Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Эрнст Теодор Амадей Гофман. Угловое окно
--------------------------------------------------------------------- Гофман Э.Т.А. Крейслериана. Новеллы. - М.: Музыка, 1990 Перевод А.Федорова OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 января 2003 года --------------------------------------------------------------------- Крупнейший представитель немецкого романтизма XVIII - начала XIX века, Э.Т.А.Гофман внес значительный вклад в искусство. Композитор, дирижер, писатель, он прославился как автор произведений, в которых нашли яркоевоплощение созданные им романтические образы, оказавшие влияние натворчество композиторов-романтиков, в частности Р.Шумана. В книгу включены произведения Гофмана, художественные образы которыхтак или иначе связаны с музыкальным искусством. Четыре новеллы (" Фермата", " Поэт и композитор", " Состязание певцов", " Автомат") публикуются в новомпереводе А.Михайлова. Моего бедного двоюродного брата постигла та же участь, что известногоСкаррона. Мой брат, так же как и Скаррон, из-за тяжелой болезни совершеннолишился употребления ног и должен прибегать к помощи крепких костылей дажилистых рук угрюмого инвалида, который, в случае нужды, превращается всиделку и помогает брату перебираться с постели на обложенное подушкамикресло и с кресла - снова в постель. Но еще одна черта сближает моегодвоюродного брата с этим французом, который, несмотря на свою малуюплодовитость, ввел во французской литературе особый вид юмора, отклоняющийсяот обычных путей французского остроумия. Мой двоюродный брат, так же как иСкаррон, - сочинитель, он, так же как и Скаррон, отличается особой живостьюфантазии и придает своим шуткам причудливо-юмористический характер. Но кчести писателя немецкого следует отметить, что он никогда не считал нужным вкачестве приправы добавлять к своим миниатюрным острым кушаньям asafoetida*, дабы пощекотать небо своим немецким читателям, которые плохопереносят подобное угощение. Ему достаточно той благородной пряности, которая возбуждает, но вместе и укрепляет. Люди с удовольствием читают то, что он пишет; говорят, его сочинения хороши и забавны; я в этом деле незнаток. Меня больше услаждали беседы кузена, и слушать его мне былоприятнее, чем читать. Но именно это непреодолимое влечение к сочинительствустало для моего бедного кузена источником мучительных терзаний, даже злаяболезнь оказалась не в силах остановить быстрый полет его фантазии, котораяпродолжала парить, все время создавая что-нибудь новое. Вот почему онрассказывал мне разные веселые истории, придуманные им, несмотря набесконечные страдания, которые ему приходилось выносить. Но злой демонболезни преграждал путь мысли, не позволяя, чтобы она запечатлелась набумаге. Едва мой кузен собирался что-нибудь записать, ему не толькоотказывались служить пальцы, но и самые мысли его разбегались и разлетались.От этого кузен впадал в самую что ни есть черную меланхолию. ______________ * Дьявольский помет (лат.). - Брат, - сказал он мне однажды таким тоном, что мне страшно стало, -брат, мне пришел конец. Я напоминаю себе старого сумасшедшего живописца, чтоцелыми днями сидел перед вставленным в раму загрунтованным полотном и всемприходившим к нему восхвалял многообразные красоты роскошной, великолепнойкартины, только что им законченной. Я должен отказаться от той действеннойтворческой жизни, источник которой во мне самом, она же, воплощаясь в новыеформы, роднится со всем миром. Мой дух должен скрыться в свою келью. С тех пор мой двоюродный брат не допускал к себе ни меня, ни другихзнакомых. Старый угрюмый инвалид, сердясь и ворча, как злая собака, отгонялнас от дверей. Надо сказать, что кузен мой живет довольно высоко, в маленькихнизеньких комнатах. Таков уж обычай у писателей и поэтов. Да и что такоенизкий потолок? Фантазия взлетает вверх и воздвигает высокие радостныесводы, возносящиеся до самых небес, сверкающих синевой. Итак, подобнокакому-нибудь садику, замкнутому оградой со всех четырех сторон изанимающему пространство в десять квадратных футов, комната моего кузена вширину и длину невелика, но высота у нее немалая. К тому же квартира кузенанаходится в самой красивой части города - а именно на Большом рынке, -окруженной великолепными зданиями, посреди которых на площади выситсяграндиозное и гениально задуманное здание театра. Мой кузен живет в угловомдоме, и из окошка маленького кабинетика он сразу может обозревать всюпанораму огромной площади. Однажды, как раз в рыночный день, я шел, пробираясь сквозь толпу, потой улице, откуда уже издали виднеется угловое окно моего кузена. Я оченьудивился, когда навстречу мне в этом окне ярким пятном мелькнула хорошознакомая красная шапочка, которую кузен обычно носил в благополучные дни.Мало того! Подойдя ближе, я заметил, что кузен одет в свой нарядныйваршавский шлафрок и курит праздничную турецкую трубку. Я помахал емуплатком; мне удалось привлечь к себе его внимание, он приветливо кивнул. О, радостные надежды! С быстротою молнии я взлетел по лестнице. Инвалид отворилдверь; на лице его, обычно покрытом складками и морщинами и похожем намокрую перчатку, на сей раз играли солнечные отсветы, придававшие этой рожевполне сносный вид. Он сообщил, что хозяин сидит в кресле и к нему можнозайти. В комнате было чисто убрано, а к ширме, закрывавшей постель, прикреплен лист бумаги и на нем крупными буквами начертаны слова: ET SI MALE NUNC, NON OLIM SIC ERIT* ______________ * И если сейчас плохо, когда-нибудь станет иначе (лат.). Все говорило о вполне возвратившейся надежде, о вновь проснувшейсяжизненной силе. - Ну вот, - закричал мой кузен, когда я вошел в кабинет, - ну вот, наконец-то ты, брат! Знаешь ли, я очень по тебе скучал! Ведь несмотря на точто тебе и дела нет до моих бессмертных творений, я тебя все-таки люблю, потому что у тебя бодрый дух и с тобой забавно, хоть ты и не забавник. Я почувствовал, как от этого комплимента моего откровенного кузена всякровь бросилась мне в лицо. - Ты, чего доброго, думаешь, - продолжал кузен, не обращая внимания намое смущение, - что я уже поправляюсь, или даже совсем поправился от моихнедугов? Отнюдь нет. Ноги мои - непокорные вассалы, изменившие голове своегогосподина и не желающие иметь ничего общего с остальной частью моегодостопочтенного трупа. Другими словами, я с места не могу двинуться иразъезжаю из угла в угол в этом кресле на колесах, а мой инвалиднасвистывает мелодичнейшие марши, вспоминая свои военные годы. Но вот этоокно - утешение для меня: здесь мне снова явилась жизнь во всей своейпестроте, и я чувствую, как мне близка ее никогда не прекращающаяся суетня.