Общая характеристика работы

ЭМИГРАЦИЯ ИЗ РОССИИ (СССР) В КИТАЙ

И РЕЭМИГРАЦИЯ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХХ в.

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Специальность 07.00.02 – Отечественная история

Новосибирск, 2008

Работа выполнена в Институте истории Сибирского отделения Российской академии наук

Защита состоится 20 октября 2008 г. в 11.00 часов на заседании Совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 003.030.01 при Институте истории СО РАН по адресу: г. Новосибирск, ул. Николаева, 8.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института истории СО РАН.

Автореферат разослан «___»______________ 2008 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета,

доктор исторических наук Н.П. Матханова

Общая характеристика работы

Актуальность и научная значимость. В научной литературе и публицистике ХХ век называют веком миграций. Миграционные процессы являются предметом исследования нескольких дисциплин, однако история межгосударственных миграций в России (СССР) до сих пор остается малоизученной. Специалисты оперируют лишь приблизительными оценками масштабов эмиграции, исследование которой редко сопровождается анализом процесса реэмиграции.

Необходимость изучения эмиграционных перемещений из России (СССР) в Китай и реэмиграции в первой половине ХХ в. определяется как научными, так и общественно-политическими факторами. Среди них выделяются проблемы колонизации и миграционной политики, оценка роли границы и приграничных территорий в развитии страны, вопросы трансграничности, анализ формирования и функционирования на территории Китая крупной российской диаспоры. История дальневосточной эмиграции имела много общего с историей «зарубежной России» в других регионах, но ее нельзя назвать типичной. В первую очередь необычен финал – часть эмигрантов вторично эмигрировала, другие вернулись на историческую родину. Межгосударственная миграция была важным фактором двухсторонних отношений и стабильности в регионе. Эмиграция и реэмиграция повлияли на геополитическую, политическую, экономическую, этнокультурную, социальную сферы жизни восточных и среднеазиатских регионов России (СССР), северо-западных и северо-восточных регионов Китая.

Проблемы исследования истории российской эмиграции имеют важное значение, исходя из задачи выявления механизмов образования диаспор, изучения национальных меньшинств и национальной политики. Накопленный российской эмиграцией опыт сохранения культуры, традиций, связей с исторической родиной, создания механизмов защиты своих прав, в современных условиях, когда 25 миллионов русских проживают вне границ национального государства, приобретает весомое политическое, социально-психологическое и культурно-историческое звучание.

Краткая характеристика степени изученности проблемы и источниковой базы исследования. Подробный историографический очерк представлен в первой главе диссертационного исследования. Анализ историографии позволил сделать вывод о том, что на протяжении последних двадцати лет сохраняется устойчивый интерес к истории российской эмиграции в разных странах, в том числе в Китае. Однако, несмотря на значительный объем публикаций, в российской, казахстанской, китайской и западной историографии до сих пор крайне фрагментарно отражены динамика эмиграции и реэмиграции, миграционная политика, эволюция диаспор и переселенческих общин, адаптация мигрантов в инокультурной среде, интеграция репатриантов на исторической родине. В историографии отсутствуют работы комплексного и компаративного характера, характеризующие количественные и качественные параметры эмиграционного и реэмиграционного движения между Россией (СССР) и Китаем, а также циклы жизнедеятельности эмигрантского сообщества. Исследование основано преимущественно на анализе делопроизводственной документации партийных и советских органов, НКИД–МИД и НКВД–КГБ СССР, использованы массовые персонифицированные источники, такие как следственные и фильтрационные дела, материалы статистики, публикации СМИ, мемуары. Подробная характеристикаисточниковой базы и методологии исследования представлена в первой главе диссертации.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования выступают эмиграция из Российской империей (Советской России, СССР) в Китай, реэмиграция и эмигрантское сообщество. Предметом изучения являются совокупность количественных и качественных характеристик эмиграционных и реэмиграционных процессов и механизмы адаптации мигрантов в принимающем обществе. Цель исследования состоит в реконструкции процессов эмиграции из Российской империи (Советской России, СССР) в Китай и репатриации в первой половине ХХ в., выявлении причин, определявших миграционное движение, оценке его последствий и результатов. Исследовательские задачи: 1) выявить основные факторы миграционного обмена между Россией (СССР) и Китаем в рассматриваемый хронологический период, оценить масштабы и специфику эмиграции и репатриации (в т. ч. реэмиграции); 2) охарактеризовать основные тенденции в развитии законодательства СССР, определявшие политику в области гражданства, въезда и выезда из страны; 3) реконструировать политику советского государства в отношении репатриантов из Китая и определить масштабы использования их труда в экономике; 4) описать модели адаптации эмигрантов в инокультурной средеи реинтеграции репатриантов.

Территориальные границы исследования тождественны территориям КНР и СССР, что объясняется структурой расселения эмигрантов из Российской империи (СССР) на территории Китая и реэмигрантов из Китая на советской территории, а также их высокой миграционной активностью. Специфика расселения была обусловлена структурой занятости пришлого населения и его этническим составом. В Китае сформировались как многочисленные городские общины, так и районы компактного расселения эмигрантов в сельской местности. Наиболее плотно мигранты из России заселили северо-запад Маньчжурии и северо-восток Синьцзяна. В СССР акцент сделан на регионах Урала, Сибири и, частично, Дальнего Востока, а также северо-востока Казахстана, поскольку эти территории являлись основными местом концентрации репатриантов из Китая. В исследовании учитывались изменения в названиях территорий и поселений в связи со сменой национально-государственного статуса, административно-территориальными реформами, языковыми особенностями и переименованиями.

Хронологические рамки исследования охватывают период от строительства КВЖД и начала массовой эмиграции из России, связанной с событиями Первой мировой и Гражданской войн, до репатриации второй половины 1950-х – начала 1960-х гг. В ряде случаев в текст включены экскурсы в более ранние исторические периоды, поскольку появление российской диаспоры в Китае тесно связано с демаркацией границы и колониальной политикой Российской империи. Пики интенсивности эмиграционного движения относятся к началу ХХ в., 1916–1922 гг., началу 1930-х гг.; реэмиграционного – к 1917–1923, 1929, 1935, 1947, 1954–1961 гг.

Выделяются три периода существования российской эмиграции: формирование (первая четверть ХХ в.), трансформация (конец 1920-х – 1940-е гг.) и распад (вторая половина 1950-х – начало 1960-х гг.) диаспоры. Одним из последствий реэмиграции стали массовые репрессии в отношении вернувшихся на родину. Наиболее крупные репрессивные кампании имели место в началe 1920-х, в конце 1920 – начале 1930-х, 1937–1938, 1945–1952 гг. Массовый отъезд советского населения с территории КНР привел к распаду эмигрантской колонии, а последующий рост напряженности – к полному прекращению миграционного обмена.

Научная новизна исследования. Работа представляет собой первое комплексное исследование эмиграционного и реэмиграционного движения из России (СССР) в Китай в первой половине ХХ в. Впервые в историографии дана оценка масштабов и динамики эмиграции и реэмиграции; показана эволюция российской/советской миграционной политики; установлены масштабы репрессий в отношении репатриантов и использования их труда в СССР в 1920–1950-е гг.; описан процесс формирования, трансформации (в том числе советизации белой эмиграции) и распада эмигрантского сообщества; раскрыта специфика адаптации мигрантов. Впервые при анализе миграционных процессов широко использовались документы НКИД/МИД и спецорганов, что позволило существенно расширить проблематику исследования.

