Путешествие на лодке

От внимания Роба Джея не ускользнуло то, что и Джефферсон Дэвис, и Авраам Линкольн пришли к власти после того, как помогли истребить народ сауков в войне Черного Ястреба. Будучи всего лишь молодым лейтенантом, Дэвис лично доставил Черного Ястреба и шамана Белое Облако вниз по Миссисипи из форта Кроуфорд в Казармы Джефферсона, где их заковали в кандалы. Линкольн боролся с сауками в рядах милиционных войск: вначале в качестве рядового, а затем – и капитана. Теперь оба эти мужчины отзываются на обращение «господин президент» и ведут войска расколотой американской нации друг против друга.

Роб Джей хотел остаться в стороне от этого безумного мира, но понимал, что ему вряд ли это удастся. Война длилась уже шесть недель, когда в Холден-Кроссинг примчался Стивен Хьюм, чтобы увидеться с ним. Бывший конгрессмен честно признался, что использовал свое политическое влияние для того, чтобы его взяли в юнионистскую армию полковником. Сейчас он служил на железной дороге Рок-Айленда стряпчим и организовывал сто второй иллинойсский полк добровольцев; собственно, он прибыл в Холден-Кроссинг для того, чтобы предложить доктору Коулу стать полковым хирургом.

– Это не для меня, Стивен.

– Док, чисто теоретически ваше неприятие войны вполне естественно. Но если ближе к делу, то сегодня у нас с вами появились довольно веские причины для участия в этой войне.

– Не думаю, что убийство множества людей изменит чье-то мнение о рабстве или свободной торговле. Кроме того, вам нужен кто-то помоложе и посильнее. А я – сорокачетырехлетний мужчина с брюшком, – возразил Роб Джей.

Он действительно набрал вес. В те времена, когда беглые рабы прятались в его тайнике, Роб Джей привык захватывать с собой немного еды, проходя мимо кухни: несколько печеных сладких картофелин, кусочек жареной курицы, пару сладких булочек, – чтобы накормить беглецов. Он по-прежнему брал с собой еду из кухни, но теперь съедал ее сам, в тишине и покое.

– Что вы, все в порядке, вы нужны мне хоть худым, хоть толстым, хоть сильным, хоть слабым, – усмехнулся Хьюм. – Более того, у нас сейчас всего девяносто офицеров медицинской службы на всю эту чертову армию. Это ведь великолепная перспектива! Начнете с капитана, а там глазом моргнуть не успеете – и уже майор. Такие врачи, как вы, легко повышаются по службе.

Роб Джей покачал головой. Но Стивен Хьюм ему нравился, а потому он просто протянул ему на прощание руку.

– Желаю счастливого пути, полковник.

Хьюм криво ухмыльнулся и пожал руку Роба Джея. Через пару дней доктор услышал в главной лавке, что хирургом в сто второй полк взяли Тома Беккермана.

Три месяца обе стороны не предпринимали серьезных действий, но в июле стало очевидно, что назревает большая битва. Многие все еще считали, что совсем скоро все закончится, однако первый бой стал прозрением для всей нации. Как противники, так и сторонники войны жадно перечитывали все сводки с фронта.

В Манассасе, штат Виргиния – городке в двадцати пяти милях к югу от Вашингтона – более тридцати тысяч солдат Союза под началом генерала Ирвина Макдауэлла вступили в бой с двадцатью тысячами конфедератов, которыми командовал генерал Пьер Борегар. Еще около одиннадцати тысяч конфедератов с генералом Джозефом Джонстоном во главе расположились в долине Шенандоа, где грудью встретили юнионистские войска – четырнадцать тысяч солдат под командованием генерала Роберта Паттерсона.

Двадцать первого июля 1861 года, рассчитывая на то, что Паттерсон сумеет задержать Джонстона в долине, Макдауэлл повел свою армию на южан. Противостоящие силы столкнулись у Садли-Форда, что на реке Бул-Ран.

Однако эта атака едва ли стала неожиданной для неприятеля. Не успел Макдауэлл дать первый залп, как Джонстон увел свои войска из-под огня Паттерсона и объединил свои силы с армией Борегара. План действий северян был известен всем и каждому. На холмах в Манассасе заранее расположились «зрители» – это конгрессмены и гражданские служащие привезли из Вашингтона в экипажах и двуколках своих жен и детей. Семьи расположились на пикник, ожидая начала «представления», словно бой был обычным развлечением. Десятки кучеров из гражданских ушли служить в ту или иную армию, где в их обязанности входило сопровождать отряды на поле боя, чтобы доставлять раненых в полевой госпиталь, если возникнет такая потребность. Важной обязанностью кучеров было подвозить виски на пикники.