Подойди, брат, выгляни в окно! Я сел против моего кузена на маленький табурет, для которого как разхватило места в оконной нише. Действительно, зрелище было своеобразное инеожиданное. Рынок казался сплошной массой людей, тесно прижатых друг кдругу, и можно было подумать, что яблоку, если бросить его в эту толпу, некуда будет упасть. Различнейшие краски маленькими пятнами играли всолнечных лучах. На меня все это произвело впечатление большой клумбы стюльпанами, колеблемыми ветром, который клонит их то в ту, то в другуюсторону, и я должен был сознаться себе, что зрелище это, правда, довольнозанятно, но в конце концов утомительно, а у человека особенно восприимчивогоможет даже вызвать легкое головокружение, которое немного напоминаетпредшествующее сну полузабытье, не лишенное, впрочем, приятности. В этом я иувидел источник того удовольствия, что доставляет кузену угловое окно, и такпрямо и сказал ему о своем предположении. Но он обхватил голову руками, и между нами завязался следующийразговор. Кузен. Брат мой, брат! Теперь я вижу ясно, что нет в тебе даже искоркилитературного таланта. Тебе недостает главнейшего условия для того, чтобыкогда-нибудь пойти по стопам твоего почтенного парализованного кузена, именно - глаза, по-настоящему умеющего видеть. Для тебя этот рынок всеготолько пестрая, сбивающая с толку путаница, какая-то лишенная смысладеятельность, суета, вовлекающая в свой водоворот толпу. Для меня же, о другмой, в этом зрелище сочетаются разнообразнейшие сцены городской жизни, и моевоображение не хуже мастера Калло или нашего современника Ходовецкогонабрасывает эскизы один за другим, и контуры их порой довольно-таки смелы.За дело, брат! Посмотрим, не удастся ли мне научить тебя хотя бы основамэтого искусства - умению видеть. Погляди-ка на улицу, прямо перед собой! Вотвозьми мой лорнет. Ты видишь эту несколько странно одетую особу, у нее ещена руке висит большая корзина для покупок? Особа эта, увлеченная разговоромсо щеточным мастером, по-видимому весьма быстро обделывает всякие делишки, вовсе не имеющие отношения к пище телесной. Я. Я заметил ее. Вокруг головы она повязала яркий лимонно-желтыйплаток, на французский лад, точно тюрбан, и лицо ее, как и весь облик, ясноговорит, что она француженка. Вероятно, осталась после окончания войны исумела неплохо здесь устроиться. Кузен. Не плохо! Бьюсь об заклад, муж ее нажил недурное состояние вкакой-нибудь отрасли французской промышленности, и жена может наполнить своюкорзину самой лучшей провизией. Вот она устремляется в самую гущу. Попробуй, брат, не потерять ее из виду и проследить ее путь во всех извилинах. Желтыйплаток пусть ведет тебя. Я. Ого! как несется сквозь толпу эта яркая желтая точка. Вот онаприближается к церкви... вот она уже у лавок, торгуется... теперь онапропала... о горе, я потерял ее... нет, вот она вынырнула снова... там, гдеторгуют птицей; она схватила ощипанного гуся... ощупывает его ловкимипальцами. Кузен. Молодец, кузен! Сосредоточивая взгляд, всегда видишь болееотчетливо. Но не буду докучать тебе, пытаясь научить искусству, которомувряд ли можно научиться, дай-ка я обращу твое внимание на всякие забавныесцены, а сейчас они начнут развертываться у нас перед глазами! Видишь туженщину, которая вон там, на углу, острыми локтями прокладывает себе дорогу, хотя там и нет особой давки? Я. Что за нелепая фигура. Шелковая шляпа, капризно-бесформенная, нежелающая считаться ни с какими модами, пестрые развевающиеся перья...короткая шелковая накидка, окончательно утратившая всякий цвет... поверхнакидки довольно приличная шаль... креповая обшивка желтого ситцевого платьяспускается чуть ли не до щиколотки... голубовато-серые чулки... башмаки сошнуровкой... за нею следом рослая служанка с двумя корзинами, сеткой длярыбы, мешком для муки. Господи, помилуй! Какие неистовые взгляды мечет эташелковая особа! С какой яростью врывается в самую гущу толпы! Как за всехватается - и за овощи, и за фрукты, и за мясо и так далее и так далее, какона все разглядывает, ощупывает, из-за всего торгуется и ничего не покупает! Кузен. Эта особа не пропускает ни одного рыночного дня, я называю еебешеной хозяйкой. Мне представляется, что она дочь богатого горожанина, может быть состоятельного мыловара, и что руки ее с полагающимися annexis*не без труда добился какой-нибудь секретарек. Красотою и грацией небо ее ненаделило, зато у всех соседей она слыла самой домовитой, самой хозяйственнойдевушкой, и действительно, она такая хозяйственная и так неистовохозяйничает каждый день с утра до вечера, что бедный секретарь рад быпозабыть обо всем на свете и убраться за тридевять земель. Вечно гремят всетрубы и литавры, сопровождая своими звуками и покупки, и мелкие заказы, ивообще удовлетворение многообразных нужд домашнего обихода, и, такимобразом, дом секретаря уподобляется некоему футляру, под оболочкой которогозаводной механизм непрестанно исполняет дикую симфонию, сочиненную самимдьяволом. Примерно каждый четвертый базарный день ее сопровождает новаяслужанка. ______________ * Придатками (лат.). Sapienti sat*. Ты видишь... да нет, смотри туда, вон там только чтообразовалась группа - достойная того, чтобы ее обессмертил карандашкакого-нибудь Хогарта. Гляди-ка туда, брат, - место у третьей двери в театр! ______________ * Мудрому достаточно (лат.). Я. Там несколько старух, они сидят на низких стульях. Перед каждой -средних размеров корзина, где разложен весь товар хозяйки. Одна продаетпестрые платки, это - товар-приманка, рассчитанный на неопытный глаз. Удругой разложены синие и серые чулки, шерсть для вязания и тому подобное.Они наклонились друг к другу, шипят, нашептывают что-то на ухо... Одна изних держит чашечку, попивает кофе; другая, всецело захваченная темойразговора, как будто позабыла о рюмочке, содержимое которой только чтособиралась проглотить. Эти физиономии в самом деле бросаются в глаза! Какиедемонические улыбки! И как они жестикулируют сухими, костлявыми руками! Кузен. Эти две женщины вечно сидят вместе, и хотя они торгуют разнымивещами и между ними поэтому не должно быть столкновений, а следовательно, инастоящей зависти, все же они до сего дня всегда злобно косились друг надруга и, насколько я смею доверять себе как опытному физиономисту, язвительно переругивались. О, смотри, смотри, брат! Скоро они будут - однадуша. Торговка платками предлагает чашечку кофе продавщице чулок. Что бы этозначило? Я-то знаю. Несколько минут тому назад к ее корзине подошла, привлеченная заманчивым товаром, девушка лет шестнадцати, не старше, хорошенькая как ангел, и вся ее манера держаться говорила о благонравии истыдливой бедности. Желания ее устремлялись к белому платку с пестройкаемкой, который ей, вероятно, очень был нужен. Она к нему приценилась, старуха пустила в ход всю свою торговую хитрость и развернула платок, такчто пестрые краски еще ярче заиграли в солнечных лучах. Насчет ценысговорились. Но когда бедняжка развязала уголок носового платка и извлеклавсе, что было в ее скудной казне, наличность оказалась недостаточной длятакой покупки. Со слезами на глазах, с пылающими щеками девушка поспешилапрочь, а старуха злобно рассмеялась, сложила платок и бросила в корзину.