Основные положения, выносимые на защиту:

– эмиграция в Китай и репатриация (реэмиграция) в СССР носили квази-добровольный характер.Доминантными факторами миграций являлись социально-политический, военный и этнический;

– советская эмиграционная/реэмиграционная политика и законодательство в области гражданства находились в исторической динамике. Эмиграционное законодательство носило запретительный характер, а репатриационное было более либеральным. В институте советского гражданства доминировал не национальный, а политический принцип;

– российское эмигрантское сообщество в Китае представляло собой образование диаспорального типа. Наряду с этническим, религиозным, политическим и культурным важную роль в трансформации диаспоры играл национально-государственный фактор, поскольку диаспора состояла из белоэмигрантской и советской колоний;

– сложившиеся модели адаптации эмигрантов в инокультурной среде способствовали воспроизводству российской культурной идентичности, а в периоды либерализации советского миграционного законодательства предопределяли возвращение мигрантов на историческую родину и их относительно безболезненную реинтеграцию в советское общество;

– жизненный цикл диаспоры занял около полувека. Логика ее эволюции от формирования до распада была предопределена как внутренними процессами, так и внешнеполитическими факторами;

– по статусным характеристикам репатрианты из Китая, несмотря на отсутствие ограничений в политических правах, в основном относились к дискриминируемой категории населения СССР. Они являлись целевой группой, в отношении которой проводились массовые репрессии, существовали ограничения на территориальную мобильность и экономическую деятельность;

– эмиграции и реэмиграция для России (СССР) и Китая имели краткосрочные и долговременные последствия, оказали влияние на этническую структуру населения, рынок труда, двустороннее экономическое сотрудничество, межкультурный диалог и т. д.

Апробация и практическая значимость работы. Основные результаты исследования изложены в 58 публикациях автора (общим объемом ок. 69 п. л.), использовались при реализации научных проектов, поддержанных Российским гуманитарным научным фондом (РГНФ) и Американским советом научных сообществ (ACLS). Положения и выводы диссертации докладывались на IV и V международных форумах по региональному сотрудничеству и развитию Китая и России (Харбин, КНР, 2006; Новосибирск, 2007); международных конференциях «Россия и Китай на дальневосточных рубежах» (Благовещенск, 2002–2004, 2006), «Мост через Амур» (Благовещенск, 2005), «Сталинизм в советской провинции 1937–1938 гг.» (Москва, 2006), «Региональная история в контексте мирового исторического опыта» (Семей, Казахстан, 2006), «Мир Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2007), «Россия в Азии» (Калькутта, Индия, 2008).

Представленные в диссертации материалы могут быть использованы при анализе тенденций и динамики внешних миграций, а обобщенный в исследовании опыт регулирования миграций и адаптации мигрантов – при разработке эффективной миграционной политики. Факты, выводы и обобщения могут стать основой комплексных трудов и лекционных курсов по истории России и сопредельных азиатских стран в ХХ в.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и литературы.

Во введении обосновываются актуальность темы, определяются объект и предмет исследования, его хронологические и территориальные рамки, формулируются цели и задачи работы, показывается новизна исследования и его практическая значимость, выделяются положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Теоретико-методологические, историографические и источниковедческие проблемы исследования» посвящена характеристике теоретических основ и методов исследования, анализу историографического массива и источниковой базы диссертации.

Методология исследования опирается на совокупность теоретических представлений, включающих в себя макро-, мезо- и микро-уровни. В качестве методологии макроуровня выступает синтез базовых принципов теорий модернизации и тоталитаризма. Под модернизацией понимается процесс трансформации традиционного аграрного общества в индустриальное, резко ускорившийся в России на рубеже XIX–XX вв. Для этапа формирования основ индустриального общества наиболее характерно увеличение колонизационных потоков в восточные регионы страны и сопредельные регионы Китая и эмиграции, преимущественно направленной в страны переселенческого капитализма. Консервативный и имперский вариант модернизации, унаследованный Советской Россией (СССР), в политических аспектах может быть интерпретирован посредством теории тоталитаризма. Политические и экономические изменения стали доминантными причинами эмиграционного движения из Советской России. Теория тоталитаризма позволяет также объяснить зависимость репатриационной политики от потребностей централизованной экономики.

В качестве концепции мезо-уровня оптимальной представляется теория миграционного перехода, сформулированная американским географом В. Зелинским[1]: этапы миграционного движения соответствуют фазам демографического перехода, эволюция типов миграции населения происходит по мере утверждения индустриального общества. В СССР переход от аграрного к индустриальному обществу сопровождался, наряду с демографическим, также миграционным переходом, но оба процесса не были завершены в силу консервативного характера модернизации. Советский миграционный переход имел ряд особенностей. В качестве методологии микро-уровня сформулированы системные представления об исторической специфике эмиграции и реэмиграции. Они интерпретируются как проявления миграционного перехода в СССР, выразившегося в существенных миграционные колебаниях, потерях и компенсациях населения.

Целям конкретизации объекта и предмета исследования служит операционализация ключевых понятий, а также характеристика исследовательских методов. Научное содержание многих понятий является предметом дискуссии. Термин «миграция» применяется в ряде наук, однако без опоры на исторические методы и источники невозможно показать роль и значение миграций в контексте специфики исторического процесса в отдельных странах. Наиболее универсальной, учитывающей многообразие форм, факторов и причин миграции населения, является интегральная классификация миграций, предложенная В.А. Ионцевым[2]. Миграции, или пространственное перемещение населения – сложный социально-демографический феномен. Выделяются внешние и внутренние миграции. Внешние миграции подразумевают пересечение государственных границ, соотносятся как с оттоком (эмиграция), так и притоком населения (иммиграция); разновидностями внешних миграций являются репатриация (в т. ч.реэмиграция) и оптация. Мигранты подразделяются на эмигрантов, иммигрантов, репатриантов (в т. ч. реэмигрантов) и оптантов.

Эмиграция – это выезд граждан из своей страны в другое государство на постоянное место жительства или на длительный срок по любым мотивам. Под реэмиграцией подразумевается действие, обратное эмиграции. Репатриация является формой иммиграции и возвратной миграции, под ней подразумевается возвращение на родину бывших граждан или представителей населяющих народов, их потомков, для которых государство въезда рассматривается как «историческая родина», а также лиц, перемещенных вследствие военных действий или в связи с территориальными изменениями. Оптация – это переселение вследствие выбора гражданства и места проживания. Специфическими формами внешней миграции являются беженство и интернирование. Наиболее сильную трансформацию претерпело понятие «беженцы», под которым первоначально подразумевались мигранты из прифронтовых районов, а после Второй мировой войны – перемещенные лица. Современная трактовка подразумевает максимально широкое толкование термина. Под интернированием понимается принудительное задержание на территории одной воюющей стороны (или нейтрального государства) военнослужащих и гражданских лиц другой воюющей стороны.

В зависимости от времени пребывания за рубежом внешняя миграция подразделяется на возвратную (временную) и безвозвратную (постоянную). По форме все миграционные процессы подразделяются на организованные (плановые, общественно-организованные) и неорганизованные (стихийные). Принято отличать нелегальную миграцию от беженства и любого другого вида вынужденной миграции. Нелегальной миграцией считается любое перемещение через границу, нарушающее миграционное законодательство. Внешние миграции по способу реализации могут быть принудительными и добровольными, рассматриваться как репрессивные и нерепрессивные[3]. В основу классификации внешних принудительных миграций может быть положен один или несколько признаков. По масштабам внешние миграции определяются как индивидуальные, групповые и массовые; по основным признакам эмиграция подразделяется на трудовую, этническую, религиозную и политическую.