Пока зрители предвкушали грядущее зрелище, солдаты Макдауэлла начали наступать на объединенные силы Конфедерации. Большинство бойцов с обеих сторон были зелеными новобранцами и брали скорее яростью, нежели умением. Конфедераты вначале продвинулись на несколько миль вперед, а затем укрепили свои позиции и позволили северянам совершить несколько яростных атак. После этого войска Борегара перешли в контратаку. Измотанные боем отряды Союза замедлили нападение и отошли. Вскоре их отступление превратилось в разгромное бегство.

Битва не оправдала ожиданий зрителей из Вашингтона. Грохот оружейных выстрелов, пушечных залпов и криков раненых был невыносимым для их слуха, а зрелище, разворачивающееся перед ними, было ужасным. Вместо атлетических экзерсисов они видели, как на поле боя живые люди лишаются голов, конечностей, как их разрывает на части. В том бою пало несметное количество людей. Кое-кто из гражданских лишился чувств, остальные рыдали, как дети. Все они хотели было сбежать, но один снаряд угодил в повозку и убил лошадь, перекрыв тем самым главную дорогу для отступления. Большинство из охваченных ужасом гражданских кучеров – и пьяные, и трезвые – стремительно покидали поле боя налегке, забыв о раненых. Те немногие, кто пытался помочь пострадавшим в битве, терялись среди посторонних колясок и обезумевших лошадей. Бойцы, получившие смертельные ранения, оставались на поле боя и, крича от боли, умирали. Раненые, способные самостоятельно ходить, через пару дней добрались до Вашингтона пешком.

В Холден-Кроссинге по причине победы конфедератов у приверженцев южан открылось второе дыхание. Роб Джей больше переживал из-за преступного пренебрежения по отношению к жертвам, чем из-за поражения как такового. В начале осени стало известно, что в битве при Бул-Ране погибли, получили ранения или же пропали без вести около пяти тысяч солдат. Сражение унесло множество жизней лишь потому, что о пострадавших некому было позаботиться.

Однажды вечером они с Джеем Гайгером сидели на кухне в доме Коулов; мужчины пытались избегать разговоров о войне. Они обсуждали новость о том, что кузен Лилиан Гайгер, Иуда Бенджамин, стал военным министром у конфедератов. Чувствовали они себя при этом как-то неловко. Они полностью согласились друг с другом в том, что обе армии проявили преступную недальновидность, забыв о спасении собственных раненых.

– Как бы трудно нам ни пришлось, – предложил Джей, – мы не должны позволить этой войне разрушить нашу дружбу.

– Нет, что ты, конечно, не позволим!

Разрушить дружбу она, конечно, не могла, подумал Роб Джей, но их отношения и так уже стали не такими близкими и добрыми. Он вздрогнул от неожиданности, когда Гайгер сердечно обнял его на прощание.

– Я присмотрю за твоими близкими, как за родными, – пообещал Джей. – Ничего не пожалею для того, чтобы они были счастливы.

На следующий день Роб Джей понял, почему Джей вел себя так странно, когда увидел на своей кухне Лилиан: с глазами, в которых едва высохли слезы, она рассказывала Саре о том, что ее муж на рассвете отправился на юг, чтобы поступить добровольцем на службу Конфедерации.

Робу Джею показалось, что весь мир стал серым и мрачным, как форма конфедератов. Он сделал все, что мог, но Джулия Блэкмер, жена священника, умерла от кашля еще до того, как зимний ветер стал холодным и пронизывающим. В церковном дворике священник со слезами на глазах читал погребальную молитву перед теми, кто пришел проститься с усопшей. Когда первая лопата земли и камней упала на сосновый гроб Джулии, Сара так сильно сжала руку Роба Джея, что ему стало больно. Прихожане Блэкмера часто собирались в последующие дни, чтобы поддержать своего пастора. Сара попросила всех знакомых женщин помогать мистеру Блэкмеру, чтобы тот никогда не оставался без сочувствующей компании и вкусной еды. Робу Джею казалось, что священнику, должно быть, нужно хоть немного уединения в его горе, однако мистер Блэкмер не уставал выражать свою признательность за помощь.