Можно себе представить, какие изысканные выражения она при этом пустила вход. Но вот, оказывается, другая старуха - такая же чертовка - знает этубедняжку и может позабавить разочарованную соседку печальной повестью оразорившейся семье, превратив ее в скандальную хронику жизни легкомысленной, чуть ли не преступной. Чашка кофе была, несомненно, наградой за безбожнуюклевету. Я. Во всем, что ты тут придумываешь, дорогой кузен, нет, должно быть, икрупицы правды, но я смотрю на этих женщин - и вот благодаря живости твоегоописания все мне кажется таким правдоподобным, что я волей-неволей долженповерить. Кузен. Пока мы не выпустили из поля зрения стену театра, давай бросимеще взгляд на ту добродушную толстую женщину с лоснящимися от здоровьящеками, что сидит на плетеном стуле, стоически спокойная и непринужденная, спрятав руки под белый передник, перед ней на кусках белой материи разложеновеликое множество ярко начищенных ложек, ножей и вилок, фаянса, старомодныхфарфоровых тарелок и мисок, чайных чашек, кофейников, чулок и мало ли чегоеще, так что ее товар, скопленный, вероятно, по частям, на маленькихаукционах, составляет прямо-таки orbis pictus*. С неизменным выражением лицаона выслушивает, какие цены ей предлагают, не заботясь об исходе сделки, столковывается с покупателем, протягивает из-под передника руку, но толькозатем, чтобы получить деньги, а проданную вещь предоставляет покупателюбрать самому. Это - спокойная, основательная торговка, и она уже кое-чегодобьется. Месяц тому назад весь ее склад состоял примерно из полдюжинытонких бумажных чулок и такого же количества стаканов. Торговля с каждымразом идет у нее все лучше, а стула поудобнее она себе не приносит ипо-прежнему прячет руки под передником, - отсюда можно сделать вывод, чтоона обладает спокойствием духа и удача не увлекает ее на путь гордости изаносчивости. А презабавная мысль пришла мне вдруг в голову! Как раз в этуминуту я представил себе совсем маленького, злорадного чертенка, который, подобно своему собрату, что на рисунке Хогарта сидит под стулом монахини, заполз под стул нашей торговки и, позавидовав ее счастью, коварноподпиливает ножки. Бац! - она падает на свой фарфор и хрусталь - и вот всейторговле конец. Это ведь было бы падением в самом подлинном смысле слова. ______________ * Мир в картинах (лат.). Я. Право, дорогой кузен, ты уже научил меня лучше видеть. Скользявзглядом по этой путаной и пестрой зыби толпы, я время от времени замечаюмолоденьких девушек, которые, в сопровождении опрятно одетых кухарок, несущих большие и блестящие корзины для покупок, пересекают рынок иприценяются к тому, что здесь есть для нужд хозяйства. Модные наряды этихдевушек и их манеры не допускают сомнения в том, что отцы их уже во всякомслучае именитые горожане. Как это они попадают на рынок? Кузен. Очень просто. Уже несколько лет как вошло в обычай, даже всемьях высших чиновников, посылать дочерей на рынок, чтобы они на практикезнакомились с домашним хозяйством и учились покупать провизию. Я. В самом деле, похвальный обычай: он не только приносит практическуюпользу, но, наверно, развивает в девушках вкус к хозяйству. Кузен. Ты так думаешь, кузен? А вот я думаю обратно. В чем для них цельзакупки провизии, как не в том, чтобы убедиться в добротности товара и вдействительных рыночных ценах? Качество, признаки, вид хороших овощей, хорошего мяса и так далее - все это молодая хозяйка с легкостью может узнатьи иначе, а маленькая экономия, возможность выгадать несколько пфеннигов, которая даже и не осуществляется, поскольку сопровождающая кухарка, несомненно, вступает в тайное соглашение с продавцами, не искупает тоговреда, который очень легко может причинить посещение рынка. Ради каких-тожалких пфеннигов я никогда не стал бы подвергать свою дочь риску оказатьсясреди всякого сброда, услышать непристойность, проглотить скверные словакакой-нибудь распутной женщины или грубого парня. А уж что касаетсяизвестного рода предприимчивых юношей, которые, вздыхая от любви, разъезжаютверхом в синих сюртуках или расхаживают в желтых куртках с чернымиворотниками, то рынок... Но посмотрите-ка, посмотрите, кузен! Как тебенравится та девушка, что сейчас показалась около колодца в сопровождениипожилой кухарки? Возьми мой лорнет, кузен, возьми мой лорнет! Я. О, что за создание! Воплощение грации, само обаяние! Но она стыдливоопускает глаза... шаги ее робки... нерешительны; она боязливо льнет к своейспутнице, а та стремительно протискивается вперед и прокладывает ей дорогу вгуще толпы. Я за ней слежу... вот кухарка остановилась перед корзинами сзеленью... торгуется... притянула к себе малютку, которая, слегкаотвернувшись, быстро-быстро вынимает деньги из кошелька, лишь бы толькоотделаться. Благодаря красной шали я не потеряю ее из виду. Они, по-видимому, ищут чего-то и не могут найти. Наконец-то, наконец ониостановились около женщины, продающей в хорошеньких корзинках более дорогуюзелень. Внимание прелестной малютки всецело привлекла к себе корзиначудеснейшей цветной капусты, девушка сама выбирает кочан и кладет егокухарке в корзину. Что это? Ах, бессовестная кухарка! Вынимает кочан изкорзины, кладет его обратно в корзину торговки и выбирает другой кочан, асама сердито трясет увесистой головой, украшенной рогатым чепцом, из чегоявствует, что она вдобавок осыпает упреками бедняжку, которая впервыезахотела быть самостоятельной. Кузен. Что, по-твоему, должна чувствовать эта девушка, которуюзаставляют заниматься хозяйством, а это совсем не соответствует ее нежномухарактеру. Я знаю эту милую малютку: она дочь тайного советника финансов, простое, далекое от всякого жеманства существо, полное настоящейженственности и одаренное тем проницательным умом и тонким тактом, которыйтак свойствен подобным женщинам. Ого, кузен, вот это называется счастливымсовпадением! Там, из-за угла, выходит полная противоположность этомусозданию. Как тебе нравится та, другая девушка, кузен? Я. О, какая стройная, изящная фигура! Молодая... легкая и быстроногая, смело, непринужденно смотрит на мир... в небе над ней всегда солнце... авокруг - веселая музыка. Как отважно, как беспечно пробирается она в густойтолпе! Служанка, что следует за ней с корзиной на руке, как будто не старшеее, и, кажется, между ними своего рода товарищеские отношения. Мамзель оченьмило одета, шаль модная, шляпа - подходящая для утренней прогулки, фасонплатья выбран со вкусом, все мило и вполне прилично. Увы! что я вижу? Надевице белые атласные башмачки. На рынок - в обветшавшей бальной обуви! Вообще, чем дольше я гляжу на эту девушку, тем сильнее мне бросается в глазакакое-то своеобразие, которое мне трудно определить словами. Правда, она какбудто весьма старательно и усердно покупает, выбирает, торгуется, болтает, жестикулирует, и все это с такой живостью, что граничит с возбуждением. Номне кажется, кроме покупок, ей нужно еще и что-то другое. Кузен. Браво, браво, кузен! Взгляд твой, как я вижу, становитсяпроницательней. Посмотри-ка, дорогой мой: несмотря на скромность ее платья -и даже если не брать в расчет легкость ее движений - уже по белым атласнымбашмачкам, надетым для рынка, можно догадаться, что эта мамзель причастна кбалету или вообще к театру. А чего ей хочется еще, это, может быть, скоробудет видно. Ага! Уже! Посмотри-ка, дорогой кузен, туда, направо и скажимне, кого ты видишь там на тротуаре перед гостиницей, где народу довольномало. Я. Я