В этом месте по замыслу автора в аудиоверсии книги звучит перекличка музыкальных тем в исполнении группы «Серебро» и Адриано Челентано. 15 страница

Где-то есть корабли у священной земли

И солёные губы твои.

Катастрофически тебя не хватает мне...

* * *

Всё произошло быстро и как-то буднично. Вернувшись в этот раз из Москвы, она не испытывала волнения или радости, словно теперь окончательно убедилась – случилось то, что не могло не произойти, то, что ей принадлежит по праву. Рыбалко не удивился, вспоминая недавний телефонный разговор с Москвой, осторожный вопрос в конце. Он попросил Марину дать ему месяц на подбор нового работника, а ей пока подчистить должников. У неё не было запущенных, особо проблемных клиентов. Все они давно работали с ней, лично знали Рыбалко. Долги то увеличивались, то уменьшались до какого-то предела, потом опять росли. Марина подумала, что вот если бы сейчас все разом в мире кредиторы, к примеру, решили бы потребовать свои деньги назад, то наверняка их всех ждало бы немало сюрпризов. Но, впрочем, она ухватилась за эту возможность. Не могла, не хотела сейчас оставаться дома. Да и со многими из сегодняшних партнеров по бизнесу она собиралась сохранить контакты в будущем, ведь в ЛАКОЙЛе ей предложили должность регионального представителя по Северо-Западу. … Марина удивилась, что пока ещё ничего не сказала Наде. Просто как-то не подумала об этом. Словно её уже не было в этом городе, где она прожила всю прошлую жизнь. Наступала весна. По телевизору показывали дома, улицы, целые города без снега, залитые ярким весенним солнцем. Улыбающиеся люди…. Марина вызвала такси по телефону, поехала к вокзалу. Она отряхнула налипший на волосы, на зимние сапожки снег и зашла в цветочный магазин. Стояла, любовалась розами, тюльпанами, вдыхала аромат мимоз, ждала, пока освободится продавец...

There's a lady who's sure

All that glitters is gold

And she's buying a stairway to heaven...

Кудрявцев разозлил: исчезал, не отвечал на звонки. Она пригрозила, что подаст документы в арбитражный суд. Тот перевёл деньги. Она «вошла во вкус», потребовала пенни.

Поехала в Кировск, в общем-то, покататься на горных лыжах. На склонах питерские, московские компании. После, в машине отъехав, Выборнов притормозил на обочине, положил обе руки сверху на руль, откинувшись назад, не без удовольствия обнажив на запястье холодный блеск металла часов «Лонжин аутоматик».

-Когда ты идешь по склону правильно, ты король горы, а они – склоны, твои покорные слуги. Но с каким же удовольствием гора сбрасывает тебя с трона при первой же возможности!

Она вопросительно посмотрела на него.

- Лыжи, надо проверить крепление на багажнике, - и положил руку ей на бедро.

- Папа, купи мне шоколадку, - она равнодушно убрала его руку.

- Ну, детка? – потянулся он к ней губами.

На передней панели лежал ее новый мобильник, только что купленный в Москве. Она взяла его правой рукой, не меняя позы, нажала кнопку. От неожиданности Выборнов отшатнулся.

- Я тебе не детка, понял? Это на память, - Марина молча показала ему снимок.

- Тот понял, предложил пообедать в ресторане. Она согласилась, было даже забавно...

Наконец её прорвало. Нахлынули воспоминания, ночевала у матери, плакала, звонила подругам. Не отпускала от себя Надю, просила, чтобы была рядом, оставалась на ночь…

Серый вокзал завязал

Холодными ветрами секретами

Каждый гудок со всех ног

Горела кометами - где же ты

Я по капиллярам не запустила

Твоих телеграмм

Тай, тай. Тай на руках моих снег

Тай превращайся в слезы

Ответы мои…

Оставалось ещё одно, последнее дело.

