Границы совести

То, что мы обычно понимаем под совестью, есть внутрен­нее чувство, которое сродни чувству равновесия. С помощью этого чувства мы ощущаем, как нужно себя вести, чтобы при­надлежать к определенной группе, и чего необходимо избегать, чтобы не проиграть право на принадлежность. Наша совесть спокойна, когда мы выполняем условия принадлежности. Наша совесть неспокойна, если мы отступаем от этих условий.

Условия принадлежности различны у разных групп. В семье воров нужно вести себя иначе, чем в семье священника, напри­мер. Для того чтоб совесть была спокойна, дети в обеих семьях ведут себя совершенно по-разному.

Моральным мы считаем то, что ценится в нашей семье, и аморальным то, что отрицается. Содержание этих принципов полностью почерпнуто из системы.

Странно, но чистая совесть дает нам право причинять вред другим, тем, кто отличается от нас. Чистой совестью прикры­вается, как правило, тот, кто собирается причинить вред дру­гому. Если я хороший и хочу добра, мне нет нужды взывать к моей чистой совести. Это странно.

Настоящее добро творится по ту сторону совести, чтобы действительно делать добро, нужно выйти за границы собствен­ной совести, а это требует мужества. Истинное добро служит многим, оно признает действительность различий между раз­ными группами, системами, религиями.

Однако существует и высшая инстанция. Она действует за пределами совести, которую я описал только что. Эта инстан­ция действует, когда мы сами в гармонии с чем-то большим. Действие этой инстанции можно иногда увидеть в расстанов­ках, когда все участники умиротворены и находятся в созвучии с чем-то большим. Или когда человек замечает, что он призван к чему-то и не может избежать этого. Если он не следует такому призванию, что-то ломается в его душе. Или человек, занима­ясь чем-то определенным, легкомысленно полагает, что это и есть то, что надо, что-то ломается в его душе. Это тоже резуль­тат действия совести. Это — совесть высшего порядка. Она близка бытию, существенному.

То опасное движение отца, которое обозначилось в расста­новке, совершенно ясно показало движение к умершим из любви. Это и было движение совести. За ним действует следу­ющее представление: если я сделаю это — я с вами. Поэтому движение к смерти связано с глубоким чувством невиновнос­ти. Такая невиновность, как ни приятно ее ощущать, враждеб­на жизни. Видно, как важно распознать это, и вопреки страс­тному стремлению к невиновности перейти на другой уровень, где оставить то, что было, или то, что есть. Например, оставить умерших там, где они есть, или там, где они хотят быть. Зача­стую это связано с чувством вины. С этим чувством нужно столкнуться или можно столкнуться с целью подтверждения того, что «остаться жить» — это тоже невиновность, может, даже большая, чем следовать за умершими. Это было видно по обозначенному движению.

В этой связи я хотел бы еще кое-что сказать о другой, родо­вой, совести, которую мы не ощущаем. В процессе семейных расстановок выявляется, каким законам следует эта совесть. Она объединяет совершенно определенный круг лиц, я назову его для тех, кто его еще не знает. Это дети, родители, братья и сестры родителей, родители родителей, кто-либо из прароди­телей и все те, кто освободил место для одного из членов сис­темы, например, прежние партнеры родителей или прародите­лей. Вот этот круг. Он управляется общей совестью. Эта со­весть определяет, что никто не должен быть потерян для систе­мы. Если под влиянием личной совести (которая устанавливает различия между добром и злом) один из членов системы изго­няется из семьи или исключается, или забыт, то под влиянием родовой совести определяется другой член системы, призван­ный замещать исключенного, так сказать, для восстановления равновесия.

Родовая совесть подчинена еще одному закону, а именно: ранее вошедшие в систему имеют преимущество перед при­шедшими позднее. Т. е. родители имеют преимущество перед детьми, первенец — перед вторым ребенком. Кто нарушает ус­тановленный порядок (например, ребенок, пытающийся сде­лать для своих родителей то, что ему не подобает — искупить вину родителей, или старший ребенок чувствует себя ответ­ственным за свою мать, полагая, что он должен держать ее, а не она его), тот идет против родовой совести.

Родовая совесть беспощадна. Она наказывает такую дерзость крахом или гибелью. Несмотря на то, что ребенок делает это из любви — и с точки зрения личной совести это воспринимается, как невиновность, — родовая совесть воспринимает это как тяжкую вину и соответственно наказывает. Все семейные тра­гедии, как и трагедии, вообще, происходят в силу противоре­чия друг другу обоих видов совести. Герой трагедии с чистой совестью совершает то, что противоречит родовой совести, и оттого гибнет. Он должен освободиться не только от влияния собственной совести, но и совести родовой, уважая их и отда­ляясь от' них одновременно. Это можно сделать, только нахо­дясь в связи с глубокими силами, а это глубокая душа. Душа в самой ее глубине, погрузившись в которую можно уйти от всех различий и черпать силу для освобождающего действия.