вижу высокого стройного юношу в желтой короткой куртке с чернымворотником и стальными пуговицами. На голове у него маленькая краснаяшапочка, вышитая серебром, а из-под нее выбиваются прекрасные черные кудри, пожалуй чересчур пышные. Выражение бледного, мужественно красивого лицанемало облагораживают черные усики над губой. Под мышкой у него папка - это, без сомнения, студент, намеревавшийся идти на лекцию, но он стоит, словноприрос к земле, пристально смотрит в сторону рынка и, кажется, забыл и олекции и обо всем на свете. Кузен. Это так, дорогой кузен. Все его мысли обращены к нашей маленькойактрисе. Минута настала, он подходит к большой фруктовой лавке, гдезаманчиво высятся груды самого лучшего товара, и, по-видимому, спрашиваеткаких-то фруктов, которых сейчас нет и в помине. Совершенно немыслимо, чтобыхороший обед обошелся без фруктов на десерт, поэтому свои хозяйственныезакупки и наша маленькая актриса завершает во фруктовой лавке. Круглоекраснощекое яблоко шаловливо выскользнуло из маленьких пальчиков... юноша вжелтом наклоняется, подымает его... театральная фея делает легкий грациозныйреверанс... разговор завязался... взаимная помощь и советы при выбореапельсинов, представляющем немалые трудности, окончательно укрепляютзнакомство, завязавшееся, наверно, еще раньше, а между тем уже намечаетсяприятное рандеву, которое потом, конечно, будет повторяться и варьироватьсяна разнообразные лады. Я. Пускай себе питомец наук любезничает и выбирает апельсины сколькоему угодно - меня это не занимает, тем более что там, у театрального фасада, на углу, где цветочницы выставили свой товар, снова показался этот ангел, очаровательная дочка тайного советника. Кузен. Туда, на цветы, я не люблю смотреть, дорогой кузен; для этого уменя совсем особое основание. Цветочница, у которой обычно всегда в изобилиисамые лучшие гвоздики, розы и другие редкие цветы, - милая и весьмахорошенькая девушка, стремящаяся ближе приобщиться к культуре: когда она незанята торговлей, то усердно читает книжки, мундир которых показывает, чтоони принадлежат к огромной армии Краловского, победоносно внедряющейпросвещение в самые отдаленные уголки столицы. Для беллетриста читающаядевушка-цветочница - зрелище неотразимое. И вот как-то раз, уже давно, проходя мимо цветов - а они выставляются для продажи каждый день, - я, увидячитающую цветочницу, в удивлении остановился. Сидела она словно в беседке изцветущей герани, раскрыв книгу на коленях и подперев голову рукой. Герою, должно быть, как раз грозила опасность, или вообще наступил какой-то важныймомент в развитии действия, ибо щеки девушки пылали все ярче, губы еедрожали; она, казалось, совершенно забыла обо всем, что ее окружает. Ясовершенно откровенно признаюсь тебе, брат, в странной писательскойслабости. Я стоял как завороженный и переступал с ноги на ногу. Что можетчитать девушка? - вот мысль, которая целиком завладела мною. Во мнепроснулся дух литературного тщеславия и стал дразнить меня предчувствием, немое ли собственное произведение уносит сейчас девушку в фантастический мирмоих грез. Наконец я набрался смелости и спросил, сколько стоит кустикгвоздики, стоявший поодаль. Пока девушка ходила за кустом гвоздики, яспросил: " Что это вы тут читаете, милое дитя? " - и взял раскрытую книгу. Онебо! Это в самом деле была одна моя вещица, а именно... Девушка принеслацветы и назвала цену, вполне умеренную. Но что цветы, что куст гвоздики! Девушка в эту минуту представляла для меня публику гораздо болеедрагоценную, чем все блестящее общество столицы. Взволнованный, окрыленныйсладостнейшими чувствами, какие только может переживать автор, я с деланнымравнодушием спросил девушку, нравится ли ей книга. " Ох, сударь, - ответиладевушка, - уж какая это забавная книжка. Сперва все немножко путается вголове, но потом - словно сама все это видишь". К моему немалому удивлению, девушка вполне ясно и понятно изложила мне содержание сказки, и я убедился, что она уже несколько раз читала книжку. Она повторила, что презабавнаякнижка: то она смеялась, то ей становилось грустно до слез. Она посоветоваламне, если я еще не читал этой книжки, пойти взять ее пополудни у господинаКраловского: она как раз в это время меняет книги. Тут я приготовилсяошеломить ее. Опустив глаза, голосом, сладость которого подобна была медумегарских пчел, с блаженной улыбкой, говорившей о счастии быть автором, япролепетал: " Вот, мой ангел, сам сочинитель книги, которая доставила Вамтакое удовольствие, он стоит перед вами собственной персоной". Девушкабезмолвно смотрела на меня, широко раскрыв глаза, открыв рот. Я счел это завыражение высшего восторга, чуть ли не радостного испуга, вызванного тем, что божественный гений, чья творческая сила создала такое произведение, столь внезапно появился около гераней. А может быть, - подумал я, увидев, что выражение ее лица так и не меняется, - может быть, девушка вовсе и неповерила в счастливый случай, который привел ее встретиться с знаменитымавтором. Тут я всеми способами стал доказывать ей мое тождество с авторомкниги, но она словно окаменела, и с губ ее только срывались восклицания: " Хм... вот как? Да ну... вот оно что... Да как же это? " Но к чему стольпространно описывать тебе чувство глубокого стыда, какое я пережил в этуминуту? Оказалось, девушка никогда не думала о том, что книги, которые оначитает, прежде должны быть сочинены. Понятие о писателе, о поэте было ейсовершенно незнакомо, и, право же, я думаю, если бы еще порасспросить ее, всплыла бы наружу наивная детская вера в то, что книги, по божьему велению, вырастают, как грибы. Я робким голосом еще раз спросил, сколько стоит куст гвоздики. А междутем у девушки, должно быть, возникла совсем новая, хоть и смутная мысль отом, как изготовляются книги: пока я отсчитывал деньги, она простодушно инепринужденно спросила меня, сочиняю ли я все книги для господинаКраловского. Я стремглав понесся прочь с моим кустом гвоздики. Я. Ах, брат, вот это и есть наказанное авторское тщеславие. Но пока тымне рассказывал эту трагическую историю, я глаз не отводил от моей любимицы.Только возле цветов кухонный демон предоставил ей полную свободу. Угрюмаягувернантка-повариха поставила на землю тяжелую корзину с покупками ипредалась невыразимому наслаждению беседы с тремя своими товарками, тоскрещивая толстые руки на груди, то подбочениваясь, когда это требовалосьдля внешней риторической убедительности рассказа, и в речи ее, вопрекизавету Библии, встречались не только такие слова, как: да, да и нет, нет.