- Подожди меня в машине, я быстро, - попросила Марина, когда Женя притормозил у парадной

.- Как знаешь, - слегка обиженно произнес он, отдавая ей ключи. Она не могла уехать из города просто так. Не повидавшись, не зайдя сюда. Чтобы наверняка, чтобы быть совсем уверенной, что всё это лишь эпизод, который останется здесь, в этом городе, как и все остальное хорошее и плохое, что она оставляла, начиная новую жизнь. Что это не будет потом преследовать её по ночам, возвращать опять и опять в прошлое.

Она сразу узнала этот запах. Запах пролитого кофе, недопитого коньяка, апельсинового сока, подтекающего крана в ванной и чего-то еще неуловимого. В прихожей его тапочки. Тогда он выскочил за ней, накинув пальто на голое тело, в этих шлёпанцах прямо в снег. В тот раз она вернулась. Ждала, сидела, не раздеваясь, пока приедет такси...

They call me The Wild Rose
But my name was Elisa Day
Why they call me it
I do not know…

From the first day I saw her
I knew she was the one…

Пустые бутылки, бокал со следами её помады на стекле. Ощущение было такое, словно он ушёл отсюда вскоре после неё и больше не возвращался. Марина вошла в ванную, машинально подкрутила подтекающий кран. На сушилке его футболка, которую он дал ей, так и висит, где она её тогда оставила. Она пригляделась, на футболке эмблема какого-то театрального фестиваля — серебряная маска на фоне золотого диска и прячущегося за ним края полумесяца. Она провела рукой по теплой материи, наклонилась, дотронулась белым хлопком до лица. Потом поймала свое отражение в зеркале - да что это со мной?! - она потрогала свое лицо, словно не узнавая, потом коснулась лбом холодного стекла…. Опустила глаза. В углу веник. Она сама поставила его сюда, когда смела рассыпанный сахар на кухне. Он смеялся, оставь. Соль – плохо, а сахар пусть будет. На счастье. Вот и комната. Не заправленная кровать. Пепельница. Этот длинный окурок. Он вырвал тогда сигарету, сказал: «Хватит курить! Хочешь быть вечно юной? Как сейчас? Начнём с сигарет». Она тогда засмеялась, закуривая снова, сказала, что курит с пятнадцати лет. Хотела рассказать, но не стала. Он не интересовался тем, что было у неё до него. Похоже, он вообще не интересовался прошлым, она это сейчас поняла. Он мерил время по своей хронологии, где его личные переживания переплетались с судьбами мира, человечества. Она так до сих пор и не поняла, в какие века он предпочитает жить. Он жил вне времени. Иногда с увлечением рассказывал какой-нибудь яркий случай из своей жизни и тут же уносился в будущую фантазию, которая была гораздо важнее завтрашнего дождя со снегом. Пересекал вместе с кочевниками пустыни Аравии, на стареньком мотоцикле поднимался к заснеженным перевалам Анд, огибал на яхте земной шар в одиночку вдоль ревущих сороковых, и потом... вместе с перелетными птицами возвращался обратно. Сюда, на Север.... бьет в переносицу, я знаю все, знаю я, но катастрофически тебя не хватает мне... и уже осатанело ноют губы, ноет тело. День прожить — тебя не видеть, словно чашу яда выпить... Всё, её опять обволакивало безвременье, паутина его фантазий, стихов, образов, ассоциаций. Где непонятно, кто она, слушатель или героиня, муза и творец его сновидений, которые для него более реальны, чем эта жизнь, или живой человек? Всё, хватит снов, хватит мечтать, зачем я здесь?! Она схватила веник и стала беспорядочно мести им по полу. Дойдя до середины комнаты, бросила его, закрыла лицо руками. Добрела до дивана, опустилась на колени, потом наклонилась и уткнулась лицом в подушку. «Зачем я сюда пришла?! Почему, почему это всё со мной?! Я сильная, я справлюсь. Запах. Неуловимый запах его тела, пота на лбу, с прилипшим завитком волос, его глаза, ресницы, когда он наклоняется, прикасается губами, прижимается всем телом о-о-о…