Другое базовое понятие исследования – категория «диаспора». Отмечается шесть отличительных характеристик диаспор: рассеянность из первоначального «центра»; наличие памяти или мифа об исторической родине (homeland); убежденность мигрантов, что они не будут полностью приняты новой страной; видение родины как места неизбежного возвращения; преданность исторической родине; наличие групповой солидарности и чувства связи с родиной. Диаспорой следует считать не только этническую, но также этнополитическую и этнокультурную общности. Диаспора может являться полиэтничной, собирательной категорией по сравнению с термином «иммигрантская группа». Следует разделять понятия «диаспора» и «эмиграция», поскольку модели интеграции, статус и этнокультурные черты эмигрантских сообществ могут существенно различаться. Что касается интеграции (или адаптации), то она происходит в рамках следующих моделей: ассимиляция (социокультурное поглощение), аккультурация (процесс взаимовлияния культур, восприятие полностью или частично иной, как правило, принимающей культуры), бикультурализм или мультикультурализм (сосуществование и взаимопроникновение культур). На противоположном полюсе находится сегрегация. На практике интеграция только по одному из вышеназванных сценариев происходит достаточно редко.

Работа носит конкретно-исторический характер. В качестве основного общенаучного метода был использован структурно-функциональ-ный подход, позволяющий установить взаимосвязи отдельных компонентов в рамках определенной целостности и предполагающий опору на следующие процедуры: типизация явлений с повторяющимися, функционально обусловленными характеристиками; интерпретация объективных последствий социальных действий и изменений через изучение функциональных зависимостей между ними; приложение эмпирически изучаемых функций только к агрегированному объекту; выявление функциональных альтернатив и эквивалентов, вариативности функций; анализ системы в статике и динамике.

Работа опирается на основные принципы исторического исследования: научность, объективность и историзм. Использованные в диссертации источники подвергнуты анализу, включая их критику и интерпретацию. Все основные положения и выводы имеют под собой фактическую базу, основанную на данных источников. Исследуемые явления и процессы представлены в развитии и взаимообусловленности с конкретно-историческими условиями. Использовались историко-сравни-тельный и историко-генетический методы, а также методы исторической демографии и социологии.

Историографический обзор. Существующий массив публикаций целесообразно разделить на четыре основных блока: исследования, касающиеся проблем эмиграций и репатриации в целом; работы по истории российской диаспоры в Китае; труды по этнической истории отдельных народов, где затрагиваются проблемы миграций; исследования репрессий в отношении реэмигрантов.

Миграционные процессы в России (СССР) являются предметом анализа в публикациях по экономической и исторической демографии, политологии, мировой экономике, социальной политике, социологии, регионалистике. В работах отечественных специалистов рассмотрены процессы внутренней миграции в ходе колонизации страны и промышленного освоения окраин в XIX–ХХ вв. с акцентом на социальные и экономические причины и особенности мобильности населения. Вместе с тем, до сих пор малоизученными остаются динамика и специфика межгосударственных миграционных потоков, в том числе последствия эмиграции и иммиграции. Исследования советского периода по эмиграции носили эпизодический характер и были идеологически ангажированы.

В работах, посвященных российскому зарубежью в целом, доминирует страноведческий подход. Акценты расставлены на изучении европейских центров расселения русских эмигрантов. В первой половине 1990-х гг. произошел переход от публицистики к научному анализу истории эмиграции: эта тематика стала одним из приоритетных направлений российской исторической науки. К середине 1990-х гг. расширение и углубление проблематики способствовало появлению междисциплинарных работ по истории эмиграции. Начиная со второй половины 1990-х гг. основное внимание историки уделяют проблемам адаптации российских эмигрантов к условиям принимающего общества. Происходит рост интереса к проблеме диаспор, хотя эта перспективная проблематика до сих пор не получила должного отражения в работах по истории российской эмиграции. С начала 2000-х гг. наблюдается уменьшение внимания к послеоктябрьской эмиграции, что связано с отсутствием новых методологических подходов и завершением первичного анализа основного объема источников из российских белоэмигрантских коллекций.

Аналогичные тенденции характерны и для истории изучения дальневосточной эмиграции. В 1990-х – начале 2000-х гг. состоялось несколько крупных конференций по истории россиян на Дальнем Востоке, поэтому основная масса публикаций по данной теме представлена докладами и тезисами выступлений[4]. Среди монографических работ, посвященных российской эмиграции в Китае, имеются как комплексные, так и узкоспециализированные исследования. Существует несколько историографических публикаций[5]. Изучение восточной ветви эмиграции как самостоятельного направления начало формироваться на рубеже 1980–1990-х гг. В концептуальном плане в историографии доминирует тезис об уникальности феномена послереволюционной русской эмиграции в целом и ее китайской ветви, в частности, базирующийся на утверждении о том, что эмигрантам удалось сохранить и приумножить российскую духовную культуру в условиях инокультурной среды. В целом, историографические работы страдают риторикой, изобилуют конъюнктурными оценками, в них практически не обозначены перспективные темы исследований, отсутствуют примеры эволюции научных концепций.

Информативным является обзор китайской историографии по российской эмиграции, предпринятый Н.А. Василенко. Исследователь делает вывод, что в историографии КНР происходит формирование нового научного направления, подчеркивая, что это практически совпадает с аналогичной тенденцией в российской исторической науке. В Китае наиболее активно изучается тема русского Харбина. В то же время подчеркивается, что китайская историография не в полной мере преодолела прежние идеологические стереотипы, в рамках которых российская политика в Китае оценивается как колониальная.

Исходя из логики исследования, можно дать следующую классификацию конкретных публикаций по истории российской эмиграции в Китае, учитывая хронологический принцип и деление на отечественную, зарубежную и эмигрантскую историографию: работы общего плана; исследования, где объектом анализа являются эмигрантские колонии отдельных анклавов; исследования этнонациональных и религиозных общин; работы, посвященные отдельным категориям населения; историко-культурологические исследования. К первой группе относится ряд монографий и обобщающих статей. Об эмиграции в Китае в 1920–1930-е гг. в СССР писали В. Камский, А. Киржниц, Е. Полевой, Г. Эримберг, А. Аварин[6]. Особенность этих работ заключается в жесткой идеологизации и акцентах на военно-политическую деятельность эмигрантов и ситуацию вокруг КВЖД.

Первая попытка пересмотреть прежние идеологические штампы была предпринята В.В. Сониным[7]. Появившаяся на стыке различных, методологических и идеологических подходов, данная работа отражает переходный этап развития историографии. Событием, получившим широкий общественный резонанс и усилившим интерес к проблеме российской эмиграции в Китае, стало переиздание в России в начале 1990-х гг. книги американского историка П.П. Балакшина. Впервые опубликованная в конце 1950-х гг., работа считается одним из наиболее фундаментальных исследований по теме[8]. Заслугой автора стал анализ изменения статуса эмигрантов в связи с ликвидацией российской экстерриториальности в Китае и японской оккупацией, а также внимание к проблеме депортации в СССР после Второй мировой войны.

В 1993–1998 гг. в России издано множество мемуаров, научно-популярных изданий, сборников документов, материалов научных конференций, где нашла отражение тема российской эмиграции в Китае, защищено несколько диссертаций: М.В. Кротовой, И.А. Батожок, Е.Е. Аурилене, Н.Н. Аблажей[9] и др. Научно-популярные издания Г.М. Мелихова, В.Ф. Печерицы, совместная работа В.Ф. Печерицы и О.И. Кочубей[10] акцентируют внимание на военно-политической и, отчасти, хозяйственной деятельности эмиграции. Выделяется статья Н.И. Дубининой и Ю.К. Ципкина по национальному и социальному составу российской диаспоры в Маньчжурии[11], которые начали вводить в научный оборот документы, вывезенные в 1945 г. из Маньчжурии.