Перед Рождеством матушка Мириам Фероция призналась Робу Джею, что получила письмо из франкфуртской адвокатской конторы, в котором говорилось о том, что Эрнст Броткнехт, ее отец, почил. В его завещании было сказано, что он уже договорился о продаже своего вагоностроительного завода и фабрики в Мюнхене; адвокаты сообщали, что его дочери, в мирской жизни известной как Андреа Броткнехт, приготовлена кругленькая сумма.

Роб Джей выразил свои соболезнования по поводу кончины ее отца, которого она не видела уже долгие годы, а потом не сдержался:

– Господи, матушка Мириам, да вы богаты!

– Нет, – спокойно возразила она.

Оказалось, что она отказалась от всех мирских благ в пользу церкви Пресвятой Богородицы, когда принимала постриг. Она уже подписала все необходимые бумаги для того, чтобы передать наследство под юрисдикцию своего архиепископа.

Роб Джей рассердился. Вот уже долгие годы он частенько делал скромные подарки этой общине, поскольку не мог смотреть на мучения монахинь. Он видел строгость их дисциплины, скудость питания и нехватку всего, что трудно было счесть роскошью.

– Немного денег могли бы многое изменить в жизни сестер вашей общины. Даже если вы не хотите принять их для себя, подумали бы о монахинях!

Но она не позволила себе выразить недовольство.

– Бедность – это часть нашей жизни, – пояснила она и кивнула ему на прощание с непередаваемой христианской терпимостью, когда он резко попрощался и уехал.

С отъездом Джейсона из жизни Роба ушло нечто очень важное. Он бы мог, конечно, продолжать заниматься музыкой вместе с Лилиан, но фортепиано и виола да гамба звучали совсем одиноко без мелодичных переходов скрипки Джея, и они оба то и дело находили предлоги, чтобы не играть без Гайгера.

В первую неделю 1862 года, когда Роб Джей полностью утратил радость жизни, внезапно пришло письмо от Гарри Лумиса из Бостона; к письму прилагался перевод статьи, опубликованной в Вене несколько лет назад венгерским доктором по имени Игнац Земмельвайс. Его работа называлась «Этиология, сущность и профилактика лихорадки у новорожденных» и в значительной мере опиралась на статью Оливера Уэнделла Холмса из США. Работая в центральной больнице Вены, Земмельвайс пришел к выводу, что послеродовой сепсис, от которого умирает двенадцать матерей из ста, – заразное заболевание. Так же, как и Холмс несколько десятилетий назад, он обнаружил, что сами доктора переносят болезнь, если не моют руки.

Гарри Лумис писал, что и сам проявляет все больший интерес к предупреждению возникновения инфекций в ранах и хирургических надрезах. Он хотел знать, не слышал ли Роб Джей об исследованиях доктора Мильтона Акерсона, который изучал эту проблему в больнице долины Миссисипи в Каире, штат Иллинойс – по мнению Гарри, не так далеко от Холден-Кроссинга.

Робу Джею не доводилось слышать о докторе Акерсоне. Однако он решил, что обязательно съездит в Каир, чтобы познакомиться с ним. Несколько месяцев ему не удавалось выкроить время для этой поездки. Невзирая на зимнюю стужу, он ездил по домам пациентов. Вьюга стихла лишь тогда, когда прошли первые весенние дожди. Матушка Мириам пообещала ему, что они с монахинями присмотрят за его пациентами, и, в конце концов, Роб Джей объявил, что берет небольшой отпуск и отправляется в Каир.

Девятого апреля, в среду, он поехал на Боссе по богатому гумбо, которое простиралось до самого Рок-Айленда, где и оставил лошадь в конюшне. На закате он пустился в путь по Миссисипи на сплавном плоту. Дождь не прекращался всю ночь. Руки и ноги у него одеревенели. Спрятавшись от непогоды под крышей установленной на плоту хибарки, он уснул на бревнах рядом с плитой.

Утром Роб Джей сошел с плота в Каире. Город представлял собой ужасное зрелище: поля и многие улицы затопило. Он привел себя в порядок на постоялом дворе, где скромно позавтракал, а затем отправился искать больницу. Доктор Акерсон оказался смуглым, невысокого роста мужчиной в очках; огромные усы полностью закрывали его щеки, сливаясь с бакенбардами, в полном соответствии с последней, весьма неудачной модой, родоначальником которой был Эмброуз Бернсайд, чья бригада провела первую успешную атаку против конфедератов в битве при Бул-Ране.

