Пятница, 2 июля

Небольшой винтовой самолёт приземлился в стокгольмском аэропорту Бромма сразу после трёх пополудни. Мужчина с синей спортивной сумкой поднялся с места, как только самолёт прекратил движение. Он был в тонированных очках; кепка, низко надвинутая на лоб, скрывала пол-лица. Ему повезло: кресло рядом с ним так никто и не занял, поэтому он избежал риска заполучить в соседи назойливого собеседника. Стюардесса, казалось, почувствовала, что его не следует беспокоить, и всего один раз подошла предложить кофе, а затем предоставила пассажира самому себе. Сев в такси, мужчина вздохнул, переполненный ожиданием. Ему не терпелось скорее приехать на встречу.

Он попросил таксиста остановиться в нескольких кварталах от настоящего пункта назначения, чтобы замести следы. Стокгольм накрыло волной летней жары; в уличных кафе, занявших тротуары, посетители смаковали кто кофе-латте, кто бокал вина. Солнечные блики на воде слепили прохожих на набережной Страндвэген, у пристани покачивались на волнах старые шхуны бок о бок с новенькими катерами, деловито сновали пассажирские паромы, отвозящие стокгольмцев и туристов в шхеры.

В столице ему всегда было неуютно, но в такой прекрасный день даже он начинал понимать тех, кто любит Стокгольм. Люди в этой части города одеты с иголочки, практически все в солнцезащитных очках. Он усмехнулся: типичные горожане, вечно защищают себя от любого проявления природы, вечно во всеоружии при столкновении с ней.

Наведываясь в город, он ощущал себя чужаком, словно приехал из другой страны. Трудно было поверить в то, что хорошо одетые, спешащие по своим делам люди вокруг — его соотечественники. Здесь все отлично знали, куда направляются.

Быстрый ритм города заставлял его нервничать. В темпе, в темпе! Остановившись купить коробку жевательного табака в киоске, он поймал на себе нетерпеливый взгляд продавца и почувствовал, как за спиной у него растёт очередь, пока он ищет мелочь, чтобы дать без сдачи.

Дом располагался в одном из самых престижных кварталов Стокгольма. Деревья, пышной каймой украшавшие улицу, только подчёркивали величие здания. Код он помнил наизусть, тяжёлая дубовая дверь открылась на удивление плавно. Внутри было пусто и тихо. По центру холла висела хрустальная люстра, на полу лежал красный ковёр с толстым ворсом, покрывавший лестницу до самого верха. Высота потолков поражала. Строгое великолепие обстановки и всепоглощающая тишина смутили его. Он замедлил шаг, чтобы разобрать изящно выгравированные на табличках фамилии: фон Розен, Юлленшерна, Бауербуш.

На секунду он снова превратился в маленького мальчика. Вновь нахлынуло ощущение никчёмности и слепой покорности, терзавшее его в детстве. Здесь ему не место, он недостаточно хорош, не достоин того, чтобы находиться среди этих мраморных стен и дверей из морёного дуба, за которыми живут сплошь благородные семьи. На мгновение он заколебался, но нельзя же взять и уйти теперь, когда он почти у цели. Необходимо собраться, взять себя в руки, он ведь умеет. Он присел на нижнюю ступеньку, обхватил голову руками и крепко зажмурил глаза, попытался сконцентрироваться, хотя всё время боялся, что сейчас кто-нибудь войдёт в парадную. Наконец он взял себя в руки и встал.

Он предпочёл подняться на четвёртый этаж пешком. Лифты по-прежнему наводили на него панику. Уже перёд дверью квартиры он остановился, чтобы отдышаться. Задержал взгляд на блестящей медной дощечке: фамилия выписана затейливым шрифтом. И снова неуверенность вернулась к нему. Ну да, они уже встречались, но не здесь, да и были едва знакомы. А вдруг тот, кто ждёт его за дверью, не один? Дрожащими пальцами он вытащил из кармана носовой платок. Из соседних квартир не было слышно ни звука. Дом не подавал никаких признаков жизни.

Нежелание входить снова охватило его и с каждой секундой становилось всё сильнее, в глазах потемнело. Промелькнула мысль: «Нет, только не сейчас!»

Суровые стены давили, сжимаясь вокруг него в кольцо. Мысли путались. Он не справится, надо бежать отсюда! Двери, словно враги, встали преградой на пути и не желали впускать его. Ваза с величественной белой азалией с насмешкой уставилась на него с подоконника: «Тебе здесь делать нечего, пойди прочь, на задний двор, там твоё место».

Он стоял словно парализованный, сфокусировал внимание на дыхании, заставив сердце биться реже. Всю жизнь, сколько себя помнил, он страдал от приступов панической атаки. Ну вот, сейчас он позвонит, осталось собраться с силами, чтобы не упасть в обморок. Вот это был бы номер! Что о нём подумают, если найдут здесь лежащим на полу без сознания?