Среди монографий особо следует отметить работу Г.В. Мелихова[12], посвященную истории российской эмиграции в Маньчжурии. Признавая значимость исследований А.А. Хисамутдинова[13], достоинством которых является введение в научный оборот материалов заграничных архивных и библиотечных фондов, следует отметить, что в них содержится немало неточностей, вызвавших критику со стороны научного сообщества. В исследованиях белорусского исследователя Н.Е. Аб-ловой[14] российская эмигрантская колония в Маньчжурии рассматривается через призму истории КВЖД с акцентом на политические аспекты и деятельность политических организаций. Сильной стороной ее работ следует признать оценку роли КВЖД в жизни колонии, однако исследование целиком построено на опубликованных источниках, в нем практически не используются архивные материалы. Из последних работ выделяется кандидатская диссертация С.В. Смирнова[15], которая, благодаря привлечению массовых источников, носит новаторский характер. В исследовании использованы методы микроистории, позволившие создать коллективную биографию переселенческой группы.

Сложности с выявлением источников не позволяли до недавнего времени реконструировать историю пребывания русских в Синьцзяне. Фрагментарно она отражена в книге В.И. Петрова и статье А.В. Попова[16]. Первым опытом комплексного изучения российской эмиграции 1920–1930-х гг. в Западном Китае стала диссертация Е.Н. Комиcсаровой[17], где использованы материалы НКИД и военного ведомства. Среди последних работ можно назвать нашу монографию[18], посвященную истории российской диаспоры в Китае в ХХ в., в которой исследуются закономерности и факторы складывания, трансформации и распада эмигрантского сообщества, дается анализ репрессивной политики в отношении реэмигрантов и опыта их адаптации после возвращения в СССР.

В числе изданных в 1990-е гг. в КНР монографических работ следует упомянуть исследование Ли Дэбэна и Ши Фана об иммигрантах в провинции Хэйлунцзян, монографию Сюэ Сяньтяня и др.[19] Коллективная монография под редакцией Ли Сингэна[20] посвящена истории россиян в Китае с конца XIX в. по 1950-е гг. Это комплексное исследование, освещающее различные стороны деятельности русских на всей территории страны, основано на материалах китайских архивов и библиотек.

Для китайской историографии характерна негативная оценка последствий российской колонизации в целом, но одновременно признается роль эмиграции в освоении Маньчжурии. Значительный интерес у китайских историков вызывают эмигрантские колонии в Харбине и Шанхае. Заметным событием стал выход монографии Ван Чжичена[21], которому удалось восстановить историю всех эмигрантских учреждений Харбина, собрать биографические данные на 1, 3 тыс. эмигрантов. В монографии Ши Фан, Гао Лин и Лю Шуан и статьях Жао Ланлуня[22] анализируется половозрастная и социально-профессиональная структура русского населения Харбина, жизнедеятельность эмигрантской колонии города, систематизированы данные о численности эмигрантов и советских граждан. История отдельных эмигрантских центров нашла отражение не только в китайской, но и в эмигрантской и российской историографии. Эмигрантским колониям Харбина и Шанхая посвящены научно-популярные работы В.П. Петрова[23]. Большой вклад в изучение русской диаспоры в Харбине внесли Е.П. Таскина и Г.В. Мелихов[24]. Имеются отдельные статьи по русским колониям в Пекине и Тяньцзине. На текущий момент достаточно полно исследованы крупные городские эмигрантские центры, в то время как практически вне поля зрения остались русские колонии в сельских районах Китая. Большой интерес исследователей вызывает история еврейской диаспоры в Китае, ведущим российским специалистом по этой теме является В.В. Романова[25]. Фрагментарное отражение получили также проблемы украинской, белорусской, прибалтийской, армянской и других этнических общин.

Для историографии 1990-х гг. характерно внимание к крупным социальным и профессиональным категориям эмигрантов, в частности, к военным и казачеству. Интерес к эмигрантскому периоду истории казачества был вызван его реабилитацией. В этом ключе написаны работы О.И. Сергеева и А.Л. Худобородова[26], попытавшихся выявить специфику казачьих организаций в эмиграции, их политическую ориентацию. Еще в советской историографии в качестве самостоятельного направления оформилось изучение политической истории диаспоры. Интенсивно разрабатывается история эмигрантских политических партий и течений: кадетов, эсеров, евразийцев, сменовеховцев, фашистов и др. Деятельность русской фашистской партии в Маньчжурии стала предметом исследований Ю. Мельникова, С.И. Лазаревой, С.В. Онегиной и др., сибирского областничества – Н.Н. Аблажей[27].

Сформировался значительный объем исследований по культурному наследию дальневосточной эмиграции. Помимо работ Г.М. Мелихова и Л.Ф. Говердовской, выделяются коллективная монография Н.А. Ва-силенко, С.И. Лазаревой, Н.Л. Горкавенко, посвященная гендерным аспектам развития российского образования и науки в Китае, работа Н.Л. Горкавенко и Н.П. Гридиной[28], отражающая историю эмигрантской интеллигенции. Духовной культуре посвящено монографическое исследование Ф.В. Печерицы, истории повседневности – работа Н. Старосельской[29]. Проблемы православия в Китае отражены в нескольких сборниках статей и монографии Д. Позднеева[30]. В 2002 г. в КНР был осуществлен крупный проект по изданию пятитомной «Серии литературы русских эмигрантов в Китае», изданы фотоальбомы, опубликовано несколько монографических работ[31].

Существует значительный блок работ, затрагивающих этнодемографические и этнополитические аспекты развития национальных меньшинств Китая, в частности, этническую специфику Синьцзяна и Маньчжурии. Планомерное изучение населения Синьцзяна началось в середине 1950-х гг. при участии советских ученых в рамках Синьцзянской экспедиции и привело к уточнению этнической карты региона. Эта тематика оказалась свернутой из-за ухудшения советско-китайских отношений и исследования возобновились в СССР лишь спустя десятилетия.

В 1950–1960-е гг. к новейшей истории Синьцзяна обращались и западные исследователи. Их внимание привлекала политическая история региона. Г. Лиас впервые поднял вопрос о масштабах потерь казахского населения Синьцзяна в ходе восстаний, репрессий и эмиграции[32]. В работах О. Латтимора, Э. Форбса и Л. Бенсон[33] уделяется внимание эмиграции из Синьцзяна в Индию, Пакистан и Афганистан в начале 1940–1950-е гг., однако не рассматривается аналогичное движение на территорию советских центрально-азиатских республик. В последнее время в Казахстане защищено несколько диссертационных работ, затрагивающих массовые откочевки казахов в Китай в первой половине ХХ в. и возвращение в 1930-е – начале 1960-х гг.

Всплеск интереса к истории казахов в Китае произошел на рубеже 1980–1990-х гг. Большой вклад в изучение специфики китайской национальной политики в СУАР внес казахстанский исследователь К.Л. Сыроежкин[34]. Автор характеризует казахское население СУАР как диаспору, детально восстанавливает его численность, расселение и родоплеменную структуру. Выделятся также многочисленные публикации Г.М. Мендикуловой[35]. Наряду с термином «казахская диаспора» автор использует понятие «ирредента», тем самым политизируя вопрос о статусе приграничья СУАР. Обвинения в геноциде казахов, ранее адресованные только России, были высказаны и в адрес Китая.

В контексте тематики диссертации особого внимания заслуживают исследования барнаульских историков В.А. Моисеева, В.А. Бармина и О.А. Омельченко[36]. Их работы содержат новый фактический материал, охватывая широкий круг вопросов, связанных с российско-китайским взаимодействием в Центральной Азии и национальным движением в Синьцзяне. Крайне скудно представлена история национальных движений в Синьцзяне в исследованиях китайских авторов. В целом в российской и зарубежной историографии отсутствуют комплексные исследования, посвященные межгосударственной миграции казахов и истории казахской диаспоры в Китае, которые были бы основаны на архивных источниках.

