Второй век нашей эры

Со II в. в римской литературе наступает оскудение. Решающую роль в этом сыграло возвышение провинций и ослабление значения Италии, начавшееся со времен Адриана (117 — 138). Культурный центр империи перемещается в ее восточную часть, для которой наступает период «греческого возрождения». Господствующее положение провинциальной знати, поставляющей императоров и высшую бюрократию, и массовые религиозные движения, идущие с Востока, открывают новую страницу в культурной жизни империи, причем ведущую роль играет ее восточная часть, пользующаяся греческим языком. Характеристика этой культуры времени упадка античного общества дана была в главе о греческой литературе времен империи).

Ювенал и Тацит относились с резкий антипатией ко всему неримскому; при дворе Адриана и его преемников господствует эллинофильство. Император Марк Аврелий составляет дневник своих размышлений («К самому себе») на греческом языке. Для многих других писателей характерно двуязычие.

К числу этих последних принадлежит секретарь Адриана, Гай Светоний Транквилл (около 75 — 150 гг.), неутомимый собиратель исторических и культурно-исторических материалов. Его произведение «О знаменитых мужах», дошедшее до нас лишь в незначительной части, послужило важнейшим источником для сохранившихся биографий римских писателей и хронологических сведений о них у позднейших авторов. Почти полностью дошел другой значительный труд Светония, его «Жизнеописание Цезарей» (около 120 г.), биографии двенадцати императоров — от Юлия Цезаря до Домициана. Это — биографии-характеристики, с большим количеством мелких деталей. Материал расположен в силу этого не хронологически, а по «категориям явлений», т. е. по определенной схеме, охватывающей различные стороны государственной деятельности и частной жизни изображаемого лица. Историко-антикварный интерес преобладает у Светония над художественным. Оба названные произведения составлены по-латыни, но Светоний писал трактаты и на греческом языке.

Правление Адриана было поворотныь и в том отношении, что империя отказывается от политики систематических завоеваний и переходит на состояние обороны. Наступает период относительного внутреннего спокойствия, отсутствия больших задач, бюрократической тишины в управлении; общественная самодеятельность ограничивается благотворительностью и взаимопомощью в местных масштабах. Возрастает уважение к частной добропорядочности и семейным привязанностям, но культурные интересы при этом мельчают. Немногочисленные остатки поэзии II в. свидетельствуют о тяге к простому и безыскусственному содержанию, к выражению обыденных чувств и описанию обыденных предметов. Патетического тона, характерного для I в., здесь уже нет, но наблюдается искание вычурной формы, с усложненными размерами, напоминающими неотериков, и стиховыми кунстштюками.

Как и в греческой литературе этого времени, в Риме развивается архаизм, любование стариной, антикварный и стилистический интерес к памятникам ранней римской литературы доцицероновского периода. Архаистические вкусы спорадически встречались и в I в., но со II в. они входят в моду. Император Адриан предпочитал Катона и Энния Цицерону и Вергилию. Лидер архаистов II в. — ретор Фронтон (около 100 — 175 гг.), учитель Марка Аврелия. Малосодержательность творчества этого автора, пользовавшегося высоким уважением у современников, показательна для культурного уровня римской верхушки. Подобно греческим «софистам», он сочиняет речи на всевозможные темы, серьезные и шутливые, вплоть до похвалы дыму и пыли. Среди его произведений сохранилась довольно обширная переписка с Марком Аврелием. Учитель и ученик обмениваются заверениями в привязанности, сообщают друг другу о мелких событиях дня и беседуют по вопросам стиля. Других общих интересов у них нет. Когда воспитанник увлекся философией, учитель не может скрыть своего глубокого огорчения. Стиль, реторическое искусство превыше всего для Фронтона. В поисках силы и конкретности выражения он обращается к лексическому богатству еще не фиксированного литературного языка старинных писателей. У Катона, Энния, Плавта, в ателланах, у архаистов Лукреция и Саллюстия он находит те «неожиданные», «народные и забытые» слова, которые придают речи «архаический колорит». Цицерон удовлетворяет его уже в гораздо меньшей мере; к Сенеке и Лукану он относится резко отрицательно. Вводя в литературный язык старинные слова, Фронтон создает вычурное смешение стилей разных эпох, которым он чрезвычайно гордится.