Johnny, oh, yeah,
La-la-la-la la-la-la
Johnny, oh, yeah,
La-la-la-la la-la-la
So please be kind (oh, baby)
And take me home

Впившись ногтями в грубый текстиль поверхности дивана, сквозь тонкую простыню, она проскребла руками вниз, сложила ладошки и спрятала их внутрь, между ног, зажав их бёдрами, что было сил. Нет, она пришла сюда не проститься, а остаться. Нет, нет! Марина с каким-то тихим воем повалилась на бок, зажалась в комочек и затихла… «Да, я хочу его… сейчас... всегда! Он мой, мой! Я его хочу таким, какой есть. Всего, всего целиком. С его разговорами невпопад, со стихами, с фантазиями, со всей этой дурью в его голове, с этим Петербургом, в котором он каждый раз исчезает навсегда, с философией. Все эти его «странные игры», это всё моё, моё, я…я… хочу дочку от него. Я научу её нежности, которую он мне даст. Это буду я в ней, …я и она, я и он, мы вместе. Я задыхаюсь от нежности, от твоей моей свежести, я помню все твои трещинки, твои мои песенки — Почему!... Скоро я взлетаю и тебя теряю, от любви своей я улетаю. Я не могу без тебя, я всё думаю о нас... где он сейчас, помнит, думает обо мне, как я о нем? Ледокол. Вот, кто его держит. Все эти его стихи, как разлуки, как целлофан, в который он заворачивает меня, как какую-то игрушку, как куклу, как манекен… нет, он прячется сам. Да, точно, он боится меня, всё ещё не доверяет до конца. Ему одиноко в своём придуманном мире. Но этот мир держит его, не отпускает на свободу. Он исчезает, прячется на своём ледоколе, как только жизнь выходит за рамки его поэтических форм. Да, точно, это всё она – бездушная машина, этот его ледокол! Он не отпускает его. Она почувствовала ярость, женскую ревность, ненависть и гнев. «Я заберу его у тебя. Он человек и он мой, мой! Я буду следить за тобой день и ночь. Я повешу карту на стену, и буду отмечать каждый твой шаг, втыкая флажки-шпильки в твоё рыжее тело, в твой чёрный панцирь. Я запру тебя в Карских воротах, не выпущу из Кольского залива, пока не получу его обратно, его душу, его сердце, которое ты не отпускаешь…Господи, да что же это я…- Она стянула руками подушку вниз, уткнулась в нее лицом и заплакала…

I'm waiting

I'm waiting for you

I'm waiting

I'm waiting for you

I am weak

But I am strong

I can use my tears to

bring you home

I'm waiting...

Открыв глаза, первое, что она увидела, была светлая занавеска, висящая на окне. Марина вдруг совершенно ясно поняла, что та песня была не про Питер, это про них пел Бутусов, про неё и Андрея. В тот раз он вскочил с кровати, сделал громче телевизор…. - Девушка по городу шагает босиком…- доносилось из динамика.- Смотри! У неё платье, как эта занавеска, - воскликнул он тогда. Марина вдруг улыбнулась, поднялась, накинула на кровать покрывало, подошла к окну, легко сорвала кусок ткани с карниза, аккуратно сложила и убрала в сумочку. Потом подняла веник, еще раз оглянулась вокруг, взяла в руки пепельницу и вышла из комнаты…

I am a woman in love

And I do anything

To get you into my world

And hold you within

It’s a right I defend

Over and over again

What do I do?...