Вдруг он услышал, как внизу хлопнула входная дверь. Он напряжённо выжидал. В доме было пять этажей, а он сейчас стоял на четвёртом. Что, если вошедшему вздумается подняться на самый верх?

На лестнице раздались шаги. Вероятность, что его увидят, очень велика. Шаги слышны всё отчётливей, он вот-вот столкнётся с этим человеком, чего допустить никак нельзя. Наспех промокнув лоб платком, он сделал глубокий вдох. Нужно войти в квартиру, вести себя как ни в чём не бывало. Он решительно нажал на кнопку звонка.

Родильная палата ничем не отличалась от других. Эмма даже задумалась, не в этой ли комнате увидели свет Сара и Филип. «Почти десять лет прошло — целая вечность», — пронеслось у Эммы в голове, пока привычные руки персонала помогали ей удобней разместиться на родильном кресле. Шейка матки раскрылась уже на семь сантиметров, всё происходило очень быстро. Молоденькая медсестра — вся в белом, светлые волосы стянуты в узел — ласково смотрела на Эмму и успокаивающе гладила её по руке, одновременно отмечая частоту схваток.

— Иди сразу на кресло, осталось недолго, шейка скоро совсем раскроется.

Схватки наступали, словно лавина, нарастая постепенно, чтобы затем отпустить, достигнув своего пика, — именно в этот момент у Эммы темнело в глазах. Короткая передышка, и всё начиналось сначала. Боль накатывала и отступала, точно волны на море, расстилавшемся прямо за окнами больницы.

Редакция находилась совсем недалеко, и Эмма обещала Юхану позвонить сразу, как только начнутся схватки, но не позвонила. Всё было так запутанно, и она внушила себе, что будет лучше, если роды пройдут без него, хотя теперь жалела о своём решении. Юхан — отец её ребёнка, ничего изменить уже нельзя, и почему бы не позволить ему поддержать её сейчас? Гордость Эммы поистине граничила с глупым упрямством. И вот теперь она лежала одна, объятая болью, и винить в этом, кроме себя, некого. Она сама лишила его возможности разделить с ней страдания, а ведь он мог бы держать её за руку, успокаивать, массировать спину.

Эмма дышала, как её научили на курсах для будущих мам, когда она носила под сердцем Сару. Как всё изменилось с тех пор! Тогда они с Улле были счастливы. Лицо мужа возникло перед глазами. Они вместе учились правильно дышать, неделями планировали, как будут справляться с болью, а она показывала ему, как правильно делать ей массаж.

— Счёт пошёл на минуты, — мягко произнесла медсестра, промокнув пот на лбу роженицы.

— Я хочу, чтобы пришёл Юхан, — простонала Эмма, — отец ребёнка.

— Хорошо, как нам его вызвать?

— Позвоните ему на мобильный. Пожалуйста.

Медсестра с готовностью выбежала из палаты и через мгновение вернулась уже с телефоном. Эмма с трудом продиктовала номер.

Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем дверь отворилась и в палату с напряжённым от беспокойства лицом заглянул Юхан. Он подошёл и взял её за руку:

— Как ты?

— Прости меня, — только и успела выговорить Эмма, прежде чем стиснула зубы от нового приступа боли.

Она крепко схватила Юхана за руку. «Всё, сейчас я умру», — подумала она.

— Полное раскрытие. Теперь нужно дышать. Дыши, — велела акушерка, — Только не тужься, тебе пока нельзя.

Эмма часто задышала, как страдающая от жажды собака. Боль от схваток разрывала её тело, пытаясь отключить сознание. Она держалась из последних сил, чтобы не сдаться.

— Тужиться ещё нельзя, — послышался голос акушерки.

Словно в дымке, Эмма увидела, как в палату вошёл врач и присел на стул между её широко раздвинутыми ногами. Сверху была накинута простыня, хорошо хоть её избавили от этого зрелища. Смешно подумать: она ещё собиралась рожать стоя или хотя бы на корточках. Какое там, она бы ни за что не удержалась на ногах.

Иногда, возвращаясь из окутавшего её тумана, Эмма ощущала присутствие Юхана, прикосновение его руки.

Эмма потеряла счёт времени, только слышала своё прерывистое дыхание, и лишь это помогало ей удержаться от потуг. Всё остальное, что должно было покинуть её тело, вдруг как будто прорвалось. Она смутно поняла, что запачкала простыни, но её уже это мало волновало. Речь шла о жизни и смерти.

— Ещё рано тужиться, рано.

Слова акушерки отзывались настойчивым эхом.

Внезапно Эмма услышала знакомый голос — в палату вошла ещё одна акушерка. Этот датский акцент напомнил ей о тех, других родах.

— Всё, теперь будем делать, как я скажу.

У Эммы больше не было сил, чтобы следить за происходящим, она погрузилась в некое безвоздушное пространство, где не чувствовала боли. Она готова умереть, прямо здесь и сейчас. Мысль эта показалась облегчением.