Любопытный памятник архаизма II в. — «Аттические ночи» Авла Геллия. В этот период иссякания творческих сил античного общества мы все чаще начинаем встречаться со всевозможными «сокращениями» более ранних трудов и с сборниками выписок. Такой сборник выписок на разные темы из греческих и римских писателей представляют собой «Аттические ночи» в 20 книгах (автор завершал свое реторическое и философское образование в Афинах и в зимние ночи начал работать над собиранием выписок). Выписки нередко получают художественное обрамление в виде небольшого рассказа из жизни образованного общества Афин и Рима. Зарисовки эти не лишены культурно-исторического интереса, но основное значение сборника состоит для нас в том, что Геллий цитирует огромное количество не дошедших до нас памятников республиканской литературы. Вообще, архаистическому уклону поздне-античных ученых мы обязаны сохранением многочисленных фрагментов древних писателей, в то время как от второстепенных авторов времени Августа и первого века империи не осталось почти никаких следов.

Одновременно с оскудением литературной жизни Рима намечаются ростки литературного движения в тех западных провинциях империи, для которых латинский язык был основным языком культуры. До этого времени Рим был единственным центром литературы на латинском языке и привлекал к себе культурные силы. провинций. С ростом значения провинций это положение меняется. Провинция Африка, находившаяся на стыке с эллинистическим миром, дала самого интересного писателя II в., Апулея (родился около 124 г.).

В деятельности Апулея скрещиваются самые разнообразные культурные течения. Уроженец Мадавры, римской колонии в глубине Нумидии, Апулей происходил из богатой семьи. Он получил реторическое образование в Карфагене, главном городе провинции Африки, обучался философии в Афинах и много путешествовал по греческому Востоку. Апулей называет себя философом-платоником. При этом имеется в виду тот пифагорействующий платонизм I — II вв. н. э., с которым мы встречались уже у Плутарха: учение о противоположности бога и материи и о «демонах», как посредниках между богом и материей, причем в число «демонов» входят «божества» народной религии. Философ Апулей увлечен мистическими культами и посвящается в различные «таинства». Но он прежде всего «софист», типичный представитель «второй софистики», цветистый стиль которой он переводит на латинскую почву. Пребывание в Риме, где Апулей занимался адвокатской деятельностью, дало ему возможность усовершенствоваться во владении латинским стилем; он примкнул к модному архаистическому направлению. Вернувшись в Африку, он вел жизнь странствующего софиста и при этом чуть не сделался жертвой того всеобщего суеверия, которое сам в значительной мере разделял.

Во время своих странствий Апулей встретился с одним из товарищей по афинским занятиям и женился на его матери, богатей вдове, значительно превосходившей по возрасту самого Апулея. Родственники, недовольные этим браком, возбудили против «философа» опасное обвинение в занятиях магией, с помощью которой он будто бы «околдовал» богатую женщину. Натурфилософские и «оккультные» интересы Апулея давали в руки обвинителей некоторый материал. Защитительная речь его («В защиту самого себя по обвинению в маги и», обычно именуемая «Апологией»), произнесенная перед проконсулом Африки и впоследствии изданная в расширенном виде, представляет собой чрезвычайно любопытный культурно-исторический документ и дает отличное представление об ораторском и адвокатском искусстве автора. Апулей зло и остроумно высмеивает невежество своих противников, но старается не задерживаться на скользких «оккультных» темах; он пересыпает речь отступлениями, игриво кокетничая своими учеными и литературными занятиями, красивой внешностью и виртуозностью стиля. Процесс закончился оправданием Апулея, однако репутация «мага» твердо сохранилась за ним в потомстве. Впоследствии Апулей жил в Карфагене и, как прославленный оратор, достиг больших почестей. Ему при жизни была сооружена статуя, и он был избран на высшую местную должность «жреца провинции».