* * *

Впервые за эту, уже более чем трёхмесячную навигацию, атомным братьям-близнецам «Ямал», «Россия», «Советский Союз» удалось встретиться вместе. Атомоходы вросли в лед в непосредственной близости друг от друга в проливе Вилькитского. Вскоре между ледоколами в снегу были протоптаны дорожки. В общей сложности добрая сотня человек (экипаж только одного атомного исполина достигает 150 человек) периодически бродили от одного судна к другому, ища друзей, знакомых, однокашников. Ведь большинство из моряков учились вместе когда-то в Морской академии, или жили теперь рядом: в Мурманске, в Петербурге, но вот встречаться приходилось нечасто.

-Иван? Ты что ли?! Лопни мои глаза! Ива-а-н Федорович человек-корабль! Ну, ты и раздобрел?! - восхищенно хлопал по плечу Сапожникова давний приятель.

- Лучше переспать, чем недоесть. Да ладно вам, все нормально, - посмеивался тот подбоченясь, похлопывая себя по животу: - Пока еще в метацентре. Ну, здорово, черти!

В радостной суете этой встречи мало кто обратил внимание, как группа из четырёх человек: три девушки и один мужчина, обвешанный чемоданами и сумками, поднялись на борт «России». Старшего помощника на борту не было, и они расселись на диванчиках в вестибюле столовой команды, у «пяти углов». - Смотрите, девочки, у них здесь меню почти такое же, как на «Ямале». Сегодня на завтрак яичница и кулебяка рыбная на чай, - водя пальцем по стенду объявлений, произнесла одна из девушек в бордовой куртке с откинутым меховым капюшоном и толсто заплетенной русой косой, спущенной спереди через плечо.

- Только у нас пироги покрупнее, да и рыбы туда побольше кладут, - уточнил молодой человек в форменном комбинезоне, поднимавшийся в этот момент по лестнице.- Константин Измайлов, - представился он.

– А вы кто, пассажиры?

- Нет, мы артистки! - почти хором ответили девушки.

- Кстати, чай будет только через два часа, поэтому, если хотите, я вам пока покажу наш пароходик...

Рейс близился к концу, но Андрей не испытывал радости по этому поводу, наоборот, возвращение в Мурманск на этот раз его скорее пугало, но и оставаться на судне он тоже больше не хотел. Его всё раздражало, выводило из равновесия. Он кидался в работу, искал повода отличиться. Предлагал Войцеховскому произвести профилактику механизмов, только что вышедших из ремонта, ругал машинистов за медлительность в выполнении команд. Дошло до того, что в спортзале, играя в баскетбол, он жёстко поставил корпус, когда Костя потянулся к мячу, тот упал, но Андрей даже не извинился, забросил мяч в корзину. Остальные возмутились, теперь в баскетбол вообще прекратили играть. Поэтому не удивительно, что он «проворонил» появление девушек и только на третий день, после того, как Катя зашла в ЦПУ к Косте, уже как к старому знакомому, тот потом объяснил, что те направляются в Дудинку, затем Норильск и самолётом в Красноярск, а сейчас они готовятся к концерту. - Костенька, - взмолился Андрей. - Ну, прости меня! Клянусь, буду «тише воды, ниже травы». Я всё понимаю, просто вот уже где всё. – И он показал ребром ладони под подбородок.- Ну, приходи, у них сегодня в шесть репетиция в клубе, - неохотно произнёс Костя.