Среди работ о национальных меньшинствах КНР, сформировавшихся в результате эмиграционного движения, выделяются немногочисленные исследования, посвященные бурятам и тувинцам. В двух монографических работах тувинской исследовательницы М.В. Мон-гуш[37] рассматриваются процессы формирования локальных групп тувинцев в Монголии и Китае. Рост интереса к истории бурят в КНР пришелся на 1990-е – начало 2000-х гг. и был связан с возрождением культурных связей и массовым возвращением шэнэхэнских бурят на историческую родину. Заслуживают большого внимания работы бурятского культуролога Д.Ц. Бороноевой[38]. Имеется биографическое исследование о лидере бурятской диаспоры в КНР У. Гармаеве[39]. Несколько работ, имеющих отношение к истории бурят, издано в КНР (Бодонгуд Абида)[40].

Тема репрессий в отношении реэмигрантов из Китая получила фрагментарное отражение в публикациях С.В. Смирнова, Е.В. Вертилецкой, Н.Н. Аблажей, В.Ф. Печерицы, Л.В. Кураса и др., которые выделяют несколько репрессивных кампаний в отношении реэмигрантов из Китая, самая массовая из которых относится к периоду «Большого террора». Масштабные репрессивные меры против «харбинцев» и репатриантов из Китая были предприняты в рамках «харбинской операции», относившейся к т. н. национальным операциям. Н.Г. Охотин, Н.В. Петров, А.Б. Рогинский и др. (общество «Мемориал») заострили внимание на новом в практике ОГПУ–НКВД порядке осуждения по «национальным» операциям, выявили основной массив документов ЦК ВКП(б) и НКВД СССР, регламентирующих репрессии. Вместе с тем, механизм репрессий против «харбинцев» описан в историографии крайне фрагментарно[41]. В контексте изучения советской репрессивной политики в отношении реэмигрантов заслуживает внимания тема принудительных миграций с приграничных территорий[42]. П.М. Полян характеризует «пограничные зачистки» как типичные для 1930-х – начала 1940-х гг. массовые принудительные миграции, первым отмечая тот факт, что в ходе депортаций корейцев и китайцев из Сибири и Дальнего Востока были выселены в Казахстан русскоязычные репатрианты из Китая[43].

Репрессии в отношении репатриантов из Китая второй половины 1940-х – начала 1950-х гг. изучаются в связи с проблемой послевоенной репатриации. В.Н. Земсков первым обозначил важность изучения масштабов послевоенной реэмиграции в СССР[44].Тезис о добровольном характере репатриации, декларированный В.Н. Земсковым и рядом других исследователей, оспаривает П.М. Полян, классифицируя послевоенную репатриацию в СССР как международную принудительную или добровольно-вынужденную по характеру миграцию. С середины 1990-х гг. стали появляться региональные исследования, посвященные судьбам послевоенных репатриантов, основанные на рассекреченных материалах фильтрационных фондов[45]. В своей диссертации и статьях Е.В. Вертилецкая[46] определяет репатриантов из Китая как особую группу, выделяет этапы принудительной (1945 г.) и добровольной репатриации (1947 г. и 1950-е гг.).

Обзор имеющихся к настоящему моменту публикаций свидетельствует о большом интересе к проблеме эмиграции и жизнедеятельности российской диаспоры за рубежом. Если немногочисленные публикации советского периода отличали идеологическая ангажированность и скудная источниковая база, то для многих работ новейшего времени характерен эмпиризм и недостаточная методологическая проработка проблемы. В них зачастую отсутствует концептуальная схема, а фактологическая насыщенность не приводит к четкому выявлению основных факторов и детерминант, определяющих процесс эмиграции, его динамику, механизмы формирования и жизненный цикл российской диаспоры. Фокусировка внимания на политических аспектах истории эмиграции не позволяет дать ей комплексную оценку. Ощущается явный недостаток работ по истории репатриации. В целом в российской, казахстанской, китайской и западной историографии крайне фрагментарно отражены динамика эмиграции и реэмиграции, миграционная политика России (СССР) и Китая, эволюция диаспор и переселенческих общин, адаптация мигрантов в инокультурной среде и интеграция репатриантов на исторической родине.

Основу комплекса источников составили документы 70 фондов, сосредоточенные в 31 архивохранилище. При проведении исследования использованы следующие группы документальных источников: законодательно-распорядительные источники, делопроизводственная документация, статистические источники, массовые персонифицированные источники (АСД и ПФД), периодическая печать, нарративные источники.

К законодательно-распорядительным источникамотносятся тексты Конституций, документы партийных инстанций высшего уровня, постановления Президиумов ЦИК СССР и СНК (СМ) СССР, РСФСР и других союзных республик, указы Верховного Совета СССР и Верховных Советов союзных республик, уголовные кодексы СССР и РСФСР. Помимо собственно законов, в данную группу источников включены нормативные документы и подзаконные акты.

При работе над диссертацией использованы документы различных партийных инстанций.Из материалов, хранящихся в фондах РГАСПИ, использованы протоколы заседаний Политбюро ЦК с 1924 по 1935 г. (Ф. 17), имеющие различные грифы секретности, в т. ч. «особые папки». Ценную информацию содержат материалы недавно рассекреченных «особых папок» Политбюро «по КВЖД» и «по Маньчжурии», включающие, в частности, директивы, на основании которых НКИД принимал основные внешнеполитические решения. Особое значение имеют документы, отложившиеся в фондах региональных партийных комитетов – циркуляры, инструкции, разъяснения Секретариата ЦК в местные партийные органы относительно событий вокруг КВЖД, о порядке выезда за границу, пограничном режиме, приеме репатриантов (ГАЧО. Ф. 75, Р-3; ЦДНИ ТО. Ф. 607; ГАКемО. Ф. П-75; ГААО. Ф. П-1). Наиболее информативными оказались материалы партийных организаций приграничных регионов, в первую очередь Забайкалья (ГАЧО. Ф. 75), где отложились доклады региональных управлений НКВД.

Значительный комплекс документов, определявших порядок эмиграции и реэмиграции, отложился в фондах союзного и российского правительств, в материалах особых или межведомственных структур (управлений, комитетов), действовавших при высших органах исполнительной власти. В диссертации использованы постановления и распоряжения СНК (СМ) СССР, хранящиеся в ГА РФ (Ф. Р-5446), а также ряд опубликованных документов такого рода.

Обращение к материалам Политбюро и СНК, позволило, с одной стороны, проследить механизм принятия решений, с другой, – компенсировать недостаток источников. Анализ выявленных документов по вопросам эмиграции, реэмиграции и гражданства показывает, что СНК полностью руководствовался решениями Политбюро ЦК ВКП(б) и правительственные постановления касались механизмов реализации уже принятых решений. Использование материалов СНК Бурят-Монгольской АССР (НАРБ. Ф. 248) и Казахской АССР позволило определить интенсивность миграционного потока, специфику кампаний, проводимых по пресечению эмиграционных настроений. В фондах региональных органов государственной власти за 1920-е гг. (ГАНО. Ф. Р-47, Р-1133; и др.) отложились материалы о процедуре оптации и выезда за границу.