Философ, софист и маг, Апулей — характерное явление своего времени. Творчество его чрезвычайно многообразно. Он пишет по-латыни и по-гречески, составляет речи, философские и естественнонаучные сочинения, поэтические произведения в различных жанрах. Греческие произведения все утеряны, из латинских многое сохранилось: философские трактаты — о платонизме, «демонологии» и т. п., выдержки из софистических декламации на разные темы («Цветник»), упомянутая выше «Апология», наконец большой роман «Метаморфозы» (или «Золотой осел»), на котором основано значение Апулея для мировой литературы. Сюжет «Метаморфоз» в самых основных чертах сводится к следующему.

Молодой грек, по имени Лукий, попадает в Фессалию, страну, славящуюся чародейством, и останавливается в доме знакомого, жена которого слывет могущественной колдуньей. В жажде приобщиться к таинственной сфере магии, Лукий вступает в связь со служанкой, несколько причастной к искусству госпожи, но служанка по ошибке превращает его вместо птицы в осла. Человеческий разум и человеческие вкусы Лукий сохраняет. Он знает даже средство освобождения от чар: для этого достаточно пожевать роз. Но обратное превращение надолго задерживается. «Осла» в ту же ночь похищают разбойники, он переживает различные приключения, попадает от одного хозяина к другому, всюду терпит побои и неоднократно оказывается на краю гибели. Когда диковинное животное обращает на себя внимание, его предназначают для позорного публичного представления. Все это составляет содержание первых десяти книг романа. В последний момент Лукию удается убежать на морской берег, и в заключительной 11-й книге он обращается с мольбой к богине Исиде. Богиня является ему во сне, обещает спасение, но с тем, чтобы его дальнейшая жизнь была посвящена служению ей. Действительно, на следующий день осел встречает священную процессию Исиды, жует розы с венка у ее жреца и становится человеком. Возрожденный Лукий приобретает теперь черты самого Апулея: он оказывается уроженцем Мадавры, принимает посвящение в таинства Исиды и отправляется по божественному внушению в Рим, где удостаивается высших степеней посвящения.

Сказание о человеке, превращенном в животное чарами колдуньи и вновь обретшем человеческий облик, встречается в многочисленных вариантах у различных народов. В русском фольклоре оно представлено былиной о Добрыне и Маринке. В античную литературу это фольклорное сказание вошло уже до Апулея, и в изложенном сюжете ему ничего не принадлежит, кроме заключительной части.

Во вступлении к роману Апулей характеризует его как «греческую повесть», составленную в «милетском» (т. е. новеллистическом) стиле. «Метаморфозы» представляют собой переработку греческого произведения, сокращенный пересказ которого мы находим в приписываемом Лукиану «Лукии или осле». Это тот же сюжет, с той же серией приключений: даже словесная форма обоих произведений во многих случаях тожественна. И там и здесь рассказ ведется в первом лице, от имени Лукия. Но греческий «Лукий» (в одной книге) много короче «Метаморфоз», составляющих 11 книг. Повесть, сохранившаяся среди произведений Лукиана, заключает в себе только основной сюжет в сжатом изложении и с явными сокращениями, затемняющими ход действия. У Апулея сюжет расширен многочисленными эпизодами, в которых герой принимает личное участие, и рядом вставных новелл, непосредственно с сюжетом не связанных и введенных как рассказы о виденном и слышанном до превращения и после него. Различны и концовки: в «Лукии» нет вмешательства Исиды. Герой сам вкушает спасительных роз, и автор подвергает его, уже человека, «составителя историй и других сочинений», заключительному унижению: дама, которой он нравился в бытность ослом, отвергает его любовь как человека. Этот неожиданный финал, придающий пародийно-сатирическое освещение сухому пересказу злоключений «осла», резко противостоит религиозно-торжественному окончанию романа у Апулея. В латинской переработке изменены также имена действующих лиц, кроме имени главного героя, Лукия (Люция).