Клуб – это был небольшой концертный зал в носовой части судна, по вместимости рассчитанный на экипаж. Раньше он использовался как кинозал, но теперь, с появлением спутникового телевидения, персональных компьютеров и у рядовых членов экипажа, он пустовал. Но Андрей любил сюда приходить. Ночью, после вахты, если атомоход шел по чистой воде или стоял в ожидании судов, он заходил и садился за пианино. В Арктике, на ходу, скрежет ломающегося льда о носовую часть судна делал это невозможным. Андрей не получил профессионального музыкального образования. В третьем классе мама зашла с ним в музыкальную школу. Они долго бродили по этажам, переходам и музыкальным кабинетам этого старинного здания на углу Некрасова и Короленко, пока он вдруг не остановился как вкопанный. Клавиши, кнопочки, расположенные замысловатым геометрическим узором, раздувающиеся разноцветные меха. Это было чудо. Что играла та девчушка, он даже не запомнил. Он умолял маму записать его именно на аккордеон. Но продержался всего два года. Десятилетиями одни и те же народные, патриотические песни, механическая муштра сделали своё дело, он возненавидел инструмент. Мать оформила академку на год. Потом договорилась с другим преподавателем, тот стал предлагать Андрею популярные мелодии. Появился интерес к музыке. Пару раз он выступил перед одноклассниками в обычной школе, был успех. Уже теперь, став взрослым, он жалел, что в свое время не пошёл на фортепиано. Теперь он осознал, что за его внешней холодностью и строгостью скрывается чистота и искренность, беззащитность и огромная внутренняя сила одновременно. Когда он вошел, они уже репетировали. Три девушки, в одинаково расшитых сарафанах с кокошниками на голове, стояли пританцовывая на сцене. Чуть сбоку на стуле аккордеонист в красной косоворотке. На первом ряду сидел Костя и гримасничал, смотря на Катю. В такт ритму и душевным переживаниям героини частушек, он, то прикладывал руки к сердцу, то вытирал несуществующие слёзы. Они знали свой репертуар наизусть, просто проверяли звук, привыкали к свету, размеру сцены. Прямо у входа стояло пианино, Андрей присел на табурет лицом к сцене. Они перепевали Кадышеву, какие-то полузабытые народные напевы, частушки, «солянку» из популярных модных песен, при этом задорно размахивали платочками, постукивали каблучками в такт веселой кадрили, потом семенили мелким бисером «березку», выводя хоровод по узенькой сцене. Андрей развернулся к открытому пианино, тихонько одной рукой, словно для себя, стал подбирать и подыгрывать мелодии песен…

… я за то люблю Ивана, что головушка кудрява.

А бородушка кучерява... – с азартом распевали девушки.

Вспомнил, как тогда, в «Меридиане»… она назначила встречу в фойе гостиницы. Он пришёл раньше, постоял. Присесть было негде. Потом увидел рояль. Подошёл, поднял крышку. Взял ноту, потом аккорд. Менеджер с табличкой на лацкане пиджака сделал движение в его сторону, но, услышав чистый звук, помедлил. Потом ещё аккорд, сыграл гамму, клавиши нигде не западали. Звук разносился вокруг чисто и звонко. Он оглянулся, поймал любопытные взгляды. Менеджер отвернулся, не меняя равнодушного выражения лица. Он соскучился по музыке. Пытался, вспоминал любимые темы, выводил мелодии одной рукой, иногда помогая другой. Это была не игра, скорее робкая импровизация на тему Гершвина, какие-то джазовые фразы, потом «История любви»... Марина... она так и не появилась тогда, потом позвонила по сотовому, сказала, что не смогла, извинилась, предложила встретиться позже… Андрей всё увереннее выводил мелодию Морриса Алберта:

Feelings, nothing more than feelings,

Trying to forget my feelings of love.

Teardrops rolling down on my face,

Feelings, for all my life I'll feel it.

I wish I've never met you, girl;

You'll never come again.

Feelings, wo-o-o feelings, - подхватил мелодию аккордеонист. Андрей обернулся и понял, что они давно уже не поют, слушая его.

-Да, - громко сказала Катя, - мы тоже с девочками решили на следующий год поставить «Вестсайдскую историю», покажем вам. Да, Костик?