Посмотри, какое множество чудесных цветов приглядел для себя этот милыйангел, и теперь их несет за нею здоровенный парень! Но что это? Нет, мне неслишком нравится, что она лакомится на ходу вишнями из корзиночки. Сдружитсяли с этими вишнями тонкий батистовый платок, наверно положенный в нее? Кузен. Когда у юного существа вдруг вспыхивает аппетит, оно не думает овишневых пятнах, их легко вывести щавелевой солью и другими испытаннымидомашними средствами. И ведь в том-то и заключается настоящая детскаянепринужденность: малютка, избавившись от тягостных для нее покупок нарынке, чувствует себя теперь опять совсем свободной. Но вот уже давнообратил на себя мое внимание и остался для меня неразрешимой загадкой тотмужчина, что стал сейчас там, поодаль, у второго колодца, около повозки, накоторой стоит крестьянка, - она за гроши продает сливовое повидло, черпаяего из большой бочки. Прежде всего, дорогой кузен, полюбуйся ловкостью, скакой эта женщина, вооружившись большой деревянной ложкой, отпускает спервасолидным покупателям - кому четверть или полфунта, а то даже и целые фунты, а потом с быстротою молнии кидает жадным лакомкам, подставляющим бумажныефунтики или даже свои меховые шапки, - вожделенную грошовую порцию, которуюони с наслаждением тут же и съедают - великолепный утренний завтрак! Икрадля простонародья! Глядя, как умело эта женщина накладывает повидло, помахивая своей ложкой, я вспоминаю слышанный однажды в детстве рассказ, будто на какой-то богатой крестьянской свадьбе дело дошло до такоговеликолепия, что нежнейшую рисовую кашу, покрытую толстой корочкой изсахара, корицы и гвоздики, черпали с помощью цепа. Каждому из уважаемыхгостей стоило только преспокойнейшим образом открыть рот, чтобы получитьнадлежащую порцию, и все шло как в сказке про блаженную страну с молочнымиреками. Но ты-то, кузен, приметил человека, о котором я говорю? Я. Разумеется. Чья только фантазия создала этот причудливый и нелепыйперсонаж? Мужчина, ростом по меньшей мере в шесть футов, худой как щепка, вытянулся как свечка, выпятив грудь. На нем маленькая приплюснутаятреугольная шляпа, а на затылке - кошелек для волос, который во всю ширинумягко опускается по спине. Серый сюртук, скроенный по очень давней моде, застегнут снизу доверху и плотно прилегает к телу, не образуя ни единойскладки, и только сейчас, когда он подошел к повозке, я заметил, что на немчерные панталоны, черные чулки, а на башмаках большие оловянные пряжки. Чтоу него может быть в этом четырехугольном ящике, который он несет, такбережно обхватив левой рукой; больно уж он похож на ящикторговца-разносчика? Кузен. Это ты сейчас узнаешь - ты только смотри внимательно! Я. Он открыл крышку ящика... Солнце освещает его внутренность...Сверкающие отсветы! Ящик выложен жестью. Сняв шляпу, человек отвешиваетпрямо-таки почтительный поклон женщине с повидлом. Какое на редкостьвыразительное лицо! Тонкие сжатые губы... ястребиный нос... большие черныеглаза... густые брови... черные волосы... тупей завит en coeur*, над ушкамималенькие жесткие букли. Ящик он протягивает женщине, стоящей на возу, онабез дальних разговоров накладывает в него повидло и, приветливо кивнув, возвращает его владельцу. Тот, снова поклонившись, удаляется... Вот онпроскользнул к бочке с селедками... Открывает одно из отделений ящика, кладет в него несколько купленных сельдей и задвигает его. Третье отделение, как я вижу, предназначено для петрушки и всякой иной зелени. Теперь онбольшими торжественными шагами несколько раз пересекает рынок и наконецостанавливается у стола, где разложены богатые запасы ощипанной птицы: здесьон, так же как и всюду, прежде чем прицениться, отвешивает низкие поклоны...Многословно и долго разговаривает с торговкой, которая смотрит на негоособенно благосклонно... Осторожно ставит ящик на землю, хватает двух уток ипреспокойно засовывает их в карман. О небо! За ними последовал еще и гусь! На индюка он, сладко подмигивая, только посмотрел; но все-таки не можетудержаться, чтобы не дотронуться до него указательным и средним пальцами, неполаскать его. Он быстро поднимает с земли свой ящик, необычайно любезнокланяется торговке и отправляется дальше, с трудом оторвавшись отсоблазнительного предмета своих вожделений. Вот он идет прямо к мяснымлавкам. Уж не повар ли этот человек, и ему предстоит, может быть, готовитьзваный обед? Он купил телячью ножку и тоже засунул ее в один из своихогромных карманов. Теперь он закончил покупки и шагает по Шарлоттенштрассе стаким видом, приняв такую удивительную осанку, словно попал сюда изкакого-то далекого и чуждого мира. ______________ * В форме сердечка (фр.). Кузен. Довольно уже ломал я себе голову над этим экзотическимперсонажем. А что ты скажешь, брат, о моей гипотезе? Человек этот - старыйучитель рисования, преподававший, а может быть, еще и преподающий в учебныхзаведениях средней руки. Благодаря всякого рода прибыльным делам он накопилмного денег; он скуп, недоверчив и до того циничен, что просто противно; старый холостяк. Одному лишь божеству поклоняется он - своему чреву; вся егорадость - это хорошо поесть, разумеется в одиночестве, у себя в комнате.Прислуги у него нет вовсе, он все делает сам. На рынке, как ты видел, онзакупает провизию на полнедели и сам в маленькой кухоньке, рядом со своейжалкой каморкой, готовит кушанья, которые затем и поедает с аппетитом, даже, пожалуй, с некой животной жадностью, ибо этот повар всегда сумеет угодитьхозяину. Как ловко и целесообразно он приспособил старый ящик от красок вкорзину для покупок, что ты тоже видел, дорогой кузен. Я. Прочь от этого мерзкого человека! Кузен. Почему " мерзкого"? " Нужны на свете и такие чудаки", - сказалодин многоопытный муж, и он прав, ибо в разнообразии никогда не может бытьчрезмерной пестроты. Но если тебе, дорогой кузен, этот человек слишком уж ненравится, могу изложить еще одну гипотезу по поводу того, кто он такой и чтоон делает. Четыре француза, и притом все парижане, - учитель французскогоязыка, учитель фехтования, учитель танцев и пирожник - еще в молодости водин и тот же день прибыли в Берлин и, как это было естественно в то время(в конце прошлого века), нашли здесь хороший заработок. С той минуты как онивстретились в дилижансе, они заключили теснейший дружеский союз, стали житьдуша в душу и каждый вечер после дневных трудов, как настоящие старыефранцузы, проводили вместе, оживленно беседуя за скромным ужином. Ногитанцмейстера отяжелели, руки фехтмейстера ослабели от старости, наставника вязыке одолели соперники, хвалившиеся новейшим парижским выговором, апирожника с его хитрыми выдумками обогнали более молодые искусники по частикухни, приученные ко всяким прихотям парижских гастрономов. Но тем временем каждый из верных участников этого неразрывного квартетауспел себе обеспечить старость. Они поселились вместе в большой, вполнеприличной квартире, хотя и в отдаленной части города, прекратили своюдеятельность и, верные старофранцузским обычаям, зажили весело и беспечно, успешно избежав всех бедствий и трудностей тяжкого безвременья. У каждого -свои обязанности, служащие на пользу и удовольствие всей компании. Учительтанцев и фехтмейстер посещают своих старых учеников, заслуженных офицеров, достигших высоких чинов, камергеров, гафмаршалов и так далее, ибо ониподвизались в самом аристократическом кругу, и собирают последние новости вкачестве материала для своих бесед, а этот материал неиссякаем. Учительфранцузского языка роется в лавках букинистов, стараясь отыскать как можнобольше произведений, язык которых одобрила Академия. Пирожник заботится остоле, он сам все покупает, сам готовит кушанья, и в