Фотий, константинопольский патриарх IX в., еще имел в руках полный текст греческой повести о Лукии-осле и сопоставил ее с дошедшим до нас изложением, которое он считал принадлежащим Лукиану. Автором этой повести он называет некоего Лукия Патрского, о котором в других источниках не сохранилось сведений. Неизвестно даже, подлинное ли это имя писателя или оно извлечено из самого рассказа, где герой Лукий, происходящий из города Патр (так в греческом «Лукии», у Апулея родина — Коринф), ведет повествование в первом лице. Из не вполне ясных слов Фотия можно заключить, что интересующий нас сюжет занимал первые две книги произведения Лукия Патрского, в котором рассказывались и другие истории о превращении людей в животных и обратно, причем автор, в отличие от насмешливого Лукиана, относился к своей теме вполне серьезно.

Апулей и автор «Лукия или осла» перерабатывали, таким образом, одно произведение в двух направлениях. При утрате оригинала личный вклад автора «Метаморфоз» не всегда может быть точно установлен. Но если подлинная греческая повесть действительно умещалась в двух книгах, расширения и вставки «Метаморфоз» должны быть отнесены в значительной мере за счет самого Апулея, наряду с заключительной, полуавтобиографичеокой частью.

«Внимай, читатель: позабавишься», — такими словами кончается вступительная глава «Метаморфоз». Автор обещает развлечь читателя, но преследует и нравоучительную цель. Идейная концепция романа раскрывается только в последней книге, когда начинают стираться грани между героем и автором. Сюжет получает аллегорическое истолкование, в котором нравственная сторона осложняется учениями религии таинств. Пребывание разумного Лукия в шкуре «издавна отвратительного» чистой Исиде сладострастного животного становится аллегорией чувственной жизни. «Не в прок пошло тебе, — говорит Лукию жрец Исиды, — ни происхождение, ни положение, ни даже самая наука, которая тебя отличает, потому что ты, сделавшись по страстности своего молодого возраста рабом сластолюбия, получил роковое возмездие за неуместное любопытство». К чувственности присоединяется, таким образом, второй порок, пагубность которого может быть иллюстрирована романом, — «любопытство», желание самовольно проникнуть в скрытые тайны сверхъестественного. Но еще более важна для Апулея другая сторона вопроса. Чувственный человек — раб «слепой судьбы»; тот, кто преодолел чувственность в религии посвящения, «справляет победу над судьбой». «Тебя приняла под свое покровительство другая судьба, но уже зрячая». Противопоставление это отражается на всем построении романа. Лукий до посвящения не перестает быть игрушкой коварной судьбы, преследующей его так же, как она преследует героев античного любовного романа, и проводящей его через бессвязную серию приключений; жизнь Лукия после посвящения движется планомерно, по предписанию божества, от низшей ступени к высшей. С идеей преодоления судьбы мы встречались уже у Саллюстия (стр. 344), но там оно достигалось «личной доблестью»; через два века после Саллюстия представитель поздне-античного общества Апулей уже не рассчитывает на собственные силы и вверяет себя покровительству божества.

Религиозно-философская концепция заключительной книги позволяет автору ввести в изображение чувственного периода жизни Лукия большое количество «развлекательного» материала; однако ему не чужды и сатирические цели. Ослиная маска героя открывали широкие возможности сатирического изображения нравов: «люди, не считаясь с моим присутствием, свободно говорили и действовали, как хотели». Возможности эти были использованы уже в греческой повести, изображавшей, например, развратную жизнь нищенствующих жрецов сирийской богини, и расширены в добавлениях, принадлежащих самому Апулею. По роману рассыпано огромное количество мелких штрихов, изображающих различные слои провинциального общества в различной обстановке, причем Апулей не ограничивается комически-бытовой стороной; он не скрывает тяжелой эксплуатации рабов, трудного положения мелких земельных собственников, произвола администрации. Большую культурно-историческую ценность имеют описания, связанные с религией и театром.

