Третье отделение и Корпус жандармов

После подавления восстания 1825 года охрана режима была признана первейшей задачей власти. Вся история с декабристами была воспринята как существенный промах в организации системы государственной безопасности. Этот недостаток было решено исправить. В 1826 году были образованы Корпус жандармов и Третье отделение Кабинета Его императорского величества под руководством боевого генерала и близкого Николаю I человека Александра Христофоровича Бенкендорфа. Именно он подал проект организации нового ведомства и был вскоре назначен его руководителем. Одновременно он стал шефом особого воинского подразделения – Корпуса жандармов.

Смысл реформы состоял в разделении страны на несколько крупных жандармских округов; во главе их были поставлены жандармские генералы и офицеры, которым активно помогали тайные агенты Третьего отделения. Само это учреждение имело четыре экспедиции – отдела, которые следили за подозрительными людьми, старообрядцами, фальшивомонетчиками, иностранцами и ведали… крестьянским вопросом, так как он был причислен к числу секретных, подлежащих особому надзору тайной полиции. С годами работа Третьего отделения усложнялась – с 1828 года оно стало заниматься и театральной цензурой.

Составление «всеподданнейших докладов» для царя на основании собранной информации составляло важнейшую функцию нового учреждения. Николай I поставил себе за правило следить за состоянием общества, знать, чем дышит каждая сословная группа и по возможности каждый человек. Третье отделение и стало таким информационным центром самодержавного властителя. До нашего времени дошло немало отчетов Отделения «о состоянии умов» в России.

Заглянем в источник

Из отчета Третьего отделения за 1832 год:

«Высшее наблюдение, обращая бдительное внимание на общее расположение умов во всех частях империи, может, по всем поступившим в 1832 году сведениям, удостоверить, что на целом пространстве государства Российского расположение всех сословий в отношении к высшему правительству вообще удовлетворительное. Нельзя, конечно, отвергнуть, чтоб вовсе не было людей неблагонамеренных, но число их столь незначительно, что исчезает в общей массе; они едва заслуживают внимания и не могут представлять никакого опасения. Все единодушно любят государя, привержены к нему и отдают полную справедливость неутомимым трудам его на пользу государства, неусыпному вниманию его ко всем отраслям государственного управления и семейным его добродетелям. И самые неблагомыслящие люди не отвергают в нем сих высочайших качеств… Недовольные разделяются на две группы. Первая состоит из так называемых русских патриотов, столпом которых является Н. С. Мордвинов. Во вторую входят лица, считающие себя оскорбленными в своих честолюбивых замыслах и порицающие не столько самые мероприятия правительства, сколько тех, на ком остановился выбор государя. Душой этой партии, которая высказывается против злоупотреблений исключительно лишь потому, что сама она лишена возможности принимать в них участие, является князь А. Б. Куракин».

Кажется, что особенных комментариев здесь не требуется: политическая полиция желает показать, что благодаря ее усилиям в стране все спокойно, что подданные, все как один, сплотились вокруг трона, и жалкие группы «неблагомыслящих» не представляют для государства и власти никакой опасности. Вполне допустимо, что так это и было.

Но если бы деятельность Третьего отделения ограничивалась только сбором и анализом информации о состоянии общественного мнения! Вскоре, несмотря на свою малочисленность, Отделение стало влиятельнейшим учреждением в стране, решавшим судьбу практически каждого подданного. Бенкендорфу, и особенно его преемнику Л. В. Дубельту, удалось организовать плотную сеть агентуры, как платной, так и добровольной, в которую попадались все, кто начинал выражать хотя бы какое‑ нибудь недовольство существующим порядком. Дубельт не останавливался и перед заведомо гнусным способом выявления недовольных посредством провокации. Наиболее известна провокация, проведенная Третьим отделением в отношении кружка М. В. Буташевича‑ Петрашевского в 1849 году, в котором состоял Ф. М. Достоевский.

