченного вымыслом, и борьба плебеев с патрициями изображалась в красках, заимствованных из живой современности.

Актуализация, приближение к римской жизни замечается и в области поэзии.

Менее всего затронута была этим переломом трагедия, сохранявшая свою традиционную тематику. Последний классик римской трагедии — Акций (родился в 170 г., умер после 90г.). Его драмы отличались патетичностью и обилием реторически обработанных речей и «словесных состязаний». Мастер возвышенного стиля. Акций дорожил, однако, и внешним действием, богатством эпизодов, пышностью постановок. Он исходит из сюжетов греческих трагедий и самостоятельно перерабатывает их. Все же и у Акция чувствуется остро пульсирующая политическая жизнь Рима. Часто изображаются «тираны» и кары, которые их постигают. Трагедия на римскую тему «Брут» изображала падение царской власти и установление республики. Поставленная в 30-х гг. II в., когда Сципион Младший являлся фактическим руководителем всей римской политики, пьеса эта была остро актуальна, и своей актуальности она не потеряла через 90 лет, когда ее возобновили в год убийства Цезаря. Трагедии Акция долго держались в репертуаре римского театра, но после него трагедия теряет свое значение одного из ведущих жанров и становится излюбленным литературным упражнением «ученых» дилетантов.

Проникновение римской тематики в комедию приводит к некоторой трансформации жанра. «Паллиата», комедия плаща, сменяется «тогатой» (соmоеdia tоgatа), комедией тоги, в которой действуют уже не греки, а римские персонажи, в местном костюме и с латинскими именами. Действие происходит в Италии, но чаще всего не в самом городе Риме, а на улицах маленьких латинских городков, разыгрывается перед лавочками («тавернами») латинских ремесленников (отсюда другое название — comoedia tabernariа, «комедия таверны»). Комедия тоги во многих отношениях примыкает к паллиате, но перенесение действия на почву Италии повлекло за собою изменение типажа и сюжетов. Римские нравы не позволяли выводить раба, торжествующего победу над хозяином, и в силу этого устранялся один из наиболее распространенных сюжетов греческой комедии. Ряд изменений связан с тем, что в Италии женщины вели менее замкнутый образ жизни, чем в Греции. По заглавиям («Падчерица», «Золовки», «Тетки», «Дочь, родившаяся после смерти отца», «Юристка» и т. п.) и фрагментам видно, что женским персонажам в тогате уделено много места, и это по большей части не гетеры, а гражданки, маленькие обывательницы с их семейными и бытовыми конфликтами. Любовь перенесена в сферу свободных граждан и подается на фоне бытовых отношений латинского городка. Социальное неравенство влюбленных, браки против воли родителей, несправедливые семейные подозрения — обычные темы комедии тоги, которая продолжает линию «трогательной» комедии Терентия. Завершается действие, конечно, торжеством добродетели и семейным Примирением. По отзыву Сенеки, тогаты «отличаются серьезностью и занимают промежуточное место между трагедиями и комедиями»; они приближались, по-видимому, к тому жанру, который в Новое время получил название «семейной драмы». Откликов на большие политические события во фрагментах нет. Из поэтов тогаты наибольшей известностью пользовался Афраний (конец II в.), но дошли фрагменты и других авторов (Титиния, Атты). Время расцвета тогаты — конец II и начало I в., период Гракхов и Суллы.

С начала I в. интерес к серьезной драме ослабевает. Система римских массовых зрелищ приспособляется ко вкусам деклассированного и беспринципного люмпен-пролетариата, составлявшего основной контингент зрителей. Любимым зрелищем становятся гладиаторские игры. В качестве местной формы фарса создается литературно обработанная ателлана, комедия постоянных масок. Она ставилась после трагедий как заключительная пьеса. Для ателланы, как и для тогаты, характерна италийская тематика, но с уклоном в сторону низменного. Действие происходит в низших слоях (крестьяне, рабы) и среди подонков общества (преступники, проститутки). Постоянные маски выступали в различных ситуациях, например дурень Макк в роли «воина», «трактирщика», даже «девушки», старик Папп в качестве «земледельца» или «кандидата, провалившегося на выборах». Ателлана сохраняла черты карнавальной игры с ее грубой эротикой, обжорством и потасовками, но вместе с тем допускала больше политической вольности, чем серьезная драма. В ателлане высмеивались верхи общества с их греческой образованностью и философскими теориями, но в целом она не возвышалась над уровнем беспринципного фарса.