Богатый фольклорно-новеллистический материал мы находим в эпизодах и вставных частях. Автор старается концентрировать однотипный дополнительный материал в соответствии с тоном различных частей основного рассказа. Тут небылицы о колдовстве и разбойничьи истории, фривольные комически-бытовые новеллы о неверных женах и рассказы о добродетельных героинях, мрачные повествования об убийствах и преступлениях и веселые пародии.

В этой пестрой и красочной картине особо выделяется большой вставной рассказ, помещенный в центре романа и равный по величине двум книгам, — «старушечий рассказ», т. е. сказка, об Амуре и Психее. Это один из самых распространенных в мировом фольклоре сказочных сюжетов: девушка выдана за какое-то таинственное существо, нарушает брачный запрет, муж исчезает, жена отправляется на поиски и после долгих странствий находит супруга. Повествование Апулея начинается сказочной формулой: «В некотором государстве жили были царь с царицей. Было у них три дочки». Затем автор переходит на свой обычный изысканный стиль. Литературная обработка сохранила основные линии фольклорного сюжета. Удивительная красота младшей из трех дочерей, назначенный ей брак со страшным чудовищем, волшебный дворец мужа с невидимыми прислужницами, таинственный муж, который посещает жену ночью и запрещает глядеть на себя при свете, нарушение запрета по наущению коварных сестер, поиски исчезнувшего мужа, оказавшегося очаровательным мальчиком, месть сестрам, скитания и рабская служба героини, выполняющей трудные задачи при содействии чудесных помощников, ее смерть и воскресение, — вся эта сказочная вязь налицо и у Апулея. Но мужем героини является Амур, и мир сказки перемешан со сферой олимпийских богов, поданной в комически-бытовых тонах. Героиня тоже получает имя; она — Психея (Psyche — «Душа»). Уже в античности рассказ Апулея понимался аллегорически, и автор в какой-то мере рассчитывает на подобное истолкование. Падение героини — «души», результат злосчастного «любопытства», делает ее жертвой злых сил, обрекает на страдания и скитания, пока не наступает конечное избавление по милости верховного божества, — в этом отношении Психея сходна с главным героем Лукием. Не следует только искать аллегории в сказочных деталях, и мысль о нравственном очищении души страданием, вкладывавшаяся в этот сюжет в Новое время, чужда концепции Апулея.

Как обычно у античных мастеров слова, Апулей владеет разнообразными стилями. В «Апологии» он старается воспроизвести «обилие» Цицерона; декламации звучат всеми погремушками софистического красноречия; в «Метаморфозах» софистическая цветистость сочетается с более простым стилем новеллы. В целом, однако, Апулей — изысканный, манерный стилист, часто прибегающий к архаическим словам, поэтическим оборотам, собственному словотворчеству и, вместе с тем, к выражениям народной речи. Предложение часто разбивается на ряд равномерных, параллельно построенных частей с звуковыми повторами в конце каждой части (ср. стр. 177).

Слава Апулея была очень велика. Вокруг имени «мага» создавались легенды; Апулея противопоставляли Христу. «Метаморфозы» были хорошо известны в Средние века; новеллы о любовнике в бочке и любовнике, выдавшем себя чиханьем, перешли в «Декамерон» Бокаччо. Но наибольший успех выпал на долю «Амура и Психеи». Сюжет этот много раз обрабатывался в литературе (например, Лафонтен, Виланд, у нас «Душенька» Богдановича) и давал материал для творчества величайших мастеров изобразительного искусства (Рафаэль, Канова, Торвальдсен и др.).

Апулей не единственный писатель провинции Африки во II в. В Африке ранее, чем в других местах, появляется оригинальная христианская литература на латинском языке. Ее зачинателем является Тертуллиан (около 150 — 230 гг.), создатель церковной латыни, переносящий в христианскую письменность приемы софистического стиля.