Андрей, молча улыбнулся, задержав дыхание, протянув обе руки открытыми ладонями вперёд, словно извиняясь, и неспешно вышел из клуба. Только после этого в коридоре выдохнул и промокнул рукой глаза.- Ну, вот, не хватало еще расплакаться при всех. На ужин не пошёл, валялся на диване в своей каюте. В девять Костя сам позвонил Андрею: - Викторыч, ну, ты чего хандришь-то, в самом деле, заходи ко мне, тут Катя, девочки, пирожки печеные с зеленым луком и яйцом, я с ужина забрал. Посидим, поговорим о том о сем…

- Ага, и нашу песенку любимую споем… а малосольных огурчиков в холодильнике, случаем, нет, для полного счастья? – отшутился Андрей. – Сейчас приду…

«Да, Катя – это «штучка»», подумал Андрей. Сразу стало понятно, что среди девочек здесь она главная. Собственно, она и не скрывала, что это её отец – мэр небольшого сибирского городка - организовал этот тур. Сам бывший военный, служивший здесь в Сибирском округе, он договорился с воинскими частями, расположенными в небольших поселках вниз по Енисею, с группой атомных судов. Но, прежде всего, девушки и сами получали огромное удовольствие от путешествия. Андрей смотрел на Катю и понял, что она не из тех, кто покорно ждёт своей доли, она знает, чего хочет, и решительно этого добивается. Может быть, уже добилась, подумал он, смотря, как крутится вокруг неё Костя. Похоже, «мой друг зациклился на ней фактически», - подумал он. - А вы в Дудинке бывали раньше, - спросил Андрей Катю, когда заговорили об их скором возвращении домой.

Увезу тебя я в тундру увезу к седым снегам

Белой шкурою медвежьей брошу их к твоим ногам

- Да, я же говорила, в прошлом году, мы на теплоходе весь Енисей прошли. Андрей спросил про краеведческий музей, про Илону. Нет, Илоны не было. Значит, действительно, в Петербург поехала, подумал он. Разговорились про местную культуру, Катя преобразилась

По хрустящему морозу поспешим на край земли

И среди сугробов дымных затеряемся вдали...

.- Это нам только так кажется, что мы здесь в Сибири живём, - продолжила она. – Построили десяток городов, спрятались там, и не знаем, что вокруг уже многие тысячи лет живут люди и не особо-то мы им нужны

.-Скорее наоборот, - подумал Андрей

.- Вот, например, когда мы ещё подходили к Туруханску, мне буфетчица с теплохода рассказала историю: «В тот год речной пассажирский теплоход делал обычный рейс из Красноярска с пассажирами и грузом вниз по Енисею до Дудинки, и обратно вверх по реке. В районе Туруханска на горе увидели стойбище местных оленеводов. Решили зайти, интересно, да и свежего мяса стоило прикупить. Пошли четверо. Оленеводы показали на самый большой чум, яранг. Там дочка председателя артели, у неё мол, спросите, у них много оленей. Её жилище находилось у самой реки и представляло собой конусообразный шатер неправильной формы, вытянутый в сторону входа. Зашли, посередине на железном листе тлели дрова. Освещённая мерцающим светом, за костром лежала обнажённая девушка с черными распущенными волосами, рассыпанными по бронзовым, в отсвете углей, плечам. Они смутились, ушли. Оленей им потом забили, тут же и освежевали. Собрались уходить, нет одного. Пошли в тот чум. Они там лежат вдвоем - голые, целуются. Идите, говорит, догоню. Ждали на теплоходе ещё часа четыре, капитан послал моториста. Тот вернулся один обратно.- Толик, - так звали паренька, - остаётся, сказал, уходите. Капитан чертыхнулся, потом решили, ладно, на обратном пути заберут, сам виноват, впредь будет наука. Тем более с голоду не умрёт, среди людей оставляем. Через пару недель шли обратно. Надо было спешить, пока лёд не начал вставать. Стойбище было все там.

-Шаманка она, - вставил тихо Костя.