Деятельность полиции и Третьего отделения создавала в стране удушающую атмосферу доносов, шпионажа, подозрительности и страха. Жить в ней было трудно. Особенно страдали мыслящие, совестливые люди, страдала литература, которая была объектом самого тщательного надзора властей с помощью свирепой цензуры. Провинившиеся литераторы и издатели подвергались гонениям и репрессиям. Особенно громким стало дело с публикацией отставным гвардии ротмистром П. Я. Чаадаевым его «Философических писем» в журнале «Телескоп» за 1836 год. В своем произведении Чаадаев довольно критически размышлял об исторических судьбах России, высказывал весьма смелые и спорные идеи о ее истории и предназначении. Именно это вызвало особый гнев Николая I, который разделял взгляды Бенкендорфа на то, что «прошлое России изумительно, настоящее более чем превосходно, а будущее не поддается описанию». «Телескоп» был тотчас закрыт, редактор сослан, а Чаадаев объявлен сумасшедшим. Основой для такого «диагноза» стала резолюция Николая I на статье отставного ротмистра: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного…» Власть считала, что критиковать самый лучший в мире строй может только ненормальный человек, охваченный манией критиканства и прожектерства.

Заглянем в источник

Сам Бенкендорф писал:

«Император Николай стремился к искоренению злоупотреблений, вкравшихся во многие части управления, и убедился из внезапно раскрытого заговора, обагрившего кровью первые минуты нового царствования, в необходимости повсеместного, более бдительного надзора, который бы окончательно стекался бы в одно средоточие; государь избрал меня для образования высшей полиции, которая бы покровительствовала утесняемым и наблюдала за злоупотреблениями и людьми, к ним склонным. Число последних возросло до ужасающей степени с тех пор, как множество французских искателей приключений, овладев у нас воспитанием юношества, занесли в Россию революционные начала своего отечества и еще более со времени последней войны через сближение наших офицеров с либералами тех стран Европы, куда заводили нас наши победы».

Из записок Бенкендорфа видно, что главной задачей Третьего отделения становилась борьба со смутьянами внутри страны и борьба против проникновения в Россию западных революционных и либеральных идей.

От всевидящего ока тайной полиции укрыться было невозможно никому. В этом была причина трагедии А. С. Пушкина, отчаянно боровшегося в николаевские годы за сохранение своего внутреннего мира. Тайных агентов Третьего отделения и жандармов интересовали не только задуманные политические преступления, созданные тайные общества, но и просто слова, мнения людей, в чем‑ то отличные от официальной точки зрения. Агенты и жандармы вскрывали частные письма, просматривали книги, которые читали люди, подслушивали разговоры в дружеских беседах. Весной 1834 года Пушкин узнал, что его письмо к жене было распечатано на почте, скопировано и из Третьего отделения доставлено царю. С раздражением и печалью он записал в своем дневнике:

Какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным.

И потом, рассчитывая, что и следующее письмо к жене вскроют, он написал:

Мысль, что кто‑ нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство. Без политической свободы жить очень можно, без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше… Будь осторожна… Вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность.

Здание в Петербурге у Цепного моста (набережная Фонтанки, 16), где находилось Третье отделение (или, как говорили в народе, «Стукалов приказ», то есть там, где «стучат»), знал и боялся весь Петербург. Сюда можно было угодить за любую критику власти. Поставленное на охрану строя и закона, это учреждение, как и подобные ему другие государственные конторы, само с законом обращалось вольно. Как вспоминал А. И. Кошелев, барон Дельвиг, друг Пушкина, издавал газету. И как‑ то раз призывает его начальник 3‑ го отделения… граф Бенкендорф и сильно, даже грубо, выговаривает ему за помещение в газете одной либеральной статьи. Барон Дельвиг, со свойственной ему невозмутимостью, спокойно замечает ему, что на основании закона издатель не отвечает, когда статья пропущена цензурою, и упреки его сиятельства должны быть обращены не к нему, издателю, а к цензору. Тогда начальник 3‑ го отделения приходит в ярость и говорит Дельвигу: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальств, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться и ими оправдываться».