Доктор Акерсон вежливо поздоровался с Робом и заметно обрадовался, услышав, что его работа привлекла внимание коллег в самом Бостоне. В больничных палатах витал резкий запах хлористоводородной кислоты, по убеждению доктора, способной побороть любую инфекцию из тех, от которых так часто гибли раненые. Роб Джей заметил, что запах того, что Акерсон называет «дезинфицирующим средством», перебивает другие дурные запахи в палатах, но раздражает обоняние и режет глаза.

Вскоре он понял, что каирскому хирургу не удалось изобрести никакого чудодейственного лекарства.

– Иногда лечение ран хлористоводородной кислотой оказывает положительное воздействие. Но иногда… – доктор Акерсон пожал плечами, – ничего не помогает.

Он рассказал, что в качестве эксперимента разбрызгивал в воздухе хлористоводородную кислоту в операционной и палатах, но вскоре оставил эту практику, поскольку из-за испарений становилось тяжело дышать, а глаза начинали слезиться. Теперь он довольствовался лишь тем, что вымачивал в этой кислоте перевязочный материал и прикладывал его прямо к ранам. По его мнению, гангрена и прочие инфекции разгорались из-за частиц гноя, которые витали в воздухе, подобно пыли, а смоченные в кислоте повязки не позволяли этим переносчикам заразы попадать на раны.

Санитар принес поднос, полный перевязочного материала, и одна повязка упала на пол. Доктор Акерсон поднял ее, стряхнул с ткани пыль и показал ее Робу. Это была самая обычная повязка из хлопчатобумажной ткани, обильно смоченной хлористоводородной кислотой. Когда Роб вернул ее доктору Акерсону, хирург вздохнул и положил ее обратно на поднос.

– Очень жаль, что мы не можем выяснить причину, по которой иногда кислота помогает, а иногда – нет, – сказал Акерсон.

Их общение прервал молодой врач, сообщивший Акерсону, что мистер Роберт Френсис, представитель санитарной комиссии США, просит о встрече с ним по поводу «весьма срочного дела».

Акерсон проводил Роба Джея до дверей. На пороге они столкнулись с взволнованным мистером Френсисом, ожидавшим хирурга в коридоре. Роб Джей знал о существовании санитарной комиссии – гражданской организации, которая снабжала больницы денежными средствами и нанимала врачей, чтобы те ухаживали за ранеными – и горячо одобрял то, чем она занималась. Мистер Френсис стал быстро рассказывать им о том, что при Питтсбург-Лендинге, что в штате Теннесси, в тридцати милях к северу от Коринфа, штат Миссисипи, произошла страшная битва, длившаяся два дня.

– Мы понесли ужасные потери. Все во много раз хуже, чем после битвы при Бул-Ране. Мы набираем добровольцев-санитаров, но, откровенно говоря, еще хуже дела обстоят с врачами.

Доктор Акерсон выглядел огорченным.

– Война и так забрала наших лучших докторов. Так здесь совсем никого не останется.

Роб Джей сам не заметил, как слова сорвались у него с языка:

– Я – врач, мистер Френсис. Я могу помочь.

Около полудня Роб Джей взошел на борт речного пакетбота «Луизиана» вместе с тремя другими врачами, приехавшими из близлежащих городков, и пятнадцатью гражданскими, никогда прежде не ухаживавшими за больными. В густом тумане, парящем над рекой Огайо, пароход продвигался медленно, пока они не достигли Падьюки, штат Кентукки, где Огайо впадала в другую реку – Теннесси: по ней предстояло проплыть долгих двести тридцать миль. В ночной тьме они незаметно миновали форт Генри, который Улисс Грант захватил всего месяц назад. Весь следующий день они проплывали мимо городков, загруженных товарами причалов, затопленных полей. Уже начало темнеть, когда, около пяти часов вечера, они высадились в Питтсбург-Лендинге.