этом ему помогаетстарый слуга-француз. А с тех пор как умерла беззубая старуха француженка, опустившаяся до того, что из гувернантки она в конце концов превратилась всудомойку, им, кроме того, еще прислуживает толстощекий мальчик, которогоони взяли из " orphelins francais" *. Вон там и идет этот малыш внебесно-голубом камзольчике, на одной руке у него корзина с булочками, надругой - корзина, в которой высоко нагроможден салат. Вот как я мгновеннопревратил учителя рисования, мерзкого циника немца в добродушногопирожника-француза, и думаю, что его внешность, весь его облик прекрасносоответствует подобному толкованию. ______________ * Из приюта для сирот-французов (фр.). Я. Эта выдумка делает честь твоему писательскому таланту, дорогойкузен. Но уже несколько минут, как мне бросились в глаза вон те высокиебелые перья на шляпе, что подымаются из самой гущи толпы. Наконец-то околоколодца появляется и сама владелица перьев - высокая, стройная женщина, отнюдь не дурная собой; на ней с иголочки новая светло-красная мантилья изтяжелой шелковой материи, шляпа - новейшего фасона, прикрепленная к нейвуаль - из хороших кружев, белые лайковые перчатки. Что заставило этунарядную даму, должно быть приглашенную куда-нибудь на завтрак, протискиваться сквозь рыночную толпу? Но что это? Она тоже принадлежит кпокупательницам? Она остановилась и машет рукой грязной, оборванной старухе, а та несет поломанную корзинку для покупок и с трудом ковыляет за своейгоспожой - воплощение нищеты, какую терпит простой народ. Нарядная дамаостановилась у театра на углу, чтобы подать милостыню слепому солдату, прислонившемуся к стене. Она с усилием снимает перчатку с правой руки - обоже! - наружу показывается багровый кулак, к тому же довольно сильнонапоминающий мужскую руку. Но, недолго порывшись в кошельке, она быстро суетмонету слепому в руку, пробегает половину Шарлоттенштрассе, а далее шествуетуже величественной прогулочной походкой к Унтер ден Линден, больше небеспокоясь о своей оборванной спутнице. Кузен. Старуха поставила корзину на землю, чтобы отдохнуть, и ты однимвзглядом можешь окинуть все покупки изящной дамы. Я. Они и в самом деле довольно забавны: кочан капусты, много картофеля, несколько яблок, маленький хлебец, две-три селедки, завернутые в бумагу, овечий сыр не слишком аппетитного цвета, баранья печенка, розовый кустик вгоршочке, пара туфель, подставка для обуви. Чего только... Кузен. Полно, полно, кузен, довольно о красной особе! Посмотривнимательно на этого слепого, которому легкомысленное дитя порока подаломилостыню. Возможен ли более трогательный пример незаслуженногочеловеческого страдания и благочестивого, кроткого смирения, покорности богуи судьбе? Прислонившись спиной к стене театра, положив костлявые высохшиеруки на посох, который он выставил немного вперед, чтобы неразумные прохожиене отдавили ему ноги, высоко подняв мертвенно-бледное лицо, надвинув насамые глаза свою солдатскую шапчонку, он неподвижно стоит всегда на том жеместе с раннего утра и до окончания торговли. Я. Он просит милостыню, а ведь об ослепших воинах так хорошо заботятся! Кузен. Ты сильно заблуждаешься, дорогой кузен. Этот бедняга исполняетобязанности слуги у одной женщины, которая торгует зеленью и принадлежит книзшему разряду этих торговок, - ведь более важные доставляют сюда зелень наповозках. А этот слепой является каждое утро, нагруженный корзинками сзеленью, словно вьючное животное, чуть ли не до земли сгибаясь под тяжестью, идет, шатаясь, и только с помощью палки удерживается на ногах. Высокая, полная женщина, которая держит его в услужении или, может быть, пользуетсяего помощью только для доставки зелени на рынок, даже не дает себе трудавзять его за руку, когда он уже почти совершенно обессилен, и довести до егоместа, до того самого места, где он стоит сейчас. Здесь она снимает с егоспины корзинки, которые уносит уже сама, и оставляет его, нимало не заботясьо нем до тех пор, пока торговля не кончится и она снова не нагрузит егосвоими корзинками, теперь совершенно или частично опустевшими. Я. А ведь удивительно, что мы сразу узнаем слепых, даже если глаза уних и не закрыты и никакой видимый изъян не указывает на угасшее зрение, узнаем по присущей всем им особенности: они высоко и прямо держат голову, вэтом словно выражается неустанное стремление слепого - увидеть что-нибудь вокружающем его мраке. Кузен. Для меня нет зрелища более трогательного, чем слепой, когда он, подняв голову, как будто всматривается вдаль. Для несчастного угасли зорижизни, но духовными очами он стремится уже сейчас увидеть вечный свет, чтосияет ему в мире ином, свет утешения, надежды и блаженства. Но я делаюсьслишком серьезен. Этот слепой солдат дает мне всякий раз обильнейшую пищудля наблюдений. Ты замечаешь, дорогой кузен, как живо проявляетсясострадание берлинцев к этому несчастному. Часто они целой вереницейпроходят мимо него, и никто не преминет подать ему милостыню. Но вся суть втом, как это делается. Понаблюдай-ка, дорогой кузен, и скажи мне, что тыувидишь! Я. Подходят три или четыре рослые и крепкие служанки, нет, их пять; корзины, набитые покупками, среди которых есть и тяжелые, больно режут ихсильные, уже распухшие и посиневшие руки; они спешат, чтобы освободиться отсвоей ноши, и все же каждая из них на мгновение останавливается, быстрозапускает руку в корзину и сует слепому монету в руку, даже не глядя нанего. Этот расход, как нечто необходимое и неизбежное, предусмотрен бюджетомрыночного дня. Так и должно быть! Вот идет женщина, по лицу, по всему обликуее ясно угадываются зажиточность и довольство; она останавливается перединвалидом, вынимает кошелек, ищет в нем, ищет, и ни одна монета не кажетсяей достаточно мала для акта благотворительности, который она намереваетсясовершить. Она окликает свою кухарку, но, оказывается, и у той вся мелочьвышла - приходится разменять деньги у зеленщиц. Наконец дрейер, предназначенный для нищего, найден. Теперь она похлопывает слепого по руке, чтобы он заметил, что сейчас ему что-то дадут; он открывает ладонь; благодетельная дама кладет на нее монету и зажимает ему руку, чтобыдрагоценный дар не потерялся. А отчего та хорошенькая девица все семенитвокруг да около и все ближе и ближе подходит к слепому? А! мимоходом онабыстро-быстро, так что, наверно, никто и не заметил этого, кроме меня, направившего на нее свой лорнет, сует слепому монету, и наверно, это был недрейер. Мужчина в коричневом сюртуке, что идет там с таким добродушнымвидом, довольный, откормленный, - наверно, очень богатый горожанин. Он тожеостанавливается перед слепым и вступает с ним в долгий разговор, загораживаяпрохожим дорогу и мешая им подать слепому милостыню. Наконец-то он достаетиз кармана огромный зеленый кошелек, не без усилий открывает его и такотчаянно роется в нем, что я даже отсюда как будто слышу звон денег." Parturiunt montes" *. Но право же, мне думается, что благородный филантроп, тронутый зрелищем горя, выбрал стертую монету, и несмотря на все это, яполагаю, что по рыночным дням слепой собирает сравнительно много, и меняудивляет, что