К концу республиканского периода преобладающим сценическим жанром становится эллинистический мим, который господствует затем на римской сцене в течение всего периода империи.

Наиболее ярким документом актуализации поэтической тематики в конце II в. является, однако, римская сатира, первый поэтический жанр римлян, не имевший точного соответствия в греческой поэзии.

С термином «сатира» (точнее — «сатура», «смесь») мы уже встречались как с заглавием сборника полудидактических, полуразвлекательных стихотворений Энния. Такого же типа сборник издал затем и Пакувий. Свое позднейшее значение обличительного жанра сатира получила в творчестве Луцилия.

Гай Луцилий (умер в 102/101 г.) — первый римский поэт, вышедший непосредственно из рабовладельческой верхушки, но его биография свидетельствует уже о разложении старой аристократической этики и о росте индивидуалистических тенденций. Крупный собственник, владелец поместий на юге Италии и в Сицилии, человек. с аристократическими родственными связями, Луцилий избегает государственных должностей, открывающих доступ в сенат, и довольствуется «всадническим» цензом. Он желает «оставаться Луцилием» и не соглашается променять свою независимость на какие-либо блага. Брак он отвергает как обузу. Мировоззрение Луцилия оформлялось под философскими влияниями: он поддерживал личные сношения с афинскими философами, и глава скептической «новой Академии» Клитомах посвятил Луцилию трактат, в котором излагал взгляды основателя школы, Карнеада, на теорию познания. Политические симпатии и культурные интересы влекли Луцилия в окружение Сципиона Младшего, под начальством которого он служил во время осады Нуманции (в Испании, 134/133 г.). Разделяя взгляды сципионовского кружка, Луцилий резко выступал против представителей других политических группировок.

Творчество Луцилия примыкает к тому сатирическому жанру «серьезно-смешного», который культивировался в популярно-философской литераторе. Пародия, ямбография, диатриба, послание, сатирические повествования в жанре Мениппа — составные элементы стиля Луцилия; рассуждения на отвлеченные темы сливаются воедино с анекдотами, сценками, с живым диалогом. Некоторые стихотворения имеют повествовательную канву — собрание богов, путешествие, пир, а отдельные сцены нередко напоминают типические ситуации «новой» комедии и мима. Но вместе с тем творчество Луцилия порождено бурной обстановкой конца II в. и является орудием политической и культурной борьбы. Поэт стремится не к отвлеченной, типизирующей трактовке, а изображает индивидов, своих современников, под их реальными именами. В направленности на обличение и осмеяние отдельных лиц античные критики видели наиболее характерную особенность Луцилия и сближали его в этом отношении с «древней» комедией. Другая особенность сатиры Луцилия, отличающая ее от популярно-философской литературы, состоит в исключительном пользовании стихотворной формой. Луцилий начал с привычных в ямбографии и комедии ямбо-трохеических размеров, но затем остановился на гексаметре.

Политическая, морально-философская или бытовая тематика, разработка темы в «серьезно-смешном» стиле с упором на осмеяние отдельных лиц, стиховая, преимущественно гексаметрическая форма — таковы отличительные черты «Смешанных стихотворений» («Сатур») Луцилия; они стали основополагающими для всего жанра римской «сатиры».

Луцилий много писал. Античность знала 30 книг его «сатур», и от них сохранилось около тысячи фрагментов. Фрагменты эти, однако, очень незначительны по величине и лишь в немногих случаях можно составить себе более или менее вероятное представление о целом. Так, одна из сатир содержала своего рода литературную программу. Луцилий пишет не для масс, его дидактика обращена к верхушечным слоям и рассчитана на средний уровень их образованности. Он не хочет иметь своими читателями ни «ученейших», ни «неучей». Сатира эта построена в форме диалога: собеседник рекомендует Луцилию обратиться к более невинной тематике исторического эпоса, но поэт отвергает эти темы, как не отвечающие его личным склонностям; он хочет писать «от сердца». Столь же отрицательно относится Луцилий и к мифологическим сюжетам. Как это обычно в популярно-философской литературе, он издевается над мифологическими чудовищами трагедий и охотно пародирует высокий стиль своего современника Акция. В другой сатире он прославляет философию, которая освобождает человека от предрассудков и страстей.