Роб Джей насчитал у пристани двадцать четыре парохода, в том числе – две канонерских лодки. Когда отряд медиков сошел на берег, они обнаружили, что с момента воскресного отступления янки весь берег и прибрежные утесы размокли, поэтому они проваливались в грязь по колено. Роб Джей получил указания отправиться на «Боевой ястреб» – корабль, который должен был принять на борт четыреста шесть раненых солдат. Когда он прибыл на корабль, погрузка почти закончилась и судно сразу отправилось в путь. Угрюмый старпом тихонько шепнул Робу Джею, что невероятное количество раненых заняли все больничные койки в прибрежных городках у реки Теннесси. «Боевому ястребу» предстояло доставить своих пассажиров на расстояние шестисот пятидесяти восьми миль по реке Теннесси до реки Огайо, а затем – в Цинциннати.

Раненые сидели у каждой стенки, к которой можно прислониться: внизу, в служебных и пассажирских каютах, даже на открытых палубах, под непрекращающимся дождем. Роб Джей и офицер медицинской службы из Пенсильвании по имени Джим Спраг оказались единственными врачами на судне. Все припасы хранились в отдельной изолированной каюте, но не прошло и часа, как Роб Джей обнаружил, что бренди, предназначенный для использования в медицинских целях, уже успели стащить. Военный начальник корабля, молодой первый лейтенант Криттендон, все еще пребывал в состоянии шока после битвы. Роб убедил его, что у входа в каюту с припасами необходимо поставить часовых; соответствующий приказ был отдан немедленно.

У Роба Джея не было с собой санитарной сумки, она осталась в Холден-Кроссинге. В запасах на корабле обнаружились хирургические инструменты, которые он попросил заточить поострее, хотя и не собирался использовать их на корабле.

– Путешествие – это и так потрясение для раненых, – пояснил он Спрагу. – Думаю, по возможности нам необходимо откладывать все хирургические операции до тех пор, пока мы не доставим этих людей в больницы.

Спраг согласился.

– Я и сам считаю, что не нужно их резать, – сказал он.

Он отошел в сторонку, предоставив Робу Джею самому во всем разбираться. Роб понял, что Спраг обладает слишком малым опытом работы, поэтому доверил ему лишь менять повязки и следить за тем, чтобы пациентам давали вдоволь супа и хлеба.

Роб почти сразу заметил, что некоторым пострадавшим были нанесены слишком тяжкие увечья и что такие раненые нуждались в немедленной ампутации.

Добровольцы действовали с энтузиазмом, но у них совсем не было опыта. Недавние библиотекари, учителя, конюшенные столкнулись с кровью, болью и прочими трагическими последствиями, которые раньше они не могли даже себе представить. Роб брал кого-то из них с собой, чтобы те помогали ему с ампутациями, а всю остальную работу оставил доктору Спрагу: он должен был перевязывать раненых, менять им повязки, приносить воду, покрывалами и мундирами укрывать от ледяного дождя тех, кто лежал прямо на палубе.

Роб Джей хотел бы осмотреть всех раненых по очереди, но такой возможности у него, к сожалению, не было. Вместо этого он лишь поспевал добежать до тех пациентов, о которых волонтеры говорили, что «больной совсем плох». Теоретически на судне не должны были оказаться те, кому было «плохо» настолько, что они вряд ли сумеют пережить это путешествие, но несколько человек умерли почти сразу.

Роб Джей приказал всем убраться из каюты второго помощника капитана и начал оперировать при свете четырех фонарей. Той ночью он ампутировал четырнадцать конечностей. Многие перенесли ампутацию еще до того, как их погрузили на корабль, поэтому пришлось осмотреть и их; доктора поразило ужасное качество операций. Девятнадцатилетнему парню по имени Питерс ампутировали правую ногу до коленного сустава, а левую – до таза, и полностью отрезали правую руку. Должно быть, ночью у него открылось кровотечение из раны на левой ноге, или же он начал истекать кровью тогда, когда его грузили на судно. Он стал первым умершим во время их путешествия.

– Пап, я старался, – повторял сквозь слезы солдат с длинными светлыми волосами и раной в спине, через которую был виден позвоночник – белый, как кости форели. – Правда, старался.

– Ну, конечно, ты сделал все возможное. Ты хороший сын, – сказал ему Роб Джей, погладив его по голове.

