Как я принимал душ

Марк Твен писал, что если кто-то рассказывает о шторме, то обязательно в рассказе капитан говорит рассказчику: «Много я штормов видел, но такой – в первый раз».

На «Белоусове» в Баренцевом море мы попали в ураган – шторм выше двенадцати баллов.

– Много я штормов видел, но такой – в первый раз, – сказал мне тогда капитан «Белоусова» Татарчук.

Из рубки я с большим трудом спустился в каюту. Качало так, что трудно было разобрать, где стена, а где пол. Таланкин лежит, у койки – таз. Пошел в медпункт просить таблетки от качки: врач лежит, у койки – таз. Показал пальцем, где таблет-

ки, – я взял, отнес Таланкину. Таблетки не помогают. К моему удивлению, укачало и многих матросов, – оказывается, к качке не привыкают, все зависит от устройства вестибулярного аппарата. От капитана я узнал, что даже для знаменитого адмирала Нельсона в шторм ставили в рубке ведро.

А меня не укачало!

Посмотрел на часы – время обеда. Пошел в столовую. Кроме меня, за столом только два матроса. Борщ дали в глубоких мисках, чтоб не расплескался при качке, и скатерти намочили – чтобы посуда не скользила. Под столом лежит корабельная собачка – и ее укачало.

А меня нет!

Поел. Думаю: «Что же мне еще сделать?» Решил принять душ. Взял полотенце, мыло, пошел в душевую. Открыл дверь, корабль накренился, и в душевую я влетел так, что врезался лбом в противоположную стенку. Дверь с треском захлопнулась. С трудом разделся, повесил одежду на крюк. Дотянулся до крана, открыл воду, – тут крен в обратную сторону, и я стукнулся затылком о дверь, а из душа на меня полилась очень горячая вода, коричневая от ржавчины.

И тут корабль поменял курс, качка из «нос-корма» перешла в бортовую, меня мотало поперек душевой, и я никак не мог ухватиться за кран. Наконец, дотянулся, покрутил – полилась коричневая холодная вода.

Слив засорился, вода прибывает, воды уже почти до колен, а я никак не могу разобраться с кранами. Еще немного – и я в этой душевой утону.

Тут на корабль обрушилась мощная волна, от удара дверь раскрылась, и меня вымыло в коридор. А вслед за мной и мои вещи.

Пошел в каюту переодеваться. Надел тренировочные брюки, майку… Стук в дверь – матрос: «Вас капитан зовет».

– На каком судне морскую жизнь изучали – на «Леваневском»? – спросил капитан, когда я поднялся в рубку.

– На «Леваневском».

– Часа через три увидимся. Получил SOS, что-то у них там с рулевым управлением. Я им сообщил, что вы у меня на борту.

Через три с половиной часа увидели «Леваневского». Он то появлялся, то исчезал за волнами. Подошли метров на сто. Капитан «Белоусова» Татарчук по рации начал торговаться с капитаном «Леваневского» Мануйловичем. Татарчук предлагал взять «Леваневского» на буксир (а при таком шторме это было очень сложно), а Мануйлович просил немного подождать: «Может, и сами починимся», – разные пароходства, за буксировку надо платить большие деньги. Татарчук согласился ждать тридцать минут и сказал Мануйловичу:

– У меня тут в рубке Георгий Николаевич просит Конецкого на связь.

– Привет, салага! – слышу голос Конецкого. – Ты, говорят, затравил судно от киля до клотика?

– Привет, морской волк! – заорал я. – Выходи на мостик, если ходить можешь! Я по тебе соскучился!

– Иду!

Я как был в майке, спортивных штанах и шлепанцах вылез на капитанский мостик и увидел на капитанском мостике «Леваневского» маленькую фигурку Конецкого. Я помахал ему рукой, потом меня окатило брызгами, и я умчался обратно в рубку.

Татарчук ждал час. Дольше ждать отказался.

– Еще полчасика! – уговаривал Мануйлович.

– Больше не могу, меня перевернет! (Ледокол в шторм крутит намного сильнее, чем обычный корабль.) И вся команда сдохла!

И мы пошли своим прежним курсом. Бросили Конецкого и новых друзей в беде!

(К вечеру по рации узнали, что рулевое управление на «Леваневском» починили.)