Важное значение имеет ведомственная делопроизводственная документация управленческого характера. Основной массив представлен документами учреждений различных ведомств (управлений, комитетов и учреждений дипломатического ведомства, сельского хозяйства, транспорта, политических органов, образования и др.) и разного уровня (общесоюзного – республиканского – регионального). Доминирует деловая переписка, информационные и отчетные документы. Использованы делопроизводственные фонды управлений, комитетов и комиссий, подчинявшихся высшей исполнительной власти (союзного и республиканского уровня). Привлекались материалы Управления Уполномоченного СНК (СМ) СССР по делам репатриации, Переселенческого управления при СМ РСФСР, Главного управления переселения и организационного набора рабочих при СМ РСФСР, характеризующие процесс послевоенной репатриации из Китая в СССР и обустройства репатриантов в местах вселения. Особой информативностью отличаются распорядительная и отчетная документация, переписка с переселенческими отделами по вопросам устройства репатриантов.

Среди материалов ведомственного делопроизводства исключительную значимость имеют документы НКИД–МИД СССР, хранящиеся в Архиве внешней политики РФ. На их основе удалось осветить различные аспекты межгосударственных отношений СССР и Китая, определить численность эмиграции, правовое и социально-экономическое положение диаспоры, масштабы возвратной миграции. В архиве представлены документы за 50 лет, в т. ч. отчетное делопроизводство консульств и переписка с китайскими властями.

При проведении исследования были использованы материалы Секретариата ОГПУ (ЦА ФСБ РФ. Ф. 2) за 1929–1930 гг. по советско-китайскому конфликту и текущая документация о проведении массовых операций периода «Большого террора» (архивы общества «Мемориал» и Управления НКВД Читинской области). На основании отчетности органов ОГПУ–НКВД удалось составить документальную базу актов репрессивной политики и оценить масштабы репрессий в отношении «харбинцев» и других групп репатриантов.

Значительный комплекс документов, касающихся реэмиграции из КНР, отложился в фондах союзных и республиканских министерств сельского хозяйства и совхозов: отчеты представителей министерств с пограничных пунктов, графики прибытия и расселения, разнарядки по регионам, приказы по результатом комплексных проверок, отчетная документация по итогам вселения и по проверкам трудоустройства. Богатый фактический материал содержится в региональных архивах, где в фондах исполкомов отложилось делопроизводство областных, краевых или республиканских переселенческих отделов и отделов переселения и оргнабора, позволившее выявить комплекс мероприятий местных властей по реализации репатриационной политики и восстановить численность репатриантов в конкретном регионе. При работе над диссертацией использованы материалы фондов отделов переселения и оргнабора девяти регионов: Алтайского края (ЦХАФАК. Ф. Р-1433), Восточно-Казахстанской обл. (ЦДНИ ВКО Республики Казахстан. Ф. 652), Курганской (ГАКурО. Ф. Р-1624), Омской (ГАОО. Ф. 437), Новосибирской (ГАНО. Ф. Р-1020), Свердловской (ГАСО. Ф. 2508), Томской (ГАТО. Ф. 1708), Тюменской (ГАТюмО. Ф. Р-1847) и Читинской (ГАЧО. Ф. Р-1591) областей.

Особую категорию источников составляют материалы статистики. Данные о движении населения откладывались как в государственной статистике, так и в ведомственном делопроизводстве. Сводные статистические отчеты из фонда ЦСУ в РГАЭ (Ф. 1562) не позволяют восстановить целостную картину внешней миграции. Материалы ЦСУ дополняет статистика въезда и выезда за границу, представленная в фондах региональных управлений этого ведомства (ГАНО. Ф. Р-11; и др.). Динамику численности населения и его хозяйственные характеристики дают статистические обследования зоны КВЖД. Численность эмигрантского населения в период существования Маньчжоу-Го отражена в материалах Бюро по делам русских эмигрантов в Маньчжоу-Го (БРЭМ), хранящихся в Государственном архиве Хабаровского края (Ф. 830). Большую ценность представляют также данные переписей населения, проводившихся японскими оккупационными властями.

Для оценки масштабов репрессий по «харбинской операции» в диссертации использована сводная информационно-аналитическая база общества «Мемориал». Полнота и достоверность этой базы подтверж-дена при сплошной обработке протоколов «троек» и Особых совещаний, хранящихся в управлениях ФСБ и в региональных государственных архивах (ОСД УАДАК. Ф. Р-2).

На основании статистических данных Переселенческого управ-ления при Совете министров РСФСР и переселенческих отделов на местах можно судить о распределении реэмигрантов по регионам и ведомствам, о несанкционированной вторичной миграции по территории СССР. Во второй половине 1950-х гг. МИД подготовило серию секретных сводных статистических отчетов, отложившихся в фондах Архива внешней политики, характеризующих динамику реэмиграции, половозрастные и квалификационные характеристики реэмигрантов. Распределение по регионам и отраслям народного хозяйства реэмигрантов из Китая, прибывших в 1947 г. и 1954–1955 гг., отражено также в фондах ЦСУ СССР (Ф. 1562) и Переселенческого комитета при ЦИК СССР (Ф. 5675) в РГАЭ.

Несмотря на сложности доступа, в диссертации использованы массовые персонифицированные источники по истории репрессий. В первую очередь к ним относятся архивно-следственные (АСД) и проверочно-фильтрационные дела (ПФД). В архивах Пермского, Алтайского и Красноярского краев, Республик Хакасия и Алтай, Свердловской и Читинской областей выявлен значительный массив прекращенных АСД в отношении «харбинцев» и реэмигрантов. Они хранятся как в региональных архивах ФСБ, так и в региональных государственных архивах. В отдельных субъектах РФ следственные дела переданы в специальные архивы административных органов. В ходе исследования было выявлено и обработано ок. 3 тыс. АСД на репрессированных реэмигрантов из Китая, использовано более 6 тыс. ПФД и данных картотек. АСД и ПФД содержат богатый материал по истории репрессий в отношении репатриантов. Наибольшую ценность для нашего исследования представляли данные о механизме репрессий, мотивах и технологии фальсификаций, сведения о предшествующих репрессиях. В диссертации использованы также личные дела эмигрантов из Китая (ГАХК. Ф. 830). Эффективной методикой работы с персонифици-рованными источниками стало создание унифицированных анкет.

Периодические издания – комплексный вид источников. Представляется целесообразным деление использованных в работе СМИ на выходившие в СССР и заграничные русскоязычные издания. Среди последних выделены эмигрантская и просоветская печать, а также советские издания, ориентированные на зарубежные колонии. Крупные коллекции эмигрантских газет и журналов, изданных в Китае, находятся в ГАРФ, РНБ, ГАХК (РФ), Музее Русской культуры в Сан-Франциско, Гуверов-ском институте Стэнфордского университета (США), Хэйлунцзянском университете (КНР) и др., сохранились в фондах Политбюро ЦК ВКП (б) (РГАСПИ. Ф. 17), секретариата НКВД СССР (ЦА ФСБ РФ. Ф. 2), материалах Восточного отдела НКИД СССР (АВП РФ. Ф. 100 и 100 б).

Для освещения истории советской колонии в Китае привлекались советские и просоветские периодические издания, выходившие в Китае: журнал «Вестник Маньчжурии», газеты «Новости дня» и «Новая жизнь» (Шанхай), «Молва», «Русское слово» (Харбин), «Новый путь» (Кульджа) и др. Выходившие в 1980–1990-е гг. издания российских и зарубежных «харбинских» обществ и ассоциаций содержат разнообразные материалы по истории россиян в Китае, репрессиях в СССР, деятельности эмигрантских землячеств.