он все принимает без малейшего знака благодарности; лишьлегкое движение губ, которое я, кажется, улавливаю, показывает, что ончто-то произносит, должно быть - благодарит; но и это движение губ я замечаютолько изредка. ______________ * " Горы мучаются родами" - начало стиха Горация (из " Поэтическогоискусства"): " Parturiunt montes, nascitur ridiculus mus" (" Горы мучаютсяродами, а родится смехотворная мышь"). Кузен. Ведь это же явное выражение полнейшей покорности судьбе. Что емуденьги? Он не может распоряжаться ими; свою ценность они приобретают тольков руках другого, кому он должен всецело довериться. Я, может быть, оченьошибаюсь, но мне кажется, что торговка, для которой он носит корзины сзеленью, - адски злое существо и что она плохо обращается с этим несчастным, хотя и налагает арест на все деньги, которые ему подают. Всякий раз, когдаон несет обратно ее корзины, она на него ворчит больше или меньше, взависимости от того, как шла у нее торговля. Уже мертвенно-бледное лицослепого, его истощенное тело, лохмотья, в которые он одет, позволяютдогадываться, что его доля - весьма тяжелая, и деятельному, достойномуфилантропу не мешало бы обстоятельно вникнуть в его положение. Я. Оглядывая весь рынок, я замечаю, какое живописное зрелищепредставляют возы с мукой, над которыми натянуто полотно: ведь глазу они какбы служат точкой опоры, вокруг которой пестрая масса расчленяется на четкиегруппы. Кузен. Что до белых возов с мукой и покрытых белой пылью парней ирумяных девушек, каждая из которых - bella molinaria*, то могу описать тебеи нечто совершенно противоположное. Дело в том, что мне мучительно недостаетсемейства угольщиков, которое раньше продавало свой товар как раз напротивмоих окон, у театра, теперь им, по-видимому, отведено место в другом конце.Представлю тебе членов этого семейства. Один из них, высокий и сильныймужчина с выразительной физиономией, резкими чертами лица, живыми, дажепорывистыми движениями, - словом, верный портрет тех угольщиков, чтоописываются в романах. Право, повстречайся я с этим человеком в лесу один наодин, я затрясся бы от страха, и его дружеское расположение было бы для меняв ту минуту всего драгоценнее. Разительнейший контраст представляет другойчлен этого семейства - странный горбатый человечек, ростом не выше четырехфутов, необычайно комичный. Ты знаешь, дорогой кузен, что есть люди оченьстранного телосложения: с первого взгляда видишь, что перед тобой горбун, аближе присмотревшись, никак не можешь определить, где же у него, собственно, горб. ______________ * Прекрасная мельничиха (ит.). Я. Вспоминаю по этому поводу наивное изречение одного остроумца вояки, который нередко сталкивался с подобной игрой природы и весьма неодобрительноотносился к этому диковинному явлению. " Горб, - говорил он, - горб у этогочеловека есть, но где у него горб - сам черт не разберет! " Кузен. У природы было на уме сделать из моего маленького угольщикаисполинскую фигуру футов семи, об этом говорят его огромные руки и ноги, чуть ли не самые большие из всех, какие я только видел на моем веку. Этотчеловек, в плаще с большим воротом, в чудной шапке с мехом, ни минуты нестоит на месте, он с какой-то неприятной суетливостью носится и семенит тудаи обратно, он - то здесь, то там и старается играть роль любезника, обольстителя, рыночного primo amoroso*. Ни одной женщине, если только она непринадлежит к сословию более благородному, он не даст спокойно пройти, апустится за нею вслед с совершенно неподражаемыми ужимками, ухватками игримасами и угостит ее комплиментами, надо полагать, вполне во вкусеугольщиков. Любезничая, он иногда заходит так далеко, что во время разговоранежно обнимает девушку за талию и, держа шапку в руке, клянется ей вверности или же предлагает свои рыцарские услуги. Удивительно, что девушкине только терпят это, но даже встречают маленького уродца приветливымикивками и вообще благосклонно принимают его любезности. Наверно, этотчеловечек наделен немалой долей природного остроумия, несомненным комическимталантом и умением изображать все смешное. Он pajazzo**, плут, забавник навсю округу, где находится его лес; без него не обойдется ни свадебный пир, ни попойка, ни крестины, ни пляс где-нибудь в деревенской гостинице; всехвеселят его шутки, их вспоминают потом целый год. К семейству этому, если несчитать детей и, может быть, служанок, которые остаются дома, принадлежатдве женщины крепкого телосложения и мрачного, угрюмого вида, которому, впрочем, немало способствует угольная пыль, въевшаяся в кожу. Нежнаяпривязанность большого шпица, с которым семейство, торгующее здесь на рынке, делится каждым куском, доказало мне, впрочем, что и в хижине угольщика жизньможет быть честной и патриархальной. У малыша, впрочем, силы как у великана, и семейство поручает ему доставлять на дом покупателям проданные мешки суглем. Я часто видел, как женщины нагружали ему на спину десять большихкорзин, громоздя их одну на другую, а он потом несся вприпрыжку, словно нечувствовал никакой тяжести. Посмотреть на него сзади - так нет зрелища болеедикого и причудливого. Разумеется, от всей этой фигурки ничего уже неоставалось, виден был только огромный мешок с углем, а внизу две ножки.Казалось, по рынку скачет какое-то баснословное животное, сказочное подобиекенгуру. ______________ * Первого любовника (ит.). ** Паяц (ит.). Я. Смотри, смотри, кузен, там у церкви начинается какая-то свалка. Двезеленщицы затеяли жаркую ссору, вероятно все из-за злополучного meum иtuum*, и, подбоченясь, ругаются, как видно, не стесняясь в выражениях.Сбегается народ, плотным кольцом окружает спорщиц, все громче ипронзительней звучат их голоса, они все яростнее размахивают руками, всеближе придвигаются друг к другу. Сейчас дело дойдет до кулаков. Полицияпрокладывает себе дорогу. Что это? Множество глянцевитых шляп внезапнозамелькало среди спорщиц... кумушкам в один миг удалось укротить распаленныестрасти. Ссора кончилась без вмешательства полиции; женщины спокойновозвращаются к своим корзинкам с зеленью; народ, который лишь несколько раз, должно быть в наиболее драматические моменты ссоры, громкими возгласамивыражал свое одобрение, разбегается. ______________ * Мое и твое (лат.). Кузен. Ты видишь, дорогой кузен, за все то долгое время, что мы провелиу окна, это была единственная ссора, завязавшаяся на рынке, и окончилась онаисключительно благодаря вмешательству народа. Даже и более серьезные иопасные столкновения народ обычно прекращает сам: все бросаются на дерущихсяи разнимают их. Прошлый раз в рыночный день между мясными и овощными лавкамипоявился высокий оборванец, дерзкий и свирепый на вид, и у него вдругзавязалась ссора с проходившим мимо приказчиком из мясной лавки. Он сразу жеразмахнулся огромной дубиной, которую, точно ружье, держал на плече, инеминуемо уложил бы приказчика, если бы тот, изловчась, не увернулся и неубежал в свою лавку. Там он вооружился тяжелым мясничьим топором и хотелразделаться с парнем. Судя по всему, история должна была бы кончитьсясмертоубийством, пришлось бы действовать уголовному суду. Но