Одни кричали от боли, другие прятались в тишину, как в панцирь, третьи рыдали и бормотали что-то в бреду. Шаг за шагом Роб Джей восстанавливал картину всей битвы по тем боям, о которых рассказывали ему раненые. У Гранта в Питтсбург-Лендинге было сорок две тысячи солдат, которые поджидали армию генерала Дона Карлоса Бьюэлла, чтобы объединить свои силы. Борегар и Альберт Джонстон решили, что смогут повергнуть Гранта прежде, чем Бьюэлл успеет добраться до его лагеря, а потому сорок тысяч конфедератов обрушились на расположившиеся биваком отряды Союза. Развернутый строй Гранта был разбит слева и справа, но центральная его часть, состоящая преимущественно из выходцев из Айовы и Иллинойса, грудью встретила жесточайший бой.

В то воскресенье повстанцы взяли много пленных. Большую часть юнионистских войск оттеснили к реке, к самой воде, а за спиной их поджидали отвесные скалы, блокируя пути к отступлению. Но на утро понедельника, когда конфедераты уже почти одержали верх, из утреннего тумана показались судна, доставившие подкрепление. Двадцать тысяч солдат Бьюэлла изменили ход битвы. В конце этого тяжелейшего дня южане отступили в Коринф. К ночи все поле вокруг церкви Шейло оказалось усеяно мертвыми телами. Некоторых раненых сумели вовремя унести с поля боя и погрузить на лодки.

Утром «Боевой ястреб» проплыл мимо лесов, покрытых молодой листвой и пестрящих кустарниками омелы; то тут, то там им встречались цветущие персиковые сады, но Робу Джею некогда было наслаждаться красотами.

Капитан корабля распланировал их путь так, чтобы они заходили в речные порты по утрам и вечерам и запасались там топливом. В то же время добровольцы должны были сходить на берег и добывать продовольствие, воду и все необходимое для своих пациентов. Но Роб Джей и доктор Спраг уговорили капитана делать остановки и среди дня, поскольку у них быстро заканчивались запасы воды. Раненые изнывали от жажды.

К вящему разочарованию Роба Джея, у добровольцев плохо получалось поддерживать гигиену. Многие солдаты уже страдали дизентерией еще до того, как получили ранения. Люди справляли нужду прямо под себя, а искупать их не представлялось возможным. У них совсем не было сменной одежды, их испражнения, кровь и гной оставались на коже и обильно поливались лишь холодным дождем. Санитары большую часть времени кормили раненых горячим супом. На второй день, когда дождь прекратился, а из-за туч вышло ослепляющее солнце, Роб Джей испытал облегчение, обрадовавшись неожиданному теплу. Но вместе с паром, поднимающимся от дощатой палубы, все вдруг почувствовали непереносимую вонь, исходящую от «Боевого ястреба». Зловоние было почти осязаемым. Люди щурились, их глаза слезились. Иногда, когда судно останавливалось для пополнения запасов воды, пищи, покрывал, добровольцы покидали судно так быстро, как только могли. Роб Джей и сам не отказался бы от чудодейственной хлористоводородной кислоты доктора Акерсона.

Люди гибли один за другим. Тела умерших заворачивали в негодные простыни. Ему пришлось ампутировать еще шесть конечностей в совсем безвыходных случаях, и в итоге среди тридцати восьми умерших по достижении пункта назначения оказалось восемь из двадцати его пациентов. Они прибыли в Цинциннати рано утром, во вторник. Вот уже три с половиной дня он не спал и практически не ел. Избавившись от груза ответственности за этих людей, он застыл на причале, наблюдая за тем, как разделяют пациентов на группы и рассылают их по больницам. Когда группа раненых, которую собирались направить в Юго-Западную больницу Огайо, была сформирована, Роб Джей забрался вместе с ними в телегу и устроился на полу рядом с двумя носилками.

По приезду они разгрузили телегу, и Роб Джей отправился бродить по больнице. Он шел медленно, еле передвигая ноги, потому что воздух в Цинциннати казался ему густым, как пудинг. Сотрудники искоса поглядывали на высокого небритого мужчину средних лет, от которого исходил запах немытого тела. Один из санитаров напрямую спросил, что ему нужно в больнице. Роб Джей ответил, что ищет своего сына.

В конце концов его привели на крошечную галерею над операционной. Врачи уже начали оперировать пострадавших с «Боевого ястреба». У стола стояли четверо мужчин, и в одном из них он узнал своего сына. Некоторое время он понаблюдал за тем, как они работают, но совсем скоро теплая волна сна нахлынула на него и накрыла с головой; он с невероятным облегчением погрузился в дрему.