По содержанию сатиры весьма разнообразны. Большое место занимают моральные темы. Луцилий рассуждает об истинной и ложной дружбе, о корыстолюбии и воздержности, об удовлетворенности и зависти, о роскоши, обманах, притворстве и добродетели. Моральное разложение аристократии давало богатый материал для иллюстрации отвлеченных положений римскими бытовыми примерами. В духе сципионовского кружка Луцилий ополчается против корыстолюбия и взяточничества, против грекомании. Неоднократно возвращается он к вопросам любви и брака, полемизируя, между прочим, с цензором 131 г. Метеллом, который произнес речь в защиту брака, как социального института. Целая серия юмористических бытовых зарисовок содержалась в сатире, описывавшей путешествие поэта в Сицилию. Наряду с этим трактуются литературные темы, даже учено-филологические, например вопросы грамматики. Наибольшей резкости сатира Луцилия достигает там, где речь идет о политических антагонистах. Позднейшие римские сатирики единогласно свидетельствуют о том, что Луцилий «бичевал город», нападая «и на вельмож и на народ». Одну из его политических сатир удалось в общих чертах восстановить. Она представляет собой повествование о «совете богов», пародирующее «Анналы» Энния. Боги собрались на совет по вопросу о том, можно ли еще спасти государство и народ Рима. Порядок ведения заседания соответствует формам, принятым в римском сенате. По докладу председательствующего Юпитера выступают различные боги, но все они в затруднении: римское общество охвачено пороками — корыстолюбием и изнеженностью, жаждой роскоши. Даже прорицатель Аполлон бессилен помочь, и заседание превращается в препирательство между богами. Выход из положения указывает, по-видимому, обожествленный основатель Рима — Ромул: для спасения Рима необходимо погубить Лентула Лупа, первоприсутствующего в римском сенате, наглеца, обжору и мота. Сатира эта, напоминающая иногда стиль Мениппа, написана вскоре после смерти Лупа (около 123 г.), политического врага сципионовской группировки.

Противник «высоких» жанров, трагедии и эпоса, Луцилий избегает высокого стиля и старается приблизиться к обыденной речи. Следующий крупный сатирик Рима, Гораций, считал стиль Луцилия небрежным и упрекал своего предшественника в чрезмерной быстроте работы и недостаточной отделке формы. Луцилий, будто бы, «диктовал в час двести стихов, стоя на одной ноге». Тем не менее Луцилий в течение долгого времени находил многочисленных литературных поклонников, ценивших его силу, страстность и остроумие. Однако в созданном им сатирическом жанре не скоро появились у него видные продолжатели. Составлением сатир занимался в первой половине I в. знаменитый римский ученый Марк Теренций Варрон, но это не были произведения в стиле Луцилия. Варрон писал «Менипловы сатиры» (стр. 236) с характерным для них смешением стихов и прозы и с преобладанием отвлеченных тем, получавших подчас фантастическое повествовательное обрамление.

Актуально-политическая тематика, определившая собой облик сатир Луцилия, нашла наиболее полное художественное выражение в римском красноречии, быстрый рост которого является важнейшим литературным событием всего рассматриваемого нами периода. В обстановке кризиса римской республики политическое красноречие приобрело огромное значение, но не меньшую роль играла и судебная речь, поскольку судебные процессы зачастую имели ярко выраженный политический характер; в красноречии находили свое отражение как изменившаяся этика, так и изменившееся правосознание римского общества. Развивающийся спрос на реторическое обучение привел к тому, что римское красноречие стало перестраиваться на греческий лад. Цицерон, нарисовавший в своем трактате «Брут» историю римского красноречия, считает консула 137 г. Эмилия Лепида Порцину первым римским оратором, у которого уже заметны «блеск греков, (периодическая речь и художественный стиль». Крупнейшими ораторами конца II в. признавались братья Гракхи, в особенности младший из них, Гай Гракх. Оба Гракха были уже учениками греческих учителей красноречия. В темпераментной патетике Гракхов, от которой сохранились лишь немногие отрывки, уже наблюдается ориентация на азианский стиль с его короткими ритмизованными фразами; Гая Гракха обычно даже сопровождал флейтист, который подавал ему тон во время речи. Взволнованному стилю соответствовала бурная жестикуляция. До манерности, свойственной греческим ораторам эллинистического времени, римляне все же не доходили; их красноречие оставалось реальным воздействием на массы и имело к тому же за собой долгую местную традицию.