В работе также использованы источники нарративного характера, в основном представленные мемуарами. Часть мемуаров издана еще в период эмиграции, в 1920–1940-е гг., другие – в 1960–1980-е гг. за рубежом, третьи в 1960-е гг. – в СССР или уже в 1990-е гг. в России. Наряду с опубликованными выявлены неопубликованные воспоминания бывших эмигрантов из Китая, сконцентрированные во многих региональных архивах РФ. В ряде случаев мемуары являются единственным источником сведений о некоторых аспектах жизни советских колоний, репатриации и первых годах жизни в СССР.

Для полноты и достоверности картины все перечисленные источники изучались в совокупности. Выявленный массив источников создал необходимые предпосылки для реализации сформулированных исследовательских цели и задач.

Во второй главе «Формирование российской эмиграции в Китае» исследуются факторы и механизмы миграций из России в Китай в первой четверти XX в. Отмечается, что появление российской диаспоры тесно связано с демаркацией границы во второй половине XIX в. и колониальной политикой России в Азии. Важнейшими факторами эмиграции также стали национальные движения, революция и Гражданская война.

В конце XIX в. Китай был вынужден согласиться с «политикой открытых дверей». В 1898–1903 гг. осуществлено строительство КВЖД, полоса отчуждения которой составила почти 112 тыс. га, что стимулировало миграцию из России и южных регионов Китая в Маньчжурию. В структуре миграции доминировало промышленное переселение. Российские власти содействовали также и аграрному переселению, с 1903 по 1906 г. осуществлялась военная колонизация. Впоследствии заселение приняло стихийный характер. Крупнейшим центром эмиграции стал Харбин, в ряде городов и поселков по линии КВЖД русскоязычное население превышало китайское. Русский капитал сыграл важную роль в развитии промышленности Маньчжурии, здесь сформировался рынок производства и потребления, ориентированный на российского и западного потребителя. К 1913 г. русскоязычное население на северо-востоке Китая достигало 150 тыс. чел., из них до 20 тыс. было занято на транспорте и концессионных предприятиях в лесной и добывающей промышленности, около 40 тыс. – в сельском хозяйстве, остальные – в городской экономике и сфере услуг.

Интенсивный приток из российского Туркестана шел в Западный Китай, преимущественно в приграничный Илийский район с центром в Или (Кульдже). На территории провинции в приграничных Илийском, Тарбагатайском и Алтайском округах сложилась крупная казахская диаспора, к 1911 г. ее численность достигла почти 225 тыс. чел.

Первая мировая и Гражданская войны привели к массовой эвакуации и беженству. Масштабная миграция из России в Китай и Монголию относится к 1919–1920 гг. и к 1922 г. В Маньчжурии и Синьцзяне оказалось ок. 100 тыс. чел. Миграционную волну казахов и киргизов, вызванную восстанием 1916 г. и Гражданской войной, оценивают в 300 тыс. чел. Массовая эмиграция с самого начала сопровождалась масштабным возвращением. Из Маньчжурии китайские власти в 1922–1924 гг. репатриировали более 6 тыс. военнослужащих (еще несколько тысяч выехало нелегально), из Синьязяна вернулось почти 17, 5 тыс. чел.; в 1920 г. осуществлена репатриация 100 тыс. казахов. К середине 1920-х гг. миграционные процессы замедляются, завершается процесс расселения мигрантов.

Концентрация эмигрантов произошла, главным образом, на территории Маньчжурии и Синьцзяна. Этнические русские заселяли города и поселки в полосе отчуждения КВЖД и прилегающих районах. Крупные колонии сформировались на станциях Маньчжурия, Хайлар, Чжалантунь, Бухэду, Аньда, Имяньпо, Ханьдаохцзы и Пограничная. Харбин, административный центр Маньчжурии (до 1934 г.), стал крупнейшим центром русской эмиграции. В начале 1920-х гг. численность русских в Харбине (165 тыс.) превышала численность китайского населения, но на рубеже 1920–1930-х гг. сократилась до 60 тыс. чел.

В Трехречье, центре сельскохозяйственной колонизации, сложилось до 20 русских поселений, а в районе Чэнэхэн (Шэнэхэн) – бурятский хошун. Немногочисленные русские колонии имелись в Дайрене, Мукдене, Чаньчуне и Гирине. В Северном Китае русские проживали в Тяньцзине, Пекине, Циндао, Ханькоу, Цинанфу и Чифу. Всего во второй половине 1920-х гг. численность русскоязычного населения в Маньчжурии и Северном Китае оценивалась приблизительно в 155–170 тыс. чел. В начале 1920-х гг. произошел резкий рост русской эмиграции в портовых городах, прежде всего в Шанхае (до 10 тыс. в 1924 г.), до 1940 г. являвшемся международной территорией.

Мощные миграционные потоки вызвали формирование в Советской России структур и механизмов, призванных регулировать миграцию. Советская власть, реализуя программы по репатриации, фактически признавала беженство. Регулирование выезда из страны начинается с 1919 г. Советское правительство оперативно приступило к оформлению института гражданства, с акцентом на политическую лояльность: лишение гражданства использовалось как репрессивная мера. С 1924 г. гражданства лишались невозвращенцы, перебежчики и некоторые другие категории населения; напротив, основанием для приобретения (восстановления) гражданства могла быть политическая амнистия.

Вопреки запретительному характеру выездного законодательства, миграционная активность населения в 1920-е гг. оставалась значительной. Советским гражданам разрешалось долговременное проживание за границей, но с 1927 г. тенденция к ограничению поездок стала очевидной, а постановление 1929 г. запретило эмиграцию некоторым национальным меньшинствам. Выезд из страны по частным делам признавался целесообразным лишь в исключительных случаях. Во второй половине 1920-х – 1930-е гг. политика в области эмиграции постепенно ужесточалась, что привело к полному прекращению легальной эмиграции из СССР и стимулировало нелегальную эмиграцию. Укрепление пограничного режима также способствовало сокращению эмиграции.

Распад российской государственности в 1917 г. вызвал неопределенность в отношении государственной принадлежности полосы отчуждения КВЖД и находившихся в Китае россиян. Китайские власти ввели в Харбин и зону КВЖД воинский контингент. В феврале 1918 г. функции охраны, а с конца 1920 г. и полицейский надзор в полосе КВЖД перешли к китайским властям. С октября 1920 г. бывшие подданные Российской империи, ранее обладавшие правом экстерриториальности, были приравнены к беженцам и эмигрантам. Правовое положение русских эмигрантов и беженцев из СССР в отдельных регионах Китая имело свою специфику, однако повсеместно действовали статусные и экономические ограничения, в т. ч. запрет на покупку земли.

С 1924 г. устанавливалось правило равного соотношения советского и китайского персонала при обслуживании дороги, что привело к массовой смене гражданства служащими КВЖД. СССР согласился на подчинение советских граждан китайской юрисдикции и отказался от претензий на экстерриториальность. К 1925 г. произошло размежевание русской эмиграции на советских граждан и «бесподданных» (эмигрантов). Во второй половине 1920-х гг. численность советских граждан возрастала, к концу десятилетия этот процесс стабилизировался, советские граждане составили около половины диаспоры. В дальнейшем соотношение эмигрантов, граждан СССР и китайских граждан русского происхождения неоднократно менялось.

К середине 1920-х гг. завершился процесс складывания русскоязычной диаспоры в Китае, которая представляла собой устойчивое образование, осознававшее себя «зарубежной Россией». Консолидация диаспоры происходила в рамках этнокультурных и религиозных общин, корпоративных и профессиональных групп. Получили распространение объединения по типу землячеств. Обособленность российского населения в Китае была обусловлена расовыми и культурными отличиями, что минимизировало естественную ассимиляцию. В первой половине 1920-х гг. органы эмигрантского самоуправления заняли место прежних структур управления. Одновременно шел процесс формирования советских институтов.