Он уже не помнил, как его вывели из больницы и как он оказался в комнате Шамана; не помнил, как его раздели. Остаток дня и всю ночь он проспал в постели своего сына, сам того не ведая. Он проснулся в среду утром в лучах сияющего солнца. Пока он брился и принимал ванну, друг Шамана, услужливый юноша, представившийся Куком, забрал одежду Роба Джея из больничной прачечной, где ее тщательно выварили и выгладили, и пошел за Шаманом.

Шаман явно похудел, но выглядел вполне здоровым.

– От Алекса что-то слышно? – первым делом спросил он.

– Ничего.

Шаман кивнул. Он повел отца в ресторан, подальше от больницы, чтобы поговорить с ним наедине. Они плотно позавтракали яичницей с помидорами и беконом, запив все это разбавленным кофе, сильно отдающим цикорием. Шаман дал отцу сделать первый глоток и лишь потом пустился в расспросы. Историю о путешествии на «Боевом ястребе» он выслушал с особым вниманием.

Роб Джей справился об успехах Шамана в медицинском колледже и сказал, что от всей души гордится своим сыном.

– Помнишь, – спросил он, – тот мой старый скальпель голубой стали?

– Старинный, который ты называл «скальпелем Роба Джея»? Который должен веками передаваться от поколения к поколению?

– Да-да, именно тот. Он ведь и на самом деле передается от поколения к поколению. Он переходит к первому сыну, которому удается стать врачом. Теперь он твой.

Шаман улыбнулся:

– А может, подождем лучше до декабря, когда я закончу обучение?

– Не знаю, смогу ли остаться здесь до конца года. Я собираюсь стать военным врачом.

Глаза Шамана широко раскрылись от удивления.

– Но ты ведь пацифист! Ты же ненавидишь войну!

– Все так и есть, – согласился он, и в голосе его было больше горечи, чем в том ужасном кофе, который они пили. – Но ты ведь сам видишь, что эти люди творят на войне.

Они долго сидели в ресторане, выпивая одну чашку того отвратительного кофе за другой – двое крупных мужчин, которые пристально смотрели друг другу в глаза и не спеша беседовали вполголоса, будто бы располагали огромным запасом свободного времени.

К одиннадцати часам они вернулись в операционную. Непрерывный поток раненых с «Боевого ястреба» полностью занял все внимание местных врачей и потребовал всех ресурсов больницы. Некоторые хирурги проработали всю ночь и утро напролет, и теперь на смену заступил Роберт Джефферсон Коул – он оперировал молодого парня из Огайо, чьи череп, плечи, спина, ягодицы и ноги попали под дождь мелкой шрапнели конфедератов. Процедура оказалась долгой и болезненной, поскольку каждый кусочек металла нужно было вынуть из плоти так, чтобы нанести минимальный ущерб тканям, а швы должны были быть очень аккуратными, чтобы мышцы могли срастись. На галерее теснились студенты и некоторые преподаватели колледжа, изучавшие невероятные случаи, с которыми врачам приходится сталкиваться во время войны. Сидевший в первом ряду доктор Гарольд Мейгс подбородком указал доктору Барни Мак-Говану на мужчину у стены операционной – он стоял в стороне, чтобы не мешать врачам, но при этом мог наблюдать за ходом процедуры. Крупный седеющий мужчина с брюшком стоял скрестив руки на груди и не сводил глаз с операционного стола; все остальное будто перестало существовать для него. Убеждаясь в явной компетентности и уверенности хирурга, он неосознанно кивал время от времени в знак одобрения. Два профессора с улыбкой переглянулись.

Роб Джей отправился домой поездом. На железнодорожной станции Рок-Айленда он оказался спустя девять дней после своего отъезда из Холден-Кроссинга. На улице перед станцией он встретил Пола и Роберту Вильямсов, которые приехали в Рок-Айленд за покупками.

– Эй, док! Вы только что с поезда? – поинтересовался Вильямс. – Слышал, вы брали небольшой отпуск?

– Да, брал, – ответил Роб Джей.

– И как, хорошо отдохнули?

Роб Джей открыл было рот, чтобы ответить, но не сразу нашел нужные слова.

– Отлично отдохнул, спасибо, Пол, – тихо проговорил он.

Затем он пошел в конюшни, чтобы забрать Босса и отправиться домой.