«Ближе всего к смерти мы именно в тот момент, когда даём жизнь», — успела подумать она.

Наступила ночь, так и не принеся долгожданной прохлады. За окном стояла духота, а в здании, чей возраст перевалил за сотню, системы вентиляции практически не было. Туристская база в Варфсхольме внешне походила на купеческий дом XVIII века. Изначально эта постройка была задумана как купальня, отсюда её уединённое расположение прямо у воды. Неподалёку находилось здание пансионата, а чуть поодаль, на мысе, — столовая.

От берега моря турбазу отделяли аккуратно подстриженная лужайка с расставленной на ней садовой мебелью, небольшая парковка и заросли высокого, под два метра, можжевельника, образовавшего своеобразный лабиринт, ведущий к самой кромке воды, где уже начинался тростник. С другой стороны находился мост длиной двести пятьдесят метров, он вёл в порт и к дороге на Клинтехамн.

Сейчас было уже поздно, и всё вокруг замерло.

Постояльцы долго не расходились, сидя на улице и наслаждаясь тёплым вечером, но теперь все ушли спать. Вокруг дома горели фонари, хотя особой надобности в них не было: ночи в это время года стояли светлые и по-настоящему темно не становилось.

В коридоре на первом этаже царила тишина. Двери в каждую из комнат украшали самодельные расписные таблички с названиями приходов на Готланде: «Грётлингбу», «Хаблингбу», «Хавдхем». Двери были плотно закрыты, и ни звука не пробивалось сквозь добротные стены старой купальни.

Мартина Флохтен лежала в кровати, изнемогая от жары. Она уже разделась до трусиков, вынула одеяло из пододеяльника, настежь распахнула окно, но ничего не помогло. Ева, соседка по комнате, кажется, крепко спала.

Мартину что-то разбудило, возможно духота. Она лежала и слушала ровное дыхание соседки — той будто ничего и не мешало. Голландка хотела пить, и ей нужно было в туалет, так что она оставила надежду снова заснуть и, со вздохом поднявшись с кровати, натянула через голову футболку и выглянула в окно. Листва деревьев, лужайка и тростник вдалеке — всё окутано дымкой. Солнце скрылось за горизонтом, но полная темнота всё равно не наступила.

Царила тишина, даже птицы замолкли в такой час. Будильник на столе показывал без десяти два.

Мартина пошла в туалет, он находился в коридоре, а затем тихонько пробралась в кухню, поднявшись по спиральной лестнице наверх. Девушка налила воды, открыв морозилку, достала пару кубиков льда и аккуратно бросила их в стакан. Она приоткрыла все окна в кухне, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Сложно было поверить, что она сейчас находится где-то в северных широтах.

Со стаканом воды и с сигаретой, вытащенной из чьей-то пачки на столе, Мартина вышла на крыльцо и уселась на скрипучие ступеньки.

Пышная летняя зелень необычайно красиво смотрелась в ночном полумраке. Девушка подумала, что действительно полюбила этот остров.

Мать Мартины уехала с Готланда в восемнадцать, чтобы поработать няней в одной семье в Роттердаме. Она планировала провести в Голландии всего год, но встретила папу Мартины, тот учился на архитектора в местном университете. Молодые люди поженились, и спустя некоторое время на свет появилась Мартина, а затем её брат.

Семья девушки каждый год приезжала в отпуск на Готланд. Они либо жили у бабушки с дедушкой в Хемсе, либо снимали гостиничный номер в центре Висбю. Родители матери давно умерли, а сама она погибла в автокатастрофе, когда Мартине было восемнадцать, но семья всё равно продолжала каждый год приезжать на остров.

Теперь же Мартина была влюблена, она не испытывала раньше ничего подобного. Ещё месяц назад она и не подозревала о его существовании, а сейчас, казалось, он стал для неё всем.

Из рощи неподалёку послышался шорох, прервав течение мыслей девушки. Она опустила сигарету и посмотрела в сторону деревьев, но всё снова затихло. Это, наверное, ёжик, они обычно выползают по ночам. Вдруг где-то треснула ветка. Там есть кто-то? Мартина осмотрела лужайку, столы и стулья, игровую площадку, верёвку для белья, на которой одиноко болталось полосатое сине-белое полотенце, и остановила взгляд на кустах можжевельника, выстроившихся, будто солдаты на параде. Окружавшая её тишина уже не казалась безмятежной.

Мартина потушила сигарету и ещё немного посидела, прислушиваясь, но больше не раздалось ни звука. Ей просто почудилось, ведь эти необыкновенно светлые ночи, к которым она не привыкла, просто околдовали её. И оставаться одна она тоже не привыкла. «Дурочка, — подумала Мартина. — Я ведь в безопасной Швеции, здесь нечего бояться».

Она взялась за ручку, и тяжёлая дверь со скрипом открылась. Вновь послышался какой-то шум, но Мартина не обратила на него внимания.