Фактором поддержания идентичности диаспоры были сферы начального, среднего и высшего образования. Формирование диаспоры происходило также по линии религиозной идентичности. Диаспора в Китае функционировала в качестве составной, но относительно автономной части российского социокультурного пространства.

В третьей главе «Эволюция эмигрантского сообщества (конец 1920-х – первая половина 1940-х гг.)» характеризуются два этапа в истории эмиграции: совместного советско-китайского управления КВЖД и японской оккупации Маньчжурии. В июле 1929 г. китайские власти объявили о национализации дороги, советская администрация была уволена, ряд сотрудников арестован. Советская сторона истолковала эти события как захват КВЖД, дипломатические отношения с Нанкинским правительством Китая были разорваны. Конфликт обострил противоречия между эмигрантами и советской колонией в Китае. Эмигранты поддержали действия китайской стороны, поскольку увольнение с дороги советских граждан создавало для них рабочие места. На этом фоне часть советской колонии склонялась к выезду в СССР. В августе 1929 г. с КВЖД уволилось до 8 тыс. советских служащих, из которых ок. 2 тыс. чел. было арестовано, начались погромы. Параллельно проводились высылки и депортации советских работников – более 350 чел.

В октябре – ноябре 1929 г. произошел военный конфликт, в ходе которого в плен было взято несколько тысяч китайских солдат, проведены аресты и депортации русских эмигрантов в Трехречье. Конфликт привел к беженству из приграничных районов Китая в СССР. Только в Чите разместили ок. 3 тыс. эвакуированных и беженцев. Впоследствии эвакуированных железнодорожников распределили по железным дорогам СССР, а шахтеров – в Сучане (Артеме), вблизи Владивостока. Конфликт был урегулирован Хабаровским протоколом от 22 декабря 1929 г. Статус-кво КВЖД был восстановлен. Однако эти события стали свидетельством перемен в отношениях с Китаем и признаком неизбежного сокращения советского влияния в Маньчжурии. Оккупация Японией Маньчжурии изменила ситуацию на КВЖД, дорога оказалась под контролем японских вооруженных сил. В 1933 г. начались переговоры и в марте 1935 г. подписано соглашение о продаже дороги Маньчжоу-Го за 140 млн иен, что повлекло за собой упразднение представительств советских организаций.

С начала японской оккупации наблюдалось сокращение русскоязычного населения, как советских граждан, так и эмигрантов. В 1934 г. в Маньчжоу-Го было зарегистрировано ок. 78, 4 русских, из которых свыше 5, 4 тыс. имели статус китайских граждан, более 46, 2 тыс. – белоэмигрантов и 26, 8 тыс. – советских граждан.

В марте 1935 г. был упрощен порядок выдачи въездных виз в СССР и предоставления гражданства членам семей советских граждан. С апреля по август 1935 г. из Маньчжурии в СССР выехало, по разным источникам, от 20, 6 до 21, 5 тыс. бывших служащих КВЖД и членов их семей, эвакуацией руководила спецкомиссия НКПС СССР. Репатриацию сдерживали задержки выплат пособий по увольнению маньчжурскими властями. Эвакуируемых планово распределили по железным дорогам (преимущественно на Среднеазиатской, Рязано-Уральской, Оренбургской, Самаро-Златоустовской, Юго-Восточной, Московско-Донбасской, Московско-Казанской) и частично передали в распоряжение сибирских крайисполкомов. Около 2 тыс. чел., оставшихся в Китае, квалифицировались советскими властями как «невозвращенцы».

После окончания репатриации власти Маньчжоу-Го санкционировали перевод в эмигрантское состояние советских граждан. Советская колония в Маньчжурии сократилась за 1936–1938 гг. вдвое и составила ок. 3 тыс. чел. Одновременно значительно выросло число советских граждан в Синьцзяне, где СССР осуществлял добычу полезных ископаемых и строительство ряда предприятий. Большинство советских военных и технических специалистов в 1941–1942 гг. вернулось в СССР. С конца 1930-х гг. наблюдался рост советской колонии Шанхая.

Факты бегства за границу, как и нелегальный въезд в СССР, относились к уголовным деяниям. С 1920 г. уголовному преследованию подлежали этапированные в страну белогвардейцы, с 1921 г. – перебежчики и реэмигранты, с 1922 г. – «невозвращенцы». Реэмигранты из Китая проходили по судебному процессу над А.С. Бакичем 1922 г. Несколько тысяч человек, вернувшихся из Китая по амнистии 1921 г., были осуждены за незаконный переход границы. Преследовались лица, скрывшие свое непролетарское социальное происхождение, в отношении перебежчиков применялась процедура фильтрации. Уже к середине 1920-х гг. большинство реэмигрантов и перебежчиков были осуждены на год и лишены избирательных прав. В отношении жителей приграничья, нелегально пересекавших границу с Китаем, в 1920-е гг. преобладали обвинения в контрабанде. В 1920-е гг. в Советскую Россию в ходе военных операций в Синьцзяне и Трехречье депортировали белогвардейцев и русскоязычное население приграничья. Реэмигранты пострадали в ходе раскулачивания и расказачивания, подвергались уголовному преследованию как участники кулацких восстаний. Обвиняемых обычно приговаривали к 3–5 годам ИТЛ по 58-й статье. В начале 1930-х гг. поднялась волна шпиономании в отношении специалистов, вернувшихся в страну после конфликта на КВЖД. В 1933 г. в ходе ликвидации «белогвардейской повстанческой организации» в Западно-Сибирском крае проводились репрессии в отношении реэмигрантов казаков.

С начала 1920-х гг. сложилась практика высылки с приграничных территорий отдельных категорий населения, активизировавшаяся в связи с конфликтом на КВЖД. Масштабными высылки стали в 1930-е гг., когда депортировались целые этнические группы и «классово неблагонадежное» население. Значительная часть принудительных переселений проводилась в связи с массовой коллективизацией. Чистки приграничья Восточной Сибири и Забайкалья возобновились в 1937–1938 гг. и касались членов семей репрессированных, а также части населения, «имевшей связь с закордоном».

Массовые репрессии в отношении репатриантов из Китая относятся к периоду «Большого террора», в рамках «кулацкой» и «ровсовской» операций. Самая масштабная репрессивная акция против т. н. харбинцев (бывших служащих КВЖД), предпринятая в ходе «национальных операций», проводилась согласно приказу НКВД № 00593 от 20 сентября 1937 г. «Харбинцы» (25 тыс. чел.) квалифицировались как резиденты японской и, реже, китайской разведок; две трети признаны «шпионами», почти треть – «активным контрреволюционным элементом», незначительная часть – «диверсантами». Существовала единая, заранее сформированная концепция следствия. Абсолютное большинство «харбинцев» осуждено «тройками» и Комиссией НКВД и Прокурора СССР в т. н. альбомном порядке. Основные репрессии прошли в Иркутской, Читинской, Новосибирской, Свердловской, Челябинской, Ленинградской и Московской областях, Алтайском и Дальневосточном краях. В рамках «харбинской операции» было репрессировано более 42, 5 тыс. чел., приговорено к расстрелу более 28, 3 тыс. чел. Количество репрессированных вдвое превысило число собственно «харбинцев», поскольку волна репрессий захватила также реэмигрантов конца 1920-х – начала 1930-х гг.

Японская оккупация Маньчжурии (1931–1945 гг.) сопровождалась резкими изменениями в жизни российской эмигрантской колонии. В декабре 1934 г. с санкции японских властей в Харбине в качестве единого эмигрантского центра было создан БРЭМ и к 1944 г. его отделения действовали по всей стране. Нелояльные эмигрантские организации были полностью запрещены. Ставка была сделана на монархические и фашистские ор