- Шаманка? – переспросила удивленно Катя, - Ну и пусть, шаманка! Они так тысячи лет живут, и не они, а мы к ним пришли. Словом, послали того же паренька Степана, - продолжила она рассказ, - тот вернулся мол, не пойдёт он. Капитан рассвирепел, сам пошёл, с ним ещё четверо. Отодвинули полог из шкуры зверя. Посередине на листе железа мерцали угли, а дальше на оленьих шкурах лежали в обнимку два голых бронзовых тела. Капитан приказал скрутить его прямо в те оленьи шкуры, да так и понесли. На палубе только развернули, когда отошли на середину реки.

There's a lady who's sure

All that glitters is gold

And she's buying a stairway to heaven…

.- Ну, и что, - подтолкнул Костя Катю, когда та, словно искусный чтец взяла паузу. Видно было, что ей нравится эта история.

... Sometimes all of our thoughts are misgiven.

Ooh, it makes me wonder, ooh, it makes me wonder...

- Что!? Тут же сиганул в ледяную воду, как был голый и уплыл к берегу! Так и ушли без него. На следующий год, когда мы проплывали, стойбища уже не было, конечно. Они ведь кочуют.

... Ooh, it makes me wonder,

Ooh, it really makes me wonder...

- Что же с ним будет потом? – тихо спросил Костя. Катя замерла посередине комнаты гордая, с плотно сжатыми губами, с полураспущеной русой косой сзади, яркий грим, не смытый после репетиции, еще больше оттенял голубые лучистые глаза.

... And a new day will dawn

For those who stand long

And the forests will echo with laughter...

- Он будет с ней, пока она не почувствует у себя под сердцем ребёнка, - вступил неожиданно в разговор Андрей, любуясь Катей.

... But in the long run

There's still time to change the road you're on.

And it makes me wonder...

- А потом?

- А потом он будет просто согревать её.

... Dear lady, can you hear the wind blow,

And did you know

Your stairway lies on the whispering wind..

.Катя, увлёкшись, подхватила: - Зимой, по первому снегу он заарканит оленя, которого она ему укажет, опустит его на колени, задерет его морду вверх, возьмёт нож и на чистый белый снег прольётся алая кровь. Он нальёт её в чашу и подаст ей, она отопьёт её, ещё тёплую, бурлящую, а потом вымажет этой кровью лицо...Все молчали, завороженные тем, что сами только что и породили.

... There walks a lady we all know

Who shines white light and wants to show

How ev'rything still turns to gold.

And if you listen very hard

The tune will come to you at last.

When all are one and one is all

To be a rock and not to roll.

And she's buying a stairway to heaven.

До вахты оставался ещё час, и Андрей, придя в свою каюту, лёг на диван и сразу забылся в полусне: …Надо было спешить: рудокопы, как неутомимые кроты, уже подбирались к подножию утеса. Андрей поднимался на вершину горы. Ветер усилил свой ураганный натиск, подхватил его и внес на вершину холма. Великая Река делала в этом месте плавный разворот так, что остроконечный шатёр там наверху, словно купол, корона, устремлялся ввысь, завершая замысел природы. У входа на корточках сидел человек в оленьей шкуре. При виде Андрея он встал, преграждая ему дорогу внутрь шатра. Андрей мягко отодвинул его рукой, отвел полог. За ярко горящим костром полулежала женщина. Она была в опасности, он пришёл предупредить её об этом. Она привстала с мягких шкур, отвела волосы назад и, улыбаясь, протянула ему навстречу руки. Пламя костра выхватывало из темноты черты ее лица. Что-то знакомое почудилось ему. Катя? Марина? Еще всполох, его воображение рисовало уже другой смутный образ. Изабель?! Пламя костра колыхнулось, искажая тени, причудливо меняя черты, втягивая его сознание в неведомые глубины памяти, времени и пространства. … Он протянул руки и пошёл вперед прямо в огонь, не чувствуя боли. Задняя стена шатра словно растворилась, обнажая черное небо, освещенное яркими звездами, всполохами сталкивающихся комет и отсветами лавы, огненной рекой огибающей Утес. Она привстала на колени, взяла его за руку, и потянула на мягкие шкуры. Затем наклонилась, рассыпав густые черные волосы сплошным шатром вокруг него. Приблизила лицо… Я-Небя! … Я ждала тебя, - услышал он тихий голос внутри себя… Волна нежной истомы, смешиваясь с жаром костра, с теплом от мягкого прогретого ковра из шкур захватила его, растворяя в вечности… Сознание медленно возвращалось. Переплетенные корни деревьев, опутавшие его, как кровеносными сосудами, единым целым до этого соединявшие, питавшие соками земли его плоть, постепенно отпадали, высвобождая его тело. Земля расступалась, выпуская его из своих объятий. Багровый диск солнца в полнеба освещал все мягким малиновым светом. Плотный, чистый воздух пьянил, наполнял ощущением свежести, смешиваясь с морским бризом, с разнотравьем полей и цветущим лесом. Легкие порывы ветерка изредка ласкали верхушки деревьев, донося звуки леса, пение птиц, шелест трав, гудение пролетающего рядом шмеля. Зеленовато-золотистая ящерка распласталась на нагретом за день камне, томно прикрыв глаза, не обращая внимания на пролетающую мимо божью коровку, привлеченную скрипичным концертом кузнечика, одетого в строгий темно-зеленый фрак.