зеленщицы, все- сильные, упитанные особы, сочли своей обязанностью заключитьприказчика-мясника в свои объятия, столь ласковые и крепкие, что тот с местане мог двинуться; он стоял, высоко подняв свое оружие, как в патетическихсловах говорится о " грубом Пирре": Так, как злодей с картины, он стоял И, словно чуждый воле и свершенью, Бездействовал Между тем другие женщины, а также продавцы щеток, подставочек для обувии так далее, окружив парня, дали полиции возможность подойти и схватить его, - мне кажется, это был отпущенный на волю преступник. Я. Так, значит, народ в самом деле стремится поддерживать порядок? Подобное стремление для всех может иметь только самые благотворныепоследствия. Кузен. Вообще, дорогой кузен, наблюдение рынка укрепило меня в мысли, что с того злополучного времени, когда дерзкий и надменный враг захватилнашу страну, тщетно пытаясь подавить ее дух, который, как крепко сжатаяпружина, тотчас же опять выпрямлялся с новой силой, в берлинском народепроизошла замечательная перемена. Словом - улучшились и с внешней сторонынравы народа, а если ты как-нибудь в погожий летний день после обедаотправишься к балаганам и посмотришь на публику, что собирается в Моабите, то даже у девушек из простонародья и у поденных рабочих ты заметишьстремление к некоторой куртуазности, весьма забавное. С массой случилось тоже самое, что происходит с отдельной личностью, которая увидела многонового, узнала много необычайного и наряду с правилом " Nil admirari" *усвоила и более мягкие нравы. Прежде берлинцы были неприветливы и грубы; приезжему, например, нельзя было попросить указать улицу или дом и дажевообще задать какой-нибудь вопрос, чтобы не нарваться на грубый илинасмешливый ответ или получить неверное указание и очутиться в дураках.Берлинский уличный мальчишка раньше рад был воспользоваться малейшим поводом- будь то чей-нибудь непривычный наряд, чье-нибудь смешное злоключение - дляотвратительных наглых выходок; теперь такого уже более не существует. Ведьте парни, что торгуют сигаретами у Ворот и предлагают " веселого Гамбуржца" avec du feu**, эти мошенники, которые кончают жизнь в Шпандау или вШтраусберге, или, как недавно один их сотоварищ, на эшафоте, - отнюдь не то, чем является в Берлине настоящий уличный мальчишка, который, не будучибродягой и чаще всего работая учеником у какого-нибудь мастера, при всемсвоем безбожном поведении и всей своей испорченности - смешно сказать - нечужд известного point d'honneur*** и не лишен весьма забавного природногоостроумия. ______________ * " Ничему не удивляться" (ит.). ** С огнем (фр.). *** Понятия о чести (фр.). Я. Ах, дорогой кузен, дай-ка я поскорее расскажу тебе, как задел меняна днях своей мерзкой шуткой один такой остроумец из народа. Иду я уБранденбургских ворот, а меня преследуют шарлоттенбургские извозчики, предлагая сесть. Один из них, мальчишка лет шестнадцати-семнадцати, нестарше, дошел до такой наглости, что схватил меня за руку своей грязнойпятерней. " Что это - за руки хватать! " - напустился я на него. " А в чемдело, сударь, - ответил мальчишка совершенно хладнокровно, вытаращив на меняглаза. - Почему бы мне и не хватать вас? А может, вы нечестный человек? " Кузен. Ха-ха! Это действительно шутка, но она - плод глубочайшегопадения нравов, порождение вонючей ямы. Шутки берлинских зеленщиц и другихторговок славились на весь мир, и им даже делали честь, называя ихшекспировскими, хотя при ближайшем рассмотрении вся их сила и оригинальностьсводились главным образом к бесстыдной дерзости, с которой даже и самаягнусная грязь преподносилась в виде пикантного блюда. Раньше рынок былареной ссор, драк, обмана, воровства, и ни одна порядочная женщина нерешалась сама делать покупки, потому что могла подвергнуться там страшнымоскорблениям. Мало того что торговцы ополчались друг на друга и на весьсвет, находились люди, которые открыто шли на то, чтобы сеять беспокойство ипри этом ловить рыбу в мутной воде, как поступал, например, весь этот сброд, навербованный со всех концов земли, пополнявший тогда наши войска. А теперь, дорогой кузен, посмотри, - рынок являет отрадную картину довольства имирного благонравия. Я знаю, восторженные ригористы, сверхпатриотическиеаскеты злобно ратуют против этого внешнего лоска, считая, что, по мере тогокак сглаживаются нравы народа, сглаживается и исчезает все чисто народное. Яже искренне и твердо убежден, что народ, встречающий и соотечественника ичужестранца не грубостью или презрительной насмешкой, а вежливымобхождением, не может из-за этого утратить свой национальный характер. Аесли бы в доказательство моего утверждения я привел слишком яркий пример, мне бы немало досталось от этих ригористов. Все слабее становилась толчея, все более пусто делалось на рынке.Торговки овощами нагрузили свои корзины на подъехавшие повозки, другиепотащили их сами, телеги с мукой отбыли, цветочницы водрузили оставшиеся уних цветы на тачки. Деятельней становилась полиция, которая всюдуподдерживала порядок, в особенности же следила за цепью возов. Порядок и ненарушался бы, если бы время от времени какому-нибудь своенравномукрестьянскому парню не приходило в голову открыть на рыночной площадисобственный Берингов пролив и направить по нему свой отважный бег, наезжаяна ларьки с овощами и прокладывая себе путь прямо к дверям лютеранскойцеркви. Поднимался крик, и не в меру изобретательному вознице доставалось позаслугам. - Этот рынок, - молвил кузен, - и теперь являет правдивую картину вечноизменчивой жизни. Суетливая деятельность, потребность минуты заставили людейстолпиться вместе; проходит несколько мгновений - и все опустело. Голоса, сливавшиеся в нестройный гул, замолкли, и каждое покинутое место бесконечнокрасноречиво вещает нам страшные слова: " Так было! " Пробило час, угрюмый инвалид вошел в кабинет и, скривив лицо, заявил, что довольно хозяину сидеть у окна и пора ему наконец поесть - иначеподанные кушанья остынут. - Значит, у тебя, дорогой кузен, есть все-таки аппетит? - спросил яего. - О да, - ответил он с грустной улыбкой, - ты сейчас увидишь. Инвалид вкатил кресло в соседнюю комнату. Поданы же были вот какиекушанья: мясная кашица, наложенная в небольшую суповую тарелку, яйцовсмятку, поставленное прямо в соль, и полбулочки. - Малейший лишний кусочек, - тихо и грустно говорил кузен, пожимая мнеруку, - малейший кусочек самого лучшего мяса причиняет мне страшнейшие боли, отнимает у меня всю бодрость и гасит последнюю искорку веселья, которая всееще нет-нет да и вспыхивает. Я указал на листок, прикрепленный к ширме, обнял кузена, крепко прижалего к своей груди. - Да, брат мой, - воскликнул он голосом, который проникал в самую душуи наполнял ее нестерпимой печалью, - да, брат, - et si male nunc, non olimsic erit! Бедный брат! Популярность: 32, Last-modified: Tue, 18 Feb 2003 05: 18: 24 GMT Оцените этот текст: Не читал 10 9 8 7 6 5 4 3 2 1
| <== предыдущаЯ лекциЯ | | | следующаЯ лекциЯ ==> |
| Следственный судья как субъект уголовного производства. | | | Моделі та підходи до організаційних змін. |
Данная страница нарушает авторские права?