Он лежал на теплом песке, на берегу океана. Птичьи трели ласкали его слух, бабочка, переливаясь перламутром, игриво зависла над его лицом, почти касаясь, щекоча его волосы, лоб, губы. Наконец, она присела невдалеке отдохнуть на панцире морской черепахи, упершейся в ствол кокосовой пальмы в ожидании прилива, и снова вспорхнула вслед за божьей коровкой, улетая к лесу...

Красавец лесной олень бьет копытом землю, задирает голову, так что касается ветвистыми рогами своей спины, тянется мордой вверх, раздвигая переплетения лиан со спелыми гроздьями винограда, срывает влажными губами спелый плод с грушевого дерева. Могучий вол, шумно раздувая ноздри, ревом оглашает окрестности о своем приближении к водопою. Ниже по течению ручья, за бобровой плотиной, дикий вепрь ворошит листья в поисках желудей, лесных орехов, сладких кореньев, упавших персиков, перезрелых абрикосов и слив. Розовые, в лучах заходящего солнца фламинго, грациозно расправив крылья, долго разгоняются между белыми с золотым цветами лотоса, и, наконец, взлетают с озерной глади, едва не касаясь верхушек бамбука. Обезьяны, заняв мандариновую рощу, резко кричат, раскачиваясь на ветках. Сверху, с утеса, сквозь шум водопада, ленивый, но грозный рык льва напоминает о своем присутствии. Высоко в небе, расправив крылья, парит орел. Порывы ветра изредка доносят ржание играющих на лугу лошадей. На отрогах ближних гор пасутся бараны.

Весь этот невидимый доселе мир стал вдруг доступен и понятен. Он был рядом, вокруг и внутри его одновременно. Он чувствовал свое родство с ним. Каждый вздох, шелест травинки, полет шмеля, птичья трель, все, все вокруг теперь было наполнено особым смыслом, умиротворением и радостью существования.

Вода подступала, лаская ноги живот грудь, уже все его тело, нагретое дневным солнцем, прохладным прикосновением волн. Он сливался с ними, почти теряя себя в этом океане нежности и любви. Разлитой повсюду любви… Солнечный круг растворялся, исчезал в розовеющем от его отсветов океане, поочередно зажигая, передавая эстафету звездам. Они вспыхивали одна за другой: огромные яркие, знакомые и нет… и вот уже вся небесная сфера близкая, как никогда отразилась в притихшей глади океана. Звезды кружась, начали складываться в причудливые, но странно знакомые звездно-небесные знаки, которые медленно поплыли над ним один за другим. Последней, яркая звезда, как комета, прочертила свой серебряный след по поверхности ночного негатива и исчезла в океане...